Текст книги "Под кровью — грязь"

Автор книги: Александр Золотько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

   Она переселилась в двухэтажный особняк в дачном поселке, пару раз выполняла мелкие поручения и была довольно жизнью. Беспокоило одно – отсутствие ставших уже необходимыми развлечений. Это ей новый знакомый запретил настрого. На время. Он пообещал ей, что очень скоро все будет по-другому. Нужно только правильно себя вести.

   Когда под утро в дверь постучал этот паренек, Наташка даже обрадовалась. Дело было вовсе не в том, что ей нужно трахаться с ним. Это ее как раз устраивало, и это ей было приказано делать как можно больше и как можно чаще.

   Он будет твой, было обещано ей, и она рассматривала паренька как свою будущую игрушку. Пусть он пока помечтает, пусть ему покажется, что жизнь прекрасна.

   Наташка не сводила с него взгляда, ни когда он ел, ни когда снова поднялся в комнату на втором этаже. Бедняга думал, что она его хочет, и был прав. Он не знал только как именно и для чего она его хочет. Пока не знал.

   Наташка дело свое знала хорошо. Когда Андрей Агеев (как и большинство мужчин, кончив, он поспешил представиться) уснул утомленно, Наташка долго лежала рядом рассматривая его беззащитное тело.

   Она терпела два месяца, потерпит еще. Только на этот раз она будет забавляться уже без снотворного.

   Спи спокойно, Андрюша Агеев.

   Суета

   Бес так и не получил толком по роже. Палач посмотрел на готового сорваться Жука и тот затих. Оживившийся было по этому поводу, Бес тоже заткнулся, поймав не себе взгляд Палача.

   Бес попытался снова подать голос, когда выяснилось, что немедленного дележа бабок не будет.

   – Ты чего, в натуре… – начал было Бес, когда все трое вошли в квартиру, – говорили же…

   – Что говорили? – спокойно спросил Палач.

   – Ну, это, бабки поделить… – Бес быстро отвел свои глаза.

   Жук выразительно хмыкнул и ушел в сортир.

   – Ты хочешь сказать, что я не сдержал свое слово? – это было сказано спокойно, но по телу Беса пробежали холодные мурашки.

   – Н-нет, чего там, ты не… не говорил, просто я это… хотел…

   – Хотел пойти и нажраться как свинья? И чтобы тебя замели либо в милицию, либо к братве, которая захочет выяснить откуда у такой шелупони, как ты, столько денег.

   Бес попятился к стене. Палач, которого Бес называл Крутым, пугал его до полного обалдения. Бес ни разу не видел, как Крутой злится, или как убивает, но чувствовал в нем страшную силу, которую вовсе не хотел испытывать на себе. Даже Жук, который с точки зрения вечно возбужденного Беса вместо нервов имел веревки, предпочитал в гляделки с Крутым не играть и в споры не вступать.

   И, кстати, как показало сегодняшнее утро, план, разработанный Крутым, сработал без сучка и задоринки. Бес уже забыл, как визжал, ползая по мостовой, как пуля дернула дипломат, который он держал в руке.

   Вот как пули из его автомата выбивали из тел людей фонтанчики крови, и как хрустнул череп раненого под ударом ноги – Бес помнил. Это его приятно возбуждало.

   Нужно было немного выпить, и все стало бы совсем по кайфу.

   Зашумела вода в туалете, хлопнула дверь, и Жук вошел в комнату. Крутой сунул руки в карманы плаща и прошелся по комнате. Бес проводил его взглядом.

   – Сидите здесь и никуда не выходите. Жук за старшего.

   Жук кивнул и глянул исподлобья на Беса. Тот поежился. Не любил он этого урода, а вот теперь придется провести с ним целый день.

   – Никуда не выходить. Вечером я заеду, скажу, что будем делать дальше. Вопросы?

   – Я… – подал голос Бес.

   – Что?

   – Я… нет, ничего.

   Палач насмешливо посмотрел ему в глаза и вышел. У него еще очень много сегодня дел. Очень и очень много.

