Текст книги "Пять дней"

Автор книги: Александр Воинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Александр Исаевич Воинов.
Пять дней.
Повесть

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Как давно он не видел Москвы! Всего полгода, а кажется, что очень-очень давно в последний раз проезжал по этим улицам. Как-то странно видеть спокойно идущих прохожих, красный светофор, перед которым послушно замирает машина. Удивительное несоответствие между размеренностью жизни большого города и душевным состоянием человека, который только что приехал с фронта. Хочется стремительно мчаться вперед, не обращая никакого внимания на правила уличного движения.

Вот уже и площадь Дзержинского. Вот угловой дом, который в начале войны какой-то художник раскрасил под лужайку. Желтые и зеленые полосы, смытые дождями, поблекли и стали серо-грязными. Впрочем, стены сохранились, но внутри все разбито прямым попаданием бомбы. Немецкий летчик бомбил ночью, под сильным зенитным обстрелом, и ему все равно было, куда бросать свой груз, лишь бы скорее уйти.

Машина быстро огибает площадь и сворачивает в Театральный проезд. Может быть, заехать сначала домой, в Большой Ржевский? Вот обрадуется Татьяна! Выбежит навстречу, замрет от радости: с неба свалился…

А вот и Большой театр. Бронзовые кони рвутся в стремительном полете. В сквере на скамейках сидят люди, а по дорожкам вокруг высоких клумб с поздними цветами бегают дети.

Ватутин вспомнил, как год назад, когда гитлеровцы таранными ударами пробивались вперед по Волоколамскому шоссе, он ненадолго приехал в Москву. Город эвакуировался. Поезда один за другим уходили на восток. В этом сквере было пустынно. Но, проходя мимо, он вдруг заметил двух садовников – пожилого мужчину и молодую женщину, которые сосредоточенно взрыхляли землю и пересаживали в клумбы цветы, не обращая никакого внимания на то, что делалось вокруг. И в этой работе, казалось уже никому не нужной, было столько достоинства и спокойствия, что он навсегда запомнил неизвестных ему людей, олицетворявших собой твердую веру народа в то, что город сдан не будет.

Ватутин обернулся. Позади него сидел адъютант Семенчук, молодой майор, чем-то неуловимо похожий на самого Ватутина: простое крестьянское лицо, широкие скулы; подражая своему начальнику, он даже говорить научился неторопливо и спокойно. Ватутина иногда забавляло это его стремление к солидности и обстоятельности. Но он уже привык к особенностям характера своего неизменного спутника по фронтовым дорогам и снисходительно относился к его слабостям.

– Ну, Семенчук, куда поедем? – спросил он.

– Домой, товарищ командующий, – помолчав, сказал Семенчук. – Отдохнете!… Пообедаете!…

Ватутин взглянул на часы: в его распоряжении оставалось полчаса.

– Нет, Яков Владимирович, не поеду я сейчас домой, – сказал он и виновато пожал плечами. – Ты уж скажи Татьяне Романовне… пусть не сердится. – Он сунул руку в боковой карман и вытащил плитку шоколада: – А это отдай Лене, только пусть до обеда не ест. Понял?…

– Понял, товарищ командующий! – улыбнулся Семенчук. – Значит, к обеду вас не ждать?

– Нет-нет, – быстро ответил Ватутин, – обязательно подождите. Я думаю, больше двух часов меня не задержат.

– Куда же вы сейчас?

– А вот завези меня на Красную площадь, а дальше я уже сам дойду.

Ватутин вышел из машины у Исторического музея и остановился на краю тротуара. Здание музея казалось пустым. И пешеходов немного. Обогнув угол, он медленно пошел к Красной площади. Как-то странно было видеть огромную площадь, свидетельницу шумных парадов и демонстраций, притихшей и опустевшей. Вот из-под арки Спасской башни выскочила машина, за ней другая. Промчавшись, скрылись на улице Куйбышева. И опять тихо.

