Текст книги "Сестры. Дом мертвеца"

Автор книги: Александр Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Зина услышала, как баба Паша вдруг принялась бормотать быстрой скороговоркой: «Умягчи наша злая сердца, Богородице, и напасти ненавидящих нас угаси, и всякую тесноту души нашей разреши. На Твой святый образ взирающи, Твоим страданием и милосердием о нас умиляемся и раны Твои лобызаем, стрел же наших, Тя терзающих, ужасаемся. Не даждь нам, Матери благосердныя, в жестокосердии нашем и от жестокосердия ближних погибнути, Ты бо еси воистину злых сердец умягчение».

Да что же это, подумалось Зине, баба Паша, верно, решила, что я с Колюней враждую, а ведь онто, если и колотил меня, так от избытка чувств. Потому что любил! А вот когда бесчувственно бьют, как собаку на улице пинками, это уже другое, это звериное, а не человеческое, и простить этого никак нельзя. И умягчение не помогает. А вот еще что: даже и плакать не хочется, только тоска душит, как та удавка на шее.

Проворочавшись на постели в пустом доме до утра, Зина решила, что ждать – хуже некуда и надо хоть что-нибудь делать. Неужели она будет сидеть дома и бояться бандитов на дороге? Она собралась, поправила на голове съехавшую набок укладку, надела бусы из темного янтаря и отправилась за товаром на оптовку. По пути завернула в Крючкове, где еще оставались дачники, попила кофе у Мариванны и забрала у Арсения письмо, чтобы бросить его в почтовый ящик. У Мариванны даже и в дождливую погоду посидеть душевно, салфетки какие– то, картинки – пустяки, а не скучно, не тоскливо.

Вернулась она уже вечером, после шести. Тут и ждали ее новости. Дома все было разгромлено, значит, Колюня объявился. Она страшно обрадовалась, но выяснилось, что преждевременно. Сокрушив дом, он снова исчез, и Зина направилась к тете Паше.

Но тетя Паша лежала в кровати и постанывала. Она зашиблась. Отпоив старушку настоем, Зина выслушала горестную хронику происшедших событий.

В полдень старушка отправилась на колодец, и тут с Зинкиного чердака раздался Колюнин крик: «Ложись, бабка, стреляю!» и раздались выстрелы. Бабка со страху упала и встать не могла, только кричала. На крик и выстрелы выбежал старик Менякин с псом Козлом, и как только они появились на дороге, в них тоже начали палить. В результате Колюня поранил Козла в ногу, старик убежал, а Пелагея так и осталась валяться в пыли и встать сама не могла, так зашиблась. Подвернула ногу. И только через час объявился пьяный Колюня и поднял ее. Дотащил до дому и объявил, что теперь он обзавелся ружьем и подался в разбойные люди, так что все берегись. А сделал он это потому, что его баба Зинка есть его вещь и колотить ее имеет право только он лично, а больше никто.

Постреляв для тренировки в собственной деревне, Колюня отправился на узловую. Там он зашел в парикмахерскую и потребовал, чтоб его побрили наголо.

Но на это вертлявая поблядушка, гадючка, подстилка полковничья, заявила, что мужской мастер заболела.

Тогда Колюня наперезадор запер дверь парикмахерской шваброй изнутри и заявил, что она отсюда не выйдет, пока его не побреет. Та хмыкнула, достала машинку и принялась за дело, но побрила клочками, где короче, где длиннее, в общем паршиво. Гадюка безрукая оказалась, и Колюня решил ей денег в таком случае не давать, о чем и предупредил. Не" успел он встать с кресла, как она давай угрожать милицией. Тогда он ей деньги выдал, но возле двери харкнул на пол, а она огрела его шваброй по спине.

