Текст книги "Побег"

Автор книги: Александр Лавров

Соавторы: Ольга Лаврова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Та в растерянности погладила пушистую ее голову. Впервые дочь столь откровенно заговорила с ней о прошлом.

– Иногда мне кажется… я его возненавидеть могу…

– О господи, Катя!.. Это пройдет, пройдет. Раньше ведь ты души в отце не чаяла.

– Да, лет до десяти. Даже удивительно. Правда, он тогда реже пил… или я еще была дурочкой… Представлялось – веселый, сильный, смелый, чуть не герой…

Она зашарила по карманам, ища платок, не нашла, утерлась по-детски рукавом.

– Такой и был когда-то, – слабо улыбнулась Майя Петровна. – Но каким бы ни стал теперь, он любит и тебя, и меня, и…

– Он тебя любит?!

Катя пружинисто вскочила, схватила с комода фотографию в деревянной рамке и круглое зеркало:

– Ты сравни, сравни! Посмотри, что он с тобой сделал!

Ах, эта фотография. Сколько раз Майя Петровна пробовала убрать ее, а Катя «в приказном порядке» требовала вернуть. Она обожала эту фотографию ленинградских времен и горевала, что не похожа на мать.

Майя Петровна покорно посмотрела в зеркало. Различие убийственное, конечно. И определялось оно не возрастом. В зеркале отражалась просто другая женщина. Словно бы и те же черты, но куда пропала та окрыленность, та победительная улыбка, свет в глазах? И горделивый поворот шеи, уверенность в себе?

Хорошо, пленка не цветная, а то прибавился бы еще акварельный румянец и яркое золото волос. Она привезла в Еловск чисто золотую косу. Почему волосы-то пожухли? Странно. Остальное понятно, а это странно. Теперь то ли пепельные, то ли русые. Может быть, от перемены воды?

– Ну? – требовательно вопросила Катя. – Разве бывает такая любовь, чтобы человека изводить?

Майя Петровна развела ее руки, державшие фотографию и зеркало. Сказала серьезно:

– Да, Катюша. Бывает и такая. Я еду завтра в семь вечера.

И Катя спасовала. Голос матери был тих и бесстрастен, но исключал возражения.

…Катя в кухне разливала по тарелкам суп и расспрашивала о московских магазинах, когда в дверь постучали. То явился Иван Егорыч, участковый. Поздоровался, глядя в сторону, помялся, наконец выдавил:

– Я насчет Михал Терентьича… Пишет?

– Последний раз – с месяц назад… Что-то случилось?

– Да такое вдруг дело, Майя Петровна… сбежал он…

– То есть как… я не понимаю…

– А вот так. Сбежал из-под стражи, и все тут.

Катя ухватилась за мать, та оперлась о спинку стула.

Участковый перешел на официальный тон:

– Должен предупредить: в случае, если гражданин Багров объявится или станет известно его местонахождение, вы обязаны немедленно сообщить… – Потоптался и добавил виновато: – Не обижайтесь, Майя Петровна, мое дело – служба…

* * *

А в колонии Томин вел разговоры, разговоры, разговоры.

Сначала с молоденьким лейтенантом, который отвечал за воспитательную работу в подразделении, где числился Багров. Лейтенант был вежливый, культурный, необмятый новичок. Томин предпочел бы старого служаку – пусть грубого, ограниченного, но насквозь пропитанного лагерным духом и знающего все фунты с походами.

На вопрос о Багрове лейтенант смущенно заморгал:

– Откровенно говоря, я им подробно, то есть индивидуально не занимался.

– А кем занимаетесь подробно?

– Есть ряд лиц, которые меня интересуют…

– И как успехи?

– Рано судить, товарищ майор.

«Это верно, судить можно года через два после освобождения».

– Вас как занесло на эту должность?

– Видите ли… я заочник педвуза.

– А-а, собираете материал для диплома? И какая тема?

– «Проблемы перевоспитания личности со сложившейся антисоциальной установкой».

«Мать честная! На сто докторских хватит. И он рассчитывает найти тут положительные примеры? Святая простота».

– А Багров оказался не по теме?

– Да, я так считал…

– Не тушуйтесь вы. Я ведь не инспектирующий чин. Я сейчас просто гончий пес, который старается взять след.

