Текст книги "В списках спасенных нет"

Автор книги: Александр Пак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

27

Постепенно среди моряков распространился слух, что Полковский ищет смерти, что его храбрость и отвага – это неудачные попытки погибнуть.

Полковский, казалось, делал все возможное, чтоб поддерживать эту репутацию: он брался за самые невероятные операции, лез в наиболее опасные места, искал встречи с врагом, сражался с самолетами, нападающими на него, и один уже сбил. Во время воздушной бомбардировки он выходил на верхний, не защищенный броней, мостик, и оттуда управлял кораблем, не замечая, что его обстреливают из пулеметов, что пули шмыгают мимо. Однажды пуля даже сбила фуражку. Он нагнулся и поднял ее. Мимо пролетела другая пуля и слегка обожгла руку. Полковский надел фуражку и продолжал командовать. Самолеты пикировали, бомбы падали в воду около бортов, но за все плавания ни одна не задела судно.

Команда привыкла к капитану, но по-прежнему не понимала его.

Афанасьев безотчетно полюбил молчаливого Полковского, неизменно стоявшего на мостике у переговорной трубы; он с трепетом ждал той редкой минуты, когда Полковский обращался к нему с каким-нибудь распоряжением или просьбой.

Теперь он уже убежденно защищал капитана, если Борис или старший механик нападали на него или по-своему расценивали его действия.

– С нашим капитаном мы не пропадем, – говорил он, когда приятели собирались в каюте покурить и Борис набивал трубку, беря табак из банки Афанасьева.

– Только под воду пойдем, – саркастически улыбался Борис.

– Не смей так говорить о нем, ты ничего не понимаешь! – возражал Афанасьев.

А Полковский, казалось, все делал, чтобы поддерживать свою репутацию обреченного.

Как-то пароход стоял в Керчи на ремонте. Пары были спущены, и Полковский мылся под холодным душем в ванном отделении своей каюты. Ему показалось, что в ванной темно, он открыл иллюминаторы и взглянул на берег. Рабочие убегали с причала. Захлебываясь свистом, «кукушка» тянула состав. В порту началась зенитная стрельба. Полковский стал намыливать голову.

После первого взрыва бомбы экипаж сошел на берег; и только тут заметили, что нет капитана. Афанасьев вновь поднялся на покинутое судно. Капитан мог быть только в своей каюте, Афанасьев направился прямо туда и еще с порога крикнул:

– Андрей Сергеевич! Бомбардировка! Предложено уйти в убежище!

Ему никто не ответил.

Гул моторов самолетов все нарастал. Судно от близкого взрыва содрогнулось. По корпусу и надстройкам забарабанили осколки.

Афанасьев зашел в каюту и услышал в ванной шум. Он открыл дверь и увидел под сильной струей воды голое тело Полковского.

– Андрей Сергеевич! – позвал штурман. – Идемте скорей. Бомбежка!

Полковский не ответил. Штурман растерянно стоял, прислушиваясь к новому взрыву за бортом, и не знал, что делать.

– Закройте дверь, – сказал Полковский.

Штурман вошел в ванную и стал раздеваться.

– Вы что это? – сказал Полковский, смывая мыло.

– Мыться, – сердито ответил штурман.

– Ступайте в убежище.

– А вы?

– Я месяц не мылся.

– Я тоже, – раздраженно сказал Афанасьев и небрежно бросил брюки на диван.

Полковский привернул маховичок и струя утихла. Только капли гулко падали в ванну.

– Сейчас же ступайте вон, – строго сказал Полковский.

Афанасьев покорно вышел из ванной. Уходя, он слышал, как вновь зашумел душ.

После бомбардировки Борис взял Афанасьева под руку и, проводив его на корму, иронически спросил:

– Ну?

Афанасьев вырвал руку и гневно сверкнул глазами:

– Второй штурман Назаров! Завтра к двенадцати часам подшкиперская чтобы была готова! Вы отвечаете головой.

– Есть, – ответил Борис, издевательски улыбаясь глазами. – Можно идти?

– Идите, – сказал Афанасьев и с тоской подумал: «Неужели он прав?»

В штабе флота о Полковском тоже сложилось нехорошее мнение. «Аджарии» стали поручать рейсы в менее опасные районы, где реже были возможны встречи с врагом.

Полковский сначала недоумевал, потом пришел к Блинову и спросил:

– Почему я плаваю у берега?

Блинов намекнул, что транспортное судно существует для того, чтобы доставлять грузы, а не для боя с военными кораблями противника.

