Текст книги "Побег"

Автор книги: Александр Лавров

Соавторы: Ольга Лаврова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

– Неужели вы не согласны, что он антиобщественный? – не сдавался потенциальный зять.

Лысоватый утратил свой пыл.

– Теперь уж, конечно, антиобщественный… Какой-то в нем надлом случился. Стал человек себя терять.

– Э, Павел Матвеич, – махнул рукой дежурный, – по-русски это называется просто: спился.

– Просто? Про Михаила-то Багрова – просто? Когда он что спроста делал, скажи? Мы что – сплетничать собрались? Или заметку в стенгазету сочиняем? Если станем примитивно судить – промахнемся так, что после не расхлебаем!..

Томин, вникая в их споры, мрачнел и мрачнел. Вспомнились слова Знаменского: «Роковые страсти-мордасти».

– Прошу внимания!

Не все услышали (о Томине слегка подзабыли), пришлось, повторить. Дождавшись тишины, он медленно и раздельно проговорил:

– Предлагается следующая задача: Багрова кто-то смертельно обидел, оскорбил, опозорил. Какова будет реакция?

– Да ведь нет этого ничего, товарищ майор! – испугался дежурный.

– Допустим, есть. Что сделает Багров?

Томин поочередно обводил взглядом присутствующих. Каждому явно становилось не по себе. Он обратился к лысоватому, как наименее предубежденному против Багрова:

– Ну? Как на духу?

Тот прокашлялся, сглотнул, произнес тихо:

– Может и убить.

– Ваше мнение? – к участковому.

– Может, – вздохнул тот.

Не было необходимости опрашивать остальных. Слово сказано.

– Давайте все успокоимся и серьезно подумаем. Я боюсь, что Багров чрезвычайно опасен. Когда я заговорил о его жене с Калищенко, у того в глазах заиграло злорадство. И… словно знает он о ней что-то нехорошее.

– Гаденыш! – шепнул дежурный.

– Представим себе, что Калищенко расписал Багрову, как его жена утешается с Загорским. Мог придумать правдоподобно. Он, по-моему, достаточно хитер.

– Калищенко? – воскликнул Виктор. – Это с почты? Да он же… Вот подлец! Он же к Майе Петровне подкатывался!.. Без мужа дескать, скучно, под локоток… А она ему… не знаю точно, кажется, по щекам… И тут – Семен Григорьич навстречу. Калищенку шуганул, а Майю Петровну до дому проводил…

– Катерина рассказала? – осведомился участковый.

– Ну да.

– А чего повздорили-то?

– Повздорили – помирятся, – нетерпеливо прервал Томин. – Главное для нас теперь – фактор времени. Конечно, Багров не на вертолете летит, но при его характере… пожалуй, завтра-послезавтра объявится. Оперативные соображения?

– Посты ГАИ надо известить, чтобы транспорт проверяли, – предложил дежурный.

– Принято. Дальше?

– Общественность проинформируем, – решительно (и, разумеется стоя) сказал Виктор, мысленно созывая штаб дружины.

– Нет, шума поменьше, спугнем. Молва у вас, наверное, быстрее телеграфа.

Все согласились.

– Еще и то скажу, – добавил участковый, – об Семене Григорьевиче надо подумать. Слух если прилипнет… Ославят их с Майей Петровной – потом не отмоешься.

– Слух – не смертельно, – отмахнулся Томин. – А вот предупредить Загорского надо. Где он живет?

– При школе и живет. – Дежурный набрал номер. – Семен Григорьевича попрошу… Куда?.. А вернется?.. Ясно. В Новинск он уехал по школьным делам. Дня на три.

– С Новинском потом свяжемся. Следующее. Где Багров на первое время может затаиться? Хоть несколько часов ему нужно с дороги отдышаться, осмотреться.

Все призадумались.

– Иван Егорыч, записывайте, – подтолкнул Томин.

– К отцу не сунется…

– Не-ет старик его в амбар запрет, да еще вожжами, пожалуй. К друзьям по бутылке.

– К Матвею может.

– К Матвею – да. К Андрею Зубатому тоже. Записывай обоих.

– Алабина запиши, Петра.

– Сомнительно.

– Зато городом не надо идти, с краю.

– Ладно, для верности. И Лопатиных уж тогда.

– А вдруг он прямо домой – и… что-нибудь Майе Петровне? – предположил Виктор.

