Текст книги "Кованый сундук (худ. Ю.Синчилина)"

Автор книги: Александр Воинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

СТРЕМЯННОЙ ВЫПОЛНЯЕТ ПРИКАЗАНИЕ

«И не такие крепости брали!..» – сказал Ястребов.

Это-то верно, брали и не такие, а эту – маленькую, окованную железными полосами и усыпанную узорчатыми бляшками – взять пока не удавалось.

В распоряжении Стремянного были орудия, снаряды, мины, гранаты – огромное количество взрывчатых веществ, – но среди них не было такого, которое могло бы помочь ему взломать проклятый сундук, не уничтожив содержимого. Даже танком его нельзя было раздавить. Танк просто-напросто сплющит его, и тогда уже совсем ничего не достанешь, пиши пропало.

Стремянной собрал вокруг сундука небольшой, но весьма авторитетный совет. Он позвал старшего инженера, начальника артиллерии дивизии и командира саперного батальона. Все трое долго рассматривали сундук, измеряя толщину стенок, прикидывали так и этак, как бы его взломать.

Начальник артиллерии покашлял, покачал головой, но мнения своего так и не высказал. Инженер предложил взрезать сундук автогеном, но тут же высказал предположение, что высокая температура может повредить бумаги. Только опытный в подрывных делах сапер, обстукав сундук со всех сторон и прикинув его габариты, заявил, что он берется взорвать сундук толом и ручается, что содержимое уцелеет.

Стремянной приказал подготовить всё для взрыва и доложил об этом командиру дивизии.

– Хорошо, – сказал Ястребов. – Взрывайте. Только смотрите рассчитайте точно – как бы не уничтожить бумаги вместе с сундуком.

Да, Стремянной понимал это со всей ясностью, и поэтому, несмотря на то что решение было уже принято, он всё ещё продолжал думать, нельзя ли открыть сундук каким-нибудь менее опасным для документов способом.

А думать уже было некогда. Время было горячее. Командующий армией прислал дополнительные указания. Штаб дивизии начал свертываться, чтобы вскоре покинуть город. Конечно, об укрепленном районе было собрано уже много данных – их доставляла разведка, войска с переднего края, сведения о нём сообщали из штаба армии и даже из Москвы, – но всё же карта – это важный документ, и нужно сделать всё, чтобы её получить.

Собирая со стола бумаги, Стремянной наткнулся на перевод записок Курта Мейера, которые он так и не успел прочесть. Он мельком, стоя у стола, проглядел эти несколько зажатых скрепкой страниц, и вдруг что-то привлекло его внимание. Так ли уж они невинны, эти личные записи Курта Мейера? Нет ли в них чего-нибудь относящегося к делу?

Он сел на стул и, положив перед собой листки, принялся перечитывать их сначала.

Что ж, надо отдать справедливость этому Курту Мейеру – каждая его запись была черточкой, из которой постепенно складывался довольно выразительный портрет.

Стремянной вспомнил фотографии, которые показал ему фотограф Якушкин, и другие, найденные в архивах гестапо. Белокурый плотный и плечистый человек. Крупная голова, широкий подбородок, короткий, чуть вздернутый нос… Лицо самодовольное, уверенное, грубое… Красноречивые снимки! И, однако, убористые строчки записной книжки говорят ещё больше, чем они.

Вот совсем лаконичные записи: «11 сентября 1942 года расстреляно 150 человек». «25 сентября – 176 чел. Двое сопротивлялись. Убиты на месте».

Далее Курт Мейер подробно описывал октябрьское наступление. Восхищался необычайной живописностью боевого зрелища, но тут же отмечал, что русские летчики его скоро испортили, и ругал какого-то капитана Фрея, который пришел к нему с письмом от умирающей жены и попросил отпуск. Он пообещал Фрею послать его вместо Мюнхена на передовую. «Слабость не для немецкого солдата. Умрет жена – будет другая. В Германии теперь много вдов».

Но несколько записей привлекли внимание Стремянного.

