Текст книги "Откуда пошел, как был организован и защищен мир"

Автор книги: Александр Немировский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Во дворце Сарвамитры пир ещё не начался, но стол был накрыт. Слуги уже наливали в бокалы суру, сидху, майрею и другие опьяняющие напитки. И в это время из воздуха возник брахман с ликом цвета расплавленного золота и волосами, заплетенными в косу. На нем было платье из мочала. В левой руке он держал небольшую чашу.

При виде этого чуда все поднялись и приветствовали брахмана благоговейным соединением ладоней. Он же обратился к присутствующим с речью:

– Вот чаша, полная до краев. Всем чашам чаша. Кто её желает у меня купить?

– Кто ты, сиянием подобный солнцу? – спросил царь. – Под каким именем ты известен в мире?

– Об этом ты узнаешь потом, – продолжал бодхисатва, – пока же постарайся купить эту чашу, если не страшишься бед в этом мире и кары в преисподней.

– Странный способ продажи, – отозвался царь. – Обычно продающий выставляет достоинства и скрывает недостатки своего товара. Но ты ещё не сказал, с чем у тебя эта чаша и что ты хочешь за неё в обмен.

– Не водою наполнена она, – продолжал брахман, – не медом ароматным, собранным с тычинок лотоса, не чудным маслом, не молоком цвета лучей луны. В нем зелье, от которого утрачивают разум, спотыкаются и падают на ровном месте. Выпивший его становится тупым и неразумным, теряя стыд. Он способен пуститься в пляс перед многолюдным собранием и стать посмешищем. Вот что я вам предлагаю купить. Выпив этого зелья, даже женщина способна наложить оковы на родителей своих, готова оскорбить своего супруга, хотя бы он был богат, как Кубера. Не из-за этого ли зелья древние боги утратили свое высокое блаженство и утонули в океане? Оно же погубило высокоблагородные когда-то роды. Ведь именно оно позволяет лгать так же смело, как говорить правду, творить постыдное с такой же радостью, как достойное похвалы. Поистине содержимое этой чаши – воплощение проклятья.

Слова эти проникли в самое сердце Сарвамитры и, осознав греховность употребления хмельных напитков, он почувствовал к ним отвращение. Добившись своей цели, бодхисатва исчез. Царь же с горожанами и селянами перестал употреблять хмельное.

Казначей

Некогда бодхисатва был царским казначеем. Высокое происхождение, ученость, возвышенный образ мыслей, красноречие, сострадание к людям, щедрость обеспечили ему всеобщее уважение. Был он счастлив и в семейной жизни. Жена в нем души не чаяла.

И вот как-то он отправился во дворец на встречу с царем, а в его отсутствие в дом явилась навестить дочь теща. Разговор пошел о том, о сем. В конце же, собираясь уходить, старая женщина спросила:

– Не пренебрегает ли тобой супруг, доченька? Как он с тобой обращается?

– Мой муж добродетельнейший человек. Такого обращения, полного благородства, не встретишь даже у нищенствующего монаха, – тихо промолвила жена бодхисатвы.

Мать же, у которой от старости ослабел слух, решила, что зять её стал нищенствующим монахом и разразилась громкими рыданиями.

– Как он может, – причитала она, – покинуть добродетельную и любящую супругу! Где это видано, чтобы такой молодой и красивый человек, оставив дом, город, царскую службу, ушел в лес к диким зверям!

Эти вопли привели дочь в такое состояние, что, забыв, с чего они начались, она тоже решила, что её супруг намерен уйти в монахи, но об этом ей пока не сказал, чтобы не волновать. Плач матери и дочери поднял на ноги весь дом. Забились в рыданиях служанки и слуги. Сбежались соседи и просто прохожие, испытавшие благодеяния бодхисатвы и решившие разделить горе семьи.

Между тем бодхисатва, завершив беседу с царем, в добром настроении возвращался домой. Приняв его отчет о доходах и расходах казны, царь осыпал его благодарностями и назвал первым из друзей. Уже в начале улицы, на которой стоял его дом, казначей увидел огромную толпу и сразу подумал, что в доме случилась какая-то беда. Поэтому он послал слугу узнать, что случилось. Тот, вскоре вернувшись, не только успокоил его, но и обрадовал.

– Все живы и здоровы. Но говорят, что ты решил покинуть свой дом, стать нищим монахом.

Лицо бодхисатвы покрылось румянцем стыда. "Как же так случилось, что я сам не пришел к мысли оставить город, вместилище дурных страстей? Выходит, народ лучше, чем я о нем думал. И он обо мне такого высокого мнения, что считает способным презреть все, что меня здесь удерживает!"

