Текст книги "До Эльдорадо и обратно"

Автор книги: Александр Кузьмин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Александр Кузьмин
До Эльдорадо и обратно

Александр Кузьмин

До Эльдорадо

и обратно

Зафиксированные вспышки памяти бывшего олигарха мелкой руки,

а ныне безработного – в четырёх частях

Москва 2021

Автор выражает глубокую благодарность своему сыну, подвигнувшему его на написание книги; Наталье Погорелий, за неоценимый вклад в её создание; Господину Сергею Мозжерину и своей жене за столь необходимую материальную поддержку.

От автора

Читатель, взявшийся на себя труд прочитать первые страницы моей повести, может задаться справедливым вопросом: «Зачем всё это мне предлагают под видом литературного произведения?» Отвечаю.

Большинство рассказов (точнее все, что я слышал о том времени) – либо откровенное враньё людей и о людях из высоких сфер, либо оно же, но замаскированное под историю успеха «молодых волков», либо изложение беспросветной безнадёги людей, послушно погибавших по предложению властей.

Но это же не все стороны действительности в её многогранности! Так что далее излагаются эпизоды жизни персонажа, вышедшего на ринг, так сказать, на каком-то этапе загнавшего удачу в угол, а в результате поверженного подоспевшими ей на помощь судьбой и собственным поведением…

Имена действующих лиц не называю, от возможных совпадений заранее отрекаюсь, ссылаясь на возрастные изменения памяти.

Часть первая

«АЛЕЕТ ВОСТОК»

«Между гор и долин

Едет рыцарь один

Никого ему в мире не надо

Он всё едет вперёд

Он всё песню поёт Он замыслил найти Эльдорадо».

Эдгар Алан По. «Эльдорадо»

Глава первая. СТАРТАП

«Кто-то палкой с винтом, поднатужась, о рельсу ударил –

И как ринулись все в распрекрасную ту благодать!».

В. С. Высоцкий. «Райские яблоки»

Эпизод первый. Июль 1989 года. Утро.

«Солнце Аустерлица взошло и осветило лица поднимающихся на вершину солдат дивизии Сент-Илера».

Тодд Фишер. «Наполеоновские войны. Возвышение Императора»

Москва, Октябрьская площадь, у памятника Вождю.

‒ Сынок, – обратился ко мне отец, персональный пенсионер РСФСР, основатель и вдохновитель второго коммерческого банка в СССР, расквартированного в городе Калуге.

‒ Пора тебе браться за ум.

‒ Так ведь я и так старший научный сотрудник: изобретения…

‒ Я не про изобретения и не про науку, я про ум.

‒ В смысле?

‒ В смысле – пора деньги для своей семьи зарабатывать.

‒ Ну, я согласен, деньги они всегда…

‒ Значит, будешь возглавлять мой московский филиал.

‒ А как же работа? Я тут как раз инкремент неустойчивости низкотемпературной плазмы… там, понимаешь, такой эффект…

‒ Инкремент, декремент, экскремент ещё бы сказал. Я про дело говорю.

‒ Ну ладно, не злись.

Отца я очень уважал, хотя видел его редко: он постоянно пропадал на работе, строил «коммунизм в отдельно взятой стране». Как-то на родительском собрании в школе классная руководительница в ответ на жалобу матери моего закадычного друга – двоечника, что, мол, ребёнок растёт без отца, отрезала: «Ну и что? Вот Саша (то есть я) тоже без отца, а учится хорошо».

Стать банкиром папаню заставило собрание трудового коллектива, выгнавшее его на пенсию (была такая инициатива М.С Горбачёва – утверждать директора на собрании трудового коллектива). Собрание решило, что он недостаточно корректен с подчинёнными. Действительно, папаша мог сказать провинившейся сотруднице: «Ну, ты, вошь беременная, я тебе, что сказал делать, а ты что нах… чила?».

‒ Было бы на кого злиться. Пойдём сейчас в Центральный банк счёт филиала открывать.

Через непродолжительное время (Московское управление ЦБ РСФСР тогда располагалось на той же площади) в кабинете Председателя (Господи, что за времена были: к председателю ЦБ запросто мог попасть на приём банкир, только подумайте, не из Питера – из Калуги!) состоялся следующий диалог:

‒ Хочу сынишке (мне к тому времени было 35) филиал сделать, пусть, наконец, работать начнёт.