– Понимаете, товарищ майор, я посмотрел по делу, что за ним. Побеседовали. О поступке своем выразился вроде бы критически. У него такое характерное словечко: «сглупа». Дальше увидел его в работе. Классный бульдозерист, и трудился без бутафории, всерьез. В общем, два месяца назад назначили его бригадиром.

– Словесный портрет ангела.

– Оценку даю в сравнении с остальным контингентом. Много неангелов.

– Понятно. Итак, все было распрекрасно, но вдруг…

– Нет, не совсем вдруг. Недели две, а может, три до того… я не сразу обратил внимание… но, в общем, он изменился.

– Конкретно?

Лейтенант подумал, вздохнул:

– Сами понимаете, заключение есть заключение. У каждого в какой-то период обостряется реакция на лишение свободы. У кого тоска, у кого агрессивность, разное бывает… Я посчитал, что у Багрова тоже.

– Еще раз конкретнее, без теории.

– Стал он ходить в отключке. Полная апатия. А вместе с тем – по данным ларька – курит втрое больше прежнего.

– То есть внешне – вялость, внутри – напряжение?

– Именно так я и расценил. Но работал как зверь. Даже с каким-то ожесточением. Его бригада заняла первое место. Я предложил Багрову внеочередное свидание с женой: думал расшевелить.

– И? – насторожился Томин.

– Знаете, в тот день впервые я над ним задумался. Не в плане диплома, просто по-человечески. В лице никакой искорки не проскочило. «Спасибо, говорит, гражданин лейтенант. Разрешите идти?» – и все. А через несколько дней – эта история.

– Тут мне важно во всех подробностях.

– Слушаюсь. Расчет у него был хитрый. Приходит с покаянным видом, хочу, говорит, облегчить совесть. И рассказывает, как в прошлом году посылали его здесь неподалеку с партией строительных машин. Вроде как сопровождающего и одновременно по обмену опытом. И на обратном пути, дескать, поджало его с деньгами, а очень требовалось выпить. Тогда залез в какой-то незапертый дом около станции и взял денег двадцать пять рублей и сапоги. Сапоги продал в другом городе на базаре.

– И вы поверили?

– Сначала не очень. Но, с другой стороны, когда пьющего человека возьмет за горло… Словом, послали запросы. Действительно, прибывала в прошлом году партия машин и при ней Багров. И действительно, есть такая нераскрытая кража.

– Кто-то из барачных соседей поделился с ним прежними подвигами.

– Да, теперь-то я понимаю. Но тогда вообразил совсем другое. Решил, что поведение Багрова объяснилось: колебался человек – сознаваться или не сознаваться. Отсюда замкнутость и прочее.

«О, трогательный лейтенантик! К другому Багров и не сунулся бы с подобной байкой».

– Так… Дальше?

– Дальше приехал тамошний следователь с оперативным работником, повезли его, чтобы документально все зафиксировать на месте… Удрал он от них вот здесь, – лейтенант показал на карте.

– Рядом железнодорожный узел. Н-да… Так что же это по-вашему? Просто истерический порыв на свободу? Хоть день, да мой?

– Не знаю, товарищ майор. Боюсь с ним снова ошибиться.

– Взаимоотношения с другими осужденными?

– Нормальные, думаю. Да такого не больно и обидишь.

– Вызовите ко мне тех, кто общался с Багровым больше всего. И еще заприметил у вас своего крестника. Хотел бы повидать, не афишируя. Его фамилия Ковальский.

– Можно прямо сейчас, – обрадовался возможности услужить лейтенант.

Они заглянули в небольшой зал с низкой дощатой сценой без кулис и сдвинутым сейчас в сторону столом под суконной скатертью. На сцене сидел Хирург со старенькой гитарой; двое заключенных пели.

– Репетируют, – шепнул лейтенант. – Через неделю концерт самодеятельности.

Некоторое время понаблюдали за происходящим. Хирург поправлял сбивавшихся певцов, подавал советы: «Тут потише, потише, не кричи», «Демин, не забегай вперед!» Исполнение его не удовлетворяло.

– Души нет, ребята, – втолковывал он. – Старательность есть, а души нет. Слово надо чувствовать! «Темная ночь, разделяет, любимая, нас…» – проникновенно напел густым баритоном. – Понимаете?

Те растроганно вздохнули.

– Ковальский! – окликнул лейтенант. – Прервитесь ненадолго.