– Белым днем не осмелится, а к ночи присматривать будем.

– Развод в восемь? – спросил Томин.

– В восемь. Гусев – замнач по оперативной части – вернется в шесть.

Томин глянул на часы. К семи надо быть в Москве. Принять душ, сменить рубашку – и к Паше: ведь сегодня знаменательная юбилейная суббота, на которую он обещал явиться хоть с того света.

* * *

Багров одолел свои двенадцать километров.

Облепленный снегом, зелено-бледный, почти неузнаваемый добрел до стоявшего на отшибе обнесенного плетнем дома. Осторожно заглянул в окно и постучал пальцем по стеклу. За дверью послышался голос: «Кто там?»

– Дед Василий, отвори.

Дверь приоткрылась, высунулась седая голова. Уставилась на пришельца с недоумением, пошевеливая бровями, стараясь сообразить, кто пожаловал.

– Да я же это, я… – просипел Багров.

– Мишка?! – ошеломленно вскрикнул дед. – Откудова тебя черт нанес?..

– Ш-ш… один ты?

– Кому у меня быть?

Уединенно жил старик, держал пасеку. Ходили к нему только за медом, который он предпочитал выменивать на продукты, чтобы не таскаться самому в город: ноги донимали. А последние дни визитеров не случилось, и некому было доложить деду Василию о городских новостях.

– Чего не пускаешь? – беспокойно заозирался Багров; тело его рвалось в тепло и укромность.

– Снег стряси.

Нежданный гость снял шапку, хлопнул о колено, криво надел и чуть как бы пошатнулся. Спиртным, однако, не пахло, дед Василий в свои без малого девяносто лет сохранил и безошибочное обоняние, и зоркость. Он взял веник, сам обмел Багрова от плеч до валенок.

– Теперь заходь.

И, запирая за ним, тоже внимательно осмотрел округу. Багров рухнул на табуретку у теплой печи, закрыл глаза. Дошел!

– Дошел, видать, до ручки, – пробурчал дед Василий. – Сымай тулуп, Михайло.

Тот кое-как расстегнулся, стащил полушубок, дед бросил его на лежанку сушиться. Шапку, дивясь дорогому меху, уважительно повесил на гвоздь. Потом оглядел небогатое свое стариковское хозяйство, достал растоптанные бахилы:

– Обутку смени.

– Не могу, потом. Картошкой пахнет… – запекшимися губами выговорил Багров.

– Картошка с голодухи – вред один. Меду тебе надо, мед силу даст. Спасибо, чайник горячий, – он старательно задернул занавеску на окне, к которому приставлен был стол.

Долго и жадно ел Багров хлеб с медом, запивал чаем. Оживал. Хозяин счел, что пора и поговорить.

– Сколь же ты не досидел, Михайло?

– По амнистии, дед.

– Ты это… не загибай! Думаешь, я по старости сдурел вконец?

– А не сдурел, так не спрашивай.

– А ежели мне интересно?

– Ишь ты, ему интересно! – язвительно скривился Багров.

– Дерзить не смей! А то вот тебе Бог – а вот порог! – Дед Василий распрямился; даже и теперь еще проступали в нем прежняя стать и размах.

– Так-таки и выгонишь? Савельева внука?

– Только ради светлой памяти, – помолчав, сказал дед и перекрестился. – Слава Господу, Савелий не дожил!

– Слушай, мне от тебя ничего не нужно. Может, переночую – и прощай. Вот только… выпить бы малость.

– Выпить нету, – решительно ответил хозяин.

– Врешь. Держишь небось для зятьев.

– А хоть бы и держал! Водки не дам! Ты через нее и сгинул!

Невдалеке забрехала собака, дед Василий озабоченно приник к занавеске, проследил за кем-то, обернулся к обмякшему за столом Багрову:

– А скажи на милость, за каким шутом ко мне-то пожаловал? То годов пятнадцать глаз не казал, а то на тебе – явился!

– Прикажешь к Матвею идти? Или к Андрюшке Зубатому? Там меня враз и прихлопнут.

– Все одно поймают, Михайло. Куда денешься?

– Потом пусть ловят, – равнодушно уронил тот.

– Пото-ом?..

Косматые брови взлетели, собрав лоб в глубокие морщины, затем поползли вниз, нависли по бокам ястребиного носа.

– Чевой-то ты задумал? А? – грозно приступил дед к гостю.