Дальше Колюня с этой гадюкой воевать не стал, а наоборот, решил все по-хорошему объяснить. Доказать правоту. Сел назад в кресло и заявил, что вместо души у нее камень. Нужно понимать, когда у человека беда, ненависть внутри, и не требовать с него денег. Не усугублять. На что Яна тут же возразила, что вот заезжала Зина, так у той и вправду беда. Хорошей женщине что ж и не посочувствовать.

– Хороших женщин не бывает, – опроверг ее Колюня, – бывают полезные и вредные. Зинка когда-то была полезной, а нынче с цепи сорвалась. И алименты мне за напрасно прожитые с ею годы платить отказывается. А я ведь свою молодость и силу на нее извел. Но пидарасов этих надо проучить.

Яне стало интересно. Она по такому случаю снова схватила машинку и уравняла Колюне голову, убрав клочки и кочки. План он ей свой не рассказал, но намерения сформулировал ясно.

Засаду у шоссе Колюня обдумал тщательно. Выбрал место в лесочке перед поворотом, где все тормозят, и такое, чтобы было повыше, но внизу, если скатиться, начинался заросший овраг, и по нему можно было убегать под прикрытием кустов. Прямо за оврагом начиналось болото, но Колюня хорошо знал там тропку, потому что ходил сюда за голубикой. За болотом, под корневищем дерева, он соорудил себе подобие шалаша, принес из дома котелок и чашку, не зная, сколько времени потребуется, чтобы выждать врага, а сам залег у дороги и принялся караулить черный автомобиль.

Ждать пришлось недолго. Всего-то полдня прошло, как этот гроб прокатил в сторону узловой, и ясно было, что к вечеру, а может быть, и раньше, он будет возвращаться в город. Колюня до шести вечера не покидал места, не пил, не ел, озверел от комаров, и когда «паджеро» появился, он уже осатанел окончательно. Но сделал все спокойно, по плану: выстрелил по колесу, и оно начало спускать. Пока пассажиры выруливали и разбирались, он перезарядил ружье.

Как только открылась дверца, ближняя к лесу, Колюня выпустил оба заряда в первого же бандита. Тот юркнул назад и захлопнул дверцу. Зато с другой стороны вылезли двое, и начали стрелять из-за джипа. Колюня притворно вскрикнул и покатился в овраг, рассчитывая, что эти мудаки пустятся в погоню, и расчет его оправдался. Пока они одолевали горку, он успел перезарядить ружьецо, и как только первый из них показался на холме, пальнул. Желтоголовый, а это был он, заорал и хлопнулся, но его приятель прыжками слетел в овраг и помчался прямо на Колюню. Хотя понятно, что бежал наобум, но в правильном направлении.

Колюня решил, что настал момент уносить ноги, тем более что на горке уже возник третий и перевес сил противника был налицо. Колюня побежал по дну оврага, петляя, как заяц. Вслед ему раздавался мат, а рядом посвистывало. Стреляют, догадался Колюня, но что-то шибко тихо. Выстрелов настоящих нет. Он уже добежал до болота и принялся прыгать с кочки на кочку. Преследователи его остановились, не решаясь скакать по кочкам, зато стали стрелять прицельно. Через минуту Колюне обожгло бедро, и он на всем бегу свалился лицом в зеленую и холодную болотную жижу, где и остался неподвижно лежать.

Болт с Каратистом, волоча раненного в бок Цыпу, вернулись в джип и на всех парах дунули за первой медицинской помощью. В поликлинике Цыпе, испуганному не на шутку, сделали перевязку и предложили остаться на ночь, чтобы не было никаких осложнений... Цыпа остался.

Наутро явилась милиция Октябрьского района в лице лейтенанта Сычугова, и пришлось отдать почти все наличные за то, чтобы лейтенант отвалил без протокола. После завтрака в палату, где, кроме Цыпы, обретался какой-то хмурый алкаш после аппендицита, привезли сморчка, тоже легко раненого, и тот, пуча глаза, рассказал, что в районе объявился маньяк, который палит по людям и сколько уже народу от него пострадало, а остальные запутались. Он также на собаках тренируется и автомобили на шоссе дырявит, а в него, например, на автобусной остановке, прямо в бедро мазнуло, когда он отошел на обочину отлить. Все это Колюня сочинил на ходу, по вдохновению, как только увидел в палате желтоголового.