   – Чего уставился, придурок? – спросил Бес у Жука.

   – Будешь гнать волну – глаз на жопу натяну, – спокойно сказал Жук.

   – Да ну тебя…

   – Жрать хочешь?

   – Да.

   – Тогда вали на балкон за картошкой. Почистишь и пожаришь.

   Бес тяжело вздохнул. Убил бы козла, своими руками. Ничего, придет время. Придет.

   Глава 3

   Палач

   Город представлял собой смесь воды, домов, людей, машин и грязи. Все влажного серого цвета, со смазанными чертами и нелепыми движениями.

   Город копошился как скользкая куча лежалого, забродившего мусора. При каждом движении хлюпало, маслянистая поверхность луж трескалась, и тяжелые капли летели во все стороны.

   Палачу показалось, что даже стены домов пропитались водой и сыростью, что достаточно дотронуться до стены рукой – поверхность стены чавкнет, и из щелей вязко полезет серая, ноздреватая грязь.

   И все равно, осень ему нравилась. Нравилась своей честностью и определенностью. Весна, как нищенка выпячивала голые ветки и хрупкие ростки, пытаясь вызвать жалость, лето пыталось вскружить голову запахами и красками, зима все прятала под снегом и льдом, раскрашивала безжизненные лица людей морозным румянцем, а осень…

   Вот она, грязная, промозглая, вздрагивающая под порывами ветра, давно уже не пытающаяся прикрыть свою наготу лохмотьями одежды. Немытая, нечесаная осень с вечно слезящимися глазами и пронзительными голосом сквозняков. Как пропитая баба, бесстыдно справляющая нужду у всех на глазах. И плевать ей на всех, и обо всех она скажет правду, потому что уже самой нечего терять. А то, что у нее осталось – несколько месяцев жизни, она с готовностью отдаст за глоток водки.

   И не нужно ей уже много, после пары глотков забывает она обо всем и может часами сидеть на одном и том же месте, грязная, растрепанная и мерзко воняющая.

   Осень не врет. Она понимает цену жизни. Она понимает, что жизнь не стоит ничего. Ровным счетом ничего.

   Палач понимал осень. Не любил, любить что-либо он разучился окончательно, а понимал. Он знал, что это его последняя осень, знал, что время его истекло, знал, что те, кто приказывал ему, уже наметили срок, что задание, которое он с гадливостью сейчас выполняет – последнее задание.

   Палач знал это тем внутренним знанием, для которого вовсе не нужно иметь информацию. Это знание сформировалось в нем помимо его воли, помимо его сознания. Он не знал откуда, но знал это наверняка.

   Это знание позволяло ему смотреть на людей с презрительной усмешкой. Было немного обидно, что вся эта навозная куча будет жить и после его ухода, что он не сможет победить в своей войне против людей. Но это он знал изначально – людей слишком много.

   Лучше бы это случилось осенью, и небо пусть будет затянуто тучами, чтобы не было видно звезд. И чтобы не радовались люди, чтобы вода слепила их глаза, а тела их чтобы дрожали от сырости и холода.

   Палач отступил в сторону, пропуская пробегающую в арку двора кучку мальчишек. По грязи, по лужам, не разбирая дороги. Они не замечают всего этого, не замечают, что грязь уже облепила их ноги и одежду, что она уже вцепилась в их тела и души.

   В окне третьего этажа штора была отдернута. Палача смешила эта предосторожность, но хозяин квартиры относился к этому очень серьезно. Очень серьезно. Хотя прятаться ему было не от кого. Через него Палач получал информацию и приказы, и через него же передавал отчеты и заказы. Никто не мог угрожать связнику, но он всегда был преисполнен серьезности и деловитости, или того, что он принимал за деловитость и серьезность.

   Палач про себя называл его Пустышкой. Он и действительно был пуст. Он не вызывал к себе даже никаких чувств. Он даже не был человеком. Так, призрак, обманка. Пустышка.