«4 ноября. Бургомистр начинает раздражать меня. Слишком много самомнения. Он уверен, что один на свете знает, как надо обращаться с русскими. Интриган! Однако в Берлине у него связи. Его признают одним из лучших специалистов по русскому вопросу и хотят, чтобы в России его продолжали считать русским. Я не возражаю. Пускай он здесь останется до смерти и даже после смерти со всеми своими столами, мехами и диванами… Но надо отдать справедливость – у него удивительный нюх. Я не предполагал, что в таком маленьком городе можно так много набрать».

«15 декабря. Эта свинья бургомистр! Поручил ему организовать на базаре облаву, а он и этого не сумел. Идиот!.. А еще уверяет, что расправится со всеми подпольщиками и партизанами и что будто бы скоро добьется их полного доверия.

Сегодня был в местном музее. На мой взгляд, ничего интересного, но Митци сказала, что некоторые картины имеют большую ценность».

Дойдя до этого места, Стремянной невольно остановился. Вот как! Значит, Курт Мейер ещё два месяца назад приметил добычу. Интересно!

Стремянной внимательно проглядел дневник до конца, выискивая записи, касающиеся военной обстановки. Нет, об этом больше ничего не было сказано. Зато всё чаще и чаще попадались заметки, касающиеся бургомистра. Очевидно, отношения этих двух гестаповцев портились с каждым днем.

«Этому карьеристу решительно нельзя доверять! – писал Мейер. – Уверен, что он каждый день пишет на меня доносы. Но мы ещё посмотрим, кто кого».

«На самом деле это просто дурак, – писал он в другом месте. – Провинциал! Напускает на себя таинственность, говорит загадками. Обыкновенный шпион, от которого отрекаются, когда он больше не нужен. Разгадать его так же легко, как открыть сундук, которым он так гордится. Я только один раз видел, как он его открывал, и с меня довольно. Большая Медведица! Малая Медведица!»

Стремянной вдруг поднял голову. Внезапная догадка заставила его встать с места и раза два пройти из угла в угол.

Всё это, конечно, может быть простая шутка. Ирония, так сказать. Но ведь Большая Медведица – не выдумка. Кнопки на сундуке расположены именно в этом порядке. А что, если Малая Медведица – ключ к потайному отделению? Следовало бы попробовать. Только как она выглядит, эта Малая Медведица? Придется спросить метеоролога. Вызвать его, что ли? Нет, лучше самому сходить. А потом сразу к Воронцову – сундук-то ведь теперь у него стоит. Что, если в самом деле?..

Стремянной сунул в карман листки дневника и вышел, на ходу натягивая полушубок.

ВОРОНЦОВ УДИВЛЯЕТ СТРЕМЯННОГО

Когда Стремянной вошел в Особый отдел, Воронцов молча поднялся с места, бросил папиросу и, ни о чем не спрашивая, провел его в соседнюю маленькую комнатку.

Там, придвинутый к стене, стоял на полу знаменитый кованый сундук.

– А я думал, что вы уже решили взорвать его, – сказал Воронцов.

– Решил, – ответил Стремянной, – но тут, видите ли, такое обстоятельство… Наткнулся случайно на несколько строчек в дневнике Курта Мейера, и вздумалось попробовать ещё раз. Да вот прочтите сами!.. – И он протянул Воронцову листок, на котором синим карандашом были подчеркнуты слова: «Большая Медведица» и «Малая Медведица».

Воронцов медленно и сосредоточенно прочел покрытый частыми машинными строчками листок.

– Н-да, может быть, может быть… – сказал он. – Ну что ж, колдуйте. Не буду вам мешать.

Он присел на подоконник, закурил и, щуря от дыма один глаз, принялся издали наблюдать за Стремянным.

Стремянной склонился над сундуком.

Он открыл сундук обычным, знакомым ему способом. Третья кнопка в первом ряду, шестая – во втором, пятая – в третьем… Поворот ромашки, раковины – и всё готово. Крышка легко поднимается.

Он заглянул внутрь. Ничто не изменилось. Гладкое полированное дно блестит, как зеркало. И в голову не придет, что его можно поднять. Он снова опустил крышку и, сверяясь со схемой созвездия, нарисованного метеорологом на листке бумаги, принялся осторожно, неторопливо подбирать кнопки так, как расположены звезды Малой Медведицы.

Первые две кнопки нашлись сразу, и это были не те кнопки, какие надо было нажать, чтобы поднять верхнюю крышку.

– Так, – с удовольствием сказал Стремянной.

