Текст книги "Кованый сундук (худ. Ю.Синчилина)"

Автор книги: Александр Воинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

СНОВА КОВАНЫЙ СУНДУК

Соловьев провел их какими-то проулками, дворами и огородами на соседнюю улицу. Через несколько минут они шли мимо недавнего пожарища, среди обожженных, почерневших от пламени лип и берез. Перед ними беспорядочно громоздились обглоданные огнем балки, груды битого кирпича и совсем неузнаваемой, искореженной, потерявшей всякий облик утвари…

– Постойте, товарищи! – сказал Стремянной оглядываясь. – Куда это вы нас ведете? Ведь это, если не ошибаюсь, было здание сельскохозяйственного техникума? И не догадаешься сразу! Какой тут сад был до войны! Красота!..

– А гитлеровцы что здесь устроили? – спросил Громов.

– Городское гестапо, – ответил Соловьев. – Место, понимаете сами, укромное, и участок большой…

Громов молча кивнул головой.

– Ну, а где же сундук? – спросил Стремянной.

– А мы его вон в ту проходную будку внесли, где охрана гестапо была. Я около него человека оставил.

– Ладно. Посмотрим, посмотрим…

Они пересекли сад и вошли в небольшой деревянный домик у самых ворот, выходящих на улицу.

Узенький коридорчик, фанерная перегородка с окошком, наглухо закрытым деревянным щитом, а за перегородкою – небольшая комната. В одном углу – железная печка, в другом – грубо сбитый, измазанный лиловыми чернилами стол.

Посередине комнаты стоял сундук. Присев на его край, боец в овчинном полушубке неторопливо скручивал «козью ножку». При появлении Стремянного он вскочил.

– Ну-ка, ну-ка, покажите мне этот сундук! – весело сказал Стремянной. – А ведь в самом деле наш!.. Вот это находка! Никак не ожидал, что ещё придется его увидеть.

Он наклонился, провел рукой по крышке, ощупывая железные полосы с частыми бугорками заклепок и целую россыпь затейливых рельефных бляшек, изображающих то звездочку, то ромашку, то морскую раковину.

А в это время Иванов деловито осматривал сундук. Не видя никаких признаков замка и замочной скважины, он только по затекам сургуча на стенках установил, в каком месте крышка отделяется от ящика.

– Не понимаю всё-таки, как этот сундучище открывается? – спросил он.

– А вот сейчас увидите, – ответил Стремянной, продолжая ощупывать крышку и что-то на ней разыскивая. – Ага!.. Вот ковш… А вот и ручка… Большая Медведица…

– Какая ещё медведица? – удивился Громов.

– Минуточку терпения!..

Стремянной нажал несколько кнопок, расположенных в одном ему известном порядке, повернул какую-го ромашку налево, какую-то раковину направо и свободно поднял тяжелую крышку сундука.

– Наш! – сказал он торжествующе. – Но содержимое не наше.

Все заглянули в сундук. Он был доверху полон самыми разнообразными вещами, в лихорадке последних сборов кое-как засунутыми в него. Соловьев нагнулся и вытащил большую меховую муфту.

– Так! – сказал Громов.

После муфты на свет появился старинный серебряный кофейник, целая связка подстаканников, большая наволочка, набитая столовым серебром – ложками, ножами, кольцами для салфеток, сахарными щипцами и лопатками для пирожного. Затем был извлечен газетный сверток, в котором оказалось двенадцать золотых часов, ручных и карманных, и ещё много самых разнообразных предметов; объединяло их между собой только одно качество – их ценность.

– Ничего себе нахапал, голубчик! – сказал Иванов. – А ты, Стремянной, ещё говоришь: «содержимое не наше». Как это – не наше? Всё наше! У нас наворовал. А что, больше там ничего нет?

– Есть, – ответил Соловьев и вытащил из самой глубины сундука несколько папок с документами.

– Всё больше по-немецки, – сказал Громов, раскрыв одну из папок и просмотрен несколько документов. – А, вот это интересно! Забирай, товарищ Стремянной. Пускай сначала у вас в дивизии посмотрят, а потом нам вернут… Смотрите-ка, смотрите, тут есть один любопытный документик – предписание направлять народ на постройку военных укреплений.

