Текст книги "Пять дней"

Автор книги: Александр Воинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

1

Перед Ватутиным суровая пустота походного стола, двухцветный остро отточенный карандаш, карта, испещренная красными и синими значками, донесения из армий, телефонные аппараты… Уже обозначалась стрела, летящая навстречу его войскам. Это Сталинградский фронт, начавший наступление двадцатого ноября. Он так же успешно выполняет свою задачу.

Корпус Штеккера! Вот он, на карте точно указано место его расположения. По его тылам, разрушая линии связи, громя склады и обозы, сметая штабы и части охранения, движется советский кавалерийский корпус. Вся вражеская оборона прорвана. Правда, есть еще очаги сопротивления. Вот – в Распопинской, а вот и еще ближе – на участке Коробова, где наступает Береговой. И чего он застрял? Почему топчется на месте?…

Ватутин берет трубку, чтобы позвонить Коробову, но в эту минуту в блиндаж входит майор Гришин. В руках он держит телеграмму.

– Товарищ командующий, – взволнованно докладывает он. – Из армии Коробова сообщают, что дивизия Берегового значительно отстала. Противник оказывает ей сопротивление превосходящими силами…

– Черт побери! – не выдерживает Ватутин и бросает телеграмму на стол. – Не может там быть у немцев больших сил. – Он быстро берет телефонную трубку.

Но Коробова на месте нет. Ватутину докладывают, что он уже выехал к Береговому.

Дивизию Берегового остановила на пути какая-то вражеская группа, укрепившаяся в широкой балке. Враг удерживал также ближайшие высоты, с которых далеко простреливалась местность.

Выбить ее с ходу Береговому не удалось. Тогда он распорядился плотно обложить балку со всех сторон. По его подсчетам, там было сосредоточено много сил, и хотя бы итальянцы или румыны, а то немцы.

Гитлеровцы сначала хотели прорваться сквозь кольцо, но выходы из балки были заперты.

Попробовали перейти в контратаку. После короткой артподготовки двинулись было широкой цепью, но быстро отступили.

Зато всякую попытку Берегового ворваться в их расположение они встречали ожесточенным огнем.

Береговой предпринял уже четыре атаки, и все четыре были отбиты со значительными потерями.

Он с лютой ненавистью смотрел на это чертово логово. Ему и самому было ясно, что долго топтаться на месте, когда вся армия стремительно движется вперед, непростительно. А тут еще Коробов чуть ли не каждые полчаса звонит и спрашивает: «Ну что у вас? Когда же?» Он трижды заверял командарма, что вот-вот двинется дальше, и трижды оставался на месте.

Комдив разносил командиров полков и комбатов, грозил строгими наказаниями, даже штрафным батальоном и возвращался к себе на командный пункт еще более раздраженный.

Здесь он в сотый раз останавливался, глядел на степь и балку, ломая голову над тем, что же теперь делать.

2

По деревенской улице, подпрыгивая на рытвинах, промчался вездеход Коробова и с разгона затормозил у хаты, где находился командный пункт.

Увидев в окно машину командующего, Береговой быстро сбежал с крыльца.

Коробов стоял около машины, заложив руки за спину.

– Здравия желаю, товарищ командующий, – сказал Береговой громко и как будто спокойно.

Коробов, не здороваясь, кивнул ему головой и жестко спросил:

– Вы намерены сидеть тут до конца войны?

Береговой промолчал.

– Я спрашиваю, о чем вы думаете? – вдруг крикнул Коробов. – Вы, товарищ Береговой, трижды меня обманули! Трижды! Что мне с вами прикажете делать?

Береговой молчал. Глаза Коробова сузились и потемнели. Было что-то упрямое и вместе с тем нерешительное в плотной фигуре стоявшего перед ним человека, в его холодном, уклончивом взгляде. Да, Ватутин недаром предупреждал, что в этой дивизии надо бывать почаще!

– Товарищ командующий, разрешите доложить, – сказал наконец Береговой, облизывая сухие губы.

– Докладывайте!

– В балке большая группа противника. Если мы пройдем дальше, то они могут пойти по тылам армии… Я докладывал вам об этом!…

– Докладывали… Но ведь вы хвалились, что быстро сомнете их, а они еще сидят.