Тот с сожалением положил гитару.

– Репетируйте пока без меня. Пойду воспитываться.

Но, увидя в коридоре Томина, искренне разулыбался.

– Александр Николаевич, счастлив вас видеть!

– Так уж и счастлив… – добродушно усмехнулся Томин.

Они отошли от дверей зала.

– Как живется, Ковальский?

– Полагалось бы спросить: «Как сидится?» Что ж, как видите, существую… – Но не выдержал шутливого тона: – Тяжко, Александр Николаевич! Что тут скажешь? И руки в кровавых мозолях, и вся обстановка… щи да каша, радость наша. Иной раз такая тоска!..

Лейтенант ревниво воспринял сердечность, проявленную его заключенным к заезжему сотруднику МУРа. С ним Ковальский был суше и сдержаннее.

– Но все-таки вы при любимом деле. Есть отдушина.

– Да это урывками.

Ковальский был от природы музыкален, обладал отменным голосом и слухом. Даже в Бутырке, будучи подследственным Знаменского, при его ходатайстве добился разрешения участвовать в самодеятельности.

– В основном я, Александр Николаевич, расконвоированный дровосек.

– Я не сентиментален, Ковальский.

– В смысле, что вам меня не жалко?

– Ничуть. Хотя в принципе вы мне симпатичны. Но вы железно заслужили и кровавые мозоли, и щи с кашей, и тоску. Вам здесь не нравится? Очень хорошо. Авось не потянет обратно.

– Боже упаси!

– Если рискнете зажить честной жизнью, поможем.

– Спасибо, Александр Николаевич.

– Пока не за что.

Лейтенант почувствовал себя лишним.

– Я больше не нужен, товарищ майор?

– Нет, спасибо.

Ушел понурившись. Похоже, Хирург ему «по теме», мельком отметил Томин. Даже – не исключено – гвоздь диплома.

– Вы сюда насчет побега? – спросил Хирург. – Если не секрет.

– Какой секрет!

– Хотели меня о чем-то спросить?

Вспомнил прошлое. Однажды Знаменский и Томин прибегли к его содействию и получили пригодившиеся им наблюдения Ковальского над его сокамерником.

Томин успокаивающе улыбнулся:

– Хотел спросить, как поживаете.

Ковальский улыбнулся в ответ, и разговор возвратился в дружеское русло.

– Пал Палыч жив-здоров?

– Все нормально.

– Поклон ему огромный. Передайте, что частенько вспоминаю наши разговоры.

– Расширим. Привет и пожелания успехов в работе всему коллективу Петровки, 38. Как народ относится к побегу?

– По-разному. Растравил душу этот Багров – на волю-то каждому охота. Но большинство считает глупостью: или поймают и срок накинут, а не то волки показательный процесс устроят.

– Тоже вариант… Ну что ж, Ковальский, авось и еще когда встретимся. Ступайте пойте.

Но тот заволновался, просительно прижал руку к груди:

– Можно еще пять минут? Я понимаю, ничем не заслужил, но…

– Не мнитесь. Гитару, что ли, приличную выхлопотать?

– Ах, если б гитару… Без дальних слов, вот что. Шесть лет назад была у меня во Львове женщина… довольно долго. Она уже ждала ребенка. Жениться хотел, честное слово! До тех пор жил под девизом «Memento mori» – то есть «Лови момент»…

– Перевод несколько вольный. Дословно: «Помни о смерти».

– Вывод, по существу, тот же. Помни о смерти – стало быть, спеши жить… Так вот, первый раз тогда в душе что-то серьезное прорезалось. Но подвернулась одна сногсшибательная афера, на Черном море, а потом смыло меня курортной волной, и прости-прощай. А здесь вдруг выплыла передо мною она, Надя из Львова… Пока сидишь, в голове, видно, какая-то сортировка происходит… Все время у меня перед глазами, будто только вчера видел. Даже во сне снится. И ребенок. То сын, то дочка… Может, все это смешно, наверно, глупо… но если бы узнать, вышла ли замуж, где теперь, как ребенка записала… Если поспособствовать, Александр Николаевич, а? Она ведь меня любила. Чем черт не шутит? Через год моему сроку конец…

– Координаты есть? – Томин открыл записную книжку на чистом листке.

Хирург взял книжку и авторучку, быстро исписал листок.