Полковский опустил голову, и по его лицу нельзя было догадаться, какие чувства волнуют его; оно, как обычно, оставалось равнодушным, бледным и спокойным. Посидев немного в кабинете Блинова, он встал и, не сказав ни слова, ушел.

Через несколько дней его сняли с судна и, под предлогом ожидания получения орденов за потопление подводной лодки и уничтоженный самолет, перевели в резерв. На его место назначили капитана-наставника, известного черноморцам своей осторожностью. Моряки втихомолку называли его перестраховщиком. Неожиданно судно отправили в срочный и ответственный рейс.

Полковский молча перенес и этот удар. За час до отхода «Аджарии» он уложил в маленький чемодан несколько пар белья и верхних рубашек – весь свой гардероб. Потом обошел каюту, потрогал барометр, закрыл иллюминатор, шкаф, положил ключ на стол и, взяв плащ, навязанный ему Верой, с которым теперь он никогда не расставался, еще раз окинул взглядом каюту и поднял чемоданчик.

Кто-то тихо постучал.

Дверь медленно открылась и, на пороге показался Афанасьев с фуражкой в руке, прижатой к груди.

– Войдите, – кивнул Полковский.

Штурман был расстроен.

– Вы уже? – сказал он дрогнувшим голосом.

Полковский положил плащ на стол и опустил чемодан.

– Да, пора.

У штурмана сжалось сердце. Он вдруг почувствовал, как дорог стал ему этот молчаливый и одинокий человек. Он печально смотрел на волосы, лоб, спокойное, никогда не улыбающееся лицо Полковского; и у него появилось такое чувство, будто он целый день плакал, а теперь вдруг слез не стало.

– Я бы хотел с вами, – прерывисто вздохнув, сказал Афанасьев.

Полковский покачал головой.

– Куда? Я ведь не плавать, – и, сделав паузу, закончил: – Ордена получать.

Оттого что Полковский произнес эту фразу ровно и без улыбки, штурману стало грустно; и он подумал, что с Полковским он готов идти на что угодно, и вовсе неправда, что капитан ищет гибели: просто многие не понимают его холодных расчетов.

– Спасибо вам, капитан.

– За что?

– Вы… вы… – начал штурман и смутился, но сейчас же энергично выпрямился и твердо закончил: – Вы научили меня ненавидеть врага!

Полковский отвернулся, помолчал, потом взял плащ, чемодан и тихо сказал:

– Прощайте.

Впервые со дня смерти жены и детей в нем зашевелилось какое-то теплое чувство.

Когда Афанасьев зашел к себе в каюту и застал в ней Бориса, набивающего трубку, он почувствовал раздражение против того, что приятель без разрешения лезет в его банку с табаком.

– Ну? – весело окликнул его Борис. – Ушел смертник?

Афанасьев промолчал и, чтобы скрыть нарастающее раздражение, стал рыться в шкафу.

Разжигая трубку, Борис развязно сказал:

– Теперь-то, наконец, он повесится и никого не потащит за собой.

– Подлец! – не выдержав, крикнул Афанасьев, покраснел от гнева и стиснул кулаки. – Жалкий трус! Больше не считай меня другом!

– А что я сказал?

– Уходи! Вон отсюда!

И Афанасьев вытолкал приятеля за дверь, потом упал на диван и зарылся лицом в подушку.

На берегу Полковский дождался, пока «Аджария» снялась со швартовых и медленно пошла, огибая мол. Вот она уже растворилась в сероватой дымке пасмурного дня. Полковский побрел в город снимать номер в гостинице.

Спустя два дня пришла весть о гибели «Аджарии» у берегов Одессы.

28

Полковский снял прежний восемнадцатый номер и поселился в нем, терпеливо ожидая нового назначения. Он не проявлял ни малейшего интереса к предстоящему событию – вручению орденов.

Днем Андрей пытался читать, но не мог сосредоточиться и откладывал книгу. Тогда он часами ходил по комнате или сидел в засаленном кресле. Ночью долго не мог заснуть и лежал с открытыми глазами. Как только он закрывал их, появлялись Вера, дети, Володя, даже Барс. После гибели «Аджарии» он часто во сне видел Афанасьева, иногда Птаху. Мертвые его охотно навещали. Часа два в день он проводил в пароходстве, потом шел в порт и сидел у моря, кутаясь от ветра в плащ.

Через два дня после гибели «Аджарии» из штаба прислали машину и предложили немедленно приехать. Полковский воспрянул, за десять минут собрал свои вещи, рассчитывая прямо из штаба перебраться на новое судно.