Очевидно, он находился на верном пути.

Над поисками третьей кнопки ему пришлось порядком повозиться.

Но это его уже не смущало. Курт Мейер все-таки навел его на правильный след. Просто интервалы между отдельными точками мастер соблюдал не совсем точно по звездному чертежу.

Вот и четвертая кнопка и пятая…

Все найдены и нажаты, а сундук всё равно не открывается. Железное дно не сдвинулось и на миллиметр. От досады и сознания своего бессилия Стремянной изо всех сил ударил кулаком по крышке. Каких-нибудь несколько сантиметров железа отделяли его от планов. Теперь-то он был совершенно убежден, что они там.

Воронцов, до сих пор внимательно наблюдавший со своего места, как Стремянной, словно слепец, читающий на ощупь, касался кончиками пальцев разных кнопок, вдруг, словно потеряв терпение, встал и подошел к сундуку.

– Есть одна странность в том, что вы делаете, – сказал он.

Стремянной обернулся:

– Какая же?

– А вот сейчас объясню! Когда вы открывали верхнюю часть сундука, то сначала нажали семь кнопок, расположенных по контуру Большой Медведицы, а потом повернули раковину и ромашку. Так или не так?

– Точно, – согласился Стремянной.

– А сейчас вы почему-то отказались от этого принципа. Это сознательно?

Стремянной взглянул на сосредоточенное лицо Воронцова и отрицательно тряхнул головой:

– Нет. Просто мне почему-то показалось, что тут не может быть повторения.

– А вы попробуйте, повторите.

– Сейчас.

Он опустился на колени, снова нажал все кнопки по порядку, а затем повернул раковину и ромашку. Но на этот раз, по какому-то наитию, он повернул их в другую сторону.

И вдруг в глубине сундука что-то щелкнуло.

Не помня себя от радости, Стремянной открыл крышку и увидел, что полированное, блестящее дно поднялось кверху. Он запустил в него руку, сначала по локоть, потом по плечо, затем нагнулся ещё ниже и стал шарить обеими руками. Воронцов со сдержанной улыбкой наблюдал за его стремительными движениями.

Наконец Стремянной в полной растерянности поднялся на ноги.

– Чорт знает что такое! Ничего не понимаю! – сказал он.

– Сундучок-то, оказывается, пуст, – спокойно произнес Воронцов, только теперь заглядывая внутрь. – В тайнике-то ничего и нет…

– Ничего! – сказал Стремянной. Он с шумом захлопнул верхнюю крышку и тяжело опустился на неё. – Ведь я был совсем уверен!..

Воронцов глубже затянулся дымом и снова отошел к окну.

– А вот я, по правде, так и думал, что мы здесь ничего не найдем, – сказал он. – Дело ведь гораздо сложнее, чем кажется…

– Что вы хотите сказать?

Воронцов показал папиросой в сторону сундука:

– Обнаружить второе дно и даже открыть его вот в этой трофейной рухляди не так уж, в конце концов, сложно, товарищ Стремянной. Гораздо сложнее бывает найти и открыть второе дно у человека. Тем более, что есть люди не только с двойным, но даже с тройным дном и гораздо хитрее замаскированным, чем у нашего сундука.

Стремянной встал.

– Теоретически вы правы, майор, но, к сожалению, от этого не легче. Планов-то ведь нет! Мы их не нашли…

– Потерпите ещё немного, – сказал Воронцов. – Может быть, и найдем. У меня есть ещё кое-какие надежды.

Стремянной опустился на сундук:

– Позвольте!.. Позвольте!.. Я что-то не понимаю…

Воронцов кивнул головой:

– Это потому, что вы всего не знаете.

– Чего же это я не знаю?

Воронцов не успел ответить. В комнату постучали, и на пороге появился сержант Анищенко. На этот раз лицо его радостно улыбалось, и, казалось, всего его так и распирало желание рассказать о чем-то важном.

– Разрешите доложить, товарищ майор?

– Ну что? Что? – спросил Воронцов, и глаза его блеснули.

– Всё в порядке, товарищ майор.

– Где же всё в порядке, когда он ко мне не звонит?

– Сейчас позвонит, товарищ майор… Как вы приказали, он пошлет его к вам за наградой…

– Ну, а карандаш затачивали?