– Тут все, что я о ней знаю. Адрес, естественно, на тот момент.

– Ладно, Сергей Рудольфович, сделаю.

Томин не был сентиментален, но был отзывчив на доброе.

* * *

А дальше перед ним сменялись осужденные, от которых он пытался добиться какого-нибудь проку.

Вот сухощавый парень с торчащими на стриженой голове ушами:

– Да кто я такой, чтобы Багор со мной разговоры разговаривал? Разве что оставит на пару затяжек – и всей нашей дружбы.

– Значит, не слышали о готовящемся побеге?

– Даже ни словечка! Всем как снег на голову!

Другой – неторопливый, обстоятельный, с пронзительным взглядом заплывших глаз.

– Вы работали с Багровым в бригаде. И в столовой сидели рядом, верно?

– Да.

– Отношения были приятельские?

– Более или менее.

– Он делился своими настроениями, планами?

– Багор – мужик самостоятельней. Если что переживал, рот держал на запоре.

– Побег был для вас неожиданностью?

– Да уж чего, а этого не ждали. Главное, срок небольшой, у начальства в почете ходил… Пропадет теперь ни за грош…

– Очень он тяготился неволей?

– Ну… матерился иногда. А в общем, ничего.

– Вы, по-моему, неплохо к нему относитесь?

– Уважал. Очень даже.

– Можете мне поверить, что чем меньше он сейчас пробудет на свободе, тем для него же лучше?

– Допустим.

– Тогда подумайте и скажите: что могло толкнуть Багрова на побег? Куда? Не просто же шлея под хвост?

– За чем-нибудь да бежал. Думаю была причина. Какая – не знаю.

Третьему:

– Вас часто видели вместе.

– Клевета, истинный крест, клевета! Ни сном ни духом не причастен.

– Я вас не обвиняю. Спрашиваю об отношениях.

– Никаких отношений! Ничего общего! И статьи вовсе разные.

– Он, говорят, переменился в последнее время. Отчего?

– Не знаю отчего. Злой сделался. Как новеньких в барак прислали, так не подступись…

Опять Томин связался с Москвой.

– А что волноваться? – ответили с другого конца провода. – В конце концов, не бандит же – простой хулиган. Теперь из-за него всю милицию в ружье поднимать?

– Не будем дискутировать, – нажал на басы Томин. – Этот мужчина начинает мне не нравиться. Надо выявить все случаи хищения не только одежды, но и денег, документов. Пропажа буханки хлеба – и та сейчас может дать зацепку, ясно? Шевелитесь там, сони окаянные!

Между тем лейтенант по заданию Томина принес карточки тех, кто прибыл в последней партии. Бритые физиономии в фас и профиль и краткий текст. Томин перебрал их, на одной остановился.

– Глядите-ка, земляк. Иван Калищенко. Тоже еловский.

– Первые дни был даже с Багровым в одном бараке, – подсказал лейтенант.

– Так-так… Что за личность?

– Скользкий какой-то, товарищ майор.

– За что осужден?

– Работник почты. Систематическое хищение путем подлога. Кстати, он рядом. На кухне дневалит.

– Давайте его!

Калищенко доставили чуть не силой. Он и в дверях продолжал еще препираться с лейтенантом:

– Ну с одного города, ну и что?.. Здрасьте, гражданин начальник… Пойдут теперь допросы-расспросы!

– Не много ли шума? – постучал Томин по столу карандашом.

– Дак ведь от ужина оторвали! И так не ресторан, а коли еще простынет…

Калищенко можно было дать и сорок и пятьдесят в зависимости от выражения лица, подвижного и несимпатичного. Блудливые глаза и самодовольная щеголеватость, которую он умудрился как-то сохранить даже в ватнике, выдавали в нем бабника. Но не это резко настроило Томина против земляка Багрова. Сработал механизм, который Кибрит называла интуицией, а Томин по-русски – чутьем. Чутье подсказало, что поганый, хитрый стоял перед ним субъект. Верить ему нельзя было ни на грош.

– Сядьте и отвечайте на вопросы.

Властный тон заставил даже лейтенанта вытянуться, а Калищенке, наверное, почудились на пиджаке Томина генеральские погоны.

– Слушаюсь, гражданин начальник, – притих он и уселся на краешек табуретки.

– Прежде знали Михаила Багрова?

– Кто ж его, колоброда, не знал? Тем более на одной улице живем, все художества на ладони.