В штабе Полковского провели в приемную командующего, где уже ожидало несколько знакомых капитанов, штурманов торговых судов и военных моряков. И тут он узнал, что его вовсе никуда не назначают.

Через десять минут открылась дверь кабинета Тихонова, приглашенные вошли и выстроились напротив письменного стола, покрытого красным сукном. На столе были разложены красные коробки.

Полковский догадался, что это ордена; ему сделалось скучно и потянуло к морю.

Вице-адмирал обвел всех взглядом, встал и начал говорить о доблести моряков в борьбе с фашистами. Полковский сначала слушал внимательно, потом потерял нить, вспомнил «Аджарию», вообразил себя на мостике и уже ничего не слышал.

Вдруг кто-то легонько толкнул его локтем. Он оглянулся. Блинов, стоявший рядом, показал ему глазами на командующего.

Полковский подошел к столу, адъютант подал командующему две коробки и тот вручил их Полковскому, улыбаясь и говоря:

– Желаю дальнейших успехов.

Андрей принял коробки и пожал протянутую руку. Он чувствовал, что надо улыбнуться, что-то сказать, но не мог разжать рта, не мог ничего придумать и, выдавив «спасибо», отошел в сторону.

После вручения орденов должен был состояться банкет, и награжденных просили не расходиться. В столовой штаба поставили столы в два ряда вдоль всего зала, накрыли их и хорошо сервировали. Откуда-то пригласили официанток, и теперь они пробегали мимо в белых наколках и со страшно озабоченными лицами.

Награжденные разбрелись по коридору. Кое-кто уже нацепил ордена.

Полковский положил коробки в карман и прислонился к стене в темном углу, раздумывая, что делать. На банкет он не хотел идти, но и в гостиницу возвращаться было тягостно. Оставалось одно: посидеть у моря. Полковский вышел из своего угла и почувствовал, как кто-то сзади тронул его за руку. Он оглянулся.

– Вы разве не остаетесь? – спросил Блинов, весело улыбаясь.

– Нет.

– Жаль, А почему бы вам не остаться?

Полковский пожал плечами и заторопился к выходу. Блинов проводил его до вестибюля и, прощаясь, неожиданно пригласил вечером к себе на квартиру.

– Нет, спасибо, – отказался Полковский.

– Надо же обмыть ордена, – настаивал Блинов. – Кроме того, вы обещали.

Полковский вспомнил, что вечером все же придется пойти в гостиницу, и подумал: почему бы не побывать у Блинова?

– А, собственно, что у вас сегодня?

– Ничего особенного. Будет сестра, несколько знакомых врачей, ну, моряки в общем. Не больше двадцати человек.

29

Поднявшись по лестнице и уже нажав кнопку звонка, Полковский вдруг подумал, что он сделал ошибку, придя сюда. Но отступать было поздно: дверь открылась и домработница пропустила его в полутемную прихожую.

Тотчас же открылась другая дверь, в прихожую ворвался яркий свет.

– Кто там, Соня? – услышал Полковский голос Блинова, потом в полосе света показалась его высокая фигура.

– А, это вы! – обрадовался Блинов, увидел Полковского, и, обняв, его, повел в комнату.

В большой комнате за длинным столом, покрытым белой скатертью, сидело человек восемнадцать или двадцать.

– Рекомендую вам, – обратился Блинов ко всем, подталкивая к столу Полковского, – настоящего русского морехода.

Гости на минуту утихли. Мужчины встали и начали знакомиться. Молодой капитан-лейтенант налил из графина стопку водки и, подняв ее к глазам, сказал:

– За отважного капитана.

Снова зашумели, зазвенели стаканы, засмеялись женщины. Одна из них, тряхнув головой и зажмурив глаза, сказала:

– О боже, я не могу больше.

У Полковского возникла неприязнь ко всем этим смеющимся, веселым женщинам; и он снова пожалел, что пришел.

Гости потеснились и усадили Полковского. Ему налили вина и заставили выпить. Потом налили еще. Андрей отказался. Тогда капитан-лейтенант воскликнул:

– Пейте, ведь завтра в поход! Бездельник, кто с нами не пьет! – и рассмеялся.

Кто-то завел патефон, полилось танго, мигом сдвинули столы, стали кружиться.

К Полковскому подошла молодая женщина с миловидным, нежным лицом и, скромно улыбнувшись, пригласила танцевать.