– Затачивали, товарищ майор.

– Ну, и что?

– Да всё в порядке, товарищ майор. Как вы предполагали. – Анищенко потоптался на месте. – Можно мне вам сказать два слова по секрету?

Воронцов вышел вместе с ним за дверь и через минуту вернулся гораздо более оживленным, почти веселым, открыл стол и положил в него какой-то маленький сверточек, не больше чем со спичечную коробку.

– Я очень прошу вас, товарищ Стремянной, – сказал он, – побудьте здесь. Мне на минутку нужно сходить к Кузьминой. А вы послушайте, пожалуйста, телефон.

– Хорошо, – сказал Стремянной.

Он чувствовал, что готовится что-то важное и неожиданное, и с интересом ждал развязки.

Воронцов накинул шинель и ушел. И Стремянной несколько минут сидел в полной тишине.

Вдруг на столе загудел телефон.

– Слушаю, – сказал Стремянной в трубку.

Он услышал знакомый тенорок председателя городского совета.

– Товарищ Воронцов?

– Нет, не Воронцов, а Стремянной… Слушаю вас, Сергей Петрович.

– Что это, телефонист ошибся? Я же не к тебе звонил.

– Нет, нет, правильно. Воронцов вышел, а я его, так сказать, заменяю.

– Ну хорошо… К тебе я хотел звонить попозже! – Голос Иванова звучал как-то особенно радостно. – Поздравляю тебя, товарищ Стремянной!

– С чем, Сергей Петрович?

– Картины найдены!.. Они у меня в кабинете!.. Все десять штук.

– Кто же их нашел? – спросил Стремянной.

Туман начал проясняться: так вот чего ожидал Воронцов!..

– Фотограф Якушин! Я его сейчас к Воронцову послал за наградой.

– Почему к Воронцову? Разве он у нас наградами ведает?

– Не знаю. Так Воронцов распорядился. Это уж ты его спроси!.. Ну, прощай! Будь здрав!.. Заходи поглядеть на картины!..

Стремянной положил трубку. В комнату уже входил Воронцов, раскрасневшийся от быстрой ходьбы. Он обернулся на пороге и кому-то приказал:

– Кузьмину проводите в крайнюю комнату, а Якушкина – сразу ко мне!

– Ты что это, товарищ Воронцов, начальником наградного отдела стал? – улыбнувшись, спросил Стремянной.

– А что, Иванов звонил?

– Звонил.

Воронцов снял шинель и сел за стол.

– Конечно, тут есть некоторая неловкость, – улыбнулся он. – Но сейчас, как ты увидишь, это уже не имеет значения.

– А вот я ничего не понимаю, – сказал Стремянной – Какое отношение к нашему делу имеет Якушкин?

– Думаю, что прямое…

– Ах, вот как!.. Но если Якушкин в чем-то замешан, то ведь лучше всего было бы разоблачить его внезапно…

Воронцов покачал головой:

– Это не всегда правильно. Сейчас, когда он сюда идет, он предполагает, что я что-то знаю. Но что именно, вот этого он пока понять не может. Он даже убежден, что если я что-нибудь и знаю, то очень немногое.

– А вдруг он попытается убежать?

– Не побежит, – твердо оказал Воронцов. – Во-первых, его сопровождают, а во-вторых, попытка побега его окончательно разоблачит.

– А если он покончит жизнь самоубийством? – предположил Стремянной.

После постигших его неудач Стремянной боялся, что и эта вдруг возникшая возможность овладеть секретом укрепрайона ещё раз может в самый последний момент обмануть его ожидания.

– Нет, этого не случится, хотя бы по той простой причине, что у него связаны руки.

Стремянной рассердился:

– Товарищ Воронцов, прошу вас объяснить толком, что здесь, наконец, происходит!..

– Пожалуйста…

Но тут за стеной послышались голоса, дверь раскрылась, и в комнату вошел Анищенко, а за ним Якушкин со связанными за спиной руками; двое солдат с автоматами остановились на пороге, ожидая приказаний.

– Ну, Якушкин, вот вы и пришли за наградой!.. – сказал Воронцов. – Анищенко, развяжите-ка ему руки… Садитесь, Якушкин!.. Давайте разговаривать.