   Наверняка он сидит с самого раннего утра возле окна, наверняка уже давно заметил Палача, но когда тот нажал кнопку звонка, за дверью почти пять минут было тихо, потом щелкнул замок, но дверь приоткрылась только на длину цепочки.

   – Вы одни? – каждый раз один и тот же вопрос.

   – Да.

   Пустышка с сомнением помолчал, потом дверь закрылась, звякнула цепочка, дверь открылась, и Пустышка сдавленным голосом пригласил войти. Как только Палач переступил порог, дверь захлопнулась.

   – За вами никто не следил?

   – Нет, – как обычно ответил Палач.

   Интересно, как Пустышка отреагирует, если однажды Палач скажет, что за ним следили?

   Квартира Пустышки была заполнена смесью запахов прелости, грязного белья и какого-то варева. Палач никогда не проходил дальше коридора, ему становилось противно от одной только мысли, что вдруг Пустышка предложит ему сесть или, не дай Бог, попить чаю.

   Пустышка не предложил. Он всегда очень старался побыстрее выпроводить Палача. Принять информацию, передать пакет и, отведя бегающий взгляд молча открыть дверь перед уходящим. Пустышка, сгусток вони и страха.

   – Здесь пленка, – сказал Палач, положив кассету на тумбочку со старым телефоном возле вешалки.

   – Хорошо, – сказал Пустышка и положил на тумбочку возле кассеты небольшой пакет, – это для вас.

   Палач молча взял пакет, взвесил его на руке, потом внимательно осмотрел обертку. Пустышка побледнел. Он всегда бледнел в такие моменты, и на лбу его выступали капельки пота. Палачу было наплевать на состояние пакета, он знал, что Пустышка скорее бы умер от страха, чем заглянул в пакет. Знал и все равно проверял пакет. Проверял только для того, чтобы увидеть выражение страха и неуверенности на лице Пустышки.

   Капельки пота быстро стекли по лбу к носу, и собрались в каплю, которая повисла на кончике носа Пустышки.

   Палач хлопнул пакетом по ладони, Пустышка как всегда вздрогнул и капля упала на пол.

   – Ладно, – сказал Палач и спрятал пакет во внутренний карман плаща.

   Пустышка засуетился, распахнул дверь.

   Теперь почти час Палачу будет казаться, что одежда его пропиталась смрадом квартиры связника. На крыльце Палач остановился и посмотрел на часы. Девять часов. У него имеется небольшой люфт по времени. Можно не торопясь пройтись до места парковки запасной машины. Ту, на которой отвез Жука и Беса, Палач спрятал.

   Вряд ли кто-то сможет связать ее со стрельбой возле ночного клуба, но лучше быть осторожным. Ту машину можно будет использовать еще раз. Сегодня ночью.

   Хорошая погода, подумал Палач, пережидая, пока мокрая суетливая толпа вдавится в подошедший троллейбус. Люди толкались молча, с остервенением отталкивая друг друга от дверей. Все влезть не сумели, и оставшаяся часть втянулась на тротуар.

   Кто-то остервенело отряхивался, размазывая пятна грязи по одежде. Грязь, подумал Палач, жрущая, дышащая, плодящая сама себя грязь.

   Каждый комочек в отдельности был хлипким, но вот так, толпой, они могли подобно селевому потоку в горах снести все на своем пути.

   А он так и не доказал никому своей правоты. Никому. Даже с ребятами из своей прежней группы он так и не поговорил об этом. Хотя, вряд ли они поняли бы его. У каждого из них была своя боль, и эта боль надежно прятала их от его сомнений и его правоты.

   И эта правота делала его одиноким.

   Палач обошел высматривающих новый троллейбус людей и быстрым шагом двинулся к автостоянке. Лучше всего, если он приедет на место немного раньше.

   Ему предстоит быть только зрителем. Все, что должно произойти через час, спланировал он, но выполнять это будут люди. Его люди, как ни абсурдно это звучит. Он, оружие, отдал приказ людям, и они выполнят его приказ.

   Палач всегда точно выполнял приказы, он не представлял себе, что можно приказа не выполнить. Он был оружием, а оружие не сомневается. Он не сомневался, но он и не представлял себе, как легко управлять людьми, как легко заставить их выполнять его работу. Убивать людей.