Ватутин смотрел, как огромные стрелки часов на Спасской башне, подрагивая, приближались к четырем. У него было в запасе еще минут двадцать. Он мог стоять, смотреть, думать…

Вдруг он увидел, как рядом со Спасской башней отворилась дверь и на площадь вышла смена караула у Мавзолея. Два солдата шагали один в затылок другому, держа на плече винтовку. Рядом шел разводящий. Солдаты были почти одни на площади, но держали себя так, словно на них смотрел весь мир. В тишине гулко звучали удары кованых сапог о мостовую. Вот солдаты поравнялись с невысокой оградой. Неслышная команда четко повернула их налево. Вот они подошли вплотную к старым часовым, остановились, замерли. Взяли винтовку к ноге. В это мгновение часы на Спасской башне стали гулко отбивать время. Старые часовые сделали шаг вперед, навстречу друг другу, и на их место встала новая смена. Еще одна неслышная команда. Еще один поворот. Старая смена ловко вскидывает винтовки на плечо и, мерно отбивая шаг, во главе с разводящим направляется к Спасским воротам.

Ватутин знал о том, что тело Ленина увезено из Москвы. Но эта торжественная церемония у пустого Мавзолея показалась ему символической: придет время и Ленин вернется в свой вечный дом.

– Николай Федорович, здорово!

То, что этот оклик относится к нему, Ватутин понял не сразу. Он смотрел на площадь, провожая глазами удаляющийся караул, но мысли его были далеко. Однако перед ним стоял высокий человек в кожаном пальто и военной фуражке. На его тонком носу плотно сидели большие роговые очки, которые очень не шли к продолговатому бледному лицу.

– Ты что ж, Николай Федорович, старых друзей перестал узнавать, – сказал человек и протянул ему крепкую руку, – загордился, вижу, совсем!

– А! Антон Никанорович, – улыбнулся Ватутин. – Привет, привет!… Давненько мы с тобой не виделись.

– Да, уж года три! С самого Киева…

– Где ж ты сейчас, все небось директорствуешь?

– Директорствую, – как-то устало и хмуро усмехнулся Антон Никанорович. – Ну а ты все командуешь?

Ватутин кивнул головой. Помолчали. Антон Никанорович неловко топтался на месте.

– А я теперь на Урале, – сказал он, – работаю по близкой тебе специальности – танки и самоходки делаю…

– Ах вот как! То-то у меня на фронте танков маловато!… Это, оказывается, ты их делаешь?

Антон Никанорович вдруг взорвался:

– Ну это ты брось, Николай Федорович! Мало!… Это у тебя на фронте, может быть, и мало… Я не знаю, сколько тебе дают. А у меня каждые пятнадцать минут с конвейера сходят хочешь – танк, хочешь – самоходка.

– А куда же ты их деваешь?

– Куда?! Ты об этом не у меня, а у Ставки спроси.

– Вот распалился, – примирительно сказал Ватутин. – Если дела у тебя так хороши – радоваться надо!

Директор мрачно взглянул на Ватутина из-под очков.

– «Радоваться»! – зло усмехнулся он. – Я работаю. Из шкуры лезу вон, а меня все греют. Мало!… Мало!… Мало!… Давай быстрее!…

– Кто же тебя греет?

– Как кто? – удивился Антон Никанорович. – Государственный Комитет Обороны греет. Вызвали и всыпали выговор. А теперь иди по ветерку и думай… – Он сокрушенно помотал головой: – Лучше уж самому на фронт идти. Там, по крайней мере, или грудь в крестах или голова в кустах.

– Кресты на грудь ты, конечно, больше любишь, – улыбнулся Ватутин. – Попал бы ко мне на фронт, я бы из тебя человека сделал. Какое у тебя звание?

– Да вот сказали, дадут звание генерал-майора. Ты, говорят, начальник военного завода, должен иметь звание.

Ватутин насмешливо прищурил глаза:

– Ну, генерал-майора я бы тебе сразу не дал!… Загордишься. К тебе и не подступиться будет.