Стремянной быстро взял протянутый Громовым документ и торопливо пробежал его глазами. Но первые же строки напечатанного на машинке текста разочаровали его. Это был русский перевод приказа генерала Шварцкопфа, начальника штаба эсэсовской дивизии, бургомистру города Блинову. В приказе предлагалось усилить подвоз рабочей силы в район строительства укреплений. Документ был уже двухмесячной давности и если представлял некоторую ценность, то лишь как свидетельство того, что противник не приостанавливал работ даже в самые лютые декабрьские морозы. Следовательно, гитлеровское командование возлагало на эти укрепления большие надежды. Ничего более существенного в двадцати строках приказа найти нельзя было.

Стремянной внимательно пересмотрел все остальные документы, лежавшие в папке, но об укрепленном районе среди них не было ни одного.

Он засунул документы в полевую сумку и повернулся к Соловьеву:

– Ну, капитан, составляйте опись вещей да смотрите, чтоб ничего не пропало. Потом по описи надо будет передать в горсовет. Может, и хозяева ещё найдутся, если только живы. – И он захлопнул крышку опустевшего сундука. – Идем, товарищи.

– Постой, постой, – сказал Иванов, – объясни сперва, как он открывается.

– Это довольно-таки мудреное дело. Надо немножко знать астрономию. Ну, представляете вы себе Большую Медведицу?

– Нет, серьезно! – сказал Иванов. – Без магии, пожалуйста.

– Да я без магии. Просто замок здесь устроен довольно своеобразно. Для того чтобы открыть сундук, надо нажать несколько заклепок. Их тут множество, и почт все – заклепки как заклепки, а семь штук фальшивые. Это, по существу говоря, кнопки, а не заклепки. Они поддаются нажиму. Но и нажимать их надо в определенном порядке: сперва третью кнопку в первом ряду – вот здесь, в центре железной полосы, потом шестую – во втором, пятую – в третьем, потом вот эту, эту, эту… Как видите, все кнопки расположены по контуру Большой Медведицы. И никакой магии. Теперь, для того чтобы окончательно открыть замок, мы поворачиваем эту ромашку и эту раковину… Вот и всё – сундук открыт.

– Чудеса! – сказал Иванов. – И какой мудрец это выдумал! Ну скажи ты мне, зачем вы эту редкость в части держали? Не проще ли было завести обыкновенный сейф?

– Проще-то проще, да начфин у нас, говорят, романтиком был. Я-то вместе с ним совсем немного поработал. А сундук этот к нам от испанцев, говорят, попал, когда наша дивизия прошлой весной на Ленинградском фронте действовала. Разбили одну их часть, а штаб захватили вместе с казначеем и его сундуком. Вот мы и получили этот сундук в качестве трофея…

– Бывает… – Громов, чуть склонив голову набок, поглядел на сундук. – У вещей тоже есть своя судьба, как у людей. Интересно, как он сюда попал, в оккупированный город, кому напоследок служил…

– Да, я и сам хотел бы знать. Странная это история, товарищи, – ответил Стремянной.

И он вкратце рассказал Иванову и Громову о событиях на Тиме и о той обстановке, в которой пропал сундук.

– Действительно, странно, – согласился Громов. – И вы о Соколове никогда больше не слышали?

– Нет.

– Погиб, вероятно…

Стремянной покачал головой:

– Может быть, может быть… Одного только я не могу взять в толк. Сундук-то ведь цел. Стало быть, гитлеровцы узнали его секрет!.. Не стали же они испанцев запрашивать!

Они двинулись по тропинке обратно к машине. Вдруг между двумя обугленными деревьями проглянула стена соседнего дома. Стремянной невольно остановился – таким странным ему показался этот кусочек свежевыкрашенной зеленой стены рядом с унылой чернотой обгорелых развалин.

– Это ещё что такое? – спросил он. – Кто тут жил?

– А бургомистр здешний, – ответил всёзнающий Соловьев. – Прежде тут, говорят, ясли были, а потом он свою резиденцию устроил.