– В каких были отношениях?

– А я чего? Я от него подальше.

– Что так?

– Дак ведь отчаянный был, только свяжись.

– Враждовали?

– Никак нет, гражданин начальник, делить нечего.

Есть у него какой-то камень за пазухой против Багрова. Но о чем спросить, как спросить, чтобы камень нащупать?

– И семью его знаете? – наугад копнул Томин.

– Так точно. Май Петровне завсегда здрасьте… – тут он ухмыльнулся слегка, и в ухмылке проскользнуло злорадство.

Томин помолчал, прислушиваясь к себе. Следующий вопрос был уже с прицелом:

– Вы женаты?

– Само собой.

– Жена ваша с Багровой общается?

– Куда нам, гражданин начальник: Май Петровна – дамочка культурная, много о себе понимает, у ней другие знакомства, с высшим образованием. А нас ежели когда пострижет-побреет – и все наше удовольствие.

Придуривается. Но чем-то его Багров с женой уязвили. Может, взять на уважительность? Такие вот поганцы обожают престиж.

– Калищенко, я нуждаюсь в вашем совете. Как человек, знающий Багрова с детства, что вы можете предположить о причине побега?

Нет, не купился.

– И-и, мало ли что Мишке в голову могло взойти! Я за него отвечать не берусь.

– Противный тип, верно? – вскользь кинул Томин.

– Ой, верно! – и сразу спохватился: – Конечно, как на чей вкус.

– Куда он, по-вашему, мог податься?

Калищенко затряс головой:

– Знать не знаю, ведать не ведаю!.. Да пропади он пропадом, чтоб я из-за него холодную кашу ел!

– Ладно, идите.

Тот поспешно удалился. И даже воздух в помещении посвежел.

– Что-то тут нечисто… – обратился Томин к лейтенанту за неимением другого собеседника. – Но правды он не скажет.

– А если припугнуть?

«Ай да дипломник педвуза!»

– У вас практикуются пытки? Или есть яма с голодными тиграми? Ладно-ладно, шучу, – потрепал он по спине покрасневшего лейтенанта.

И в третий раз сел за аппарат спецсвязи. По счастью, Знаменский оказался на месте.

– Про субботу помнишь? – заорал в трубку. – Смотри, мать обидится!.. Что?.. Иван Калищенко?.. Н-нет, Саша, такой по делу не проходил и никем не поминался.

– Меня, понимаешь, совпадение настораживает. Появляется Калищенко, Багров делается сам не свой, выдумывает историю насчет кражи и с комфортом уезжает из колонии. И бежит. Причем сам Калищенко Багрова безусловно не переваривает и о жене его отзывается с каким-то ядом. Словом, насолить ему он бы не отказался.

– Раз земляк, привез какие-то вести с родины, – уверенно сказал Знаменский.

– Мог и выдумать, он такой.

– Да?.. Саша, тут что-то с женой Багрова. Ради нее он способен на любые дикости.

– Так ли? Когда предложили свидание раньше срока – не сморгнул.

– Это неважно, это поза! Например, мне ругал ее на все корки. Я почти поверил. Только потом понял, что там что-то сложное, роковые страсти-мордасти.

– И что может быть с женой? Заболела? Отказалась от свидания?

– Не знаю.

– Ну что ж, пожелай мне тогда счастливого пути в Еловск.

С этого разговора начало в Томине нарастать смутное беспокойство. Он даже подумал о самолете (хотя убежден был, что в любом случае опередит Багрова), но погода завернула нелетная.

…И опять он спал в купе, смотрел в окно, доедал со дна сумки дорожные припасы.

Поезд, сначала полупустой, постепенно заселялся. Где-то плакал грудной ребенок. За стенкой азартно забивали козла. Дюжий буфетчик из вагона-ресторана развозил кефир и конфеты; потом собирал бутылки. Все это не мешало. Но ни есть, ни спать уже решительно не хотелось. Томин амнистировал «Робинзона Крузо», пробежал десяток страниц и отложил. Было неспокойно и скучно. Он уже жалел, что проинструктированная начальником станции проводница так долго охраняет его от попутчиков.

О Багрове думать-гадать бесполезно, нужна свежая информация. Он решил подумать о субботе; сочинить нестандартный тост. За этим занятием его таки сморило, и как раз тогда явились попутчики. Набилась в вагон компания туристов с рюкзаками, лыжами и прочим снаряжением. На долю Томина достались два парня и некрасивая девица в очках.