Цыпа, слушая сморчка, грузился тем, что батарея в мобильнике села, зарядника с собой не было, деньги отошли менту, телефон в больнице был только местный, а кенты, сдав его в больницу, его персоной уже не интересовались. На завтрак неповоротливая пожилая тетка принесла всем по полной миске пшенной каши, и, поворочав в ней алюминиевой ложкой, Цыпа выматерил всех: соседей, сестру, пшено и, корячась от боли, отправился изымать свою одежду. Рваная пижама с бахромой на штанине его бесила. Но одежду выдавать оказалось некому, сестра-хозяйка отсутствовала, остальной персонал куда– то скрылся, и, прокляв больницу со всем содержимым и подустав от поисков и мата, Цыпа вернулся в палату подремать.

Сморчок тем временем принялся излагать алкашу содержание последнего кино. Там итальянского босса обставил его заместитель, и все деньги с его кредитной карты пропали. И тогда босс с семьей стали жить в подвале собственного дома, воровать еду в универсаме, а однажды ночью этот Джакомо украл у соседа тыкву, но внутри тыквы оказалось какое-то говно, да вдобавок с глюками. То есть это только с виду была тыква, а на самом деле неполезно. Но босс с голодухи это дерьмо сожрал, а потом катался на детской лошадке своей дочери и лазал по деревьям, как мартышка.

Цыпа, послушав немного, сел и с тоской спросил:

– Мужики, а бляди у вас тут есть?

Мужики оторопели, но алкаш, подумав, сообщил, что нету. Какие и были, так все подались на заработки в город. Цыпа предложил достать выпивки и жратвы, сняв с мизинца перстень. Те посмотрели уважительно, и сморчок, невзирая на хромоту, согласился прогуляться с перстнем до станции и попробовать продать цыганам. Они открыли окно и аккуратно спустили посланца на простынях со второго этажа.

Тот, сильно припадая на ногу, вернулся через два часа с мешками снеди и водкой, сломав засов на двери черного хода. Пили они душевно, весело, с криками, дежурная медсестра боялась нос сунуть в их палату. Приходила старуха из женской травмы, делать замечания, но была изгнана непристойными шутками.

А ночью Цыпе приснился кошмарный сон. Что соседи по палате, да еще с какой-то крошечного роста шустрой девицей, перевернули его, примотали руки и ноги скотчем к железным прутьям кровати, сняли штаны, и сморчок отодрал его розгами, приговаривая при этом про бабу, которую он может драть, а другие его бабу драть не могут, и отпихивал желающих поучаствовать в порке.

Утром, когда дежурная медсестра заглянула в палату, то встала на пороге, беззвучно отрыв рот. Вся палата была перевернута, пустые бутылки валялись вперемешку с рыбьими костями, окурками, апельсиновыми корками и сотенными купюрами, а из всех больных в палате присутствовал только один, да и то перевернутый на живот и привязанный к койке клейкой лентой.

Соображал он крайне плохо, но, будучи освобожден, предложение вызвать милицию с ходу отверг, а стал с жутким матом требовать одежду. И, облачившись, удалился в неизвестном направлении, пообещав вскоре вернуться с кентами. И тогда никому мало не покажется. Что сарафанное радио и передало всем заинтересованным гражданам. Узнав об объявлении войны, Колюня несказанно обрадовался, словно сицилиец предстоящей вендетте: наконец-то у него появилась цель...

14

Было полтретьего ночи, когда Шиза затормозил около своего дома и по привычке огляделся. Рядом с соседним подъездом, прямо под лампочкой, торчала фигура. До некоторой степени женская. Какого черта Алка здесь делает в эту пору?