   Они готовы вцепиться в глотку друг другу, Палач вспомнил, как Бес и Жук смотрели друг на друга. Солдат и Наташка… тут даже он не мог до конца представить себе, что может произойти после того, как он перестанет их сдерживать.

   Остальные… Как поведут себя остальные, он сможет узнать меньше чем через час. У него еще много времени для того, чтобы занять место в первом ряду и насладиться зрелищем.

   Хотя ничего кроме отвращения это у него вызвать не могло.

   Дождь почти стих. Или это уже был не дождь, а просто туман оседал мелкой пылью. Вдалеке послышалась милицейская сирена. Где-то что-то случилось.

   Город большой, в нем всегда что-то случается. За всем не уследишь.

   Возле своей машины Палач остановился, посмотрел на тучи, взглянул на часы. Все в порядке. Все будет так, как он спланировал. И через час, и через месяц, и…

   И когда настанет его момент.

   Наблюдатель

   Интересно, что сейчас делает Палач? Гаврилин положил постельное белье в тумбочку и захлопнул дверцу. Я бы на его месте спал. Гаврилин с ненавистью посмотрел на стену, отделявшую его квартиру от соседской.

   Естественно, крики уже прекратились, и за стеной царил мир да покой. Но рассчитывать на сон уже не приходилось, Гаврилин великолепно знал себя. Теперь всякая попытка уснуть будет обречена на провал после того, как он несколько часов проворочается на диване.

   Нет уж спасибо. Лучше подождать до вечера и тогда…

   Раз уж спать все равно не получается, можно предаться греху чревоугодия. Вот обожрусь и помру молодым, пропел вслух Гаврилин. И никто мне не указ. Ни Артем Олегович, ни Палач.

   Гаврилин двинулся было на кухню, но решил, что в квартире слишком тихо. Он всегда разрывался между двумя прямо противоположными желаниями. С одной стороны – как приятно посидеть одному, в тишине, когда никто к тебе не пристает, не теребит, не заставляет бежать куда попало, или ночами сидеть над допотопным пультом связи, тупо пытаясь не уснуть.

   Закрыв же за собой дверь квартиры, Гаврилин уже через пару часов начинал тяготиться и одиночеством и тишиной. Тут у него выбор был небольшой: магнитофон, телевизор или собственный монолог.

   Утром лучше всего помогает просто музыка, лучше громкая и иностранная. Не хватало еще вслушиваться в текст. Гаврилин порылся в кассетах, выбрал «Скорпов», сунул их в кассетник и щелкнул клавишей. Потом оглянулся на стену и сделал музыку погромче. Мелочно, конечно, и пошло, но некоторое удовлетворение от этого он получил. Тем более что, насколько он знал, в ближайших окрестностях его квартиры маленьких детей не было.

   Так о чем это мы? О планах на счет пожрать. Путь к сердцу мужчины, ясное дело, лежит через его желудок. Гаврилин открыл холодильник и присел перед ним на корточки.

   М-да, теперь понятно, почему он так себя не любит. Если бы он был женат… Ну, предположим, что он был бы женат, то сразу после такой ревизии семейного холодильника наступил бы развод.

   Более – менее сносно выглядели четыре сосиски в мутной целлофановой оболочке. Маргарин в пластиковой банке сохранился только в виде тонкого слоя на стенках. Кастрюлька с макаронами. Вчерашними. Гаврилин задумчиво посмотрел на бледный комок теста. Позавчерашними. Вчера он позавтракал остатками хлеба и молока. Остатки макарон он варил позавчера. На завтрак.

   Банка килек в томате. Гаврилин выдвинул пластмассовый ящик внизу холодильника и обнаружил там скукоженное яблоко.

   Убивать таких хозяев надо. Расстреливать из рогатки двадцатимиллиметровыми гайками. Макаронам, не смотря на голод, прямая дорога в мусоропровод.