Когда он открыл глаза вторично, парней оказалось уже трое, и девушки (обе новенькие и смешливые) резали на газете батон.

«Либо ходят друг к другу в гости, либо размножаются почкованием. Второе, конечно, забавней, но купе не резиновое».

Он умостился поудобней в своем уголке. Забренчали на гитаре, завелись петь, бросили, переключились на анекдоты. Забулькало в стаканах, запахло пивом. Песни были известные, анекдоты тоже.

«Вернемся к тосту, концовка еще не дотянута».

Через несколько минут он уловил, что речь шла о нем:

– Да он и не спит. Он просто меланхолик.

– У него сварливая теща и куча детей…

– Ребята, перестаньте.

– А собственно, почему? Битых два часа человек сидит как истукан. Не ест, не пьет и не веселится. Это неестественно.

– А может, он просто стеснительный?

– Сейчас я выясню! – произнес задорный девичий голосок.

Томина дернули за рукав, и он отозвался притворно-сонливым тоном:

– Я вас слушаю.

– Скажите, вы всегда такой… м-м… унылый?

– Я очень мрачен от природы. Кроме того, без малого два дня я толок воду в ступе. Не пробовали? Жуткое занятие.

– А куда вы едете?

Девушка была смугленькая, с ямочками на щеках. Ладно, давай поболтаем.

– В маленький далекий городок.

– Там вы тоже будете толочь воду в ступе? – ямочки стали глубже.

– Не исключено.

– Мне вас искренне жаль… Хотите бутерброд с сыром?

– Кажется, нет.

– А с колбасой?

– Спасибо, еще меньше.

– Ко всему прочему вы еще и вегетарианец? – вмешался сидевший рядом парень с гитарой.

Вместо ответа Томин тронул пальцем струну:

– Слышишь звук? Подтянуть надо.

– Может, споем? – улыбнулся тот насмешливо.

Томин забрал гитару, тщательно настроил. И сыграл «Чижика-пыжика».

– Ничего смешного. Подчас это сложнейший вопрос – где был Чижик-пыжик такого-то числа в такое-то время…

Он коротко задумался: в субботу непременно заставят петь. Надо хоть вспомнить, как это делается.

Он взял несколько аккордов и запел – ребятам не знакомое, потому что свое: про часы, которые шли, опережая время, и очень этим гордились; потом про то, как за Полярным кругом решили строить арбузолитейный цех… Тексты у Томина были юмористические, подтекст грустный и вольнодумный, мелодии запоминающиеся.

(Пора тогда стояла на редкость гитарная. Все пели, многие сочиняли, кто во что горазд. У Томина получалось недурно, а по мнению друзей, лучше всех).

* * *

На развилке шоссе чернел столбик с указателем: «Еловск – 12 км».

Возле него затормозил и остановился грузовик, в кабине которого сидел заросший исхудалый Багров.

– Все, браток, дальше не по пути, – сказал молодой шофер.

– Подбрось меня, парень, – с надрывом попросил Багров. – Хоть полдороги. Спешу.

Шофер хмыкнул.

– Все спешат. Время – деньги. А у тебя, похоже, ни того, ни другого.

Он дотянулся через пассажира до дверцы, открыл ее приглашающим жестом.

Багров не двинулся.

– Устал я. Тебе во сне не приснится, как я устал!

– Какая-нибудь попутка прихватит, – беспечно обнадежил парень. – Подождешь – не пропадешь!

Под тяжелым взглядом Багрова он осекся, насторожился. Густело молчание. Только щетки поскрипывали по стеклу. Парень инстинктивно подобрался, готовый к любой неожиданности.

Двенадцать километров. По сравнению с преодоленным расстоянием – такая ничтожная малость. Но их надо пройти на обмороженных ногах. Да еще скрытно, хоронясь и от встречных и от попутных. Двенадцать километров. Двенадцать километров. Если бы этот сосунок мог понять…

– Ну ладно. Пусть будет спасибо, – Багров заставил измученное тело пошевелиться, сполз на землю.

Прикрывая лицо, поднял воротник полушубка, который был ему и короток и тесен; надвинул шапку на лоб.

Грузовик испуганно умчался.