Береговой, не отвечая, склонил голову.

– Сидят и будут сидеть там черт знает сколько времени, пока лошадей не поедят. Так мы, что ж, год ждать их будем?!

– Что прикажете делать, товарищ командующий?

– Окружить балку полком Федоренко и принудить к капитуляции. Остальными силами идти дальше…

– Товарищ командующий, разрешите доложить, – стараясь сохранить самообладание, опять сказал Береговой, – Федоренко не удержит их в балке.

– Нет, удержит! Должен удержать! Где сказано, что надо обязательно иметь в пять раз больше сил, чтобы сковать врага? Ведь вот они же вас держат, а их меньше.

– Это связано с риском, товарищ командующий.

– А вы что ж, хотите без риска войну выиграть? – Коробов сел в машину и коротко бросил: – Полк будет поддержан артиллерией… Основные силы двигайте по указанному маршруту… Исполняйте!

И машина тронулась.

3

Ватутину не сиделось в штабе фронта, и он выехал на несколько часов в войска. По пути подъехал к месту, обведенному на карте красным карандашом. Это была та самая балка, возле которой едва не застряла дивизия Берегового.

Гитлеровцы не пытались отходить. Они думали, что перед ними по-прежнему целая дивизия, и старались удержать ее на месте как можно дольше.

Хатка, где еще недавно находился командир дивизии, теперь служила командным пунктом для подполковника Федоренко.

Как только Ватутин увидел крепкую, высокую фигуру подполковника в ладно сшитой шинели, он сразу узнал его.

Им доводилось встречаться на Воронежском фронте – и даже не раз. В памяти мгновенно возник обрывистый берег Дона под Коротояком, Чижовка, горевшая на вершине холма… За Коротоякскую операцию Ватутин самолично произвел майора Федоренко в подполковники. Это была занятная история. По плану командования полк Федоренко должен был отвлечь на себя внимание противника и дать возможность другому войсковому соединению занять более выгодные позиции и улучшить плацдарм.

Но Федоренко действовал так стремительно, так смело и уверенно, что план пришлось перестроить на ходу. Молодой командир полка стремительно атаковал противника, смял его, сам занял выгодные позиции и улучшил плацдарм.

Под Чижовкой дело обстояло совсем по-другому. Там немцы наступали, гоня перед собой для прикрытия пленных русских, и Федоренко растерялся, позволил им обмануть себя, отдал Чижовку.

Если бы не вмешательство Ватутина, ему бы пришлось плохо. Но Ватутин понимал и чувствовал, что Федоренко стоит поберечь, и разрешил ему предпринять новую атаку. Чижовку отбили.

Сколько времени прошло с тех пор? Около полугода, а кажется, много больше. Впрочем, Федоренко почти не изменился. Только лицо потемнело, обветрилось да голос стал хрипловатым от морозного ветра.

– А, старый знакомый! – приветливо сказал Ватутин, пожимая большую руку подполковника. – Ну, как дела?

Федоренко доложил, что дела, в общем, хороши, он старается ни на одну минуту не давать врагу покоя, непрерывно обстреливает его. Кроме того, он собрал роту разведчиков и послал их на дороги, чтобы перехватывать вражеские машины и связных, если такие обнаружатся.

– Я думаю, товарищ командующий, они не догадаются, что перед ними всего полк, – сказал Федоренко, широко улыбаясь. Он был радостно взволнован встречей с командующим.

– Очень хорошо, подполковник, очень хорошо! – сказал Ватутин, выслушав доклад. – Правильно действуете. Но не довольно ли нам тратить на них снаряды? Я думаю, они прекрасно поняли, что отрезаны, никакая помощь к ним не прорвется. Предложите им немедленно сложить оружие.

Федоренко приказал прекратить огонь. Вслед за этим над полем загремел голос, в тысячу раз усиленный радиорупором:

– Немецкие солдаты, сдавайтесь! Вы в глубоком тылу. Вас ничто не спасет!… Ваше командование обрекло вас на гибель… В плену вам будет лучше… Немедленно вышлите парламентеров!…

Ответом было несколько артиллерийских залпов, заглушивших голос Федоренко.