– Генералом я еще не был, не знаю, – парировал удар Антон Никанорович, – а вот что касается танков – могу сказать. Последний выпуск «тридцать четвертых» видел? Это мои танки. Гордиться есть чем.

– Да, танки хороши. А за что же тебя все-таки выговором наградили? А? – лукаво спросил Ватутин.

Антон Никанорович глубоко вздохнул.

– Требуют, чтобы я каждые десять минут по танку давал. А я пока не могу. У меня народ знаешь как работает. Днем и ночью! В холодных цехах. Ведь мы, можно сказать, на голом месте завод построили. Ну, прощай, Николай Федорович!… Ты, я вижу, за назначением приехал?

– Почти угадал, – усмехнулся Ватутин.

– А у меня примета такая. Раз генерал без адъютанта гуляет, значит, одну должность сдал, а другую ему еще не подобрали.

– Верная примета, Антон Никанорович. Ого, опаздываю! – Ватутин пожал своему старому знакомому руку и быстро пошел через площадь.

Антон Никанорович посмотрел, как удаляется невысокая, плотная фигура Ватутина, постоял, а затем, глубоко засунув руки в карманы, пошел через площадь к гостинице «Москва».

…Через четверть часа Ватутин беседовал с Василевским, который подробно объяснял ему замысел новой операции.

По этому замыслу силы трех фронтов – Юго-Западного, Донского и Сталинградского – должны будут окружить группировку противника в районе Сталинграда, и не только окружить, но и уничтожить. Ставка поручает Ватутину новый, Юго-Западный фронт, занимающий участок от Клетской до Верхнего Мамона, протяжением в сто пятьдесят километров. Василевский предложил Ватутину продумать действия нового фронта и представить в Ставку свои соображения…

2

Незадолго до войны Ватутин получил в Кремле из рук Калинина орден Ленина. Он долго потом стоял у железной ограды перед дворцом и смотрел на Москву, хорошо видную отсюда, с вершины холма. Был морозный февральский вечер, и бесчисленные огни то собирались в причудливые гроздья, то вновь рассыпались. Это была какая-то веселая и безмолвная перекличка, словно в большом океанском порту скопилось множество кораблей и, прежде чем разойтись, они обменивались сигналами.

А сейчас, когда Ватутин вышел из той же двери, из залитого светом подъезда, где, казалось, все было так же, как полтора года назад, – ковры, паркет, блестящий мрамор лестницы, – то сразу же утонул в темноте. Холодный ветер спутал полы шинели и, бросил ему в лицо горсть липкого снега.

Впереди угадывалась зубчатая кремлевская стена, а за ней громоздились очертания крыш и домов. Справа медленно ползли через темную громаду моста синие подслеповатые огни автомобильных фар. А в небе неподвижно стояли аэростаты заграждения, казавшиеся темными сгустками тьмы.

Машина выехала через Боровицкие ворота и устремилась на улицу Фрунзе. Да, Татьяна, наверно, заждалась. Он пробыл в Кремле гораздо больше, чем предполагал. Признаться, когда он ехал в Москву, то не представлял себе всего размаха предстоящей ему работы.

Ватутин пытался заставить себя думать о самых разных вещах, стараясь подавить волнение и войти в привычное состояние уравновешенности. И вдруг вспомнил, что, уезжая с Воронежского фронта, забыл передать, чтобы в 38-ю армию направили боеприпасы. Ну, теперь это сделают и без него. А план нового удара на Коротояк! Придется позвонить по ВЧ… Но о чем бы он ни думал, мысли его неминуемо возвращались к одному и тому же, к разговору, который был с ним в Кремле. Он идет навстречу огромным и пока еще неизвестным событиям…

Луч прожектора медленно шарил по небу. Вот он легко коснулся аэростата, и тот вспыхнул ярким серебряным светом. Машина свернула на Арбатскую площадь и остановилась у светофора.

Ватутин видел тени людей, спешивших к метро. Вот проковыляла старуха с сумкой, какой-то молодой человек и девушка прошмыгнули у самых фар и, весело о чем-то говоря, исчезли из виду.