– Резиденцию, говорите? – усмехнулся Громов. – Интересно, где-то у него теперь резиденция! Наверно, в овраге каком-нибудь!..

– Да и то ненадолго, – бросил через плечо Стремянной и быстрее зашагал вперёд.

КОНЦЛАГЕРЬ «ОСТ-24»

К воротам концлагеря Стремянной подъехал один. Времени было мало, забот много, и, выбравшись на улицу из полуобгорелого сада, окружавшего развалины гестапо, Иванов и Громов простились со своим спутником.

Громов поехал в железнодорожные мастерские. Иванов зашагал к себе, в горсовет, с фасада которого уже была сорвана вывеска «Городская управа».

Разыскать лагерь было не так-то просто.

Сначала Стремянной уверенно указывал шоферу путь, но оказалось, что там, где прежде была проезжая дорога, теперь машину чуть ли не на каждом повороте задерживали то противотанковые надолбы, то густые ряды колючей проволоки, протянутой с угла на угол, то глубокие воронки от бомб…

В конце концов Стремянной махнул рукой и предоставил шоферу добираться до места как знает – на свое усмотрение и на свой страх. Шофер попросил у начальника папиросу, поговорил на ближайшем углу со стайкой мальчишек, вынырнувших из сугробов какого-то тупичка, а потом, тихонько ворча себе под нос и браня рытвины и ухабы, принялся петлять среди пустырей, улочек и проулков, руководствуясь не столько полученными указаниями, сколько безошибочным инстинктом опытного водителя, привыкшего в любых обстоятельствах, белым днем и темной ночью, доставлять начальство куда приказано.

Наконец он свернул в последний раз, нырнул в какой-то ухаб и опять вынырнул из него…

– Приехали, товарищ начальник!

Так вот оно, это проклятое моего!

Широкие ворота раскрыты настежь. Рядом с ними к столбу прибит деревянный щит с немецкой надписью: «ОСТ-24».

Под концлагерь немцы отвели две окраинные улицы и обнесли их высокой изгородью из колючей проволоки.

Машина медленно въехала в ворота. Стремянной соскочил на землю и остановился, оглядываясь по сторонам. Странное дело!.. Год назад эти улицы были такие же, как соседние, ничего в них не было особенного. Те же домишки, палисадники, дворы, летом – заросшие травой, а зимой – заваленные снегом… А теперь? Теперь всё здесь кажется совсем другим. Просто невозможно представить себе, что он, Егор Стремянной, когда-то уже ступал по этой земле. А ведь это было, и сколько раз было!..

Помнится, года два тому назад он как-то возвращался по этой самой улице домой с охоты. Был вечер. На лавочках у ворог сидели старушки. Мальчишки, обозначив положенными на землю куртками ворота, гоняли футбольный мяч. Его собака вдруг, ни с того ни с сего, кинулась навстречу мячу. Мяч ударился об неё и отлетел в сторону. Все засмеялись, закричали: «Вот это футболист!» А он шёл враскачку, приятно усталый, и что-то насвистывал… Нет, не может быть! Как он мог свистеть на этой улице? Да ведь тут и слова сказать не посмеешь…

Стременной медленно обвел глазами серую шеренгу домиков с грязно-мутными, давно не мытыми окошками.

Домики казались вымершими. Ни одного человека не было видно на пустынной дороге, ни один дымок не поднимался над крышами.

Ему захотелось поскорей уехать отсюда, поскорей опять окунуться с головой в горячую и тревожную суматоху оставленной за воротами жизни. Но он сделал над собой усилие, снял руку с борта машины, пересек дорогу и, поднявшись по щелястым ступеням, вошел в ближайший к воротам домик.

Его сразу же, как туман, охватил мутный сумрак и тяжелый дух холодной затхлости. В домике пахло потом, прелой одеждой, гнилой соломой. Большую часть единственной комнаты занимали двойные нары. В углу валялись куча какого-то грязного тряпья, закопченные консервные банки – в них, видно, варили пищу.

Стремянной с минуту постоял на пороге, осматривая все углы, нет ли человека.