– А что, снаряды для «катюш» у вас еще есть? – спросил Ватутин.

– Да, я их берег, товарищ командующий, – ответил Федоренко, – на три залпа хватит.

– Дать по ним два залпа. Посмотрим, что они заговорят.

Через некоторое время ударили «катюши», и над балкой поднялось кровавое зарево. Вражеская стрельба стала беспорядочной.

И опять голос Федоренко загремел над полем:

– Немецкие солдаты! К нам подходит еще дивизия, вы все будете истреблены!… Сдавайтесь!…

Противник ответил стрельбой, но на этот раз не такой ожесточенной. Очевидно, часть артиллеристов была уничтожена, а другие колебались, не знали, что делать.

Федоренко решил истратить последний залп.

Ватутин одобрил:

– Давайте, давайте! Надо поднять у них настроение, чтобы они живее решали.

Огненный смерч промчался в воздухе над зимним полем. Раздался громовой удар.

– Немецкие солдаты, сдавайтесь! – крикнул в радиорупор Федоренко. – Быстрее, быстрее, а то поздно будет!

Через четверть часа в землянку пришли немецкие парламентеры. Один из них был полковник, высокий, сутулый, бледный, несмотря на мороз. В его воспаленных глазах таилась тревога, ненависть, стыд, мучительное сознание своей слабости. Полковника сопровождал майор. Он шел, вздернув плечи и подняв воротник; лицо его нельзя было разглядеть, видны были только квадратные стекла очков да кончики обледенелых усиков.

Ватутин очень спешил, но все же задержался ненадолго, чтобы самому присутствовать при разговоре с парламентерами. Он сидел в стороне, предоставив распоряжаться Федоренко.

– Мы пришоль по приказаний герр генерал Кляйнберг. Мы согласен сложить оружий, – сказал полковник, с трудом подбирая и коверкая русские слова.

– Давно бы пора, господа, – сказал Федоренко. – Сколько вас там?

– Драй полк, – ответил полковник. – Три…

– Три полка? Так! – улыбнулся Федоренко. – А орудий сколько?

– Цванциг, – ответил полковник.

– Двадцать, хорошо, – сказал Федоренко. – Смотрите, чтобы ни одно не было испорчено. Отвечаете головой!… Немедленно сложите оружие и выведите солдат из балки по дороге, которая идет на запад. Для наблюдения за порядком с вами пойдет рота автоматчиков.

– Зо. Так, – ответил полковник, покорно наклоняя голову.

– Скажите, полковник, – обращаясь к немецкому парламентеру, спросил Ватутин, – на что вы надеялись, оставаясь в балке? Ведь вы знали, что вам нашего наступления не остановить?!

Заметив генерала, который до сих пор не принимал участия в разговоре, парламентер вытянулся и козырнул.

– Генерал Кляйнберг, – ответил он, – думал так: он будет устрашить советский войск. Советский войск будет бояться попадать. Попадать… как это… по-немецки кассель…

– А по-русски котел, – сказал Федоренко.

– Да, да… котел… – поправился полковник.

– А попали в него сами, – сказал Ватутин.

– Мы не думали, что вы имейт так много войск и что ваш генерал будет решаться обходить нас! – ответил парламентер.

– Плохо думает ваш генерал, – усмехнулся Ватутун. – Времена изменились. Пришлось ему самому посидеть в котле. Ну, Федоренко, доводите дело до конца…

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Танки идут… Они идут по балкам, тяжело переваливаясь через обрывистые склоны, мчатся по снежной целине, ослепительно сияющей в солнечных лучах.

Проходит день, наступает ночь, а танкисты не выходят из танков. Все время – вперед, вперед! Леденящий ветер дует в смотровые щели. В танке холодно, даже сквозь меховой комбинезон пробирает мороз усталых танкистов. Уже двое суток без сна, без отдыха. Дороги слились в одну непрерывную цепь оврагов, полуразрушенных деревень, разбитых и сожженных машин брошенных отступающим врагом.

Где-то уже недалеко полотно железной дороги Лихая – Сталинград; один переход – и танки выйдут на берег Дона близ Калача.