Сержант положил на стол фотоаппарат, треногу, пакет с вещами, отобранными у Якушкина при личном обыске, быстро развязал ему руки и вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь. Несмотря на приглашение сесть, Якушкин продолжал стоять, растирая затекшие ладони. Во всём его облике была такая растерянность и пришибленность, что Стремянной невольно подумал, не ошибся ли Воронцов. Ничего страшного не было в этом узкоплечем, бледном человеке.

– Что же это такое, товарищ Воронцов? – жалобно спросил Якушкин. – Хватают у выхода из горсовета! Вяжут руки!.. И всё это за то, что я преданно разыскивал картины? И разыскал их… Не так ли?.. И не я ли помог разоблачению предателей? – Он повернулся к Стремянному: – А вот вы, товарищ начальник, вы же видели, как я бургомистра опознал? Так за что?.. За что?..

Якушкин закрыл лицо руками и так стоял несколько секунд, словно стремясь справиться с охватившим его отчаянием.

– Садитесь. Садитесь, Якушкин!.. – сказал Воронцов. – Сейчас мы во всём разберемся, допущена ошибка или нет…

Якушкин покорно подсел к столу, положил руки на колени, всем своим видом показывая, что готов помочь разобраться в этом горестном недоразумении.

– Вот что, Якушкин: от вас зависит очень многое… Во-первых, ваша собственная судьба. Поэтому отвечайте на вопросы правдиво, – сказал Воронцов, придвигая к себе поближе пакет с отобранными у него вещами. – Где вас обыскивали?

– В комнате при входе.

– Вы всё отдали?

– Всё.

– Ну, так посмотрим, что у вас…

Майор развернул газету, и Стремянной увидел смятый носовой платок, связку ключей, очевидно от дома, где жил Якушкин, сломанный перочинный нож, монеты, несколько десятирублевых кредиток. Тут же были какие-то сильно истрепанные удостоверения, паспорт… В общем, как будто ничего интересного. Воронцов развернул платок, осмотрел его, отложил в сторону, затем пересчитал монеты, одну из них он задержал в руках, поболтал в воздухе связкой ключей, не выпадет ли что-нибудь из горловинок, мельком взглянул на удостоверения и паспорт.

Якушкин спокойно наблюдал за тем, как Воронцов перебирает немудреное содержимое его карманов.

– И не стыдно вашим людям старого человека так обижать! – сказал он, когда осмотр закончился и, по всей видимости, не дал Воронцову ничего существенного. – Ну зачем вам всё это? Неужели уж я не могу иметь в кармане носовой платок и ключи от квартиры?

– Конечно, можете, – согласился Воронцов.

– Так верните мне всё это.

– Подождите, подождите, не сейчас… – Воронцов отодвинул вещи на край стола. – Скажите, Якушкин, – неожиданно спросил он, – где вы жили до войны?

Якушкин несколько растерялся:

– Я?.. До сорокового года жил в Западной Белоруссии, в городе Лида…

– Так… А потом? Как вы оказались здесь?

Якушкин подался вперед и горячо заговорил:

– Видите ли, при Пилсудском я очень нуждался. Много лет голодал. Когда стало возможно вернуться в Россию, я, одинокий, старый человек, решил поехать в один из маленьких степных городков, где много вишен, приволье, покой, и дожить здесь свои последние дни…

– Хорошо, – сказал Воронцов. – Складно у вас получилось, даже как-то поэтично… – Он оперся локтями о стол и подался грудью вперед. – А вот скажите, Якушкин, как к вам попали картины?.. Где вы их нашли?

Якушкин удивленно пожал плечами:

– Все искали, и я искал… Только, очеидно, я искал более удачливо, чем другие… А нашел я их в подвале гестапо, под нарами… Меня туда ребята из детского дома затащили показать стену с надписями погибших. Вот я случайно и обнаружил…

Воронцов взглянул на Стремянного и усмехнулся краешком губ, как бы призывая внимательно следить за ходом допроса. Стремянной всё это время пристально наблюдал за Якушкиным и заметил, что за его внешним спокойствием кроется настороженность.

– Значит, все искали, и вы искали, – сказал Воронцов. – Хорошо. – Он вдруг встал и, обойдя вокруг стола, сел напротив Якушкина. – А если я вам скажу, что картины вы взяли не в подвале гестапо, а в элеваторе?.. В тот самый вечер, когда там были ребята из детского дома, вы тоже побывали там и забрали оттуда картины, которые из машины перетащил туда Курт Мейер. Это было самое ценное из того, что он, раненый, мог унести с собой… Что бы вы на это ответили?

Якушкин пожал плечами:

– Это уж вы совсем зря! Ни в каком элеваторе я не был… Правда, я встретил на дороге детей, они мне рассказали о своем походе, но я не был… И зачем мне туда идти?..

– Мы не дети, – строго сказал Воронцов. – В ту же ночь вы перенесли картины в одно укромное место, а затем решили их «найти»… Сделать подарок советской власти!.. И могу вам сказать точно: до последнего дня их не было в подвале гестапо…

– Ну, а где они были раньше, мне неизвестно, – сказал Якушкин. – Где я их нашел, там и нашел.

Воронцов опять подался вперед:

– Хорошо. А зачем вы, Якушкин, соскребли под нарами имя предателя? Помните, там написано «Опасайтесь…» Это слово вы оставили, а вот имя стерли…

– Я ничего не стирал… Ничего не знаю… Какая надпись?.. Какое имя?..

Воронцов придвинул к себе газету с вещами и вытащил из неё нож со сломанным лезвием.

– Где вы сломали этот нож, Якушкин?

– Уж не помню, – наморщил лоб фотограф. – Как-то однажды неудачно открывал консервную банку…

Воронцов встал, вернулся на свое место, вытащил из ящика стола тот маленький сверточек и развернул его. Якушкин, вытянув шею, следил за тем, что делает майор, заглядывая в развернутый пакетик, но, должно быть, ничего не видел. Стремянной встал и подошел поближе. На бумаге лежал какой-то блестящий кусочек железа.

– Смотрите сюда, Якушкин. – Воронцов приложил сломанное лезвие к кусочку металла: сразу стало ясно, что кусочек металла был кончиком лезвия. – Вы очень торопились и сломали нож. И вот вам недостающая часть… Она была найдена под нарами. Что вы на это скажете?

Якушкин нервно потер ладонями свои колени.

– Ничего не скажу! – резко бросил он и вдруг глубоко закашлялся. – Дайте… дайте мой платок.

– Возьмите. – Воронцов вынул из кармана свой и протянул Якушкину. – Он совершенно чистый, только что из чемодана.

Но Якушкин уже перестал кашлять и с замкнутым лицом исподлобья наблюдал за Воронцовым.

– Товарищ Стремянной, подойдите-ка поближе, – сказал Воронцов, который в это время снова разглядывал вещи фотографа. – Вот интересное открытие… Смотрите. Воронцов разостлал перед собой старый платок Якушкина и кончиком лезвия безопасной бритвы, которое он хранил между листками своей записной книжки, осторожно отрезал один из уголков платка… Тотчас же из полой части широкого рубчика на стол выпала маленькая черная пилюля.

– Яд, – сказал Воронцов. – Стоит раздавить сквозь платок зубами пилюлю – мгновенная смерть! – Он закатал пилюлю в кусочек бумаги и спрятал в спичечную коробку. – Ну, Якушкин, теперь вы будете разговаривать?

Якушкин, не поворачивая головы, краем глаза посмотрел на Воронцова. Он как-то сгорбился и ещё больше постарел, голова глубоко ушла в плечи.

– Говорите же. Я слушаю, – спокойно сказал Воронцов.

– Да, действительно я был связан с гестапо, – глухо проговорил Якушкин. – Но только как фотограф… Они не давали мне покоя… Когда я отказывался снимать расстрелы советских людей, они грозили мне смертью… Из-за этого в городе стали считать меня предателем… Я мучительно переживал это, но не мог вырваться из-под власти гестапо… Но вот пришли вы, и я решил, что этот кошмар окончен навсегда. Я старался доказать, что я не предатель. Поэтому так активно стал вам помогать… Да, я старался завоевать доверие, мне казалось, что разоблачением врагов я хоть в малой степени этого добьюсь… Да, я стер имя предателя под нарами… Это было моё имя…

– Это всё, что вы имеете сказать? – спросил Воронцов.