Первые шаги – самые трудные, позже боль притупится. Двенадцать километров – не полторы тысячи. Это близко. Это рядом. А мокрый снег – даже хорошо. Проезжим несподручно приглядываться, кто там пехом тащится.

…Томин находился в Еловске с утра.

Казалось бы, логично, попав в Москву, забежать домой и на работу, и он уже вышел на площадь со своим чемоданчиком и опустевшей «пропитательной» сумкой, но вдруг вернулся позвонить из вокзального отделения милиции.

На предположительном маршруте Багрова обнаружились наконец случаи недавних пропаж (шапка, полушубок, валенки, бидон молока). И если «автором» везде был Багров, то, судя по датам, двигался он на диво быстро.

Томин пересек площадь и взял билет до Еловска. Тревога, звеневшая до того комариком, зажужжала шмелем…

Первым прибежал в дежурку извещенный о прибытии инспектора МУРа участковый Иван Егорыч. Человек местный, что Томину и требовалось:

– У меня к вам тысячи полторы вопросов, и все как раз местного значения. Город, естественно, знает про побег?

– Понятное дело.

– И что предполагают о причинах?

– Да не очень и предполагают. Ждут, чего будет, – развел руками Иван Егорыч.

– Но случай-то редкостный!

– Так Багров и сам редкостный. Коснись кого другого, люди бы на все лады голову ломали. А раз Багров… чего только не вытворял…

– Особенно под градусом, – добавил дежурный. – Некоторые просто считают, что наскучило трезвому сидеть – он ноги в руки и пошел.

– И вы того же мнения, Иван Егорыч?

– Ну нет, не такой дурак, чтобы за пол-литра в побег. Какая-нибудь идея приспичила. А вот какая – тут за него не угадаешь.

– Надо обязательно угадать! Смотря по содержанию идеи, будем прикидывать, где Багрова искать.

– Брат у него младший на Дальнем Востоке рыбачит… – после короткой паузы припомнил участковый.

– Дядька есть в Киеве. По матери, – подал голос дежурный.

– На Востоке брат, в Киеве дядька – это все не то. Похоже, Багрова надо ждать у вас, в Еловске.

– У нас?! – привскочил даже участковый. – Все равно что в мышеловку!

– Какой тогда расчет на волю рваться? Нет, товарищ майор, ошибка.

– Смотря по содержанию идеи. Зацепка вот в чем: в ту же колонию попал один здешний. Именно после с встречи с ним у Багрова резко изменилось настроение, и вскоре – побег.

Дежурный с участковым переглянулись обеспокоенно.

– Мог земляк сообщить ему такую новость, которая Багрова перевернула? К примеру, отец при смерти, жена в больнице?

– Да все, слава Богу, здоровы. А кто здешний, товарищ майор?

– Некто Иван Калищенко.

– У-у, Калищенко мог чего угодно натрепать!

– Он-то трепанет, да Михаил навряд поверит! – загорячился дежурный. – Ванька от него до самой армии с битой рожей ходил – за поганый характер!

– Но, между прочим, пили вместе не один раз за последнее время, – покачал головой Иван Егорыч.

Они еще потолковали на эту тему, и Томин внимательно выслушал обмен мнений.

– Решим так, – подытожил он, – Багров мог поверить Калищенко в двух случаях – или понимал, что тот сообщил правду, или известие было очень похоже на правду.

Собеседники выжидательно молчали.

– Подумайте: что-нибудь произошло, что вплотную затрагивает Багрова? Предположим, он был бы здесь – что-нибудь всколыхнуло бы его, заставило вмешаться?

Дежурный с участковым подумали вместе, подумали порознь и отрицательно покачали головами.

«Ничего не вытанцовывается! А Багров все ближе… Но, собственно, кто поручится, что его несет именно в Еловск? Ах, да, Паша ручался. Впрочем, были случаи, и он обманывался…»

Пришел еще и еще кто-то, присоединился к обсуждению.

– Давайте зайдем с другой стороны, – сказал Томин. – Нет ли серьезного нераскрытого преступления – старого, еще до ареста Багрова?

Дежурный сощурился, стараясь уловить мысль Томина.

– Это, значит, ход такой: Мишка чего-нибудь натворил и, пока не поймали, сел по мелочи?

– А Калищенко ему шепнул, что теперь, мол, докопались до прежнего?