‒ Что ж, дело хорошее.

‒ Ну, так ты дай команду – счёт открыть.

‒ Лады (нажимает кнопку). Пусть зайдёт Н.

Заходит Н.

Председатель:

‒ Ты вот что: открой-ка парню счёт на филиал. Какой говоришь у тебя банк? Ну вот, ему и открой.

‒ Сделаем!

‒ Ну, с богом, идите, а то нам нужно о важном с Захарычем (это мой отец) поговорить.

Клянусь, если ещё можно верить клятвам банкиров, ни о каких «заносах», «откатах» и речи не шло – святой человек Председатель.

Дальше – кабинет главного бухгалтера.

‒ Ну, молодой человек, давайте карточки образцов подписей.

‒ ???

‒ Карточки!

‒ Простите?

‒ Чего пристаешь к человеку? (Это Н.) Бланки дай!

‒ Ладно, вот вам бланки. Вот сюда впишите ваше ФИО, здесь распишитесь. Кто у вас главный бухгалтер?

‒ Как нет?! А печать? Ну, я не знаю – без буха, без печати, про юридический адрес и не спрашиваю. Да не где вы живёте, а… Прекратите совать мне свой паспорт. У меня тоже прописка.

Не понял, она так про московскую прописку?! Мне она досталась непросто. Когда во всей остроте встал вопрос о продолжении научной карьеры, немедленно показался и другой – где жить? И вот тогда на горизонте возник, как всегда, папа с чем-то сияющим над головой и летательными средствами за плечами. Узнав, уж не знаю откуда, что моему НИИ срочно требуется водогрейный котёл, он предложил нашему директору обмен – мне комнату в коммуналке, а НИИ – котёл. Котёл он достал у нашего общего знакомого – другого директора – котельного завода. Просьбу мотивировал тем обстоятельством, что он, директор, а не котёл, с детства меня знает. Эта гениальная комбинация завершилась полным успехом. Все остались довольны – мы с отцом пропиской, директор НИИ котлом, а директор завода чувством, что помог мальчику. С тех пор директор НИИ иногда, под хорошее настроение, интересовался: «Как там, у Котла дела с диссертацией?» На что мой научный руководитель бодро отвечал: «Планируем возможность попытки защиты».

Да, небезынтересно отметить, что пока шла эта операция с обменом ценностями, меня каждые полгода брали на работу, а через полгода увольняли, чтобы не нарушать законодательства о «безпрописочниках». Так что впоследствии компетентные органы очень удивлялись пейзажу на страницах моей трудовой книжки.

Увидев выражение моего лица под девизом: «Студент Безнадёгин на экзамен пришёл», Н. бросился на помощь:

‒ Слушай, шеф очень просил. Давай так: ты ему номер счёта присвой, а печать там, главного бухгалтера – он потом занесёт.

‒ Простите, кого я должен занести?

‒ Помолчи, потом объясню.

Идём обратно к Председателю. По дороге тщетно пытаюсь выяснить, где достать то, что я должен занести.

Председатель, прерывая разговор с отцом:

‒ Ну?

Н:

‒ Готово.

Председатель:

‒ И хорошо. Счастливо тебе Захарыч, а вам, молодой человек, успехов в работе!

Через несколько минут, у памятника Ленину. (Аккурат под развивающейся полой его макинтоша).

‒ Вот, сынок, я для тебя всё сделал – трудись.

‒ Постой, а печать, а главбух или хотя бы его подпись, а юридический…

‒ Ну, если я за тебя и работать буду, я в тебе разочаруюсь.

‒ Подожди, а капитал!? Банк, я слышал, без капитала не бывает!

‒ Ох, мальчик, ну подумай сам, кто тебе деньги доверит?

С этими словами коммерческий банкир, пионер новой экономики уселся за руль москвича типа «каблучок» и по Ленинскому проспекту отбыл в город Калугу, двигаясь перпендикулярно направлению, в котором смотрел, пытаясь разглядеть светлое будущее сквозь туман перестройки, Ильич.