Он захлопнул дверцу машины и подошел к ней: она кривовато улыбалась, глядя себе под ноги. На голове у нее высилось что-то похожее на шапку из серебристой шерсти, стоявшей торчком. Она смахнула ее с головы торопливым движением руки, и Шиза вздрогнул: она была коротко подстрижена, волос почти не осталось, сантиметра два, не больше. И сразу стало видно, что она старая, может быть, ей лет тридцать шесть, подумал он. Старая худая девочка, состоящая из одних мышц и сухожилий... Несчастная сумасшедшая!

– Что у тебя на голове? – спросил он нейтральным тоном.

– Конспирация, – она снова криво улыбнулась.

– Лучше бы ноги спрятала, – посоветовал он. – Что ты тут трешься?

– Надо поговорить.

Они поднялись к нему на третий этаж, он отомкнул дверь. Хотелось спать, но Алка потребовала кофе и внимания.

– Я видела Алика, – сообщила она. – У Вовы– художника, ну, того, что документы рисует. Он меня не узнал, – похвастала она.

– Чего он там делал?

– Спроси. Тебе Вова скажет. Или Косте. А мне нет. Мне никто ничего не говорит.

Шиза, занервничав, прогулялся по комнате туда– обратно.

– Если хочешь остаться, оставайся. Я спать хочу. Поговорим завтра.

– Хорошо, – кротко согласилась она. – Мне дома не по себе. Кажется, что Дима меня окликает. И любой телефонный звонок тоже от него. Я лежу с закрытыми глазами, уже засыпаю и слышу его голос, а слов разобрать не могу. Но как будто он меня о чем-то просит, что-то я должна для него сделать. А что? Не говорит, мне никто ничего не говорит, я сама должна догадаться. Поэтому у меня болит голова. Так сильно, что пришлось отрезать волосы. Сразу легче стало...

– Ложись на диван, – приказал он. – Я буду в той комнате. Не вздумай ночью шарашиться.

Алка покорно легла в одежде. Но ночью она все равно встала, он слышал. Попила воды, раскрыла шкаф на кухне, принялась что-то искать. В общем, вела себя как чокнутая, и пришлось встать. Когда он вошел, она сидела раскачивалась на стуле, стул скрипел. Шиза, не говоря ни слова, схватил ее за шиворот, затащил в комнату и с силой швырнул на диван. Она тоненько и противно завыла. Звук был, как серпом по яйцам. Чтоб она замолкла, Шиза улегся на нее сверху. Она принялась отбиваться.

– Не смей прикасаться ко мне, гнилая рожа, мудак, козел! – завопила она. – Не смей, не смей!

Она вертелась, как уж, и щипалась. Сейчас запустит зубы, подумал он, но вместо этого получил пинок между ног. Взвыв от боли, он скатился с дивана.

– Ах ты, сучка! – Он изловчился и двинул ей кулаком в лицо. Она закрылась обеими руками и. опять заскулила. Тот же режущий звук. Проще убить, чем вытерпеть. Он схватил подушку и, опрокинув Алку на спину, закрыл ей подушкой лицо. Она, пару раз брыкнувшись, стихла. Он испугался. Только трупа ему не хватало. Отнял подушку – она улыбалась, ощерив рот.

– Обоссался?

Он снова навалился на нее вместе с подушкой. Она не сопротивлялась. Точно, смерти ищет, дура, подумал он и сразу успокоился. Убрал подушку, посмотрел, погладил ее по голове.

– Я жить не хочу, – сказала она. – Мне без него жить неинтересно. Что мне делать?

– Ищи, что делать.

– Вот я тебя и спрашиваю, что?

– Я тебе Пушкин, что ли? Хочешь, трахну? Если это тебе поможет.

– Не сегодня, потом, – пообещала она и усмехнулась. – Так уж и быть. Один раз...