Но уже не те были годы, когда Мишку устрашал закадычный Савельев друг.

– Дело есть, – твердо и тяжело легли его слова поверх стариковского окрика. – Что-то жарко у тебя, – попробовал отвлечь разговор в сторону.

Дед сел против него.

– Это от меду. Сколько ден не емши-то?

– Двое суток.

– Ох, Михайло, натворишь ты беды! Ведь чисто зверем смотришь!

– Я сейчас зверь и есть… Зверь за добычей, а за зверем – охотники.

– Ну, вот чего: отвечай по чистой совести – какое твое намерение?

По совести Багров ответить не мог. Но старик был пока очень нужен. И – подспудно где-то, на дне сердечном – было перед ним немного стыдно. Потому ответ прозвучал без вызова, по-родственному:

– Слушай, дед, я много куролесил, верно. Однако не подличал. Ты за мной какую подлость помнишь?

– Еще бы не хватало!

– Так вот те крест – мое дело справедливое.

– Будто ты в Бога веруешь!

– Тогда памятью Савелия Багрова клянусь! – поднялся торжественно.

Встал и дед Василий.

– Гляди, Михайло, не бери греха на душу!

Багров пошел к лавке, повалился на нее:

– Стемнеет – разбудишь.

Хозяин зашаркал к окну. Снег перемежился, но тучи висели серым пологом.

– По такой погоде часов с пяти смеркаться уж начнет, – сообщил он.

Багров не откликнулся – спал.

* * *

Снег перемежился. В поле зрения появился дворник с широченной лопатой; послышался характерный скребущий звук. Томин стоял у отворенной форточки и прихлебывал жидкий и слишком сладкий кофе, который налил ему из своего термоса дежурный (извинившись, что некрепкий и пересахаренный: и то и другое «из-за сердца»).

Еловские стражи порядка, «заведенные» Томиным, теперь уже сами себя подхлестывали и делали все как надо. Период чесания в затылке миновал. Но на долю Томина оставалось кое-что, чего он не мог никому передоверить.

– Иван Егорыч, подскажите, с кем Багрова ближе всего?

– Исключая мужнину родню, Майя Петровна со всеми ладит. Но так чтобы закадычно… вот, правда, с Сергеевой они дружат. Это завпарикмахерской. Вдвоем нам шею мылят.

– Мне бы с ней перемолвиться без свидетелей. Они вместе работают или посменно?

– Как когда. Ну-ка, Витек, добеги.

Дворник, скрывшийся из глаз, теперь двигался в обратном направлении, толкая перед собою целый сугроб. Куда он денет такую гору? Тут нужна лопата поменьше. Но дворник, словно в ответ, уперши черенок в согнутое колено, поднял сугроб и широким махом откинул в сторону. Отличные мужички жительствовали в Еловске… Виктор вернулся с известием, что заведующая Сергеева управляется одна.

…В маленькой парикмахерской на три кресла «предбанник» для ожидающих был отделен от основного помещения полузадернутой портьерой.

У Сергеевой сидел клиент, доносились самые обыденные реплики. Единственное упоминание о Багровой не представляло интереса: та пошла к врачу, потому что лишилась сна. Но Томин все же прислушивался.

«Здесь немного снять?.. Одеколончиком?..» Женский голос почему-то нравился. Такие голоса – у благополучных, жизнерадостных людей.

Клиент выплыл из-за портьеры в благоухающем облаке, и Томин занял его место.

Женщина в белом халате спиной к нему заметала остриженные волосы. Затем скрылась за внутренней дверью и тотчас вернулась, неся чистое полотенце и мисочку с водой. Томин внутренне ахнул. На полдороге Сергеева увидела его в зеркале и резко остановилась, плеснув мисочки на пол.

Долго они молчали, отброшенные этой встречей лет на тринадцать – пятнадцать назад, когда она – нынешняя Сергеева, прежняя Шахова – отдала Знаменскому и Томину своего мужа, крепкого подпольного дельца. Beроятно, не страстно любимого, но любящего, щедрого и очень богатого.

По собственному побуждению отдала, без нажима и внешней необходимости. Заподозрила, что он замышляв «убрать» опасного свидетеля, – и отреклась, не побоявшись статьи с конфискацией.

На всегдашний Пашин вопрос – что, мол, толкнуло? – ответила: «Я могу быть женой расхитителя, но не уб…» И дальше выговорить не сумела, захлебнулась страшным словом.