Наконец перекресток очистился, и вот уже замелькали силуэты знакомых домов на улице Воровского. Еще несколько минут, и он увидит свой подъезд.

3

Услышав шорох шагов в прихожей, Татьяна выглянула из кухни. На ее круглом лице возникло бабье, плачуще-радостное выражение. Она с размаху, забыв положить скалку, которой раскатывала тесто, бросилась ему на шею.

– Коленька!

– Бить будешь? – спросил, улыбаясь, Ватутин, обнимая ее и целуя. – Наконец-то добрался…

– Боже ты мой! – сказала Татьяна, продолжая обнимать его. – Замучилась я совсем! На дорогах бомбят, а тебя все нет и нет…

– Да разве быстро доберешься! – досадливо сказал Ватутин, снимая шинель, и привычным движением, не глядя, повесил ее на вешалку. – Все время останавливали: «Товарищ командующий, помогите эшелон протолкнуть…», «Товарищ командующий, куда снаряды везти?» Пока до Липецка добрался, больше суток потерял. Вот Семенчука спроси, все время крутились.

– О причинах задержки в пути Татьяне Романовне все уже доложено! – Семенчук стоял в глубине коридора, поскрипывая сияющими сапогами, и улыбался.

– А Лена где? – спросил Ватутин, заглядывая через плечо Татьяны в приоткрытую дверь, за которой виднелся стол с беспорядочной кучей книг, словно высыпанных на него из мешка.

– В школе! Ходит во вторую смену. – Татьяна, вспомнив о том, что продолжает еще держать скалку, метнулась на кухню. – Я сейчас… сейчас!… Обед уже готов.

Ватутин торопливо прошел по короткому коридору и распахнул дверь в комнату детей.

Вот она – эта кровать, застланная серым ворсистым одеялом; подушка в белой наволочке лежит ровненько. Как дорого бы он сейчас дал, чтобы не видеть этой отрешенной аккуратности!

– Татьяна! – Он выглянул в коридор. – От Вити есть письма?…

– Посмотри на этажерке!

Легко сказать – посмотри на этажерке. Да разве в этой груде старых тетрадей и порванных учебников что-нибудь найдешь! Случайно раскрыл одну из тетрадей, увидел жирную двойку, написанную красным карандашом, и в сердцах захлопнул. Нет, девица, видно, отбивается от рук. С ней придется серьезно поговорить.

Как всегда удачливый, Семенчук острым взглядом прощупал все закоулки этажерки и первым заметил на верхней полке, под пустой фаянсовой вазой для цветов, синеватый конверт.

Ватутин вынул из конверта вчетверо сложенный листок, исписанный детскими каракулями, и долго вчитывался в слова, с трудом их разбирая. Виктор писал из лесной школы, что уже начал ходить без костылей, но воспитательница Мария Гавриловна не разрешает ему долго играть с ребятами.

У мальчика туберкулез ног. А началось все с обычной простуды. Всегда, когда Ватутин думал о Викторе, его не покидало ощущение вины, словно в чем-то он не до конца исполнил свой отцовский долг.

– Такие-то вот дела, Семенчук! – проговорил он, вкладывая письмо в конверт. – Наука-то наша во многом еще мало разбирается, – и пальцем тихонько подозвал его к себе. – На сколько приехали, спрашивала?

– Интересовалась.

– А ты что ответил?

Руки Семенчука сделали округлое движение, словно он пальцами ощупывал шар.

– Сказал, что по усмотрению командования.

Ватутин кашлянул. Его всегда удивляла в Семенчуке хватка профессионального адъютанта, вот уж не скажет лишнего слова.

– Поедем на рассвете! Пока молчи, а то опять попадет.

Лицо Семенчука мгновенно приняло бесстрастное выражение. Может быть, у него в Москве были какие-то свои, личные дела, и он рассчитывал на несколько дней, но тут же привычно подчинился обстоятельствам.