У памятника Вождю мирового пролетариата остались я и номер счёта.

Эпизод второй. Борьба за печать

«Аго, сын Зубра, зарычал и бросился на врага. Брат его, Рук, стоя поодаль, размахивал узловатой дубиной».

Жозеф Рони-старший. «Борьба за огонь»

Постояв немного, держась за подол коммунарки на гранитном основании светоча марксизма-ленинизма, я побрёл в сторону станции метро с названием «Октябрьская».

Название живо напоминало мне о незавидной доле банкиров в случае возврата к основам справедливого социалистического распределения результатов общественного производства: от каждого – по труду, членам компартии – спецпаек, остальным – что останется. Не надо забывать, что «любимец партии», как называл его Владимир Ильич, Бухарин, впоследствии залюбленный до смерти в здании бывшего страхового общества «Россия» на Лубянке, включил банкиров в элитный список подлежащих расстрелу после победы справедливейшей революции.

Брёл я не просто так, а с мыслью. Мысль была непосредственно заимствована тоже у В. И. Ульянова; «С чего начать?» (см. газету «Искра» от 1901 года, № 4).

Адрес размещения филиала добыть? Или главбухшу похитить, как абрек черкешенку?

Я представил себя изображённым на старинном гобелене: галопирую верхом на лихом коне прижимая к себе красавицу, чтобы не сверзилась на скаку. У красавицы в руке грамота, на которой угадывается юридический адрес. Впрочем, в моей ситуации и дурнушка подойдёт, да ещё и посговорчивей будет.

А может, печать? Жизненный опыт подсказывает, что печать самое главное. Вот жена моя до печати в паспорте какой была? А с печатью – какой стала?

Что ж. Приступим! Перво-наперво надо было выяснить откуда вообще печати берутся. Это сейчас конторы по изготовлению печатей, в том числе и липовых, на каждом углу, а раньше печать – это ого-о-о!

Как я узнал, что перед тем, как искать резчика-золотые руки, надо получить разрешение в милиции, не помню. Впрочем, ничего удивительного в этом не было: государство в те времена не только печатями, но и сексуальной жизнью граждан заведовало. Например, за «шуры-муры» не к месту легко можно было с работы вылететь, если жена настойчивость проявит…

Прихожу непосредственно в МВД, на Петровке, 38 – в Мордор, так сказать. В проходной спрашиваю часового, где тут печатями занимаются. Часовой предложил мне показать справку об освобождении или паспорт, на худой конец.

‒ Странно, ‒ говорит, ‒ вроде приличный гражданин, в очках, «Не забуду мать родную!», похоже, нигде на теле не видать, а печатями интересуешься. Ты, случаем, не решил ли карьеру мошенника на доверии начать? Очень не советую!

‒ Не, – чистосердечно признаюсь, – я тут банк открываю.

‒ Вот-вот, именно, очень не советую. Впрочем, если ты всерьёз решил сюда зачастить, вон туда тебе, за угол. Да не лезь ты на охраняемую территорию, ещё успеешь попасть! Выйди наружу – и в переулок, налево. Заодно узнаешь, где передачи в СИЗО передавать. Жена-то ‒ есть? Ну давай, до скорого!

Завернул я за угол, прошёл мимо небольшой толпы женщин с серьёзными лицами и сумками в руках, толкущимися возле мрачного вида двери. Попадались, впрочем, и граждане делового вида. Как я выяснил позднее, эти предлагали разнообразные платные услуги, пользующиеся спросом в изоляторе временного содержания. Например, устройство в малонаселённую камеру (в обычной спали по очереди – нар не хватало), снабжение сидельца мобильным телефоном (это особенно прибыльная услуга, поскольку при каждом обыске в камере телефон отбирался, а потом возвращался через тех же лиц, опять же за деньги). А самое главное: за 500 долларов в месяц (цены 2003 года, тогдашними я легкомысленно не поинтересовался) тебя в камере никто не обижал. (Ой, про мобильник-то я соврал! Тогда их ещё не было. А, впрочем, году к 2000-му всё это всё равно стало правдой).