Гитлеровцы стремятся вывести свою технику из-под удара. По дорогам на юг и восток растянулись вражеские колонны. Идут машины, груженные снарядами, бронетранспортеры, грузовики с пехотой… Для прикрытия отхода гитлеровское командование оставляет заслоны. Но это смертники… И ценой жизни им не удержать стремительного наступления.

Одним из танков корпуса Кравченко командует старшина Рыкачев.

Приподняв крышку люка, Валентин смотрит вперед. Десятки танков, рассыпавшись по степи, мчатся, поднимая гусеницами снежные вихри. Ветер колючий, резкий, но Валентин нарочно подставляет его ударам лицо. Он до того устал, что сон овладевает им, как только он закрывает глаза.

На вторые сутки наступления Валентину стало казаться, словно всю жизнь он только и стремился вперед в непрерывном движении, в грохоте стрельбы; чувство постоянно подстерегающей опасности до крайности обострило нервы и в то же время как-то притупило их. Он осязал приближающуюся угрозу так, словно броня стала теперь его кожей, каждый удар по ней вызывал физическую боль. Он упрямо шел навстречу опасности, и это всякий раз была борьба не только с врагом, но и с самим собой.

Валентин еще так мало прожил на свете, так мало видел, что все свершавшееся вокруг него казалось ему временами удивительно сложным и непонятным. Он чувствовал себя маленьким, затерявшимся в огромных событиях человеком. Когда-то в пылу ссоры отец сказал ему, что из него не выйдет хорошего командира.

Рыкачев не любил в сыне щегольства его белых рубашек, которые так шли к густым каштановым волосам. Нет, не такого сына хотел он иметь. И почему в его военной семье рос юноша, который не выдержит тягот войны, если она начнется. Сам не уследил, а Ольга поощряла как раз то, что нужно было подавлять в самом зародыше. Рыкачев был убежден, что на войне выживают только сильнейшие. Когда он узнал, что Валентин поступил в танковую школу, в первый момент он запротестовал. Валентин – и танк! В его представлении это не совмещалось. Но исправить что-либо было уже поздно. Конечно, он мог добиться, чтобы Валентина отчислили и перевели на какую-нибудь тыловую базу снабжения горючим или на какой-нибудь артиллерийский склад. Однако такое грубое вмешательство было не в его правилах. Парень уже взрослый, пусть сам определяет свою судьбу. А в сокровенных тайниках сердца он уже простился с ним. Может быть, Рыкачев даже не давал себе в этом сознательного отчета, но он не верил в то, что Валентин переживет даже первые дни сражения. Тяжкие испытания сломят его…

При их последней встрече, несколько месяцев назад, Валентин почувствовал на себе долгий, испытующий взгляд отца. В этом взгляде не было нежности, а лишь затаенная тревога и сожаление. Тогда их встреча была короткой. Отец по каким-то делам приехал в Горький и по пути заехал к нему в школу, привез почему-то несколько пачек папирос, хотя Валентин тогда еще не курил.

Конечно, сын не знал о думах и сомнениях отца, но он любил его и гордился им. И ничто более не ранило его, как то, что отец ни разу не навестил его уже здесь, на фронте…

Танки начинают взбираться на холм. Валентин видит вершину холма, на ней вражеские пушки. Артиллеристы выкатывают их на открытые позиции. Еще полминуты – и снаряды рвутся среди танков. Теперь надо спешить ответить огнем на огонь. Совсем нелегко, не уменьшая хода, попасть во вражескую пушку. Еще труднее уничтожить ее первыми же выстрелами.

А встречный огонь все ожесточеннее, все гуще…

Вот загорелся командирский танк соседнего батальона. Закрутился на месте и вспыхнул танк капитана Веселова. Густые, черные струи дыма потянулись кверху, и ветер медленно стал разносить их над степью.

Танки штурмовали холм с разных сторон. Передние машины пустили дымовую завесу, белая пелена быстро расползлась по земле и скрыла за собой наступающих.

Горьковатый дым проник в смотровые щели танка. Валентин напряженно смотрел вперед, но ничего не видел. Только яркие вспышки разрывов то справа, то слева пробивали едкую и густую пелену тумана.