Как преобразили ее протекшие годы! Нет бы увянуть – пополнела, расцвела, только столичный лоск сошел. Кто бы поверил – ведет трудовую жизнь, стоит, надо думать, в очередях, стряпает. Н-да, до чего все-таки Земля круглая. То Ковалевский, теперь она…

– Здравствуйте, Елена Романовна, – встал Томин, спохватившись.

– Здравствуйте.

– Не смотрите на меня как на выходца с того света!

– Для меня оно так и есть. Зачем вы?.. Что вам нужно?..

– Зря напугались, Елена Романовна. Я зашел всего-навсего побриться и так же не ожидал встретить вас, как вы меня.

– Брить я вас не стану. Руки дрожат… Нет. Нет, вы не случайно! Вы же пользуетесь электробритвой – по коже видно. Вы пришли ко мне!..

– Да, но только как к близкой подруге Майи Петровны Багровой. Так мне вас рекомендовали.

– Вон что…

Женщина поставила наконец мисочку, бросила на спинку кресла полотенце. Но Томин видел, что ее не больно-то отпустило.

– И чего же вы хотите?

– Кое-какой информации от женщины, с которой Багрова откровенна. Кстати, люди проходят, заглядывают в окна, а мы с вами беседуем. Довольно неестественно. Сделайте хотя бы вид, что вы меня стрижете. Надеюсь, ножницы удержите?

Сергеева, поколебавшись, взяла расческу и ножницы, накинула на плечи Томина полотенце.

– Не понимаю, почему информацию должна давать именно я. Считаете, что прежний опыт так меня характеризует?

– Да откуда я знал, что вы – это вы!

– Поймите, тогда это касалось только меня. Я распоряжалась своей судьбой. Чужой – не могу.

– Бог мой, сколько драматизма!

Сергеева сделала неосторожное движение.

– Уши стричь не надо, – мягко попросил Томин.

– Извините.

– Дело всего в нескольких вопросах.

– Майя – честная, глубоко порядочная женщина. И скрывать ей, по-моему, нечего. Говорите с ней сами. Я не имею ничего против вас лично, но мне невыносимо вас видеть!

– Елена Романовна, если б не чрезвычайные обстоятельства… опасные, между прочим, и для вашей приятельницы, я бы не настаивал.

Сергеева заикнулась что-то спросить, но бросила ножницы.

– Нет у меня сил с вами разговаривать… Все было похоронено. У меня не только новая семья – душа новая! И вдруг…

«Ничего с ней не получится. Дохлый номер. Жаль».

– А затылочек-то подпортили, – сказал он, разглядывая себя в профиль.

– Сами напросились.

– И сколько с меня за художественную стрижку?

– Бесплатная услуга. На память.

«И голос-то стал прежний».

Томин скомкал полотенце и раздраженно сунул ей в руки.

– Пал Палычу привет передать?

– О господи!

– Спасибо, передам. Желаю счастья.

Сначала она ощутила только облегчение. Мало-помалу стихала дрожь; задышалось ровнее; но в ногах была еще слабость. Она села боком к зеркалу, подперлась кулаком; перебирала сказанное ею, сказанное им.

Почувствовала раскаяние: ведь эти двое, Знаменский и Томин (хотя и не ведая того), спасли ей жизнь. Был день, когда она висела на волоске…

Голос Багровой вывел женщину из оцепенения:

– Лена! Устала без меня?

– Нет… голова болит… – первое, что пришло на ум.

– Пора закрывать – короткий день. Я за тобой – благо все равно по пути.

– Погоди… Маечка, мне надо тебе два слова…

Та взяла полотенце с обрезками черных волос, которое Сергеева так и забыла на коленях, бросила в раковину.

– Где два, там и двадцать, – проницательно определила она. – Разденусь тогда. – Села, приготовилась слушать.

– Только что у меня побывал человек из МУРа.

Багрова не переменилась в лице, только сжала подлокотники кресла:

– Они… нашли Михаила?

– Думаю, наоборот.

– Но хоть какие-то следы – где, что с ним?

– Майя, они приходят только спрашивать. Этот человек хотел что-то разузнать о тебе… или о самом Михаиле. К сожалению, я не знаю. – С появлением подруги мысли ее приняли другой оборот. – Маечка, я к тебе очень привязалась… Ты не сомневаешься?

– Что это ты вдруг?