При виде этой подкладки жизни я, не скрою, забеспокоился, но терять лицо перед отцом, понятно, было невозможно, и я проследовал к следующей мрачной двери, на которой висел клочок грязной бумажки, где от руки было накарябано («написано» – сказать не позволяет социалистический реализм. Кто не знает: был такой литературный стиль, которого стараюсь всемерно придерживаться): «Утверждение макетов печатей».

Захожу, руки, на всякий случай, держу за спиной. В кино видел: вроде так посторонние в коридорах Петровки передвигаются. Осмотрелся, конвоя вроде не наблюдается, сидят две женщины приличного и замученного вида, что для того времени было синонимами, с папками и сумками на коленях. У одной из кошёлки торчит кусок обгрызенного батона, а у другой – початая бутылка кефира. (Давно видно сидят). В углу притаился мужик – постарше меня – лицо унылое. Над окошечком в конце коридора объявление, не буду врать, соцреализм всё-таки, напечатанное на машинке: «Эскиз печати, подаваемой на утверждение». Мама дорогая! Вот это чертёж! Тушью, с простановкой размеров по всем правилам инженерного искусства, указанием вида шрифтов согласно ГОСТу 2.304-81, размеров полей. Отдельное место указано для подписей, причём расшифровка подписи челобитчика должна быть выполнена строго (здесь это слово звучало как-то по-особенному задушевно) по тому же государственному стандарту. Как сейчас перед глазами стоит это нетленное произведение.

Тут надо отметить одну важную веху в моей истории жизни, иначе источник ужаса, меня охватившего, будет не понятен широким массам читателей.

Поступил я в институт, на кафедру турбостроения по требованию моего папы, поскольку сам в жизни ещё не разбирался, а отец, будучи главным инженером турбинного завода, считал, что лучшей специальности для сына, мечтавшего о физике элементарных частиц, не придумаешь.

Первую сессию окончил с отличием и почти уверовал в ДАО, указанное родителем, но наступила зима, и выпускники с моей кафедры стали готовить дипломы. (Какой дурак с осени диплом готовит?). Первым делом они вынесли из нашей комнаты в коридор мою кровать, объяснив, что теперь я буду жить там. Потом вынесли свои кровати и объяснили, что жить в коридоре мне будет нескучно. Затем они тщательно вымыли в комнате пол и свои ноги, чего с момента поступления в институт не делали, судя по запахам в общежитии. (Конечно в мужской его части. В женской-то вечно благоухало яичницей, картошечкой на пару и заливистым девичьим смехом. Хочешь учиться – держись от женской половины подальше).

После такой разминки ребята застелили весь пол в комнате белоснежными листами ватмана и … начали чертить на них турбину в разрезе, в натуральную величину! Тушью! (Если кто-то думает, что это враньё и турбина в просторной комнате общежития всё-таки не поместится, пусть померяет турбину – одноступенчатую, с противодавлением, а потом высказывается).

Я стал белым, как тот ватман, а на душе стало черно, как та тушь. Бросил я в коридоре свои пожитки и помчался в Калугу, к маме. Плача, обрисовал ей это кино Хичкока под названием «Диплом турбиниста» и умолял поговорить с грозным родителем относительно перевода на другой факультет – любой, но без черчения, хоть самый завалящий, например, автоматики и вычислительной техники. (Там, кстати, был самый большой женский контингент).

Ярость родителя в рамках соцреализма не описать. Но в конце концов приняв в расчёт слёзы мамы, крики бабушки: «Я этого не переживу! Когда от немцев бежала, не так страшно было!» – и моё слабое зрение (тремор рук справедливо считался вещью временной), он поехал переводить меня на другой факультет.

Да не тут-то было! Новый факультет с физикой плазмы в качестве специальности отличника взять согласился, а вот старый – отпускать такового ни в какую. Вот вам! Хорошие оценки тоже надо с умом получать. (После этого отличником я уже никогда не был. Очень надо!).