– Давай быстрее! – скомандовал он водителю.

В шлемофоне ответно прогудел голос сержанта Рыжкова:

– На последней идем, командир!

И в это мгновение машина вдруг выскочила из дымных облаков. Ослепительно ударило в глаза солнце. Валентин невольно зажмурился, но сейчас же заставил себя разлепить веки. В каких-нибудь двадцати пяти метрах перед ним стояла вражеская автоматическая пушка. Она была обращена в другую сторону. Но артиллеристы в шинелях мышиного цвета уже засуетились возле нее, поворачивая пушку навстречу танку. Еще секунда, другая – и выстрел в упор разворотит броню машины. Это были драгоценные секунды. Потерять их – значило потерять жизнь! Валентин выстрелил первый. Черный столб дыма встал перед самым танком. И тотчас под гусеницами завизжала, заскрипела сталь, танк приподнялся, подминая под себя орудие, и тяжело сполз, почти рухнул вниз.

Валентин сильно ударился головой о броню, даже шлем не предохранил от боли.

Искалеченная вражеская пушка, вдавленная в землю, осталась позади.

А танкисты были живы. Их машины шли дальше – вперед, вперед!…

И от этого сознания усталость, сковывавшая тело, разом исчезла. Валентин и думать забыл о сне, пристально всматриваясь в степь.

Танки уже перевалили через холм. Вражеская оборона была смята единым ударом. Но впереди, километрах в двух, и без бинокля можно было разглядеть танки, бронетранспортеры, орудия на прицепах.

От колонны отделились пятнадцать танков ярко-желтого цвета, с коричневыми разводами.

Валентин уже несколько раз встречался с такими машинами. Всякий раз ему в голову приходила одна и та же мысль: стало быть, не шибко дерутся в Африке англичане, если гитлеровцы снимают оттуда танки и пересылают к нам. С нашего фронта небось не снимут…

Но долго раздумывать ему не пришлось. Радио принесло приказ генерала Кравченко: «Атаковать вражескую колонну».

Один бой кончился, начинался другой, еще более жестокий. Желтые танки широкой цепью двинулись навстречу «тридцатьчетверкам». Но, очевидно, командир гитлеровского отряда не ожидал, что из-за холма будут появляться все новые и новые машины. Глухо урча моторами, желтые танки приостановились, а «тридцатьчетверки» и КБ уже обтекали колонну.

На дороге началось смятение. Бронетранспортеры и грузовые машины пятились, разворачивались то вправо, то влево, пытаясь проложить себе дорогу и выйти из зоны окружения, но на дороге было тесно, они мешали друг другу, сталкивались. Через несколько минут на шоссе образовалась пробка.

В голове шумело, но Валентин уже пришел в себя. Он заметил, что грузовиков двадцать с солдатами и военными материалами, оторвавшись от колонны, устремились вперед. Они уже были примерно в километре, и передние машины, спустившись в лощину, исчезли из поля зрения. Что делать? Неужели же дать им уйти?…

Но как раз в эту минуту в шлемофоне зазвучал голос командира батальона майора Кузнецова: Рыкачеву и еще двум командирам танков нагнать машины и задержать их.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

1

Ватутин говорил по «бодо» с Коробовым и с Гапоненко, а Рыкачева никак не мог найти. Начальник штаба армии генерал Ермаков доложил, что с самого раннего утра Рыкачев вместе с членом Военного совета Карповым выехал в дивизию, которая, как бесстрастно выстукивал аппарат, «по непонятным причинам» бездействовала со вчерашнего вечера. Этот ответ не на шутку встревожил Ватутина. Хотя войска Рыкачева уже значительно продвинулись вперед, однако задачу второго дня все еще не выполнили.

Присев на табуретку рядом с молоденькой телеграфисткой – младшим сержантом, которая с полным сознанием ответственности обеими руками быстро ударяла по клавишам аппарата, словно печатая на пишущей машинке, Ватутин стал с пристрастием допрашивать начальника штаба о положении дел в армии.