– Есть тут кто-нибудь? – спросил он, чтобы окончательно удостовериться, что осмотр его не обманул.

Ему никто не ответил. Он стал переходить из одного домика в другой. Всюду было одно и то же: грязное тряпье, консервные банки, прелая солома на нарах… Иногда Стремянной замечал забытые в спешке вещи – солдатский котелок, зазубренный перочинный нож, оставленный на подоконнике огарок оплывшей свечи. Всё это выдавало торопливые ночные сборы. Кто знает, чей это был нож, чей котелок, кому в последний вечер светила эта стеариновая оплывшая свеча…

Входя в очередной домик, Стремянной всякий раз повторял громко: «Есть тут кто-нибудь?» И всякий раз вопрос его оставался без ответа. Он уже перестал думать, что кто-нибудь отзовется.

И вдруг в одном из домиков, не то в пятом, не то в шестом, с верхних нар послышался слабый, тихий голос:

– Я здесь!..

Стремянной подошел к нарам, заглянул на них, но в полутьме ничего не увидел.

– Кто там?

– Я…

– Да кто вы? Идите сюда!..

– Не могу, – так же тихо ответил голос.

– Почему не можете?

– Ноги поморожены…

В глубине на нарах зашевелилась, зашуршала солома, и показалась чья-то всклокоченная голова, потом плечо в старой, порванной военной гимнастерке, и человек со стоном подполз к самому краю нар.

– Подождите, я вам помогу, – сказал Стремянной, стал на нижние нары, одной рукой ухватился за столб, на котором они держались, а другой обнял плечи человека и потянул его на себя.

Человек застонал.

Тогда Стремянной оперся ногой в подоконник, правой рукой обхватил плечи человека, левую подсунул ему под колени и снял его с нар. Человек почти ничего не весил, так он был изнурен и худ. Он сидел на нижних нарах, прислонившись спиной к стене, и тяжело дышал. В надвигавшихся сумерках Стремянной не мог ясно разглядеть его лицо, обросшее давно не бритой бородой. Натруженные, в ссадинах руки бессильно лежали на коленях. Ноги в черных сапогах торчали, как неживые.

– Вы кто такой? – спросил Стремянной.

– Пленный я… На Тиме в плен попал, – сквозь стон ответил солдат. А руки его всё время гладили колени, остро выступавшие из-под рваных брюк.

– Ну, а с ногами-то у вас что? Сильно поморозили?

– Огнем горят… Ломят… Терпенья нет! – Человек минуту помолчал, а потом, пересилив боль, сказал сквозь зубы: – Мы на строительстве укрепрайона были. Нас сюда цельные сутки по морозу пешком гнали. А обувь у нас какая? Никакой…

– Послушайте-ка, послушайте, – сказал Стремянной, – какой это укрепрайон? Тот, что западнее города?

– Да, как по шоссе идти…

– Далеко это отсюда?

– Километров сорок будет… У села Малиновки…

– Что же вы там делали?

– Да что… доты строили… рвы копали… Ох, товарищ начальник, сил у меня больше нет!..

– Сейчас отвезу вас в госпиталь, – сказал Стремянной, – там вам помогут… А сумеете вы потом на карте показать, где эти доты?

– Надо быть, сумею, товарищ командир…

– А как же вы здесь оказались?

– А нас сюда назад пригнали.

– Когда?

– Да уж четверо суток скоро будет.

«Четверо суток! – прикинул про себя Стремянной. – Значит, это было ещё до наступления».

– Где же остальные?

– Увели. Ночью… А куда, не знаю… Ой, ноги, товарищ командир, ноги-то как болят! – Он крепко обхватил свои ноги и замер, чуть покачиваясь из стороны в сторону.

Стремянной вынул из кармана фонарик и осветил ноги солдата. Ему стало не по себе. То, что он принял за сапоги, на самом деле были босые ноги, почерневшие от гангрены…

– Вот несчастье!.. Держись-ка, друг, за мои плечи.