Однако папаня боялся домой показаться с непереведённым мальчиком и добил-таки этот вопрос, угрожая деканату трудностями с введением в строй новой турбины на означенном заводе, может той самой, портрет которой занимал моё спальное место в общаге. Так что любовь к черчению у меня с детства…

Теперь, надеюсь, понятно, что изловчиться и начертать требуемое законными властями мне не представлялось возможным, а тем более подписаться гостовским шрифтом. Кроме того, печать ещё и изготовить надо! Однако, как поётся в песне: «Кто ищет, тот всегда найдёт!». Вспомнил я дядьку очень подозрительного вида, что нарезал орбиты вокруг отцовского банка. Почему так пафосно – орбиты? Да потому, что трудился он в московской гостинице «Космос» не то вахтёром, не то завхозом. Я как-то слышал, как он жаловался отцу, что ему на хвост село ОБХСС (отдел борьбы с хищениями социалистической собственности, с той же Петровки). А «хитить» по тем временам в «Космосе» (гостинице конечно, а не в безвоздушном пространстве) очень даже было что. Прикинув, что раз он с ОБХСС знаком, то без печати там точно не обошлось, пошёл на явку. Принял он меня душевно: видно, не оставила его надежда подломить батин банк. Я изложил ему свою горькую долю (Это выражение не моё – один знакомый олигарх впоследствии, когда я поинтересовался, а какая моя доля, ответил: «А доля твоя будет горькой»).

‒ А какая печать-то, нужна? С гербом СССР или сойдёт союзной республики? За СССР больше попросят и, если что, больше дадут.

‒ Да нет. На эскизе (достаю кустарно изготовленную копию вышеописанного нетленного произведения) герба не наблюдается, только «решка» – надпись в смысле.

‒ Сразу понял, несерьёзные вы с батей люди. Кто же так дело ставит? Без печати с гербом? (Впоследствии отец эту недоработку учёл). Ладно, давай червонец, из принципа беру. За такое г…но я тебе доплачивать должен. Заходи на недельке.

Получив заветный эскиз, поскакал (Чёрт! Втемяшился в голову гобелен с абреком) обратно в Мордор. Давешние тётки из коридорчика пропали, а вот унылый мужик – нет. «Странно, – думаю, – что он сюда зачастил? Или не уходил вообще? Впрочем, не моё дело». Вхожу гоголем (птицей, а не писателем, поэтому с маленькой буквы) в Кабинет (это слово с большой – в знак уважения). Сидящий там майор, усталый от приставаний, как Лаура в «Каменном госте», берёт эскиз, устав филиала и сравнивает, переводя взгляд с одного судьбоносного документа на другой. Хотя, чего там сравнивать? На одной бумаге рисунок, а на другой текст. Ан нет! Тут-то и расположился камень гробовой!

‒ Гражданин!

Я сразу распрямился, насколько смог, руки за спину, пятки вместе, носки врозь.

‒ Вы собственный устав-то читали?

‒ Обижаете! (Хотя, конечно, не читал. Итак дел невпроворот).

‒ А раз так, – с человеколюбивой улыбкой, (как показала впоследствии мне жизнь, характерной для следователей по особо важным делам) изрекает он, – вы должны были бы заметить, что принесли мне устав именно филиала.

‒ Таки и что?

‒ Таки и то, что на стене при входе висит не только эскиз, но и инструкция, гласящая во весь голос, что филиалам выдаётся печать треугольной формы, а не круглая, которую вы тут запечатлели.

‒ Это как штампик на рецепте для аптеки?

‒ Это как штампик на рецепте. Там, вдали, объясняю для плоховидящих, ещё один эскиз имеется. Повертите шеей повнимательнее в коридоре. Я вас не задерживаю.

‒ Подождите, как же так? Мне эту толкушку на бумажки, которые об деньгах, шлепать! У вас же в том же коридоре начертано, что для денежных документов нужна именно круглая печать! У меня же Центральный банк треугольный штампик не признаёт! (Это я соврал. Вопрос о топологии печати мною в Центральном банке не вентилировался. Однако был приказ: получить именно круглую печать – с названием банка по краю и, мелко-мелко, чтоб незаметно, словом филиал).

‒ Гражданин! – голос посуровел. – Написано: филиал – треугольный, значит треугольный! Не задерживайте тут!

Авиакатастрофа! В смысле, что всё вдребезги. Вываливаюсь в коридор. На меня понимающе смотрит тот самый мужик.