   Джеймс Бонд позавтракал холодной телятиной, рыбой и фруктами. Фиг вам, сосиски не телятина, и есть их холодными никто не собирается.

   Гаврилин вытащил из печки сковороду. Материальное воплощение старого тезиса о том, что нельзя откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Что ему мешало сразу помыть сковороду еще неделю назад?

   Гаврилин сунул сковороду в мойку и включил горячую воду. Ага, он потому не помыл сковороду сразу, что накануне выбросил тряпку в мусор. Как называется жизненный уровень человека, который даже тряпки для мытья грязной посуды не имеет? А как называется сам этот человек?

   Гаврилин потер остатки подгорелого жира на сковороде пальцами. Ничего, получится. И вообще, если не удалось найти чистую посуду, есть придется с мытой.

   А вы трус, господин Гаврилин. Сколько ухищрений и стараний только для того, чтобы не думать о неприятных вещах! Ведь все просто и ясно. Сегодня твоя жизнь сделает очередной выверт, и, будь твоя воля, ты бы постарался оттянуть это на как можно более поздний срок.

   На год, два. До морковкина заговения. Ладненько, ладненько. Чего прицепился? Хочешь порассуждать о сложных проблемах – сколько угодно. Сколько угодно.

   Итак, Палач. Возраст, биография – особой роли не играют. Профессия – убийца. И еще какой. Гаврилин вспомнил свои ощущения после того, как впервые познакомился с послужным списком Палача и его первой группы.

   Не знаю как он мыл посуду, но людей он отправлял на тот свет профессионально. Действия его были, как правило, точными и стремительными. Из всех возможных вариантов он выбирал наиболее простые и действенные. И его никогда не останавливала необходимость пролить лишнюю кровь.

   Гаврилин скептически посмотрел на мокрую сковороду. Третий сорт – не брак. Не от дерьма же он, в конце концов, ее отмывал, а от еды. Можно жарить сосиски. Вот будет хохма, если в доме кончились спички.

   Есть. Не все еще потеряно для хозяина этого дома, если в кухонном столе еще есть почти полный коробок спичек.

   Если есть на свете талант к убийствам, то Палач им обладал в полной мере. Талантище, глыба. Такое не может не вызывать душевного трепета. Благоговейного ужаса и банального страха. И вызывало. Даже у Конторы закончилось терпение.

   Гаврилин соскоблил маргарин со стенок банки и сунул эти ошметки на разогревшуюся сковороду. Маргарин зашипел и поплыл к краю сковороды, оставляя за собой след из трескающихся пузырьков.

   Палачу дали последнее задание с таким расчетом, чтобы оно стало действительно последним. В бумагах этого, естественно, не было. Как не было в бумагах и цели последней операции. Была зафиксирована необходимость убить конкретного человека, еще лучше двоих. Зачем это нужно было сделать – вынесено за скобки. И укрыто мраком. Гаврилин об этом узнал случайно.

   Вообще Палач занимал странное положение в конторе. Он выполнял приказы на уничтожение без объяснений, однако часто ему просто указывалась цель, и он сам находил методы ее достижения.

   Для того чтобы убить тех двоих, Палач уничтожил девять человек, причем двое из них – случайные свидетели. Странно, что он не убил вообще всех свидетелей. Тогда наблюдатель Гаврилин не маялся бы сегодня от недосыпания над печкой.

   Гаврилин вспомнил июльский зной, залитое солнцем кафе и падающего навзничь человека с кровавым месивом вместо затылка.

   Очень аппетитные воспоминания. Как раз к завтраку. Приятного аппетита и поехали дальше.

   Так или иначе, но обоих членов своей группы Палач потерял. И перед ним была поставлена задача создать новую группу.

   В эту страшную тайну Гаврилин был посвящен. И даже производил предварительный отбор кандидатур. Наблюдатель он, в конце концов, или не наблюдатель? В конце концов, с конца на конец и концом по концу. Наблюдатель. Только вся его работа по отбору свелась к ознакомлению со списком возможных кандидатур. Сам список готовился, как понимал Гаврилин, аналитиками, а право окончательного выбора оставалось за Палачом.