Не возвращаясь домой, бодхисатва пришел во дворец и, получив разрешение на прием, обратился к царю с такими словами:

– Дозволь мне, царь, оставить службу и этот мир.

Царь был настолько удивлен, что утратил дар речи. Прийдя в себя, он спросил:

– Что же могло произойти за столь короткое время после того как мы расстались, чтобы ты решил изменить свою жизнь и нанести мне, столь тебя любящему, жестокую обиду? Отвечай!

– Идя к дому, о царь, я узнал, что народ верит в то, что я могу стать нищенствующим монахом.

– Что с тобою, мой друг? – проговорил царь, обхватив голову обеими руками. – Я ведь знал тебя как благоразумного, трезвомыслящего человека, содержащего государственную казну в образцовом порядке, не поддающегося ни слухам, ни соблазнам. И ты прислушался к болтовне людишек, которым пришло в голову невесть что?

– Ты не прав, царь, – возразил бодхисатва. – Я достиг уважения людей честностью и исполнительностью. Но есть высшие добродетели, доступные лишь тому, кто не связан с этим миром путами, кто может отказаться от имущества и мирской славы. Не ставь мне в этом преграды, о царь!

Слова эти убедили царя, и он не стал задерживать казначея, который, оставив все, тотчас отправился в лес. Но у городских ворот бодхисатву нагнали друзья. Одни протягивали к нему с мольбой руки, другие пытались преградить ему путь, третьи обрушивали на него брань, упрекая в бессердечии. Нашлись и такие, которые пытались убедить бодхисатву вернуться, приводя мудрые изречения из священных книг об обязанностях главы дома. Бодхисатва обратился к ним с такой речью:

– Не оплакивайте меня, друзья. Ибо это следует делать по отношению к умирающим и мертвым. Если же причина скорби разлука со мною, то что вам мешает разделить мой жребий? Взгляните на меня: я не скорблю, не страдаю. Я ухожу от страданий, ибо причина их в привязанности к путам, которые я разрываю.

Простившись с друзьями, бодхисатва ушел в лес и провел там жизнь в счастьи, сияя своими добродетелями.

Кормчий

Бодхисатва сидел на берегу, обратив неподвижное лицо к морю. Уже несколько лет как он потерял зрение, но проведя большую часть жизни в море, по-прежнему ощущал себя его частью, и говор волн заменял ему человеческую речь со всеми её оттенками – от тихой ласки до гнева и ярости. Но он уже не мог предвидеть капризы погоды, ибо для него были скрыты знакомые ему приметы – изменение цвета воды, парение птиц, прыжки рыб.

За спиною послышался стук перекатывающихся голышей, и слепец повернул голову.

– О, Супарага, победитель бурь, тигр среди кормчих, – услышал он. Позволь припасть к твоим ногам.

– Говори, – сказал бодхисатва.

– Мы, кормящиеся торговлей, просим тебя отправиться с нами в плаванье и разделить будущую прибыль.

– Неужто и вы ослепли, почтенные?! – изумился Супарага. – Разве вам не ясно, что от меня на море не будет никакой помощи? Даже если вы хотите взять меня в трюм для тяжести вместо камня, то я и на это не гожусь.

– О нет! – затараторили купцы. – Мы все видим и все знаем о тебе. Мы не ждем, что ты поможешь избежать мелей или покажешь более короткий путь. Но само твое пребывание на корабле – залог безопасности. Так как ты чувствуешь течения, вихри, водовороты, то и стихии должны ощущать твое присутствие и робеть перед тобою, как робеем мы, твои почитатели.

И был внесен Супарага на судно, ибо тело его настолько ослабело, что сам он не смог бы дойти до сходней и тем более подняться по ним. Устроившись рядом с кормчим, Великосущный сидел, вслушиваясь в море. Первые десять дней оно было удивительно спокойным, словно бы и впрямь робело перед господином. Но потом стало роптать, и Супарага ощутил, что судно потеряло уверенность хода.

– Какого цвета море? – спросил он у кормчего.

– Темно-синего, – ответил тот, – как будто кто насыпал в него груду сапфиров и украсил её гирляндами из морской пены. Земля же исчезла из виду.

На лице Супараги промелькнула тревога.

– Закрепляйте паруса! – посоветовал он.

И впрямь, вскоре океан стал страшным, словно сбросил оковы молчания. Огромные валы неслись рядами, рассыпаясь пеной. Солнце закрыли тучи, темные, как многоголовые змеи. Засверкали лианы молний, раздались страшные раскаты грома, а затем стрелы ливня осыпали пучину волн. И тогда корабль весь задрожал, словно напуганный заяц, повергнув в уныние сердца мореходов. Несколько дней судно находилось в полной власти бурных волн, вздымаемых ураганом. Нигде не было видно ни берега, ни благоприятных признаков, сулящих успокоение стихии. И это привело мореходов в ужас и отчаяние.