– Потому что обязана предостеречь… вернее, дать совет. Если Томин… из МУРа, если он к тебе придет – будь с ним до конца откровенна!

– У меня нет тайн, которые интересуют МУР.

– Но… я не знаю, они могут появиться… скажем, Михаил сообщит, где он находится… Извини, я понимаю, положение щекотливое, но в любом случае помни – Томину можно довериться. Для вас с Катей… даже для Михаила это будет лучше.

Майя Петровна пристально и изумленно всматривалась в подругу.

– Лена, ты его рекомендуешь, словно старого приятеля!.. Им надо поймать Мишу, и все! Где здесь «лучше», где «хуже»?.. Легко давать советы при семейной идиллии… У меня, кстати, аспирин есть. Примешь?

– Не болит у меня голова.

– Тогда что с тобой? Сама не своя, похоже, плакала.

– Прошлое навалилось…

Она испугалась было вырвавшихся слов, но сразу за тем почувствовала, что они нужны, что перед ней человек, которому можно исповедаться. Майя – умная душа – все поймет, верно оценит и простит. И на сердце сделается легче.

Но начинать было тяжко.

– Тебе известна моя сегодняшняя жизнь… – женщина приостановилась, принуждая себя не отрываться от ясных Майиных глаз, которые сейчас изумленно расширятся. – Когда-то у меня была другая фамилия… и прозвище Шахиня.

– Шахиня… вот странно.

Только не останавливаться. Силком выталкивать слова, застревающие в горле.

– Не странно, Майя. Я тогда была обвешана драгоценными камнями… Чистой воды, но темного происхождения… Жила барыней и белоручкой…

Последний ров перепрыгнуть, нечего тянуть:

– К нам в дом наведывался тихий старичок… подпольный миллионер по кличке Черный маклер. Я… была супругой крупного валютчика.

– Ты?!..

* * *

Обратный путь к зданию милиции Томин проделал по идеально расчищенному и даже подметенному тротуару. А снегопад вот-вот возобновится, и дворник это знает. Но – прав. Раз что делаешь, надо делать чисто и до конца.

В дежурку Томин заскочил только за адресом Багровых. Виктор навязался проводить. Ладно, поможет развеять досаду от неудачи с Шахиней. (Я в претензии, а вот Паше будет подарок, что у нее «новая душа».) Теперь бы хоть с женой и дочерью Багрова не промахнуться!

Дорога лежала мимо той же парикмахерской, и кроме Сергеевой, в глубине вырисовывался еще один женский силуэт.

– Кажется, Майя Петровна! – ухватил Томина за локоть Виктор.

– Да?.. – Томин постоял в раздумье. – А пускай себе потолкуют.

В переулке провожатый понуро замедлил шаги.

– Вон их окна, а вон – дверь. Второй этаж.

– Ты понял, что надо про все помалкивать? – на всякий пожарный напомнил Томин.

– Да, конечно!.. Мне вас подождать? – Без своего штаба дружины парень слонялся, как неприкаянный, да еще с девушкой в ссоре.

– Последи, будь другом, чтоб мне не помешали. Если что – скажи, никого дома нет, сам поджидаю. Вот и при деле будет…

– Вы – Катя Багрова?

– Да. Я – Катя Багрова.

Бедный Виктор. С такого крючка ему не сорваться.

– Майи Петровны нет?

– Вероятно, с минуты на минуту…

– На ней синее платье?

– Да…

– Тогда могу сообщить, что ваша мама увлечена сейчас беседой с Еленой Романовной. И думаю, меньше чем за час они не управятся.

– Вы-то откуда знаете?

– По долгу службы, – он протянул свое удостоверение.

– Насчет отца? – завибрировала Катя.

– Естественно.

– Что с ним?

– Пока ничего нового.

– Выходит, не там ищете, где надо!

– Выходит, так. А где надо?

Девушка не сразу уловила скрытый смысл вопроса. А уловив, на минуту утратила задор.

– Почем я знаю… Можете сесть.

– Благодарю за разрешение, – серьезно сказал Томин и снял пальто. – А если бы знали, Катя?

Вопрос был ей явно неприятен, она помолчала.

– Понятия не имею. Я еще несознательная. Едва доросла до танцплощадки. Сколько добавляют за побег?

– В данном случае – до трех лет.

– Мало! – с неожиданным ожесточением выпалила она.