   Практически все кандидаты имели реализованную склонность к насилию, к суду и следствию не привлекались, в преступные группировки не входили.

   Логику, которой при отборе руководствовался Палач, Гаврилин постичь не смог. Попытался несколько раз предположить, но всякий раз ошибался. Кроме одного случая. Гаврилин обратил внимание на двадцатилетнего парня, который попал в список кандидатов из-за своей любви к меткой стрельбе. По живым мишеням.

   Студент третьего курса университета где-то раздобыл карабин и минимум дважды убил водителей в проезжавших мимо автомобилях. Механизм выявления стрелка был для Гаврилина не совсем понятен, но результаты впечатляли.

   По одному выстрелу, в одном случае по машине на скорости около шестидесяти километров в час, во втором – около ста. Но даже не это выделило стрелка из общего списка. Просто он не получал от стрельбы ничего, кроме удовлетворения от попадания. Чисто спортивное достижение.

   И его отобрал для своей группы Палач.

   Сегодня ночью к его группе присоединился еще рядовой Агеев. И наблюдатель приглашен на встречу к начальству. Совпадение?

   Магнитофон в комнате выключился, закончилась кассета. Как, собственно, и еда.

   Поражаясь себе, Гаврилин тщательно вымыл посуду и даже вынес мусор в мусоропровод на лестничной клетке.

   Все говорит о том, что в ближайшее время группа Палача начнет действовать. Если уже не начала. А он еще удивлялся, зачем понадобилось забирать Агеева прямо из караула, а не каким-нибудь другим способом.

   Гаврилин на минуту остановился перед зеркалом. Вот такие вот пироги. Что, интересно, произошло в караулке? Если Палач что-то делает, он делает это продумано.

   Нужно будет уточнить сегодня в семнадцать ноль – ноль. И еще нужно прямо сейчас отправляться в магазин, чтобы пополнить запасы продовольствия. Если предположения Гаврилина верны, свободного времени у него теперь будет очень мало.

   И еще Гаврилин подумал, выходя из квартиры, что, скорее всего Палач сейчас не спит.

   Суета

   Поначалу всем казалось, что церемония из-за дождя сорвется. За полчаса до начала дождь стал редеть, потом стих совсем, оставив в воздухе только оседающую водяную пыль. Успокоился даже пронизывающий ветер, не стихавший уже дня три.

   Суетилась обслуга, укладывая на ступеньки красную ковровую дорожку, выставляя микрофоны и протягивая поперек двери ленточку. Пара официантов суетилась возле стола с шампанским, по периметру площадки сновали серьезные парни, время от времени, переговариваясь через портативные рации.

   Предосторожность не лишняя, хотя являвшаяся скорее данью правилам, чем реальному риску. Те, кто должен был умереть в связи с открытием Центра досуга, уже умерли.

   Первым был директор фирмы, решивший, что кому угодно можно располагать прибыльные предприятия в самом центре города. Ему дали возможность закончить проект, а потом директорская машина случайно слетела с трассы, похоронив под обломками директора вместе с водителем и охранником.

   Через неделю было объявлено, что право строительства было передано фирме, работавшей под крышей одного из местных авторитетов, но правом своим фирма воспользоваться не успела.

   Авторитет передумал заниматься Центром досуга, но было уже поздно. Похороны прошли пышно и помпезно.

   Все заинтересованные лица внимательно следили за тем, кто окажется наследником. Через месяц заинтересованные лица стали лицами понимающими. На торжестве, посвященном закладке первого камня, почетное право этот самый камень заложить получил Сергей Владимирович Борщагов, предприниматель, меценат, депутат и близкий друг Хозяина.

   После того, как в деле мелькнула фигура Хозяина, все поняли, что владелец Центра определился окончательно. Кукарекнувший было по этому поводу журналист уснул, забыв выключить газ на кухне, и все материалы в средствах массовой информации по поводу Центра приобрели тональность восторженную и уважительную.