И обратился к ним бодхисатва со словами ободрения:

– В том, что происходит, нет ничего необычного. Мы достигли великого Океана. Поэтому не нужно падать духом. Беритесь за дело.

Купцы приободрились и бросились на помощь гребцам.

Но вдруг корабль огласил вопль.

– Что случилось? – встревожился бодхисатва.

– Там, внизу, – дрожащим голосом проговорил кормчий, – тела, подобные человеческим, словно воители в серебряной броне, ужасные на вид, с мордами, безобразными, как копыта.

– Это не люди, не демоны, но рыбы, – засмеялся Супарага. – Не бойтесь их. Значит, мы далеко отплыли от нашей гавани. Это море Кхурамалин Копытоцветное море. Постарайтесь поскорее повернуть назад.

Но ураган дул в спину, вздымая огромные массы воды и с неодолимым бешенством увлекая корабль все дальше и дальше. И вот уже судно в другом море, сиявшем подобно серебру. Пораженные мореходы обратились к Супараге:

– А это что за море, словно бы потонувшее в белой пене?

– Беда! – встревожился Супарага. – Это Датхималин – Млечное море. Нас занесло совсем далеко. Если можете, возвращайтесь.

Но ход корабля нельзя было замедлить из-за необычайной быстроты течения и неукротимого ветра. И корабль вступил в новое море, с красноватой, как пламя, водою. Его беспокойные волны переливались подобно золоту. Пораженные мореходы вновь бросились к Супараге.

– Теперь мы видим море, пылающее огнем, сияющее красотою солнечных лучей. Скажи, как оно зовется?

– Это Агнималин – Златоцветное море. Было бы в высшей степени своевременно повернуть хотя бы отсюда, – сказал бодхисатва, благоразумно промолчав о том, что цвет огня придает морю растворенное в нем золото, ведь он знал тягу рода человеческого к этому металлу, ставшую причиной множества бед.

А корабль тем временем стремительно несло к новому морю, вода которого сверкала топазами и сапфирами.

– А сейчас мы входим, надо думать, в Изумрудное море – вода его блещет драгоценным камнями.

– Это море Кушамалин, – пояснил бодхисатва, ещё больше испугавшись, что купцы бросятся черпать воду и опрокинут корабль. – Цвет ему дают водоросли, напоминающие священную траву кушу. Оно подобно неукротимому слону. Оно неодолимо.

Купцы всеми силами пытались повернуть корабль подальше от этого моря. Но это им не удалось. И перед ними открылось ещё более прекрасное море, с блестящими, как смарагд, зелеными волнами, украшенными, словно цветами лотоса, прозрачной пеной.

Купцы не могли скрыть своего восторга, а из груди бодхисатвы вырвался глубокий вздох.

– Необычайно далеко зашли мы, – проговорил он. – Это море Наламалин Тростниковое море, лежащее почти у края света.

Заметались купцы при этих словах. Но ещё больший страх охватил их, когда солнце начало погружаться в море и стал слышен шум наподобие треска охваченного пламенем тростника, и вскоре показался обрыв, куда с грохотом вливался океан.

Услышав это, Великосущный застонал:

– Горе! Горе! Мы достигли зловещей Вадабамутхи, откуда никто не возвращается.

При этих словах раздались крики. Некоторые от ужаса потеряли рассудок, другие обращались с мольбами к богам – Индре и другим адитьям, марутам и васу, а также к самому Океану. Третьи же припали к ногам Супараги:

– О, тигр среди кормчих! Ты всегда спасал попавших в беду, ибо сердце твое переполнено высокой добродетелью и состраданием. Уйми же жестокое волнение Океана – не посмеет он преступить твою волю.

Тогда Супарага-бодхисатва, накинув на одно плечо верхнюю одежду, опустился на правое колено и возгласил:

– Будьте же свидетелями вы, купцы и боги, обитающие в лоне Океана! Напрягая память, я не вспомню, чтобы когда-нибудь обидел живую тварь. Так пусть же силой моих заслуг корабль вернется, минуя пасть Вадабамукхи!

Едва прозвучали слова праведника, как ветер задул в противоположную сторону, и вместе с течением корабль повернул обратно. Увидев, что корабль удаляется от гибельного места, купцы испытали величайшую радость и, почтительно поклонившись Супараге, известили его о чуде. И тогда Великосущный обратился к ним с такими словами:

– Скорее поднимайте паруса!