– Если тебе нужно, иди, – сказал Ватутин, угадав, что Семенчук из деликатности о чем-то умалчивает, – и забирай машину…

– К каким часам приехать? – деловито спросил Семенчук.

– В шесть ноль-ноль – у подъезда!

У всех свои дела. Татьяна Романовна не стала его удерживать. Через минуту Семенчук, стремительно накинув шинель, уже сбегал по ступенькам лестницы.

– Ну, Татьяна, – сказал Ватутин, входя в кухню, – ты что-то мне редко писать стала!

– Да и ты не очень часто пишешь, – улыбнулась она. – Где будем обедать? В столовой?

– Сядем здесь! – Ватутин примостился к небольшому кухонному столику, покрытому старой рыжеватой клеенкой в подпалинах от горячего чайника. – Давненько домашней лапши не ел. – Он втянул носом запах супа. – Как же быть с Витькой? – спросил он, следя за тем, как Татьяна разливает лапшу по тарелкам.

– Нарежь хлеба! – сказала Татьяна.

Ватутин нагнулся к столику, раскрыл дверцы, достал большую белую кастрюлю, в которой хранился хлеб, плотно прикрытый крышкой, чтобы не высыхал, и, взяв с полки кухонный нож, стал нарезать аккуратные ломтики.

Татьяна поставила перед ним тарелку и присела напротив, подперев щеки полными руками.

– А ты? – спросил Ватутин.

– Ешь, ешь, – сказала Татьяна. – А рюмочку налить?

– И рюмочку!…

Она поставила перед собой тарелку и налила по рюмочке из бутылки, которую принесла из столовой, и они выпили, чокнувшись как полагается, а Ватутин, хлебнув лапши, блаженно улыбнулся.

А потом постепенно завязался разговор о Викторе, о Ленке, которая хоть и старается, но в школе у нее не все ладится, о стариках, которые застряли в деревне Чепухино, у немцев, и судьба их до сих пор неизвестна…

Семейные дела! Во фронтовых заботах они временами отходят словно в небытие, и все же вплавлены в его жизнь: отними у него эти заботы – что станет с его душой?

– Что же будет, Коля? – спросила Татьяна. – Так и будем отступать? – И она взглянула на него с затаенной тревогой. – Может быть, забрать Ленку и уехать к Вите? Там все же подальше…

Вот он, проклятый вопрос. Он не может от него уйти даже дома, даже в своей семье. Как ей ответить? Еще час назад, склонясь над картой, он вместе с другими генералами искал ответа на этот вопрос для всей страны.

Татьяне нет дела до стратегических замыслов, ее не интересует, сколько солдат, танков и самолетов в его подчинении, ей совершенно неважно знать, какой генерал назначен командовать армией, а какой смещен за неспособностью, ее беспокоит только одно – что будет с ее семьей, с ее мужем, с ее детьми, с ней самой, наконец.

Ватутин потупил взгляд.

– Я думаю, тебе не следует уезжать из Москвы, – проговорил он.

– Ты меня не утешай, – сказала Татьяна, – лучше скажи прямо! – Она протянула руку и дотронулась до его руки. – Коленька, возьми меня с собой!… И Ленку тоже. Лучше, если мы будем все вместе…

– Нет, – проговорил Ватутин, – сейчас нельзя вам на фронт! Погоди…

– Что же будет?! Что будет?! – Татьяна отодвинула от себя тарелку и поднялась. – Ты все от меня скрываешь!… Все!…

– А что я могу тебе сказать? Как повернется война?… Есть еще надежда, Татьяна!…

– Да не о том я тебя спрашиваю! У тебя, наверно, какие-нибудь неприятности?

– Нет! Большое доверие оказали. Если наше дело получится, изменится все!… Все!… – повторил он, устремив скованный взгляд в угол, мимо Татьяны.

Поняв, что большего от него не добьется, она виновато улыбнулась.

– Значит, оставаться здесь? – спросила только для того, чтобы по-женски подчиниться его воле.

– Оставайся! – коротко сказал он. – А еще тарелочку нальешь?!