Жить ей неинтересно... А про свой один раз не забыла. Вот стерва. После этого захода Алка стала регулярно ему названивать. Крыша у нее поехала окончательно, и она нашла себе дело: принялась выслеживать Алика и беспокоила Шизу сведениями о том, что жена Мирзы, Наташка, связалась с риэлтером, с которым подписала договор насчет продажи квартиры. Но именно эта риэлтерская контора занимается покупкой недвижимости за рубежом, и ребята они крутые, крышуют их афганцы, на кривой козе не объедешь, и офис у них охраняют только что не с пулеметом. Вместе с визитом Алика к Вове-художнику, который делал новые документы, складывалась понятная картинка: Мирза собирается делать ноги, и надо успеть его тормознуть.

Это все было Шизе яснее ясного, но иного выхода, кроме как найти детей Алика, он не видел. Это сразу решит все проблемы. После выходного, проведенного возле военной базы Юго-Западного округа, он решил, что будет вычислять полковника Радченко, который знал тех, кто пользовался телефонами базы, а своих парней отправил действовать самостоятельно.

Мужики они, конечно, тупые, но результат превзошел все ожидания. Цыпу в оконцовке ранили, причем не по делу. Какой-то псих, стрелявший во все, что шевелится.

А на следующий день Алка снова заявилась собственной персоной. Она вытащила письмо из почтового ящика Мирзы. Письмо было со штемпелем почты станции Ольховка, написано на куске обоев и содержало указания насчет местопребывания детей. Оставался пустяк – найти деревню, где обретается художник Артемий и установить, кто такой Семен Александрович. Про первого выяснилось довольно быстро, что он проживает в деревне Крючкове, про второго местные слыхом не слыхивали.

Алку Шиза благодарить не стал, а наоборот, предупредил, чтобы больше не совала нос в эти дела. Становилось совсем горячо, и попасть Мирзе под руку в такой момент Шиза не пожелал бы и врагу. Но Алка в ответ только усмехалась, слушать его не стала. Ну и черт с ней, разозлился Шиза. Если смерти ищет, это самый верный путь. Он ее больше спасать, откачивать и утешать не намерен.

Света, сидя у окна, услышала, что по улице кто– то идет, тихонько напевая. Встала, поглядела – по улице, осторожно обходя лужи, пробиралась Яна в беретке набекрень, в клетчатом плащике, в лаковых ботинках.

– Привет, – улыбнулась Яна.

– Привет, заходи. Хочешь чаю?

– Пошли лучше к Никанорычу, там попьем. Что я тебе расскажу! Тут такое творится! Я даже решила, что отпуск возьму и к матери на неделю смотаюсь. Пойдем, кое-какие вещички соберу и за делом расскажу все.

Они направились в охотничий домик и там, покидав в сумку ночую рубашку, спортивный костюм, тушь для ресниц и прочие необходимые вещи, Яна поведала историю мести Колюни заезжему фраеру, чему она сама была свидетельницей и даже соучастницей, потому что Колюня самолично просил ее сбегать к Волынихе за дурман-травой, которой напоил этого мудака, прежде чем устроить ему показательную порку. Дурман-трава вообще-то оказалась всего-навсего пузырьком с бесцветной жидкостью, которой надо добавить в водку, и тогда любой успокаивался так, что рукой– ногой не мог двинуть. Яна, вручив пузырек Колюне, решила посмотреть, чем дело кончится, и пробралась в больницу, тем более что замок на двери черного хода был сбит, и палату она нашла легко. Так что застала всю расправу. Видела своими глазами, как желтая башка, подсолнух этот, словно закоченел, взгляд у него стал тупым, и он вначале принялся раскачиваться и мычать, а потом и вовсе повалился, как мешок, но Колюня заверил, что он не помер, а оцепенел, что средство это ему известное, потому что Зинка на нем его уже пробовала, о чем все ее подружки знают, а потому к утру с этим пидором все будет в порядке, зато сейчас Колюня поупражняется.