‒ Ну чё геометр сказал? Треугольник?

‒ Ага, Пифагор хренов. А у тебя тоже недоразумение на почве квадратуры круга?

‒ А что же, ты думаешь, я здесь вторую неделю ошиваюсь? Думал, думал ничего, кроме как умолять пощадить филиал совместного с Израилем предприятия, не придумал. А ты тоже с землёй обетованной совместный бизнес затеял, так сказать «с гоем пополам»?

‒ Не, у меня банк.

‒ Ну, тогда хреново. У меня хоть какая-никакая международная поддержка в виде иврита по краю печати.

Вышли мы на крылечко, стали эту теорему геометрии решать. И тут нам прямо на голову – манна небесная! (Ну, наверно ему, он всё-таки еврей, а я вовремя рядом случился. Как говорит один мой знакомый: «Тусуйся рядом, будешь при лавэ!»). Проходит мимо нас группа тётенек, явно замужних и поэтому озабоченных поисками, чего бы купить недорого. «Ребята! Чего вы тут стоите? Дают что?» Ну, совместный предприниматель и пошутил с горя: «Да конфискат, отобранный на обысках у кооператоров, реализовывать будут!»

Вот тут-то с неба и посыпалась та самая крупа! Мгновенно у двери образовалась очередь – по всем правилам, с криками, слезами, номерочками, написанными чернилами на запястье, и регулярными перекличками через каждые два часа: кто не отозвался, мы не виноваты, вычёркиваем из очереди! В те благословенные времена (ностальгирующий по СССР народ не даст соврать) любая уважающая себя женщина, завидев очередь хотя бы человек из трёх, инстинктивно бросалась к ней – кто последний, я за вами! И только после этого шла к началу оной интересоваться, что дают и на всех ли хватит. А в голове этой «line» (ничего, что я по-английски? Слышал по правилам хорошего тона, надо синонимами часто повторяющиеся слова заменять) неожиданно оказались мы с совместным евреем, списками очередников и сообщением, что давать будут дефицит, конфискованный при жёстком задержании трудовым народом кооператоров, а что – пока неизвестно. Ну скажите, кто же из такой очереди уйдёт?

«Сейчас мы этому лорду-хранителю печатей покажем!» – шепчет мне товарищ по непризнанным шедеврам живописи. Я ничего не понимаю, но поддерживаю. (Эка невидаль! Да так все избиратели поступают!). Для того, чтобы нас не рассекретили сразу, иногда мимо очереди пропускали действительных просителей печатей. На крики: «Это почему эти вперёд лезут! Мы здесь первые стояли!» – объясняли, что это спецконтингент, по особому распоряжению. Все верили, поскольку рядом с каждой очередью в СССР была параллельная – для «особых».

Впрочем, эта традиция жива и сейчас. Например, во время показа пояса Богородицы в Храме Христа Спасителя рядом с громадной очередью верующих и не очень россиян быстренько сварганили параллельную – для высших чиновников, светских львиц, телеведущих и олигархов…

Время от времени, пользуясь правами распорядителей, в кабинет проникали мы с другом и показывали майору свои эскизы со словами: «Присмотритесь, пожалуйста, может она всё-таки немножко угловатая?». Майор-геометр сначала ничего не понял (при всём уважении – всё-таки не Лобачевский), почему на одного просителя печати к нему в кабинет попадают три-четыре странные тётки, интересующиеся французским нижним бельём или польской картошкой. Один раз я – с особым цинизмом – пропустил без очереди мужика, искавшего цепь для бензопилы. Выйдя покурить на крылечко и увидав живую копию фото 1917 года «Работницы в очереди за хлебом», майор, как говориться, притух.

А народ волнуется, переклички проводит, вдоль очереди шныряют бабульки, продающие горячий чай, из кустов начинает пованивать – бросать своё место под солнцем надолго никто не решался. Естественно, появились откуда ни возьмись торговцы местами – в общем всё наладилось и функционировало с минимальным нашим участием.

Служитель правосудия хотел было наряд бойцов вызвать, да побоялся. Тогда вам не сейчас – бить гуляющих, хотя бы и в очереди, дубинками не принято было. Короче, сдулся майор. Утвердил нам с сыном израилевым круглые печати, взамен потребовав убрать страждущих из-под стен.

Мы вышли и объявили, что облава на кооператоров временно отложена из-за погодных условий – собака след не смогла взять, поэтому можно пока расходиться, а через недельку вернуться и, если загон пройдёт успешно, мы будем тут, на приступочках, стоять, очередь восстанавливать.

Всё! Занавес!

Эпизод третий. Освоение передового опыта зарубежных банков, или деньги из воздуха

«Смотрите сюда, сейчас вылетит птичка!».

Из фольклора фотохудожников

Пошатавшись некоторое время по Москве в роли руководителя филиала коммерческого банка (здорово! слово «круто» тогда ещё никто в этом смысле не использовал), я понял, что неплохо бы подумать, как зарабатывать деньги будучи банкиром. Поскольку окошечка, к которому 5-го и 20-го в родном НИИ я радостно топал за зарплатой, поблизости не наблюдалось, надо было что-то придумать: дети хотели есть, как и при советской власти.

Ничего не придумав сам (это вам не физика плазмы), я решил отправиться за советом в метрополию, то есть в головной офис, в Калугу.

Сел на электричку, под песни цыган (чем не купец?), приехал.

Забежал к маме, вещи бросить. Вид у неё был обеспокоенный.

‒ Что случилось? Почему на нервах?

‒ Сашенька, тут отец какую-то факторию придумал, а когда изложил идею заезжим коммерсантам, сотрудникам самого Артёма Тарасова, те его на руках до квартиры донесли ‒ так мысль понравилась. Как бы чего не вышло.

Артём Тарасов ‒ звезда коммерции тех времён. Особенно прославился тем, что его зам, будучи честным коммунистом, заплатил 90 тысяч (!) рублей партийных взносов, чем вызвал всесоюзный шок. Вот этот-то зам со товарищи, по словам мамы, и пёр отца на третий этаж, выражая своё восхищение.

‒ Ладно, мам, не волнуйся, узнаю, как и что ‒ может обойдётся.

Поехал к отцу на работу, захожу в кабинет. Кабинет – это комната аж в 6 кв. м, на двоих с главным бухгалтером. Босс сидит, углубившись в чтение толстой книги, что уже само по себе меня потрясло.

‒ Ну, чего тебе?

‒ Так, приехал посмотреть…

‒ Что, как заработать не знаешь? Как догадался? А чего тут сложного – ты ж кандидат физ.-мат. наук, они отродясь работать не умели. Один кандидат на производстве равен двум диверсантам.

‒ Это почему это? – вступился я за честь Высшей Аттестационной Комиссии

‒ Да очень просто. Диверсант – он до поры маскируется и работает хорошо, а этот «матьегонаук» сразу всё своими идеями начинает разваливать.

Ладно, приведу пример бизнеса учись сынок! Вот смотри: книга – «Коммерческие банки США». Из неё берём международный опыт и творчески применяем. Видишь слово – «факторинг». Это когда банк платит предприятию вперёд за уже отгруженную покупателю, но ещё не оплаченную продукцию. За это берёт небольшую комиссию – уразумел?

‒ Уж не за идею этого факторинга тебя на руках по Калуге таскают? Прибылью поделиться за науку не обещали? Они люди зажиточные!

‒ Как же без обещаний! Люди высокой культуры быта и бизнеса. «Однако, ‒ говорят, ‒ мелковата Калуга для настоящего размаха и алчности. Провернуть такое надо один раз, но по-крупному». И как три сестры: «в Москву, в Москву, в Москву!» ‒ поехали Минавиапром окучивать. Адреса, правда, своего не оставили.

Ладно, слушай внимательно, как творчески применять быт США к нашим реалиям:

У предприятия (дело было в 1989 году) есть два плана: план по производству и план по реализации – за срыв любого будет слово с буквой «ц» на конце, а премия объявится, если только оба к концу квартала выполнены.

Вник? Как не вник? Идём дальше.

В конце квартала, как всегда, аврал – всем миром, на морально-волевых, заканчивают «Изделие». Обычно хорошо, если к числу 25-му «Изделие» закончат, есть пятилетку в три года! Тьфу ты, то есть план по производству! Начинаем грузить. Ну, это отдельная песня, не буду объяснять, штука тонкая: начальник станции, всё такое. Короче, если к 27-му – 28-му отправим «Изделие» заказчику – всем премия, однако при условии выполнения плана по реализации. Чисто блиц у Знатоков! Как остановись? Как покурить? Ты, может, ещё и оправишься прямо тут? Стоять! Вникать!

А вот с планом реализации-то полное сальдо-бульдо, как говорят банкиры. Он считается выполненным только после того, как придут документы об оплате изделия заказчиком, а нужно, чтобы пришли они 1-го следующего месяца, крайний срок. А на дворе у нас 30-е, да дорога, да ещё заказчик там со своей военной приёмкой, да мы, банкиры, с пересылкой платёжек – в общем, труба, то есть золотое дно, я хотел сказать.

Ну, так вот. Числа этак 29-го появляемся я и мой бухгалтер на предприятии. Почему бухгалтер? Да потому, что больше сотрудников в банке нет – нас всего в штате двое. Начинаем шелестеть договором факторинга. Мы, мол, вам сейчас за изделие заплатим, вы план выполните, премию получите – только и вы нас уважьте. Заплатите вашим спасителям 5 процентов от стоимости изделия. От такой суммы ближайшие к нам сотрудники обычно теряют сознание, в кабинет директора несут валидол, а нас просят удалиться, пока целы.

Однако к вечеру 30-го в мозги несчастных въезжает понимание, что деньги на счету предприятия это одно, а премия это другое и, кляня Горбачёва, реформы, Минобороны с грёбаной приёмкой, а также жену, ждущую сапоги на зиму, директор подписывает договор советского факторинга, клятвенно обещая отомстить при удобном случае.

Вот так. 5 процентов от стоимости изделия умножаем на четыре квартала – это сколько получится, учёный ты наш? По лицу вижу: посчитал.

‒ Погоди, шеф, а если заказчик не примет изделие, ну там недоделки…

‒ Ты что? Я же сказал – творчески применять, мы ж не в Америке. Во-первых, где он, бедолага, другое изделие найдёт? Во-вторых, он это изделие в другое изделие вставляет, и у него тоже план по производству, отгрузка и т.д. – в общем, я об этом уже толковал.

‒ А средства?!

‒ Это ты – откуда деньги у банка на оплату факторинга, умник? Ну, напрягись, подумай.

Страшная в своей гениальности мысль, пузырясь, всплывала из подсознания, заполняя сознание.

‒ Ты хочешь сказать, что тоже предприятие положило деньги на депозит в твоём же банке под 3 процента годовых?!

‒ Я хочу сказать, что меня представители ЦБ ждут – я им лекцию по факторингу читаю. Иди, работай.

Эпизод четвёртый. Внешнеэкономическая деятельность, страшная месть, а также, как я посрамил честь Родины

«Для кого даже честь – пустяк, для того и всё прочее ничтожно».

Аристотель. Собрание сочинений (по-видимому)

Освоив основные банковские операции, о чём речь шла выше, руководство банка решило, что пора переходить к международной деятельности. Тогда все поголовно были уверены, что заграница – просто рай земной.

Я лично слышал от моего знакомого году уже 1990-м, как хорошо иметь бизнес в Нигерии – не то, что в СССР. При этом он показывал мне письмо оттуда, где предлагалось недорого продать не то бриллианты, не то изумруды. У него даже хватило отваги и слабоумия поехать в эту самую Нигерию, где он благополучно и сгинул, ожидая выкупа при активном невмешательстве нашего консульства. Недалёкие нигерийские бандиты не смогли понять, для начала, что тогда у нас солидным бизнесменом считался банкир с уставным капиталом банка аж в 500 тысяч рублей (примерно 50 тысяч долларов – по курсу чёрного рынка), а главное, что для советских дипломатов в консульстве коммерсант был классовым врагом почище Пиночета.

Другой ухарь-купец предлагал мне приобрести фальшивые доллары. (Он так и сказал: фальшивые). Когда я выразил изумление, мол, зачем? Ответ последовал гениальный: «Так ведь дёшево!».