Томин кивнул.

– Хитро! Да только не про нас. Ничего хоть мало похожего. Верно, Егорыч?

– Бог миловал. У нас «висячек» вовсе нет, – похвастался он к слову.

– А коза, Егорыч?

Все засмеялись.

«Счастливые люди. Единственная «висячка», да и та из козьей жизни».

Но слушать про козу было некогда. Шмель гудел неотступно, и благодушное настроение присутствовавших начало понемногу раздражать. Не усидев на стуле, Томин взялся расхаживать по просторной дежурке.

«Придется вернуться к Пашиной версии. Только не сразу тыкать пальцем в жену».

– Ставлю на повестку дня семейный вопрос, – объявил он. – Домочадцы, родственники в Еловске. Какие родственники? И какие события? Все подряд.

Стали перебирать:

– Варвара – золовка – двойню родила.

– Катерина Багрова со своим Витькой поссорилась. Тихон сессию в техникуме сдал…

– Старика Багрова ревматизм скрутил… А старуха у дочери гостит. А двоюродная сестра…

«Мать честная, все-то они знают, а толку чуть! Тут до вечера не переслушаешь».

– А что насчет отношений с женой? – спросил он, перекрывая галдеж.

Наступило общее несколько натянутое молчание. Затем ответил какой-то грузный, лысоватый, сильно на возрасте:

– Я вам скажу откровенно, ничего хорошего ни ей, ни ему. Он наш коренной, можно сказать, на печи вырос, она – ленинградская. Совсем две разные породы. Не пара она ему была, не пара и осталась.

Дежурный запротестовал:

– Верней – он ей не пара, вот эта да! Майя когда приехала, мы только рты раскрыли! Если бы у Михаила не те кулаки, его бы с зависти извели, когда он ее у директора отбил!

– Потому что хват был, не вам чета! – вскинулся лысоватый. – Ведь такой парень под уклон пошел! Бывало, что на аккордеоне, что плясать… И ничего на свете не боялся, пятерых подряд мог на обе лопатки!

В дежурку вопросительно заглянул высоченный молоденький парнишка.

– Виктор Зуев из штаба дружины, – шепнул Томину участковый. – Катерины Багровой, можно назвать, жених. Может, пригодится?

– Может, и пригодится.

Участковый сделал парню знак войти. Томин обернулся к дежурному:

– Вы директора помянули. Кого имели в виду?

– Семен Григорьича, конечно, – удивился тот, настолько это казалось ему общеизвестным.

– Фабулу в двух словах.

– Да это уж дела давно минувших дней…

– Э-э, не говори, старая любовь не ржавеет, – усмехнулся Иван Егорыч. – Загорский Семен Григорьевич был с Майей Петровной раньше еще знаком, до Еловска, – пояснил он Томину. – Приехал вскоре после нее, и все твердо считали, что вот-вот свадьба. Но Михаил пошел в атаку…

Виктор нервно вылез вперед:

– Простите, я не понимаю… Зачем этот странный разговор?.. Дескать, не ржавеет…

– Ты, Витя, погоди, тут серьезный вопрос, – остановили его и велели сесть. Опять завелся общий гомон:

– Зачем бы Семен Григорьевичу здесь оставаться?

– И то верно…

– Как Майя с Михаилом поженились, ему был прямой путь обратно в Ленинград.

– Не верил Семен Григорьевич, что они уживутся, ждал, пока Майя Петровна не выдержит. Вот что я думаю, – припечатал участковый.

Виктор положительно не был способен высказываться сидя. Снова вскочил:

– Почему вы ему приписываете что-то такое?.. Он всю душу отдал школе, возился с каждым, как с собственным! Я Семен Григорьевича глубоко уважаю и люблю…

– Вот чудак! – изумился дежурный. – В Еловске такого и человека нет, который бы Семен Григорьевича не уважал. Мы ведь о другом – мы о Багрове сейчас.

– А что о нем? Пьяница и скандалист, каких мало!

– Сплеча рубишь, молод еще! – оборвал лысоватый. – Ихняя вся порода такая. Дед до восьмидесяти лет за стол без рюмки не садился. Он до революции извозом промышлял – Савелий Багров, – так иной раз на большой дороге наскакивали по трое, а то и по четверо – голыми руками расшвыривал! Михаил Багров – лихих кровей! Вот откуда норов.