Все оказывалось гораздо хуже, чем он предполагал. Колючим, нетерпеливым взглядом прищуренных глаз Ватутин срывал с ползущей ленты каждое появляющееся слово. Начальник штаба обстоятельно и методично докладывал, что приказ командующего фронтом пока еще не выполнен. В соответствии с его распоряжением создана группировка из нескольких соединений, которая должна помочь дивизии «Игла» [1]1
  Условное кодирование частей, применявшееся при телеграфных переговорах по прямому проводу.


[Закрыть]разбить противника в районе Усть-Медведицкого. Но так как артполки, назначенные для участия в этой операции, опоздали, одна из дивизий, входящих в группировку, только в четырнадцать тридцать перешла в наступление, а в первой половине дня боевых действий не вела; другая же дивизия, скованная противником, до сих пор еще не перешла к активным действиям.

Противник ввел в бой в районе Усть-Медведицкого части танковой дивизии, атаковавшей позиции дивизии «Ковер». Первый раз атаковало сорок танков, через час еще тридцать семь. Атаки отбиты, и соединение двинулось на юг. Связь с ним поддерживается только по радио. Положение уточняется. Дать исчерпывающие сведения о расположении войск в настоящий момент начальник штаба пока не может, так как и сам еще не имеет донесений.

Аппарат стрекотал, с тихим шелестом текла на стол белая лента. И все светлее от сдерживаемой ярости становились глаза Ватутина. Телеграфистка на какое-то мгновение подняла глаза и, увидев выражение лица командующего, стала работать еще усерднее, но плечи ее при этом как-то сжались. Офицеры оперативного отдела, которые стояли тут же, примолкли. Начальник связи медленно приблизился к аппарату и, делая вид, что подкручивает в нем какой-то винтик, краем глаза скользнул по ленте. Бог ты мой! Что было бы с этим начальником штаба, если бы не спасительное расстояние…

Ватутин медленными движениями коротких пальцев терпеливо складывал ленту гармошкой, а когда ее накапливалось много, быстро отбрасывал в сторону и начинал собирать вновь, зажимая складки в кулак. Наконец телеграфист из армии передал «тчк», лента замерла.

В блиндаже наступило молчание. Все смотрели на Ватутина, а он, ни на кого не обращая внимания, коротко бросил телеграфистке:

– Передавайте! Ваше управление войсками совершенно несостоятельно. Штаб работает плохо. Вы не организовали боя. С этим преступным безобразием я мириться не буду. – Последние слова Ватутин произнес таким тоном, словно виноватый стоял тут же, прямо перед ним. – На будущее предупреждаю: за такую работу отдам под суд. Передайте это немедленно генералу Рыкачеву. Кроме того, передайте ему следующее: впредь находиться на КП и без моего разрешения не отлучаться… тчк.

Ватутин встал и быстрым шагом пошел к двери. Скрипнули под его сапогами ступени, и все смолкло.

…Он вернулся к себе до предела раздраженный, с потемневшим от гнева лицом. Сроки, которые он поставил армиям, нарушены. И о чем только думает Рыкачев? Все спорит, чтобы доказать независимость характера, и теоретизирует, чтобы доказать независимость ума. Недаром его в насмешку называют «Мольтке-младший». А управление не налажено. Начальник штаба не знает, где войска.

Пора бы понять наконец, что ноябрь 1942 года – это не июнь 1941-го. Все изменилось. Только поспевай за этими переменами, не то время сметет тебя с дороги, как ненужный хлам!… А ведь некоторые еще живут старыми представлениями и страхами…

Сколько сил и здоровья стоил ему, например, кавалерийский корпус, командир которого никак не мог решиться на смелое обходное движение. Городок, занятый немцами и оставшийся в тылу, внушал ему какой-то суеверный ужас. Из-за этой глупой переоценки возможностей противника получилась заминка, которая обошлась очень дорого. Весь день двадцатого ноября кавалеристы вели бесплодные бои, атакуя противника в лоб. И только после категорического приказа пошли в обход. Результат блестяще подтвердил расчеты Ватутина и Коробова. Обнаружив, что его обошли, противник отступил на юго-восток. Ну, а Береговой? В конце концов – та же история…

Нет, надо кончать с боязнью обходов. Сколько лишних жертв стоит тактика лобовых ударов, как мешает она нарастанию темпов.