– И расстегал ему всю задницу до крови, – заключила историю Яна, весело блестя глазами. – А тот и не дернулся.

Но наутро пообещал вернуться с пацанами, и поэтому надо бы ей отлучиться, потому как, во-первых, он ее и до того, еще раньше– в парикмахерской домогался, а во-вторых, мог запомнить в больнице. Глаза-то он открывал, только неизвестно, что увидел. Поэтому Никанорычу она оставит записку, что съездит на неделю к матери.

Света, выслушав историю про геройства Колюни, спросила только, откуда тут взялся «желтая башка».

– А из города, – махнула рукой Яна. – Они тут рыщут и рыщут. Ребенка какого-то потеряли, а отец и сам разыскивает, и им поручил за деньги. Дочку миллионерскую значит, – Яна посмотрела на Свету и вдруг, внезапно что-то сообразив, округлила глаза. – Так это тебя, что ли?

Света покачала головой. Яна Дину не видела, значит, можно и не распространяться.

– А, ну да! Дура я, он же говорил, что восьмилетнюю... – Яна вопросительно посмотрела на Свету, ожидая, что та скажет, но ответа не последовало.

Дина с Артемием тем временем приискивали место, чтобы рисовать пейзаж. Ходили они очень долго, пока не нашли поляну, откуда открывался кусок озера с камышами, за озером холм, на холме дом. Артемий заявил, что тут есть все, что нужно человеку: гора, вода, лес и дом. Причем в правильном соотношении: одна гора, одно озеро, один лес и один дом. Всего хватает и нет ничего лишнего. И что еще славно: дом его собственный, в нем живет его мама, она сейчас варит колумбийский кофе со сливками. И ест шоколад с сыром. Кладет шоколад на сыр и ест.

– А моя мама... – начала было Дина и смолкла. На холм с домом вдруг начал взбираться огромный квадратный жук-автомобиль. – А это кто еще? – удивилась она. – Приехали тут, портить картину. – Она вопросительно поглядела на Артемия, но тот только пожал плечами. Похоже, и сам не знал, в чем дело.

На поляне они пробыли час, но жук на холме так и не сдвинулся с места. Дина рисовала, сидя на пеньке, Артемий, стоя у мольберта, все больше хмурился и поглядывал на небо, которое начало затягивать тучами.

– Это не мой папа, – наконец сообщила Дина, глядя на неподвижного жука. – Мой папа ездит на «мерседесе».

– Да? – удивился Артемий. – Ты что, убежала от папы?

– Нет, – вздохнула Дина. – Меня хотят украсть. Мы прячемся. А Семен Александрович нас скрывает от милиции. А папа ищет, но не может найти, потому что его тоже посадят в тюрьму.

– За что?

– Не знаю, – опустила голову Дина. – Этого детям не говорят. Может быть, он тоже бандит.

– Я вот чего не понял... – заметил Артемий. – Почему вы от милиции прячетесь? Не они же хотят вас украсть?

– Я сама ничего не понимаю, – посетовала Дина. – Живем, как бомжи. Родственники нас даже ночевать не пустили. Я на станции за деньги пела. А дом, где мы ночевали, сгорел. Его, наверное, бандиты подожгли.

– Интересная ты девочка, – подытожил Артемий и посмотрел на нее так, словно раньше не видел.

Он принялся вытирать кисть и собираться. Дина тоже сложила листок с рисунком в папку. На папку с неба упала капля, и она посмотрела вверх.

– Не успеем, – констатировал Артемий. – Придется пережидать, – И они, отыскав огромную ель, спрятались в самую глубину с паутиной и жужжавшими комарами, глядя, как вокруг них с веток на землю соскальзывают бойкие струйки внезапного и сильного дождя. Озеро покрылось точками, лес позеленел, стало темно и холодно. Артемий накинул на Дину свою куртку, сам оставшись в толстом свитере.