Она живо поднялась, поправила сбившуюся прядь, и Ватутин подумал, что косы у той девушки, с которой он когда-то сидел на берегу беспокойно петляющей Чепухинки, были гуще. Сколько же минуло лет? Почти двадцать. С декабря ему пошел уже сорок второй. Он еще полон сил. Привык к бессонным ночам, к непрерывному преодолению подчас внезапных, как ловушка, трудностей.

Когда-то, под Воронежем, когда он только что впервые принял фронт, гитлеровцы стали разбрасывать листовки, называя его штабным генералом, и пророчили поражение войскам, которыми он командует.

Может быть, именно в дни сражений на Среднем Дону к нему пришла зрелость. Одно дело отдавать приказ: «Ни шагу назад», другое – суметь внушить войскам веру в победу. А для того нужно не только уметь всегда трезво оценить обстановку, но и навязать сильному противнику свою волю.

– О чем ты все думаешь? – спросила Татьяна.

Он улыбнулся:

– Борюсь!… Есть такой генерал Вейхс. Он сейчас командует немецкой группировкой. Так вот он не дает мне покоя… Никогда его в глаза не видел, а все время о нем думаю.

– Хитрый он, наверно…

– Не без этого. Как бы тебе так объяснить… Он думает, что со Сталинградом уже покончено, что теперь дело за Москвой и Кавказом. А мы с ним не согласны. Мы думаем по-другому.

– Как?

– Как?! – Он усмехнулся. – Объяснил бы тебе, Танечка, но какой из тебя стратег! Ты даже с одной Леной и то управиться не можешь.

Она засмеялась:

– Давай меняться заботами.

Боже! Как хорошо все-таки приехать домой, так бы и просидел всю ночь на этой вот кухоньке. Пора бы, наконец, и Лене возвратиться. Хватит ей там прыгать!…

Звонок!… Телефон!… Его взгляд напряженно уставился в одну точку.

Татьяна быстро поднялась, вышла из кухни и тут же вернулась.

– Тебя к телефону, – тревожно сказала она и замерла на пороге, пропустив его мимо себя.

– Ватутин слушает! – донесся из глубины квартиры его окрепший голос. – Хорошо! Хорошо!… Слушаю!… Сейчас приеду. Только попрошу выслать машину. – Короткое молчание, очевидно опустив на рычаг трубку, думал. – Татьяна! Быстрее сюда!…

Она мигом оказалась на пороге спальни:

– Что, Коленька?…

– Товарищ Сталин вызывает!… Где новый китель?

– В шкафу!

Он стремительно распахнул шкаф. Вынул тщательно расправленный на плечиках новый китель и придирчиво осмотрел.

– Подгладь! Смотри, грудь измялась!…

Приняв китель, она продолжала стоять в дверях.

– А сапожная мазь есть? – спросил он, вытаскивая из книжного ящика шкафа сапоги с твердыми голенищами.

– Есть! – сдавленным голосом проговорила она.

– Ну что ты стоишь?

– Коленька, а зачем тебя вызывают?

– Успокойся!… Будем докладывать план. Да торопись, через пятнадцать минут за мной приедут.

Она исчезла, а он, как в юношеские годы, когда, бывало, его вызывал к себе начальник военной школы, стал до блеска надраивать щеткой и без того сияющие новым хромом сапоги.

Через пятнадцать минут он уже стоял у подъезда, невысокий, начальственно замкнутый, привычно подавляя волнение…

Домой он вернулся поздно ночью, когда Лена уже спала, а рано утром, поцеловав ее, спящую, в лоб, спустился по лестнице в сопровождении Семенчука, который нес за ним портфель с бумагами.

Татьяна, накинув на плечи пальто, вышла проводить.

Он поцеловал ее коротко, застенчиво, стесняясь Семенчука и шофера.

– Следи за Леной! – строго сказал он. – А Виктору я напишу с фронта.

Машина свернула на улицу Воровского и исчезла за выступом дома…