– Катя! – урезонил Томин. – Надеюсь, это минутное озлобление. Вы возбуждены, к тому же с Витей поссорились… Кстати, из-за чего?

Вскочила, разгневанная:

– Да какое вам дело! Еще не хватало рассказывать!

– Ого! Немножко в отца, а? «Лихих кровей».

– Ну и что?! Отец не так плох… если б не пил. И вырос в другой среде.

– Я уже наслышан про детские годы Багрова внука.

«Везет мне сегодня на строптивых дам. Чем бы ее отвлечь ненадолго, чтобы не искрила?»

Он оглядел стопку учебников на этажерке:

– Вы кончили школу?

– Да, готовлюсь в институт.

– В какой?

– В юридический. Советуете?

– Вам – нет.

– Это почему же?

– Выдержки ни на грош. Терпения, по-моему, того меньше. И сдается, маловато человеколюбия. Впрочем, вы ведь не всерьез – про юридический.

– Человеколюбие?.. Представляю, какой вы гуманный! Войди отец сейчас в эту дверь – ему от вас будет одно: «Руки вверх!»

– А он может войти, Катя?

Та замерла, боязливо покосилась на дверь, на Томина:

– Не пугайте меня зря!

– Может, и не зря.

– Как?! – ужаснулась девушка. – Он… пробирается в Еловск?.. Господи! Не хватает, чтобы его тут ловили… вели по улицам… руки за спину…

– Наверняка еще неизвестно, Катя. Потому я и хотел кое о чем спросить Майю Петровну.

– Ради Бога, не трогайте маму! Мама и так извелась! Я вам на все отвечу.

– Н-нет, есть вопросы, которые я могу задать только ей лично… – Томин взглянул на часы. – Мне надо идти. Сумею – загляну попозже. Нет – пусть мама непременно позвонит в милицию завтра с утра.

Уже у выхода обернулся:

– А если все-таки неровен час… не прячьте на чердаке или в подвале. Боюсь, у вашего отца скверное настроение. Он опасен.

Взвинченная, переполошенная, слушала она, как поскрипывали ступеньки под ногами Томина. Что значит опасен?.. Все Багровы по-своему опасны, мелькнула задиристая мысль, и Катя посмотрелась в зеркало, проверяя, насколько она сама опасна.

Томин неплотно затворил дверь – оттого и ступеньки были слышны, и в щель дуло. Опасен… Что он имел в виду? Когда это говорит старший инспектор МУРа (титул из удостоверения), то… Притягивая дверь за ручку и накидывая крючок, Катя вдруг ощутила холодок внизу живота и задвинула засов, которым пользовались лишь в ночное время.

Ну где же мама? Уже и стемнеет скоро. Почему не возвращается, как обещала? По детской привычке сунулась к окну. Раньше она вот так нетерпеливо ждала отца… Господи, как жизнь могла быть прекрасна, если б он не пил!

* * *

Шахиня выговорилась, и Сергеева с Багровой поставили на ней жирный крест, не поколебав взаимного доверия и дружбы.

Теперь речь шла о Майе Петровне.

– Мучительней всего неизвестность, – признавалась она. – То представляется, что в сугробе замерз… то крадется где-то задами, будто вор… И все гадаю – дойдет или не дойдет.

– Куда, Майя?

– Домой, наверное.

Сергеева поразилась:

– Но домой же бессмысленно! На что он может здесь рассчитывать?

– Михаил не привык особенно рассуждать. Да и куда ему еще?

– И что ты будешь делать, если действительно?..

Та устало вздохнула:

– А что можно поделать? Только ждать.

– Маечка, эта слепая любовь тебя погубит!

– Ой, Лена, насмешила! – слабо улыбнулась Багрова. – Какая слепая любовь? Моей слепой любви хватило года на два от силы. Потом была зрячая… А там и она пошла на убыль…

У Сергеевой в горле застрял комок. До чего судьба несправедлива! Даже неловко за свое счастье и безоблачный мир в семье.

– Майя, – тихо произнесла она, когда вернулся голос, – я бы никогда не стала спрашивать, но ты сама заговорила. Я смутно слышала о Загорском…

– Да… был Загорский, Лена. Все, кроме печати в паспорте.