Дождь скоро и внезапно, закончился, и Дина с художником направились в Крючкове. Шли они долго, но когда приблизились к дороге, Артемий остановился, поглядел на автомобиль, так же неподвижно и криво торчащий возле его дома на холме, и протянул Дине скатанные в трубочку деньги.

– Я пойду на разведку, а если через полчаса не вернусь, то иди до остановки. Автобусом доедешь до станции, там спросишь, где милиция, и все им расскажешь. И про папу и про это тоже, – он показал на автомобиль на холме.

– Милиция детей в рабство продает, – возразила Дина. – Семен Александрович говорил.

– Чего ты этого дурака слушаешь? Сиди жди, а не приду, сделай все, как я сказал.

– А Света?

– Что Света? Ее же не ищут.

Артемий двинулся по главной и единственной улице деревни, а Дина осталась сидеть на пеньке между деревьями, отмахиваясь веткой от комаров. Не дойдя до поворота, художник двинулся по тропинке вправо, к охотничьему домику, и постучал в двери. Он надеялся застать там охранника Бориса, но дверь открыла Яна. Он прошел внутрь и увидел Свету, облокотившуюся на край стола. Перед ней на клеенке в желтую и синюю клетку стояла пустая белая чашка.

– А где Борис? – спросил он, поздоровавшись.

– А я знаю? – ответила Яна. – Бродит вечно где-то, как зверь. В доме ему не сидится, он природу любит, – она фыркнула.

– Ян, – попросил художник, – будь хорошей девочкой, найди его, – он, предваряя возражения, ласково взял Яну под локоть и подвел к окну, кивнув на холм. – Видишь, что делается. Гостей понаехало. А ведь я их не звал.

– А! Этих-то я знаю. Эти-то... – Она оглянулась на Свету. – Это они и есть. Которые девчонку ищут. Те, что Зину избили...

– А что, разве Зину избили? – нахмурился Артемий.

– Как? Вы и не знаете ничего? – всплеснула руками Яна.

И принялась выкладывать– историю про больницу уже с самого начала, с того места, когда в парикмахерскую явилась побитая Зина с мокрой головой. Она не замечала, что Света с Артемием мрачнеют тем больше, чем дольше длится ее рассказ.

– Их в машине сколько?

– Так поди трое осталось, – развела руками Яна.

– Ясно. Иди ищи Бориса.

Яна, накинув плащ, выскочила из домика.

– А Дина где? – спросила Света.

– У дороги в кустах, там, где можжевельник. Найдешь?

– Найду, – кивнула Света.

– Ну иди. Езжайте на станцию. Милицию вызовите.

Света хмуро кивнула.

Артемий знал, что автобуса раньше шести вечера не будет, а с милицией никогда не известно, на ходу ли у них транспорт и нет ли неотложных дел, так что особенно надеяться было не на кого, а следовало выяснить, что происходит в его обители и как себя чувствуют мама с Нонной.

Яна выискала Бориса возле лодок, где он чинил сети, и мужчины принялись вполголоса совещаться. Яне выдали сигнальный пистолет, который Никанорыч оставил для экстренной связи с ним, и велели начать стрельбу ровно через двадцать минут.

К дому художник с охранником подбирались с северной стороны, там, где был заросший пустырь и дорога. Местность была холмистая, и можно было подкрасться незаметно, по-партизански. На север выходил балкон мансарды, подпертый вертикальным столбом, потому что за домом холм резко уходил вниз. По этому столбу они бесшумно забрались на мансарду, и Арсений, сделав Борису знак стоять на месте, пробрался к лестнице, ведущей на первый этаж, лег на живот и поглядел вниз сквозь щель лестничной площадки.