Полковский нелюбезно отказался. Женщина стала серьезней и поглядела на него большими глазами.

– В этом ничего предосудительного, нет. Все они случайно здесь: либо с фронта, либо на фронт. Капитан-лейтенант утром выписался из госпиталя. У него было два серьезных ранения. Завтра в часть.

Подошел Блинов, нежно обнял женщину за плечи и сказал:

– Виноват, не представил. Моя сестра Ольга, военврач третьего ранга. Три месяца назад кончила Одесский институт, – и, обратившись к Ольге, добавил: – Поручаю тебе нашего затворника.

Уверенный в том, что общество сестры будет приятно Полковскому, что ее обаяние неотразимо, он оставил их.

А Полковскому было тягостно и в то же время хотелось говорить с ней. Что-то в ней напоминало Веру: не то цвет волос, не то трогательная серьезность.

– Ничего, конечно, – ответил он уже мягче, идя с ней рядом и сторонясь танцующих.

– Месяц назад мне бы это казалось кощунством, – призналась она, кивая на проплывающую мимо пару. – Я была растеряна, и хотелось носить только траурное. Смерть казалась неизбежной. А теперь я верю в жизнь и пью за победу.

Она робко улыбнулась. А Полковский искоса поглядел на нее и подумал, что она, наверное, лет на шесть моложе Веры. И вдруг в нем проснулась тоска, защемило сердце; и, очевидно, на лице его отразилась душевная боль, так как Ольга испуганно спросила:

– Что с вами?

Этот испуганный возглас, который звучал так же, как у Веры, еще больше увеличил сходство.

– Ничего, – ответил Полковский, сдерживая волнение и не в силах оторваться от больших черных глаз, беспокойно блестевших перед ним. – В ваши годы думать о смерти…

– Я, наверное, не то сказала, – ответила девушка. – Знаете, я месяц была на фронте и думала только о жизни. Ночью я засыпала с головокружением от усталости, но была рада, что шесть операций, проделанных днем, удались, и бойцы будут жить. А утром вставала с мыслью, что огнестрельную рану надо лечить так-то и так-то и тогда бойцы будут жить. Я не замечала смерти, видела только жизнь в открывающихся глазах раненого…

От волнения, вина и нахлынувших мыслей Ольга раскраснелась; и Полковский невольно заметил, что она очень красива, обаятельна и у нее, должно быть, доброе сердце. Они присели за ломберный столик. Ольга сочувственно наблюдала за Полковским и думала: «Бедный, как он страдает!» Ей не нравилась бледность его лица; и она подумала, что ему нужно отдыхать.

– Вы сейчас в госпитале? – спросила она, но, вспомнив, что накануне говорил о нем брат, умолкла и покраснела.

К ним подошел пожилой врач в пенсне.

– Не помешал? – спросил он, и, получив приглашение, сел рядом с Ольгой.

В дальнем углу все еще танцевали. Соня накрывала стол для чая. На тахте уселись две женщины и капитан-лейтенант, закурили, и изредка в музыку врывался их смех.

К ломберному столику подошли еще два командира, главный врач госпиталя – седой сморщенный старик в форме, неуклюже висящей на нем, потом приплыла актриса в черном платье, волочащемся по полу, и, показывая белые зубки, сказала:

– Ах, Ольга, вы совсем забыли нас!

Моряк в чине капитана второго ранга услужливо подставил ей стул.

Полковский незаметно встал и подошел к этажерке с книгами. Он рассеянно стал перелистывать страницы книги, невольно прислушиваясь к завязавшейся общей беседе. Говорили о войне, фашистах, их бесчеловечности, вспоминали ужасные случаи, очевидцами которых был каждый из рассказчиков.

Полковский снова подошел к столу. Врач в пенсне говорил тоном лектора о том, что нельзя ответственность за преступления взваливать на всех немцев.

Полковский не вытерпел и гневно вмешался в разговор:

– Все это никому не нужная сейчас философия! Нужно бить фашистов, бить…

Он умолк и взглянул на врача с такой ненавистью, как будто видел перед собой фашиста. Врач съежился под взглядом Андрея. Полковский опомнился, опустил веки, чтобы скрыть свои чувства. Но они были замечены и поняты всеми.

С опущенными глазами Полковский вышел в смежную комнату, сел на стул, вытер пот и, опираясь локтями о стол, сжал голову руками. Ему было безразлично, что подумают о его вспышке.

В комнату неслышно вошла Ольга и дотронулась до его руки. Он поднял голову и увидел большие глаза девушки с блестевшими на ресницах слезами.