– Но почему же…

– Почему променяла? – докончила за нее Maйя Петровна. – Ах, Лена, – повеселела она, – надо было видеть Михаила тогда, девятнадцать лет назад! Ты застала уже ошметки прежнего человека. Он был совершенно из Мамина-Сибиряка: такая стихийная сила, размах, удаль! Кого я раньше видела? Чистеньких мальчиков из приличных семей. А Михаил… нет, ты не можешь представить…

– Но Семен Григорьевич – не мальчик.

– Да, согласна. Умный, благородный тактичный… Обаятельный… Однако потускнел он рядом с Михаилом Багровым. Прикинь, Лена, сколько мне было. А Миша так неистово добивался… – она развела руками, – невозможно было устоять!

– Но когда первый угар прошел, когда ты взглянула трезво…

– Да ведь не сразу же, Лена. Понемножку-потихоньку утекало и не возвращалось… Он не напивался до беспамятства, но как-то шалел и вылезало что-то… свинское… А протрезвится – и снова Илья Муромец.

– А… Загорский не был причиной, что Михаил начал пить?

– Да что ты! Полгорода родственников и свойственников. Свадьбы, поминки, крестины, именины – и везде Михаил душа общества, везде «пей до дна, пей до дна»… И нахваливают: «Ох, молодец! Ох, силен мужик!» Единственное было спасение – уехать. Сколько раз звала! Не мог оторваться от родового гнезда… Оскорблялся за своих: не любишь, мол, брезгуешь… А во мне тоже дурацкий гонор играл – не хотела подлаживаться: грибы солить, капусту квасить. Да и Семен… Григорьевич был рядом, не хотела я на его глазах обабиться.

– И почему не уехал? Все бы стало проще!

– Уперся, не хуже Михаила: «Мало ли что, я всегда поблизости, а ты, Маечка, не обращай на меня внимания». Не обращай внимания, когда мы каждый божий день в школе вместе!.. Я перед ним фасон держала, а Михаил перед своими куражился. Доказывал, что хозяин в доме. Не дай Бог подумают, будто приезжая вертихвостка в руки забрала! И пил порой лишнего – только чтобы доказать… Уже не для веселья – стал привыкать. Ну что, Лена, банальная история, тысячи жен страдают, о чем тут философствовать?

– Майя, ты должна была уйти! Жить с человеком, который на глазах деградирует. Во имя чего?!

– Однажды заикнулась о разводе. Страшно вспомнить. Он меня ударил… и сразу заподозрил Семена, еле удержала, чтоб не кинулся выяснять отношения!

– Бедная моя. Он же еще и ревновал!

– Первые годы – совсем нет. Был слишком уверен в себе. Но когда почувствовал, что я уже не та… Конечно, вообразил, что замешан Загорский. Тут начал беситься. И это распространилось на школу вообще. Ревновал меня к ученикам, к тетрадям, к родительским собраниям.

– И ты все принесла в жертву.

– Это была последняя попытка, Лена. Он дал клятву: ты бросишь школу, я брошу пить.

– Сколько не пил?

– Месяца два. Наверное, думал устоять. А как понял, что не может… это его подкосило.

– А ты и смирилась, сложила лапки!

До чего ей хотелось поднять подругу на борьбу! Ей чудилось слабоволие там, где была стойкость характера – только иного, чем у нее.

Багрова усмехнулась:

– Я чувствую, у тебя на языке слова о женском достоинстве и прочее. А поставь себя на мое место. Добром Михаил меня ни за что бы не отпустил, понимаешь? Он бы на все пошел! Оставалось только сбежать. Тайком собрать вещички, подхватить Катьку – и деру. Скажи, куда? Близких родственников уже нет. Дальних подобрала ленинградская блокада. Не было просто угла, куда деться!.. Единственный человек, на которого я могла бы опереться, – это Семен.

– Не так это мало – Семен Григорьевич Загорский.

– Но у него же на плечах школа! И есть этические нормы, если ты зовешься педагогом… Но возьмем даже грубо житейски. Вот мы уезжаем. Михаил бросается вдогонку. Чтобы не дрожать за Загорского, надо затаиться где-нибудь на несколько лет. Он на это не пошел бы – унизительно. Он рыцарь гордый.

– Не сгущай краски, Майя! В конце концов, есть милиция. Неужели нельзя было найти управу на Багрова?

– То-то твоя милиция который день его ловит – поймать не может. Думала я уйти, Лена, думала. Но пока дозрела – сил не осталось. Выгорела дотла.

– Мне тоже одно время казалось, что я, как колчушка.