Прямо под ним стоял стол с самоваром, на нем белела волосатая рука. В другую щель он увидел Нонну, сидящую на стуле с кривой, свернутой набок прической. Видно было, как тряслись ее руки. Маму он углядел на кровати, она лежала откинув голову, растрепанная, с засохшей кровью возле носа и губ. В углу, на табурете, сидел еще один незваный гость. Волосы его, смазанные гелем, сильно блестели, он перелистывал записную книжку.

Артемий, покрывшись потом, отполз назад и объяснил вооруженному Борису, что его – тот, что на табурете, и достал охотничий нож. Кивнул – мол, начинаем – и пополз назад к лестнице.

Быстро и бесшумно перегнувшись вниз, он метнул нож в волосатую руку сидящего за столом. Расстояние было таким, что промазать он бы не сумел. Другое дело, если б тот отдернул руку. Но чернявый не отдернул, потому что как раз в этот момент внимательно вслушивался в звуки. Ему казалось, что наверху скрипнул пол, а после нож пригвоздил его кисть к столу.

Он вскрикнул от боли, и в тот же миг, как по команде, раздался выстрел Бориной винтовки, и Болт, сорвавшись с табурета, бросился к дверям, хватаясь за кобуру и не понимая, откуда стреляли. Нонна, закрыв лицо руками, завыла от страха, Мариванна подняла голову с подушки, чернявый, выдернув нож из руки, тоже рванул на выход, держа одной рукой другую, словно боялся ее уронить, а в это время снаружи загрохотали ракетные выстрелы. В небе с шипеньем и треском вспыхнули зеленые и красные ракеты, а через несколько секунд в небе появился ответ Никанорыча на экстренное сообщение любимой девушки. Она звала его к себе, и он изъявлял готовность лететь ей навстречу. Такая у них была договоренность на самый крайняк.

Артемий скатился вниз по лестнице и быстро запер на засов дверь, распахнутую при отходе незваными гостями. Борис полез на чердак, чтобы продолжить обстрел гостей сверху, но джип стремительно, с диким ревом стартовал с места и запрыгал по холмистому пустырю напрямик к дороге...

Связываться с военными Шизе не хотелось. Неясно, что означал этот фейерверк, но что это не предвещало ничего хорошего – это точно. Поднимут взвод по тревоге – расхлебывай потом. Нужно было уносить ноги. Черт, уже четвертый раз девки ускользают, как заговоренные. В машину, вместо дочки, прихватили подружку. Из квартиры Димы Чуфарова их успели забрать, в Куровской дом оказался пустым, и его они подожгли, чтоб дать понять Алику, что шутки закончились. А теперь еще и художники с двустволками появились. Слишком много проколов, это уже не смешно. Шиза злился – под ударом оказалась его репутация...

Джип уже выскочил на шоссе и мчался на максимальной скорости. Неподалеку от узловой Болт, который отличался зоркостью и памятливостью, вдруг начал тормозить, завидев хромого мужичонку, бредущего вдоль обочины явно навеселе.

– Давай езжай, не спи! – скомандовал Шиза. Но тот продолжал внимательно вглядываться в пешехода.

– Гадом буду, это тот, что Цыпу ранил! – Он вопросительно поглядел на сидевшего рядом Шизу, зная, что тот не любит лишних движений. – Берем? – и не дожидаясь ответа тормознул так, что пассажиров бросило вперед, как при столкновении.

– Берем, – нехотя согласился Шиза.

Любой бунт следует давить в зародыше, иначе будет поздно. Народ надо приучать к страху и покорности – это аксиома власти.

Болт и Каратист резво выскочили из джипа, умело сбили мятежника с ног и поволокли за ноги к джипу. Перед тем, как запихнуть Колюню в автомобиль, они хорошенько стукнули его головой о бампер, чтобы не рыпался...

Спустя двадцать километров, когда дорогу обступил густой лес, они сделали еще одну остановку.

– В темпе рок-н-ролла, – скомандовал Шиза и прикурил. – Пять минут на хеппенинг.

Опричники поволокли пришедшего в себя Колю-ню подальше от дороги...