   Оказалось, что без смеси казино, ресторана и публичного дома культурная жизнь города была обречена на прозябание. Открытие Центра досуга было просто обречено стать событием значительным.

   За пятнадцать минут до назначенного времени стали съезжаться уважаемые люди города. Пресса и телевидение были здесь несколько раньше. Прибыл приглашенный для освящения борделя святой отец.

   Сам Борщагов появился без пяти минут десять, пожал руки наиболее значимым из приезжих и в сопровождении двух телохранителей и любовницы поднялся по ступеням крыльца к микрофону.

   Гости зааплодировали. Борщагов слегка поклонился, удостоил кого-то из приехавших персональным взмахом руки и демонстративно поднес к глазам ручные часы.

   Гости оценили этот жест. Дата и время открытия были названы полгода назад, и Сергей Владимирович демонстрировал всем точность.

   Палач, стоявший метрах в пятидесяти от Борщагова в скверике на другой стороне улицы, также взглянул на часы. Без двух минут десять.

   Без двух минут десять было и на часах Стрелка. Он сидел возле приоткрытого окна загаженной комнаты в коммунальной квартире на третьем этаже. Хозяин комнаты в настоящий момент находился на кухне в компании Блондина, напарника Стрелка, и доводил себя до кондиции, отхлебывая водку из горлышка.

   Егорка, хозяин комнаты, считал, что ему здорово повезло. Парень не соврал, выпивка действительно была классной, и было ее много. А зачем парню нужно было сидеть одному в комнате – это его, парня, дело, и за это дело нужно выпить.

   Кроме Егорки, Стрелка и Блондина в коммуналке не было никого, соседка ушла на работу, а ее муж уже месяц как не появлялся домой.

   Борщагов одернул рукав плаща и решительно шагнул к микрофону. Все, даже охрана, посмотрели на него. Плащ был распахнут, демонстрируя всем темный костюм с депутатским значком на лацкане.

   – Год назад я дал вам слово, – сказал Борщагов.

   Голос Сергея Владимировича, усиленный динамиками поднял в воздух стаю голубей. «… лово!» отразилось эхом от домов напротив и сползло по фасаду Центра.

   – Слово свое я привык держать. Сейчас ровно десять часов и я хочу…

   Стоявшая рядом с Борщаговым любовница широко улыбалась окружающим. Ей было совершенно наплевать на все происходящее, мерзкая погода ее бесила, теперь еще предстояло ходить за Борщаговым и его придурками гостями по помещениям центра. А Борщагов, кстати, так и не выполнил своего обещания и не сделал ее директором Центра.

   Любовнице было совершенно плевать на митинг, слову Борщагова она не верила, взгляд ее блуждал по окнам дома напротив, и поэтому единственная из всех присутствовавших она заметила вспышку в окне на третьем этаже.

   Кровь

   Выстрела никто не услышал. Борщагова швырнуло на спину. Динамики бросили в серые низкие тучи то ли вскрик, то ли всхлип, а потом все перекрыл женский вопль.

   То, что в грудь виновника торжества попала пуля, поняли лишь через несколько секунд. Телохранители автоматически обернулись к телу, которое должны были охранять.

   Пиджак на груди Борщагова был разорван, на губах пузырилась кровь и тонкой струйкой стекала по щеке. Тело выгнулось дугой, руки скребли по мрамору крыльца, а ноги в дорогих лаковых штиблетах дергались, потом движения стали мельче, по телу прокатилась судорога, и Сергей Владимирович Борщагов, предприниматель, меценат и депутат, застыл, уставившись широко открытыми глазами в небо.

   Усиленный динамиками визг любовницы убитого сорвал с мест всех присутствовавших. Люди бросились в разные стороны, некоторые падали, пытаясь укрыться от возможной стрельбы за парапетами и бордюрами.

   Телохранители были парализованы. Уже давно они считали свою должность своеобразной синекурой, понимая, что пока Хозяин в городе, никто не станет пытаться добраться до охраняемого тела.

   Они даже не попытались понять, откуда именно стреляли. Синхронным движением оба отскочили за колонны, один, правда, потащил за собой не переставшую визжать любовницу покойного шефа.