– Всё, – ответил Якушкин.

– Всё до конца? – переспросил Воронцов, акцентируя на последнем слове.

– Всё до конца… Да, вот… что касается яда… Мне его подарил Курт Мейер из жалости, на случай, если партизаны схватят меня как предателя и я не смогу доказать свою невиновность.

– И пять минут назад вам показалось, что вы это не сможете сделать?

Якушкин испуганно поднял руку:

– Нет, нет, что вы!

– Однако вы просили у меня платок… Ну хорошо, хорошо, – словно поверив ему, сказал Воронцов. – Объяснения, которые вы мне дали, логичны…

Якушкин с облегчением вздохнул. Тыльной стороной ладони он отер со лба пот.

Стремянной с любопытством смотрел на этого человека.

«Вот и открылось второе дно», – подумал он и невольно взглянул на Воронцова.

Воронцов смотрел на Якушкина. Он перегнулся через стол, и во взгляде его было что-то такое пристальное, напряженное, острое, что Стремянной, поймав этот взгляд, невольно спросил себя: «Почему он так смотрит? Неужели тут есть и третье дно?»

В эту минуту Воронцов поднялся со своего места и коротким движением руки бросил перед Якушкиным какую-то монету – вернее, неправильно обрубленный кусок медной пятикопеечной монеты, вынутой из платка.

Увидев монету, Якушкин отшатнулся. Кровь отлила от его раскрасневшегося, потного лица.

– Ну что ж, Якушкин, кончайте свою игру, – негромко сказал Воронцов. – Кузьмина в соседней комнате – у неё другая половина монеты. Очную ставку хотите?

– Нет, не надо. – Якушкин обнажил свои желтые зубы. Можно было подумать, что он готов вцепиться в горло Воронцова.

– Товарищ Стремянной, – сказал Воронцов, – разрешите вам представить: перед вами агент гестапо Т-А-87!..

Якушкин как-то странно рванулся с места и тут же бессильно привалился к краю стола. «Вот и третье дно открыто», – подумал Стремянной.

А Воронцов между тем поднялся с места и, заложив руки в карманы, остановился перед Якушкиным:

– А теперь скажите мне: куда вы дели планшет, который сняли с бургомистра, пока он лежал без сознания? Ну, знаете, там, в автобусе, который вы подорвали петардой. В этом планшете была карта укрепленного района.

Какой-то живой, хитрый огонек мелькнул в потускневших глазах Якушкина. Он пожал плечами:

– Зачем мне было хранить эту карту? Разумеется, я ее уничтожил.

– Нет, – сказал Воронцов, – вы её не уничтожили.

– Почему вы так думаете?

– Вы слишком расчетливы для этого. Вы знаете цену фотографиям, картинам. Знаете, чего стоят и военные карты, особенно если они нужны для предстоящих операций.

– Дорого стоят, – вдруг сказал Якушкин и весь как-то подобрался, словно готовился к прыжку. – Вы правы, я действительно знаю им цену и дешево не отдам.

– Какова же ваша цена? – усмехнулся Воронцов.

– Жизнь.

– Ну, этого я вам обещать не могу. Это не от меня зависит. Хотите рискнуть – рискуйте.

Якушкин минуту помедлил. Потом, прищурившись, посмотрел куда-то в угол, поверх головы Воронцова.

– Что ж, рискнем, пожалуй.

Он протянул руку к лежащему на столе штативу фотоаппарата.

– Разрешите?

– Подождите, – сказал Воронцов.

Он придвинул штатив к себе и разнял ножку на две части. Потом осторожно вынул из полой части трубки туго свернутую фотопленку.

– Это? – спросил он.

– Да, – ответил Якушкин, тяжело оперевшись о стол. – На ней всё отлично видно. Фотографировал сам. По квадратам. Посмотрите на свет. Подлинник уничтожен. Хранить его было неудобно и опасно.

Стремянной быстро поднялся с места и через плечо Воронцова взглянул на негатив. Воронцов передал ему пленку, и он долго и внимательно рассматривал её.

Да, это была та самая карта, которую они так искали.

Через полчаса в штабе дивизии по этим пленкам были отпечатаны увеличенные фотографии всех квадратов карты. По этой карте можно было составить самое полное представление об укрепленном районе.