– Я вас понимаю, – помолчав, сказала она.

Еще с порога Блинов громко крикнул:

– Молодец, молодец! Дай руку!

30

Немцы и румыны заняли Беляевку и лишили одесситов воды. Большой фонтан тоже был в их руках. На лиманах уже были установлены их орудия и обстреливали город. Защитникам Одессы не хватало снарядов, они задыхались из-за отсутствия боеприпасов. А с суши все дороги были уже перерезаны. Оставалось море. Но и здесь путь был страшно затруднен тем, что в море оперировали подводные лодки, а подходы к городу были минированы. Морские ворота Одессы – вход в порт – обстреливались из дальнобойных орудий. Уже два транспорта с боеприпасами, в том числе и «Аджария», посланные в Одессу, погибли у берегов. Об этом хорошо знали все присутствовавшие на совещании у командующего.

– Я собрал вас не для того чтобы решать вопрос, послать или не послать третий транспорт, – говорил вице-адмирал Тихонов. – Этот вопрос решен. Но кому поручить транспорт? Здесь успех операции решит капитан. Учтите: транспорт старый, немореходный – «Серов». Прошу называть кандидатуры.

В кабинете вокруг стола сидели четыре капитана первого ранга (среди них и Блинов) и Мезенцев.

С минуту все молчали, погруженные в раздумье. Одесса, всеми любимая Одесса, держалась стойко. Она не жаловалась и не стонала.

– Полковский, – неуверенно прозвучал голос Мезенцева.

На бритом черепе вице-адмирала играл солнечный блик. Вице-адмирал откинулся на спинку кресла – и блик исчез. Его бесстрастное длинное лицо стало центром внимания. Но командующий молчал, и Мезенцев усердно разглаживал складку скатерти.

Капитан первого ранга Алексеев презрительно сморщился, встал и сказал:

– Он не отступит, он не сдастся, но охотно погибнет и транспорт не приведет.

Поднялся другой командир.

– Полковский будет искать встречи с врагом и нанесет жестокий удар, но может погибнуть.

– Там, где пахнет смертью, Полковский тут как тут, – поддержал его третий.

– Почему вы его рекомендуете? – спросил командующий.

Мезенцев пожевал губами и не сразу ответил:

– «Серова» мы еще до войны хотели сдать на слом. Пятнадцать лет не было капитального ремонта. Разве это судно? Это же галоша на десять тысяч тонн. Ни остойчивости, ни мореходности. А скорость? Шесть миль в час! Один смех….

– Не об этом речь, – перебил командующий.

– Я к тому говорю, – продолжал Мезенцев, – что только Полковский может вести такое судно. На сегодняшний день он у меня самый опытный судоводитель.

– Вы не согласны с мнением капитана первого ранга Алексеева?

Мезенцев промолчал.

– Полковский отпадает, – сказал командующий и ударил ладонью по столу, как бы подводя итог. – Следующая кандидатура?

Блинов, склонив голову, с чрезмерным интересом рассматривал пуговицу на кителе и не слушал обсуждения новой кандидатуры. В ушах у него отчетливо звенел страстный голос Полковского, он видел его искаженное ненавистью лицо. Блинов решился и гневно перебил Алексеева, расписывающего достоинства нового кандидата.

– Позвольте!

Командующий взглянул на Блинова. Тот сел и нетерпеливо ерзал, ожидая, когда умолкнет Алексеев. И вот, наконец, вице-адмирал кивнул; Блинов встал и, волнуясь, произнес первые слова:

– Полковский мстит. Полковский ненавидит. Он не ищет смерти. Это глупая клевета!

На Блинова с удивлением смотрели все присутствующие. Даже командующий обычно слушающий всех с опущенными веками, не сводил с него глаз. Блинов страстно продолжал, и все чувствовали внутреннюю убежденность и силу его слов.

– Мы осуждаем человека за подвиги, которыми гордились бы Нахимов и Корнилов! Из беспримерной храбрости мы делаем оскорбительный вывод. Он русский моряк! И всем своим существом оправдывает великолепную гордость этого имени. Полковскому, и только Полковскому поручить эту экспедицию!

– Хорошо, – перебил командующий, – я верю вам.

Когда через час после совещания командующий пожимал руку Полковскому и бесстрастно рассматривал его лицо, ему пришло на память все, что говорили о Полковском, как о рыцаре смерти. Но командующий не упрекнул Андрея. Он сказал:

– От успеха этой экспедиции зависит продолжительность обороны Одессы.