Стремянной поднял солдата и вынес его на крыльцо. Он посадил его на заднее сиденье машины, укрыл одеялом, которое всегда возил с собой, а сам сел рядом. Машина тронулась.

– Вы из какой дивизии? – спросил Стремянной солдата, с щемящей жалостью рассматривая его всклокоченную рыжую бороду и лицо, изрезанное глубокими морщинами.

Что-то похожее на тень улыбки промелькнуло по лицу солдата.

– Да из нашей, из сто двадцать четвертой, товарищ начальник, – тихо ответил он.

– А в какой части служил?

– В охране штаба…

Стремянной пристально взглянул на солдата.

– Еременко! – невольно вскрикнул он, и голос у него дрогнул.

В сидящем перед ним старом, изможденном человеке почти невозможно было узнать того Еременко, который всего год назад мог руками разогнуть подкову.

– Я самый, товарищ начальник, – с трудом выдохнул солдат.

– А меня признаешь?

– Ну как же, сразу признал…

Тут машина вздрогнула на выбоине дороги, Еременко ударился ногами о спинку переднего сиденья и тяжко застонал.

– Тише поезжай, – строго сказал Стремянной шоферу.

Машина замедлила бег. Теперь шофер старательно объезжал все бугры и колдобины. Еременко сидел, завалившись на сиденье, с закрытыми глазами, откинув голову назад.

Так вот оно как! Теперь Стремянной вспомнил всё. Еременко и был тем вторым автоматчиком, который исчез одновременно с начфином. По всей вероятности, он знает, куда делся и Соколов.

Стремянной осторожно положил руку на плечо солдата:

– Товарищ Еременко… А товарищ Еременко… Не знаете ли вы, что с Соколовым? Где он?

Солдат молчал.

Стремянной дотронулся до его руки. Она была холодна. И только по легкому облачку пара, вырывавшегося изо рта, можно было догадаться, что он ещё жив.

Через четверть часа Еременко был доставлен в полевой госпиталь, занявший все три этажа каменного здания школы. Ещё через полчаса его положили на операционный стол, и хирург ампутировал ему обе ноги до колен…

СОБЫТИЯ РАЗВИВАЮТСЯ

Над городом сгущались сумерки. Издалека ветер доносил едва слышный рокот артиллерийской канонады. Это соседняя армия выбивала противника из укрепленного района. На площади гулко стучали кирки, врезаясь в мерзлую землю, – взвод саперов копал братскую могилу для расстрелянных гитлеровцами солдат. На завтра Ястребов назначил торжественные похороны.

По опустевшим улицам ходили патрули. Изредка проезжали машины с синими фарами.

Разведка донесла Ястребову, что гитлеровцы, отступив к Новому Осколу, окапываются и подвозят резервы. Возможно, что они в ближайшие дни попытаются перейти в наступление.

Ястребов попросил командующего армией разрешить ему продолжать преследование противника. Однако в штабе армии были какие-то свои планы. Ястребову приказали организовать крепкую оборону города и ждать дальнейших указаний.

Стремянной, сидя за своим рабочим столом, разговаривал по телефону с командирами полков, когда с радиостанции ему принесли телеграмму из штаба армии. По тому, как улыбался сухопарый лейтенант, подавая листок с уже расшифрованным текстом, он понял, что его ждет какое-то приятное и значительное известие.

И действительно, телеграмма была очень приятная. Стремянной быстро пробежал её глазами, невольно сказал: «Ого!», и вышел в соседнюю комнату, где полковник Ястребов беседовал со своим заместителем по политической части – полковником Корнеевым, невысоким, коренастым, медлительным и спокойным человеком, любителем хорошего табака и хорошей шутки.

Они сидели за столом, на котором лежали оперативные сводки и карты, впрочем тщательно сейчас прикрытые, так как в комнате находился посторонний гражданский человек. Ему было, вероятно, лет под пятьдесят (а может быть, и меньше – месяцы, прожитые в оккупации, стоили многих лет жизни). Его темные, когда-то пышные волосы были так редки, что сквозь них просвечивала кожа, щеки покрывала седая щетина. Одет он был в старое черное пальто, из-под которого виднелись обтрепанные серые летние брюки. На носу у него кое-как держались скрепленные на переносице черными нитками, сломанные надвое очки с треснувшим левым стеклышком. Разговаривая с командирами, человек время от времени поглядывал на телефониста, который, сидя в углу, ел из котелка суп.

В стороне, у окна, стоял начальник Особого отдела дивизии майор Воронцов. Он был одного возраста со Стремянным, но выглядел значительно старше, может быть оттого, что имел некоторое расположение к полноте. Слегка прищурив свои небольшие карие глаза, он спокойно курил папиросу, внимательно и с интересом слушая то, что рассказывал человек в пальто. В руках он держал несколько фотографий, уже, очевидно, им просмотренных, выжидая, пока Ястребов и Корнеев просмотрят другие и обменяются с ним.

Мельком взглянув на постороннего, Стремянной подошел к Ястребову и, сдерживая улыбку, громко произнес:

– Товарищ генерал-майор, разрешите обратиться!..

Ястребов удивленно и строго посмотрел на него:

– Бросьте эти шутки, Стремянной!.. У нас тут дело поважнее… Познакомьтесь. Это местный фотограф. Он принес нам весьма интересные снимки… Их можно будет кое-кому предъявить. – И Ястребов протянул Стремянному пачку фотокарточек.

Стремянной взял у него из рук десяток свежих, ещё не совсем высохших фотографий, отпечатанных на матовой немецкой бумаге с волнистой линией обреза. На этих фотографиях были сняты эсэсовцы так, как они любили обыкновенно сниматься. На одной – во время игры в мяч, без мундиров, в подтяжках, с засученными до локтей рукавами рубашек. На другой они сидели вокруг стола в мундирах и при всех регалиях и дружно протягивали к объективу аппарата стаканы с вином. Среди них было несколько женщин. На третьей гитлеровцы были сняты в машине; каски и фуражки низко надвинуты на глаза, на коленях – автоматы. Не забыли они сняться и у подножия виселицы, в самый момент казни, на кладбище – среди уходящих вдаль одинаковых березовых крестов…

На этих же фотографиях, то сбоку, то на заднем плане, виднелись какие-то штатские. Они, видимо, тоже участвовали в происходящем, но чувствовалось, что это люди подчиненные, зависимые и между ними и их хозяевами – огромная дистанция.

– Да, эти фото нам будут очень полезны, товарищ генерал, – согласился Стремянной и, отступив на шаг, незаметно для Ястребова передал за его спиной телеграмму замполиту.

– Опять – генерал! – уже рассердился Ястребов.

– А чего, собственно, вы, товарищ генерал, придираетесь к начальнику штаба? – сказал, улыбаясь, Корнеев. – По-моему, он совершенно прав, вы и есть генерал… Вот, смотрите! – и он протянул Ястребову телеграмму. – За освобождение города вам присвоено звание генерал-майора и вы награждены орденом Красного Знамени..

– А дивизия?.. – спросил Ястребов.

– Никого не забыли, Михал Михалыч. А дивизии объявлена благодарность. Приказано наградить всех отличившихся, – сказал Стремянной, уже не сдерживая своей радости.

Ястребов читал телеграмму долго-долго и почему-то сердито сдвинул брови. Наконец прочел и отложил в сторону.

– Прямо невероятно, – сказал он вполголоса: – четыре события, и все в один день!

– Три я знаю, товарищ генерал. – Стремянному ново и даже как-то весело было называть генералом Ястребова, который всего несколько месяцев назад был подполковником, а в начале войны – майором. – Первое событие – освобождение города, второе – присвоение вам звания генерала, третье – орден. А четвертое?..

– Ну, это самое незначительное, – смущенно сказал Ястребов: – мне сегодня исполнилось сорок пять лет…

– Поздравляю, Михал Михалыч! – сказал Корнеев, крепко пожимая ему руку. – Отметить это надо. Такие дни бывают раз в жизни!..

– И я вас поздравляю, товарищ полк… – Стремянной вдруг сбился, махнул рукой и обнял Ястребова, – дорогой мой товарищ генерал!..

Ястребов с трудом высвободился из его могучих объятий.

– Ладно, – шутливо сказал он. – Поздравления принимаю только с цветами… Давайте покончим с делом. Спасибо вам, товарищ Якушкин, – обратился он к фотографу, который все это время безмолвно стоял в стороне, однако всем своим видом участвуя в том, что происходило в комнате. – Вы поступили совершенно правильно, передав в руки командования эти фотографии. Благодарю вас за это! Я вижу, трудно вам тут было… Вот вам записка… – Ястребов нагнулся над столом и, взяв листок бумаги, написал на нем несколько слов. – Идите к начальнику продовольственного снабжения – он выдаст вам паёк.

– Спасибо, спасибо, товарищ генерал! – Якушкин широко улыбнулся, обнажив длинные желтые зубы, пожал всем по очереди руки и направился к дверям.

– Ну, Воронцов, – обратился к майору Ястребов, когда дверь за Якушкиным закрылась, – ведь важный материал он нам доставил, а? И человек, по-моему, занятный…

– Да, несомненно, – согласился Воронцов, собирая фотографии в пачку. – Я заберу все фото, не возражаете?

– Забирай, забирай, – кивнул Ястребов и протянул ему карточки, которые были у него в руках: – Это для твоего семейного альбома, а мне не к чему… Изучи как следует. Это такие документы, от которых не открутишься…

– Ещё минуточку, товарищ Воронцов, – сказал Стремянной, заметив его выжидательный взгляд, – я только досмотрю эти несколько штук.

Он взял в руки последние три фотографии. На одной из них внимание его почему-то привлекла фигура уже немолодого немецкого офицера, плотного, с высоко поднятыми плечами. Офицер смотрел куда-то в сторону, и фигура его была несколько заслонена широким кожаным регланом эсэсовского генерала, обращающеюся с речью к толпе, понуро стоящей перед зданием городской управы. Что-то в облике этого офицера показалось Стремянному знакомым. Где он его видел?.. И вдруг в памяти у него возникли те двое пленных, которых он заметил сегодня утром на улице города. Тот, постарше, с поднятым воротником и в темных очках!..

Стремянной быстро вышел из комнаты, спрыгнул с высокого крыльца и нагнал Якушкина в ту минуту, когда фотограф расспрашивал часового у ворот, как пройти к продовольственному складу.

– Товарищ Якушкин! А товарищ Якушкин! – окликнул Стремянной. – Скажите-ка мне, кто это такой? Вы не знаете?.. Да нет, не этот. Вон тот, позади.

Якушкин поправил очки и взял из рук Стремянного фотографию.

– А!.. Я думал, вы спрашиваете про этого оратора в реглане. Это Курт Мейер, начальник гестапо, а тот позади – бургомистр Блинов. Знаменитость в своем роде…

– Бургомистр? Почему же он в немецкой форме?

– А гитлеровцы ему разрешили. В последнее время он только и ходил во всем офицерском.

– Спасибо!

Стремянной быстро возвратился к себе и вызвал по телефону военную комендатуру города.

– У телефона комендант – майор Теплухин!

– Товарищ майор, – быстро сказал Стремянной, – часа три назад к вам должны были привести двух пленных офицеров… Одного? Нет, двоих… Один из них такой коренастый, в темных очках. Где он?.. Нет, не хромой, а другой… Сбежал? Как же это вы допустили, чорт вас совсем возьми!.. Да вы знаете, кто от вас сбежал? Бургомистр! Предатель! Он такой же немец, как мы с вами!.. Найти во что бы то ни стало! Слышите? Повторите приказание!

Майор Теплухин повторил в трубку приказание. Стремянной сейчас же распорядился, чтобы в городе тщательно проверялись пропуска и чтобы количество патрулей было увеличено. Потом он рассказал о происшествии Воронцову, отдал ему фото и, когда Воронцов ушел к себе, снова принялся за работу. Но ему не работалось. «Странное дело, как он врезался в память, этот сегодняшний эсэсовец, – думал Стремянной, раздраженно шагая из угла в угол. – Вижу в первый раз, а вот поди ты!..»