– Но ты же полюбила! И ожила. А я… ну да, очень уважаю Семена, считаю родным практически человеком. А все остальное быльем поросло. Значит, взваливать ему на плечи себя и Катю, подвергать опасности, просто спекулируя на его чувстве?..

«Хоть бы и так!» – чуть не вырвалось у Сергеевой, но она спохватилась. Обе надолго замолчали.

Майя Петровна встрепенулась, вспомнив, что Катя, конечно, без нее не ужинает.

– Прорвало сегодня. То тебя, то меня… Нет, подумать только – Шахиня! Пора по домам, Лена.

– Погоди, Майя, погоди… Мне кажется, надо сообщить о твоих подозрениях, что Михаил направляется домой.

– Хватит мне одного раза, когда я сообщила в милицию. Сорвалась, не стерпела – и что?.. Да они, видно, и сами знают. Недаром прислали столичного сыщика.

– Я за тебя боюсь. Может, вы с Катей поночуете пока у нас?

– Что это ты выдумала, Лена? Ну и ну! Я как для него была, так и осталась. И Катя тоже… У нее было воспаление легких в восьмом классе, он на работу не ходил, даже не пил дней шесть, сидел у кровати, не дышал… А когда я ногу сломала? За грибами ходили, я свалилась в овраг, так Михаил восемь километров меня до больницы на руках нес!.. – Она начала одеваться, приостановилась: – Однажды он привез воз черемухи ко дню рождения. Настоящий воз, на телеге… И знаешь, Лена, где-то далеко-далеко стоит и еще пахнет… этот воз черемухи…

* * *

Во второй половине прошлого века был написан фундаментальный трехтомный труд под названием «История кабаков в России в связи с историей русского народа». Свет увидел только том первый. Рукопись двух остальных автор сжег, придя к убеждению, что опубликовать их – значило бы «донести на народ, отнять у него последний приют, куда он приходит с горя».

Еловские выпивохи «Истории кабаков», понятно, не читали и о приведенной цитате не слышали, но отрадное местечко, где до ночи торговали спиртным, нарекли именно так: «Валюхин приют». Безотказная Валюха давно состарилась, а там и померла, передав бразды правления дочери; та в свой черед достигла пенсионного возраста и удалилась на покой, и ныне в «приюте» хозяйничала Валюхина внучка (по паспорту Светлана). Но он так и остался «Валюхиным приютом», и внучка смирилась с тем, что ее именуют Валюхой, и сохраняла семейные традиции. Вот только – прискорбное обстоятельство – перестала верить в долг.

«Приют» располагался удобно, невдалеке от центральной улицы и имел при себе укромный закуток, огороженный штабелями пустых ящиков. Ящики же служили столами и стульями, а в углу имелась и постель: умятая куча стружек, периодически обновляемая заботами самих клиентов.

Сейчас их присутствовало всего двое. Один уже «хорошенький», второй только-только навеселе и жаждавший добавить. Но держателем капитала был упившийся, и потому приятель увещевал его и пытался привести в чувство: «Володя, ну будь мужчиной!.. Володя, у меня и огурчик есть… огурчик!» Володя мычал и норовил завалиться в стружки.

К щели между ящиками прильнула темная фигура. Его уже стерегли на дальних подступах к городу, уже сотрудники органов были заранее настороже и невольно рыскали взглядом по лицам прохожих, памятуя, что Багров, вероятнее всего, одет в черный полушубок и норковую шапку, а он без препон достиг «Валюхина приюта».

Никогда прежде не таившийся, напротив, любивший показать себя, он успел приобрести навыки гонимого и выслеживаемого – быть осторожным, бесшумным, незаметным. Да и изучил сызмала все проулки, пролазы и ветхие заборы в городе, где ничего не изменилось за протекшие полгода.

Узнав обоих «приютских», Багров скользнул внутрь закутка и окликнул негромко:

– Эй, Зубатый!

Тот обернулся и, моргая, смотрел на черную фигуру.

– Не признаешь, Матвей?

– Мать честная, Багров!.. Миша, друг!.. – изумление и подобострастный восторг объяли Зубатого.

– Тихо! – цыкнул Багров. – Ты меня не видел, не слышал, ясно?

– Разве я не понимаю? Да я для тебя!..

– Водка есть? – оборвал Багров его стонущий шепот.

– Эх!.. – застрадал Зубатый и остервенело набросился на приятеля: