Текст книги "Зубы дракона"

Автор книги: Александр Золотько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 4

Шатов не любил врачей. Не в том смысле, что всякий человек в белом халате вызывал у него антипатию и желание драться. Нет, Шатов понимал, что врачи необходимы, что они выполняют нужную и важную работу… Вот и пусть выполняют, сказал Шатов как-то за столом. Пусть выполняют, но где-нибудь подальше.

Врач был символом неприятности. Особенно тот, о котором говорили, что он ВАШ врач.

О Звонареве Дмитрий Петрович именно так и сказал, мол ваш это доктор, уважаемый Евгений Сергеевич. Собственно, первой реакцией Шатова на появление своего врача, было желание прямо в лоб поинтересоваться у Ильи Васильевича, с каких это радостей тот вдруг стал его врачом? Будет тут всякий сельский коновал… И так далее.

Появление Звонарева лично привело Шатова в некоторое замешательство. Всякое, конечно бывает. Но то, что именно Илья Васильевич собственной персоной изображал вчера участкового милиционера, Шатов помнил твердо.

Точно – он. Не мог Шатов ошибиться. Сколько тут времени прошло… Всего один день. Всего один день? Это кто сказал? Это так Евгений Сергеевич решил? Замечательно. А еще Евгений Сергеевич решил, что девушку вчера звали Ирина, что пропал паспорт, что кто-то подменил удостоверение, что село называется Главное…

То есть, подожди! Уже сегодня Дмитрий Петрович внятно сказал, что село называется Петровское. А за несколько минут до этого Светлана подтвердила, что село называется Главное. И кто-то из них врет. Кто-то врет? Зачем?

Как говаривал Штирлицу кто-то из нацистских бонз, маленькая ложь порождает большое недоверие. Вот и у Шатова недоверие становится большим. Только вот к кому конкретно?

К Ирине? К Дмитрию Петровичу? К небу, соснам, облакам и речке? К себе самому? К себе самому…

Интересно, какая специализация у Звонарева? Педиатр? Вряд ли, по той простой причине, что тогда бы он не мог быть доктором Дмитрию Петровичу и Шатову. Терапевт?

Знакомство Шатова с терапевтами сводилось, в основном, к вызову участкового врача на дом, и была это, как правило, загнанная работой и начальством женщина средних лет, неразборчиво выписывающая рецепт и заполняющая больничный лист. В последний раз своего участкового врача Шатов видел мертвой, лежащей на дороге возле поликлиники.

Ублюдок по прозвищу Дракон убил ее только для того, чтобы лишний раз передать привет Шатову. Покойный ублюдок, поправил себя Шатов. Шатов сплюнул и мысленно выругался. Фокусы родного языка и сила привычки. Покойный… Хрен ему, Дракону, покойный.

В бога Шатов верил не особенно, но в этом случае надеялся, что ад все-таки существует. Иначе Дракон отделался бы слишком легко. Четыре пули в голову – смерть слишком легкая для такого урода. Слишком легкая.

Шатов споткнулся о корень и понял, что нужно внимательнее смотреть под ноги.

Дмитрий Петрович предложил идти в детский дом через лес, доктор поддержал, а у Шатова не было ни малейшего желания спорить. Аборигенам виднее.

– А что я испытал, Илья Васильевич, вы даже себе и представить не можете, – закончил свой рассказ Дмитрий Петрович.

Шатов сам рассказ пропустил мимо ушей, поэтому не мог себе представить, что испытал Дмитрий Петрович, а Звонарев улыбнулся и покачал головой.

– Нет, правда, – обиженным тоном сказал Дмитрий Петрович. – Так все и было.

Было в голосе у Дмитрия Петровича нечто детское, почти испуганное, словно провинившийся мальчишка пытался если не задобрить, то хотя бы, на всякий случай, произвести хорошее впечатление на старшего. Исчезла вальяжность и многозначительность в поведении, появилась суетливость в движениях и немного семенящая походка. Время от времени Дмитрий Петрович чуть обгонял Илью Васильевича и заглядывал ему в лицо.

Звонарев держался уверенно, улыбался достаточно искренне. Иногда Шатов ловил на себе его взгляд, добрый и почти ласковый. Взгляд доброго доктора.

Всепрощающий взгляд психиатра.

Типун тебе на язык, Шатов, хотя вся картинка очень уж напоминает жанровую сценку – добрый психиатр выгуливает тихого больного. Двух тихих больных.

Одного. Дмитрия Петровича. Может такое быть, что Дмитрий Петрович действительно немного нездоров головой? Может. И тогда становится понятно все, что произошло вчера и сегодня. Почти все.

То, как Шатов оказывается с завидной регулярностью на тропинке это не объясняет, но все остальное… Название села, намеки, дурацкие разговоры. Вас отсюда не выпустят. Никогда. Навсегда. А потом с честным взглядом заявить, что не говорил ничего подобного, потому, что древние римляне не велят.

Интересная версия. Шатов еще раз внимательно посмотрел на Илью Васильевича. Они с ним почти ровесники, Шатова жизнь слегка потрепала, особенно последний год, а лицо Звонарева излучало уверенность, ухоженность и доброжелательность. Лицо психиатра?

А если просто невропатолога или кардиолога? И Дмитрий Петрович просто проходит курс лечения, а заискивает перед доктором… Просто так заискивает, это тоже свойственно нашему человеку – лебезить перед своим лечащим врачом. Просто на всякий случай.

Чокнутых на встречу с детьми не водят. Точно, не водят.

Значит, нету здесь придурков и нету психиатров. А что есть? И что происходит с Шатовым? Это мы выясним потихоньку. Не спешить.

Корпуса детского дома частью были расположены в лесу, частью на опушке. Ни забора, на какой другой ограды вокруг двух-трехэтажных зданий не было, только высокое сетчатое заграждение вокруг двух теннисных кортов, да невысокий барьер, окружавший довольно большой участок луга.

За барьером деловито бегала детвора лет десяти, размахивая палками и что-то азартно вопя. Штук двадцать, подсчитал Шатов. Десять мальчишек и столько же девчонок.

– Сколько человек в детском доме? – спросил Шатов.

– Детей? – переспросил Дмитрий Петрович.

– Детей.

– Что-то около трех тысяч, – сказал Дмитрий Петрович.

– Нормально… – протянул Шатов.

– Вас что-то удивляет? – поинтересовался Илья Васильевич.

– Да нет, – пожал плечами Шатов, – а остальные где? Разъехались в лагеря?

– Все здесь. За небольшим исключением. Выпускники и старшие классы работают, остальные учатся, – Илья Васильевич свернул к трехэтажному зданию с мощным дубом перед фасадом, и Шатов последовал за ним.

– Учатся, – Шатов оглянулся на бегающих детей, – а этих за особые заслуги выпустили поиграть.

– Этих? – Звонарев проследил взгляд Шатова. – У этих, насколько я понимаю, биология. Практикум.

– Практикум? Живенько они у вас практикуются.

– А вы, – вмешался в разговор Дмитрий Петрович, – вы предпочитаете, чтобы обучение было скучным? Парты и розги?

– Ничего я не предпочитаю, – отмахнулся Шатов, – просто спрашиваю.

– Профессиональная привычка? – взгляд Звонарева стал чуть тверже.

– Просто интересно.

– Действительно интересно, – кивнул Илья Васильевич. – Очень. Я сам не перестаю удивляться, как развиваются эти детишки.

– Так быстро?

– Так широко, – Илья Васильевич улыбнулся. – Мне пора по делам, а к вам, кажется, вышел сам директор. Здравствуйте, Николай Игоревич!

– Здравствуйте, Илья Васильевич, здравствуйте, Дмитрий Петрович, и здравствуйте, Евгений Сергеевич. Вы ведь Шатов? – директор был из тех жизнерадостных подвижных толстяков, которые сразу же производят приятное впечатление.

– Я – Шатов, – был вынужден признать Шатов.

– Заждались, – с легким упреком директор посмотрел на Дмитрия Петровича.

– Виноват, – поднял руки Дмитрий Петрович, – мы ждали доктора.

– Тогда – приступим, – директор потер руки. – Ваши, Дмитрий Петрович, где обычно. А вас, Евгений Сергеевич, ребята ждут в библиотеке. Прошу!

Шатов потоптался на месте, проводил взглядом Дмитрия Петровича.

– Что-то не так? – спросил директор.

– Гм, – Шатов потянулся рукой к шраму, но отдернул руку и, на всякий случай, спрятал ее в карман джинсов. – На какую тему они хотят со мной пообщаться?

– Просто познакомиться, – улыбнулся директор. – Я полагал, что вам объяснили…

– Я не так часто выступаю перед детьми, – Шатов тяжело вздохнул. – Не хотелось бы ударить в грязь лицом…

Ну не объяснять же директору, что если кто и объяснял что-нибудь вчера Шатову, то сегодня Шатов этого не помнит. Так сложилось, извините. Есть такая болезнь – склероз. Ничего не болит и каждый день – новости. Сегодня для нас было новостью, что накануне мы пообещали встретиться с детьми.

Вид у Шатова, по-видимому, был достаточно жалкий, потому, что директор дружески потрепал его по плечу и ободряюще улыбнулся:

– Не беспокойтесь, это всего лишь группа учеников, которые в качестве факультатива выбрали журналистику. У вас есть два часа на вопросы и ответы. Затем – обед. После чего вы встречаетесь с нашими выпускниками. Там уж регламента по времени нет, и вопросы могут быть самые разнообразные, от профессиональных до личных. Вы у нас своего рода легенда, так что держитесь. Не каждый день удается поковырять легенду.

– Да, но… – Шатов попытался быстро сформулировать вопрос, но директор распахнул перед ним стеклянную дверь и жестом пригласил вовнутрь.

Живая легенда, значит, Шатов прикусил губу. Поковырять живую легенду? А у живой легенды никто не хочет спросить, желает ли она, чтобы в ней ковырялись? Или у нее уже вчера спрашивали, и она дала свое добро?

Ладно, пообщаемся с детишками, потом, за обедом, зададим несколько наводящих вопросов… Ну, хотя бы директору. Или доктору. А не надевали вы на себя вчера ментовскую форму, дорогой Эскулап? Как не надевали? А я сам вчера видел… И сразу станет понятно, какой именно специальности у нас доктор. Если психиатр – наденет смирительную рубашку самолично, если нет, вызовет специалистов.

Перед дверью библиотеки директор притормозил:

– Входите, я вас представлять не буду – сами представитесь. Закончите – за вами зайду либо я, либо Дмитрий Петрович.

– А…

Директор легко сбежал по ступенькам, обернулся и помахал рукой.

Шатов потряс головой, словно пытаясь отогнать наважденье. Все происходящее действительно напоминало бред. С каждой минутой все запутывалось сильнее и сильнее, но самым странным во всем этом было именно поведение самого Шатова.

Он будто принял условия игры, словно признал, что сейчас может происходить все, что угодно. Все. Краем сознания Шатов продолжал понимать, что происходящее не укладывается в рамки привычной реальности, но ничего не мог поделать. Не у детей же спрашивать, в конце концов. Хотя, это может быть неплохой идеей.

Шатов открыл дверь и вошел в комнату.

Стеллажи с книгами вдоль стен, два широких окна, пара дверей с надписью «Хранилище” и с десяток столов посредине. И полтора десятка подростков.

Шатов пересчитал. Ровно пятнадцать. Десять мальчишек и пять девчонок. Лет тринадцать-четырнадцать. Очень внимательно смотрят на вошедшего.

– Здравствуйте, – сказал Шатов.

– Здравствуйте, – ответили ребята.

Хором, но не громко.

Будущие журналисты вообще вели себя очень спокойно. Прежде чем задать вопрос – поднимали руку, друг друга не перебивали, но через пятнадцать минут разговора Шатов взмок. Это было похоже на перекрестный допрос.

Вопросы следовали один за другим, не оставляя Шатову времени на размышления и передышку.

Профессиональную биографию Шатова проскочили быстро, чуть задержавшись на филфаке. Почему не факультет журналистики? Ответ был принят к сведению, и дальше вопросы начали касаться тем организационно-технических. Источники информации, отношения с государственными структурами, методы отбора и сортировки информации.

И не было среди этого шквала детских вопросов типа «а о чем вы мечтали в детстве?”. Серьезные мальчики и девочки очень деловито воспринимали информацию, и Шатов был готов поспорить, что все услышанное от него мальчишки и девчонки не просто приняли к сведенью, но даже запомнили почти дословно.

Два часа пролетели незаметно, и когда в библиотеку без стука вошел Дмитрий Петрович, Шатов удивленно посмотрел на часы. Двенадцать сорок.

– Прогуляемся? – спросил Дмитрий Петрович, не глядя на сидящих за столами.

– До свидания, – сказал Шатов ребятам.

– До свидания, – вежливо ответили ребята.

Шатов закрыл за собой дверь, прислонился спиной и закрыл глаза.

– Досталось? – участливо спросил Дмитрий Петрович.

– Не то слово, – Шатов устало улыбнулся. – Очень серьезные молодые люди.

– Они учатся и понимают, что от уровня знаний зависит их дальнейшая судьба, – почти назидательно произнес Дмитрий Петрович.

В отсутствие Звонарева к нему снова вернулись уверенность и барское высокомерие.

– Сейчас у них перемена? – спросил Шатов.

– Сейчас у них обсуждение вашей с ними встречи.

– То есть? – Шатов растерянно посмотрел на дверь библиотеки.

– Сейчас они обсудят то, что услышали, сверят свои впечатления, пометят все это себе в конспекты, – Дмитрий Петрович снисходительно улыбнулся, будто то, что Шатов этого не знал, свидетельствовало о его недостаточной образованности.

– Без преподавателей?

– Естественно. Вы забыли, что находитесь в Школе Талантов.

– Сюда набирают только талантливых?

– Здесь выбраковывают бесталанных и ленивых.

– Выбраковывают… – Шатов попытался оценить это слово на вкус.

– Именно выбраковывают. Кстати, – Дмитрий Петрович оживился, – у нас с вами есть еще время до обеда, и мы могли бы его посвятить небольшой экскурсии.

– Если честно – я лучше продолжил бы наш утренний разговор, – медленно произнес Шатов.

– Давайте вечером, – Дмитрий Петрович аккуратно взял Шатова за локоть. – Воспользуйтесь случаем – осмотрите школу. Не пожалеете.

– Всю жизнь мечтал, – пробормотал Шатов. – Школа как школа.

Минут через пять Шатов свое мнение изменил.

И дело было вовсе не в том, что помещение было ухоженным. И не в том, что никто по школе не бегал, и что взрослые на пути также не попадались.

Шатов в школе был давно, года четыре назад по делам газеты довелось посетить среднее учебное заведение, и с тех пор Шатов от школ не ожидал ничего хорошего. Но…

Эта школа просто дышала благополучием и обеспеченностью. Но даже не это поразило Шатова. И не мощные компьютеры, за которыми сидели четверо пятнадцатилетних мальчишек, вчитываясь в строчки на мониторах. Выражение серьезного внимания и сосредоточенности на их лицах – вот что действительно поразило Шатова.

– Программирование изучают? – шепотом спросил Шатов, когда они с Дмитрием Петровичем вышли из класса.

– Нет, экономику. Биржевое дело, котировки и прочая современная ерунда, в которой я не разбираюсь.

– Это они сейчас…

– Насколько я знаю, в компьютерах у них сейчас программа, имитирующая экономические процессы годовой давности. Так что можно легко проверить, правильно или нет эти финансовые гении принимают решения.

– Финансовые гении, – повторил задумчиво Шатов.

– Ну, может быть, и не гении, но последний по времени финансовый кризис они просчитали за три месяца до начала и сумели на этом заработать очень круглые суммы. Пока, к сожалению, виртуальные, – Дмитрий Петрович остановился перед дверью. – Это галерея, сюда вы войдите один и просто пройдитесь, посмотрите работы учеников. Я не буду вам мешать.

Шатов вышел из галереи через полчаса.

– Ну как? – спросил Дмитрий Петрович.

– Это работы учеников?

– Да. На меня это тоже произвело впечатление.

– Впечатление – это слабо сказано.

Шатов был потрясен. В живописи и скульптуре Шатов себя специалистом не считал, выставок обычно не посещал, и однажды даже умудрился потрясти богемную даму признанием, что не знает термина «перформанс”.

– За сколько лет это собрали? – спросил Шатов.

– Галерею? Вы не обратили внимания на надпись возле входа? Это работы учеников выпускного класса, контрольные и экзаменационные работы за год.

– Твою мать, – вырвалось у Шатова.

– Бывает, – довольно засмеялся Дмитрий Петрович и взглянул на часы. – У вас как с желудком?

– Не жалуюсь. А что?

– У нас есть до обеда еще минут тридцать, не хотите посетить практикум по биологии у старшеклассников и выпускников?

– Они что, тоже бегают по лужайке?

– Нет, они с минуты на минуту приступят к демонстрации наглядных пособий. Там, кстати, будет и Светлана.

Шатов посмотрел в окно. На огороженном участке луга продолжали бегать дети, азартно взмахивая палками.

– Долгонько у них идут занятия… – заметил Шатов.

– У третьего класса? Полтора часа.

– Но они бегали еще, когда мы…

– Это уже другой класс. Так что, идем на практикум?

– Если вы настаиваете…

– Пожалуй, настаиваю, – решительно сказал Дмитрий Петрович. – Нам на третий этаж и в самый конец коридора.

Оживился дедушка. Как азартно блестят глаза! Такое чувство, что это он создал школу, или, как минимум, ее придумал и теперь хвастается перед заезжим гостем.

Помещение, куда Дмитрий Петрович привел Шатова, напоминало классическое помещение для демонстраций хирургических операций. Стеклянная палатка посреди комнаты позволяла наблюдать, что происходит на операционном столе в комнате этажом ниже.

– Здравствуйте, Евгений Сергеевич! – радостно сказала Светлана, быстро подошла и чмокнула Шатова в щеку.

– Привет, – сказал Шатов.

Подружки, которые стояли вокруг стеклянной пирамиды и оглянулись на Шатова, сейчас, судя по всему, должны были жестоко завидовать Светлане.

– Зашли посмотреть? – громко спросила Светлана и оглянулась на подруг.

– И тебя решил повидать, – подыграл Шатов.

– Вы же в клуб придете? – Светлана, видимо, успела рассказать об этом всем и теперь хотела подтверждения.

– Как обещал, после одиннадцати, – тоже громко ответил Шатов.

Пусть девушке будет приятно. Чем она будет счастливее, тем больше шансов будет получить у нее информацию. Только нужно вовремя остановиться. Помнить, что я – женат. И что Светлане – всего семнадцать. Хотя она думает, что ей уже семнадцать.

– Привезли, – сказал кто-то от обзорного окна, и школьники забыли о Шатове.

Даже Светлана подошла ко всем, успев погладить Шатова по щеке.

– Прошу к окну, – шепнул Дмитрий Петрович, подталкивая Шатова. – Сейчас будет самое интересное.

Комната внизу была ярко освещена и блистала кафелем. Пол и потолок были выложены ослепительно-белой плиткой. Посреди комнаты стоял операционный стол, и двое молодых ребят, сверстников Светланы, с каталки перекладывали на него что-то, укрытое белой простыней.

Шатов оглянулся на Дмитрия Петровича:

– Это что, человек?

– А вы как хотели? Вскрытие должно быть вскрытием. Обычная процедура.

– И они… – Шатов посмотрел на ребят и девчонок, обступивших окно.

– Все по очереди. Насколько я знаю – Светлана уже работала с тремя, а что? – Дмитрий Петрович чуть улыбнулся. – Я ведь спрашивал, как у вас с желудком?

– Я не думал, что вы имели ввиду вскрытие.

– Ага, начинают, – сказал Дмитрий Петрович.

Двое парней внизу убрали в сторону простыню, открывая женское обнаженное тело.

– Откуда вы берете трупы? – тихо спросил Шатов, борясь с первым приступом тошноты.

– Некоторые привозят, некоторые – местные, – негромко, как во время спектакля или концерта ответил Дмитрий Петрович.

– Что значит местные?

Парни быстро закрепили тело на столе ремнями, тщательно затянув пряжки.

– Что значит местные? – повторил свой вопрос Шатов, не отрывая взгляда от тела.

Сколько ей? До тридцати. И, похоже, что умерла недавно. Такое впечатление, что она спит. Во всяком случае, Шатов не заметил мертвенной желтизны на коже.

– Местные – это значит, что умер или погиб кто-то из местных жителей, – сказал Дмитрий Петрович, – и семья разрешила перед кремацией провести вскрытие. Не безвозмездно, естественно.

– Это что, бывает так часто?

– Не слишком часто, но бывает.

Один из парней внизу подкатил к столику тележку с инструментами.

Шатов сглотнул и поежился. Ему доводилось видеть трупы раньше. Одного человека он даже убил сам. Но привыкнуть к виду мертвых тел он так и не смог.

И было в этом теле что-то, что притягивало к себе взгляд Шатова. Было что-то неправильное во всем этом, что-то такое, что придавало всему происходящему оттенок нереальности. Школьники, производящие на уроке анатомии вскрытие человеческого тела, сами по себе несколько шокировали, но было и еще что-то…

Покойнице раздвинули челюсти и вставили что-то, похожее на кляп. Пока один из парней возился с этим, второй взял со столика шприц и точным уверенным движением ввел иглу в руку трупу.

Шатов потер лоб. Нет. Нет, все нормально, насколько это может быть нормально на вскрытии мертвого тела. Мертвого тела незнакомой женщины.

Незнакомой. Совершенно незнакомой.

Это только показалось, прошептал Шатов. Ему только показалось, что он знает эту женщину. Примерещилось. Кляп исказил черты ее лица. Он просто ошибся. Это не могла быть продавщица из магазина. Не могла. Это не может быть она.

– Пошел отсюда! Что ты хулиганишь! Милицию позову! – взорвалось в ушах у Шатова.

Неправда, это не она. Не она. Та сейчас торгует в своем магазине на площади. На раскаленной площади, с памятником посредине.

Шатов попытался вздохнуть и чуть не захлебнулся воздухом. Все медленно поплыло перед глазами.

Стоять. Стоять и не падать. Это не может быть продавщица. Это просто чье-то тело. Чье-то мертвое тело, с одеревеневшими мышцами…

Стоп. Шатов оглянулся. Все, словно зачарованные смотрели вниз, на тело. Дмитрий Петрович так увлекся, что навалился плечом на Шатова сзади. Они не заметили, что тело еще не окоченело? Кисть руки свободно свешивается со стола, и кляп они вставили легко. Она умерла совсем недавно. Совсем…

Умерла?

Скальпель легко коснулся кожи под грудью и провел тонкую красную линию. Красным по белому. Линия стала расползаться, потекла кровь.

Потекла кровь. Ярко-алая живая кровь. Потекла.

Шатов прижался лицом к стеклу.

Еще один надрез. И снова кровь. Она залила грудь, живот и беззвучно падала на белый кафель пола.

И тут тело напряглось. Ремни стягивали его крепко, ничто не могло шевельнуться, но Шатов увидел, как дрогнули мышцы. По всему телу. Ноги и руки. Вздулись вены.

Еще надрез, теперь перпендикулярный первым двум. Резкое движение – широкий лоскут кожи был отодвинут, открывая прямоугольную рану.

Шатов не отрываясь смотрел на руку, впившуюся в край стола. Она жива.

Эта мысль застыла в мозгу Шатова. Она жива.

Один из парней отдвинулся в сторону, и Шатов увидел широко открытые глаза. И ему показалось, что глаза эти его узнали.

И словно прорвало плотину.

– Стойте! – Шатов кулаком ударил в стекло. – Стойте! Она жива.

– Успокойтесь, Евгений Сергеевич, – кто-то попытался оттащить Шатова от окна, но тот отшвырнул человека в сторону и ударил в стекло изо всей силы.

– Прекратите!

Стекло даже не вздрогнуло.

– Она жива! – Шатов ударился в стекло всем телом.

Снизу на Шатова взглянули два спокойных парня, один что-то сказал второму и снова наклонился над телом.

– Стой, стой, стой! – стекло было прочным.

Кто-то снова попытался оттащить Шатова. Дмитрий Петрович? Шатов наотмашь ударил его куда-то в лицо.

Разбить стекло.

Скальпель надрезал мышцы, открывая ребра.

Разбить стекло.

Шатов схватил стоящий неподалеку стул. Металлический, тяжелый стул. Вращающийся, на массивной опоре.

Удар.

Стекло лопнуло и осыпалось вниз крупными сверкающими ломтями.

Стул отлетел в сторону.

– Остановитесь, сволочи! – крикнул Шатов. – Стойте!

Осколки не задели ни жертву, ни убийц.

Скальпель снова двинулся вдоль тела, располосовывая плоть.

– Прекрати, ублюдок! – Шатов ухватился рукой за раму и прыгнул вниз.

До пола было метра четыре. Битое стекло хрустнуло под кроссовками, Шатов удержался на ногах.

Запах крови. Он слишком хорошо помнит этот запах. Запах крови чужой и своей. Они пахнут одинаково приторно.

Один из убийц шагнул навстречу к Шатову, Шатов попытался оттолкнуть его, но не смог. Парень легко уклонился в сторону, зацепил Шатова за плечо и рванул на себя.

Удар пришелся в живот. Шатов вскрикнул, но на ногах устоял. Второй удар пришелся куда-то в район печени, но снова не точно, Шатов всем телом припечатал противника к стене и обернулся к операционному столу.

Скальпель поднялся вверх, на его кончике дрогнула капля крови и отразился свет лампы.

– Нет! – выкрикнул Шатов и рванулся, не обращая внимания на треск рвущейся рубахи.

Скальпель не торопясь опустился вниз.

Шатов прыгнул.

Медленно. Очень медленно.

Блик от лампы на скальпеле порхнул над горлом женщины. Раз. И еще раз. И еще раз.

Шатов ударил убийцу двумя руками в спину, отшвырнул от стола. Скальпель, медленно вращаясь и разбрасывая в стороны алые капли, отлетел к стене, беззвучно ударился о нее и упал на пол.

Не успел. Не успел.

«Если тебе разрешать выбирать казнь – попроси, чтобы тебе перерезали горло!” – так когда-то сказал Дракон. Это одна из самых безболезненных смертей – перерезанное горло.

Шатов оглянулся. Убийцы, семнадцатилетние мальчишки, не торопясь, приближались к нему. Халаты их было залиты кровью. На лицах…

Злость, решимость, угроза? Что было на их лицах? Что? Шатов попятился, оскользнулся в крови и, чтобы не упасть, схватился за операционный стол. За руку убитой.

– Разберитесь с ним! – крикнул кто-то сверху.

– Шатов, беги! – девичий голос.

Светлана?

Шатов рванулся к двери, распахнул ее и вылетел в коридор. Направо или налево?

Куда бежать?

Все равно, лишь бы отсюда.

Выход… Черт, где тут у них выход? Сзади, от операционной, кто-то закричал. Не оглядываться. Бегом.

Ноги скользили по паркету, Шатов несколько раз чуть не упал.

Он на третьем этаже. Шатов мельком глянул в окно. На втором, на один этаж он спустился, когда спрыгнул в операционную. Еще раз выбить стекло и выпрыгнуть…

За спиной кто-то азартно свистнул.

Не успеешь, Жека. Это тебе не кино, чтобы прыгать в стекло головой вперед. Только бежать и надеяться, что дорогу не успеют перекрыть. И до чего скользкие полы.

– Стоять! – это сзади, это кто-то крикнул, чтобы припугнуть Шатова, чтобы сбить дыхание. Нет, он не остановится.

Лестница.

Шатов прыгнул через несколько ступенек, схватился за перила, чтобы не упасть. Только не подвернуть ногу и не грохнуться на ступеньках. Вообще не грохнуться.

Еще один лестничный пролет. И снова никого. Только какие-то голоса сзади. Только бы не закрыли входную дверь. Только бы не закрыли…

Дверь открылась легко, и Шатов выбежал из здания.

Сердце колотилось уже где-то в горле, мешая дышать. Вдох, и словно холодным огнем обдает колотящийся комок сердца.

Бежать. Бежать не оглядываясь, не обращая внимание на крики. Только не к реке, не к селу. Шатов затравленно оглянулся. От корпуса с дубом перед фасадом двигался Звонарев. Услышал крики или просто вышел погулять – думать некогда, и встречаться с ним не стоит. Значит, вправо.

Шатов побежал. За спиной хлопнула дверь школы. Это преследователи. Семнадцатилетние мальчики с повадками опытных убийц? Не оглядываться.

Шире шаг! И смотреть под ноги. Шире шаг. Как в армии, на марш-броске. Шире шаг. Только здесь нужно не добежать до финиша, а убежать от… От финиша.

Слева река. Нельзя, прижмут. Бросаться вплавь? В одежде и обуви – догонят. Раздеться в воде – куда он потом денется голым? Через луг, к лесу.

Шатов мельком оглянулся. Сзади – двое. В халатах. В белых халатах, испачканных чем-то спереди. Чем-то очень красным.

Бежать.

Не запнуться на низкой оградке. Не споткнуться. Интересно, что подумают дети, увидев дядю, перепрыгивающего через заборчик и убегающего от семнадцатилетних пацанов? Решат, что они играют в догонялки?

Прыжок. Твою мать, толкнулся слишком рано, словно прыгал не в высоту, а в длину. Уже толкнувшись, Шатов понял, что зацепится ногой. Блин. Шатов выставил руки.

Удар болезненно отозвался в суставах, перекат получился не лучшим образом, высокая густая трава хлестнула по лицу.

Встать, скомандовал себе Шатов и поднялся на ноги. Теперь – снова бегом. Бегом, я сказал!

Только бежать по траве не очень удобно. Стебли цепляют за ноги, приходится буквально выдирать ноги при каждом шаге.

Шатов бросил взгляд через плечо – белые с красным пятна маячили где-то на полпути от школы к заборчику. Нормально. Уйду, подумал Шатов. Следующий заборчик, потом метров триста по полю, а там – лес.

Не прозрачный сосновый, а настоящий, с подлеском и кустами. Шатов обратил на него внимание, когда шел к школе за Дмитрием Петровичем и Звонаревым.

Добегу, пообещал себе Шатов. Добегу.

Сзади что-то крикнули. Голос еще не совсем оформился, ломкий голос, не взрослый. Шатов не разобрал, что именно кричали сзади. Требуют, чтобы он остановился?

Фиг вам, а не остановиться. Давненько Шатов не бегал, дыхалка уже сбилась, но он еще сможет…

Шатов успел изменить направление, чтобы не врезаться в десятилетнего мальчишку. Куда тебя несет! Черт, Шатов снова метнулся в сторону, чтобы не затоптать еще одного ребенка.

Третий, белобрысый мальчишка, бросился под ноги, вцепился в Шатова и что-то пронзительно закричал. Черт, да что же ты делаешь?

Удержаться на ногах. Подбежали еще несколько детей и, не раздумывая, бросились на Шатова. Их крики слились в азартный возглас.

В игры играют… Шатов попытался отодрать мальчишку от своих ног. Осторожно, чтобы не повредить…

Десятки рук вцепились в одежду Шатова, в его руки, ноги волосы… Чьи-то ногти скользнули по лицу.

– Разойдись, – крикнул Шатов страшным голосом, чувствуя, что теряет равновесие.

Можно расшвырять их. Всего несколько ударов… Нет, Шатов еще раз попытался вырваться, стряхнуть с себя маленькие цепкие пальцы. Не получится. Не получится.

Шатов упал навзничь, кто-то из детей закричал от боли, но крик этот потонул в общем восторженном вопле. Они победили, они свалили этого взрослого на землю, и он теперь в полной их власти.

По несколько восторженно орущих мальчишек и девчонок навалились на руки и ноги Шатов. Остальные удерживали тело, а одна девчонка, милое создание с громадными карими глазами, стала коленями на грудь Шатова и стала бить его по лицу, часто-часто взмахивая ладошками.

Шатов на мгновение зажмурился, потом с криком рванулся и почувствовал, что маленькие руки, терзавшие его, вдруг разом исчезли. Смолкли и вопли. Только кто-то, Шатов не мог понять кто: мальчик или девочка, тонко плакал неподалеку.

Шатов выпрямился. Медленно, понимая, что уже можно никуда не спешить. Что теперь нужно просто встать и принять то, что для него приготовили…

Так и есть, те двое, испачканные в крови, стояли напротив Шатова. Их взгляды были спокойны, на губах даже блуждало что-то похожее на улыбки.

– Догнали? – переводя дыхание, спросил Шатов.

– Догнали, – сказал тот, что стоял справа.

У него были черные волосы и очень симпатичная ямочка на щеке.

– Хорошо бегаешь, – сказал второй, русый и сероглазый.

– Мерси за комплиман, – кивнул Шатов, пытаясь успокоиться. – Если бы не спиногрызы – убежал бы.

– Вряд ли, – сказал брюнет, расстегнул пуговицы на халате и, сняв его, отбросил в сторону.

– Мы бегаем лучше, – сказал сероглазый парень. – А если бы не догнали мы, то тебя встретили бы варвары.

– И ты пожалел бы о том, что так хорошо бегаешь.