   Палач взглянул на часы. Десять часов одна минута.

   Егорка услышал выстрел в соседней комнате и удивился, не смотря на большую дозу выпитого.

   – Чего это там? – спросил он у Блондина.

   – А хрен его знает, – улыбнулся широко Блондин, – может, застрелился друзан мой.

   – Типун тебе, – пробормотал Егорка и попытался встать.

   – Я помогу, – Блондин подошел к Егорке сзади и левой рукой взял его за локоть.

   Потом рука его скользнула по плечу, сжала Егоркин рот, тот от неожиданности поперхнулся, попытался встать, Блондин потянул его тело к себе и ударил ножом справа под ребра. Егорка дернулся, то ли резко выдохнул, то ли попытался крикнуть, дыхание его с легким шумом скользнуло между пальцами Блондина, закрывавшего рот.

   Блондин продолжал удерживать тело Егорки, брезгливо отодвинувшись чуть в сторону, чтобы не запачкаться. Крови было немного.

   На пороге кухни показался Стрелок, с большой спортивной сумкой в руках.

   – Все в порядке?

   – В полном, – ответил Блондин и аккуратно положил тело Егорки лицом вниз на пол. Вытащил из кармана платок и осторожно обтер рукоять ножа, торчащего в спине трупа.

   Дом был старым, стены толстыми, люди давно отучены от любопытства, поэтому выстрела или никто не услышал, или просто не обратили на него внимания.

   Блондин задержался, закрывая дверь квартиры на ключ, потом бегом догнал не торопясь идущего Стрелка.

   – Не суетись, – сказал Стрелок.

   – За собой следи, – огрызнулся Блондин.

   – Не привлекай внимания, идиот.

   – Да пошел ты…

   – Ты это расскажешь Главному.

   Блондин осекся. Главный действительно предупреждал, чтобы не суетились. Бегущий человек привлекает внимание.

   Они прошли через вереницу проходных дворов, пустых по причине плохой погоды. Стрелок на минуту спустился в подвал полуразрушенного флигеля и сунул сумку в кучу мусора.

   Вышли они на улицу возле овощного магазина и, не торопясь, подошли к подъехавшей машине, за рулем которой сидел Палач.

   Он не обернулся к ним, пока они садились, и сразу же тронул машину, услышав, как хлопнула задняя дверца.

   Навстречу им по улице с сиреной пронеслось несколько милицейских машин.

   Снова пошел дождь. Расползавшуюся под телом Борщагова лужу крови начало потихоньку размывать с краев. Капли воды били по открытым глазам, пока кто-то не прикрыл тело красной тканью ковровой дорожки.

   Ленточку, которую так и не успел перерезать Сергей Владимирович, разорвал кто-то из обслуги, бросившись в вестибюль Центра.

   Разговоры

   – Вы продолжаете считать, что все идет как нужно?

   – А что вас заставляет думать иначе?

   – Во-первых, эта бойня в карауле…

   – Это действительно не оговаривалось.

   – Вот именно.

   – Но никто и не запрещал Палачу самому выбирать методы. Нас интересуют результаты.

   – Извините, но семь трупов…

   – Хоть двадцать семь. Мы с вами оба понимаем, что потери неизбежны. Или я остался в одиночестве?

   – Только не надо этой иронии. Я говорю о том, как это все ложится в общую схему операции.

   – На мой взгляд – неплохо. Во всяком случае, это не помешало акции возле клуба. Ведь не помешало же?

   – Не нужно меня уговаривать. Просто легенда основной операции слабо увязывается с убийством ни в чем не повинных солдат.

   – Палачу всегда представляется известная самостоятельность. В конце концов, он великолепно знает конечную цель, и, судя по всему, решил, что это не помешает.

   – Но этот солдат, Агеев, таким образом, становится слабым звеном группы Палача. Его уже ищут, известно его лицо, ориентированы все подразделения.

   – И?..

   – А если кто-то наткнется на него? Просто случайно, возьмет и наткнется.