И вот уже натянут парус, и корабль, блистая словно лебедь на безоблачном ясном небе, понесся с быстротою колесницы как бы по своей воле. Кормчий же внезапно крикнул:

– Я вижу берег!

Но это был не берег, а мель. И узнав об этом, бодхисатва сказал купцам:

– Наберите здесь на случай бури песок и камни и загрузите ими трюм.

Преисполненные величайшего уважения к Супараге, купцы понесли на корабль, как им казалось, песок и камни, на самом же деле это были бериллы и другие драгоценности.

На следующее утро корабль пристал к берегам своей страны, полный драгоценностей.

Дятел

Возродился как-то бодхисатва в одной лесной стране в облике дятла птицы с красивым оперением и длинным острым клювом, могущим пробить любое дерево. Но обычная жизнь дятла была для него невозможна. Проникнутый состраданием, он не питался личинками, во множестве обитавшими в деревьях. Ведя жизнь праведника, он довольствовался побегами и упавшими на землю плодами, следя за тем, чтобы не съесть живущего в них червяка. Перелетая от дерева к дереву, он спасал птенцов, упавших из гнезд, поучал хищных птиц и змей не разорять гнезда. Случалось ему указывать дорогу и людям, зашедшим в чащу. Птицы, змеи, насекомые и люди вскоре стали почитать этого дятла как наставника и справедливого царя. И среди всех лесов, покрывающих землю, появился уголок, где вместо взаимного уничтожения и злобы процветало добро.

И вот однажды, облетая свои владения, бодхисатва увидел льва с растрепанной и грязной от пыли гривой, корчившегося от боли.

Спустившись на землю, бодхисатва подошел к царю зверей и почтительно к нему обратился:

– Что с тобою, почтенный? Мне кажется, ты тяжко болен. Может быть, ты пострадал от слонов или устал от погони за оленем? Или тебя поразила стрела охотника? Скажи, чем я могу тебе помочь?

– О, добродетельнейшая из птиц! – отвечал лев. – В моих бедах я виновен сам. Растерзав оленя, я ел слишком быстро, и кость застряла у меня в горле. Я не могу от неё избавиться. Никто мне не может помочь.

– Открой рот, насколько можешь, – потребовал дятел.

Когда лев послушно открыл свою пасть, усеянную острыми зубами, и высунул длинный шершавый язык, бодхисатва укрепил между двумя рядами зубов палку и просунул клюв вплоть до основания глотки. Он вытащил кость так ловко и безболезненно, как не смог бы сделать это самый искусный из хирургов.

Поблагодарив птицу, лев отправился своим путем, а дятел поднялся на дерево, радуясь, что избавил существо от боли, и будучи уверен, что обрел нового друга.

Вскоре ему пришлось встретиться с этим же львом, наслаждавшимся мясом только что убитой им антилопы.

С испачканными кровью пастью, когтями и гривой царь зверей напоминал осеннее облако, освещенное огнем заката. Бодхисатва сильно страдал от голода, но все ж из скромности обратиться ко льву не смог, а стал прогуливаться перед ним с робким видом, надеясь обратить на себя его внимание. "Лев, кажется, меня не узнает, принимая за другого дятла", подумал бодхисатва и решил напомнить о себе.

– Да будет тебе благо, царь зверей. Не почтишь ли ты меня своим благодеянием, увеличив тем самым свои заслуги и добрую славу?

Лев повернул голову и взглянул на дятла взглядом, полным ярости.

– Разве тебе мало того, что я отпустил тебя живым, когда ты уже был в моей пасти? Или тебе надоела жизнь?

Пораженный неблагодарностью и грубостью, бодхисатва улетел, поняв, что услуга неблагодарному все равно что семя, брошенное на скалу, или жертва, вылитая на потухший пепел.

Царь племени Шиби

Накопив во множестве своих рождений великий опыт мудрости и добра, стал бодхисатва царем племени Шиби. Было его явление подобно облаку Критаюги, пролившему людям дождь даров. Нуждающимся он предоставлял пищу и одежду, повелев устроить специальные дома бесплатной раздачи. Каждый, пожелавший от него что-либо, получал желаемое. Обойдя весь мир и ни в ком не встретив расположения, бедняки стремились к нему, как лесные слоны к большому озеру на водопой.

За всем этим с вершины сияющей блеском сокровищ горы Меру наблюдал царь богов Шакра. И однажды гора задрожала, словно от землетрясения. Задумавшись над причиной этого явления, Шакра понял, что гора дрогнула от высочайшей добродетели царя племени Шиби, от его готовности отказаться от всего во благо другим.

Потрясенный таким могуществом, решил Шакра испытать этого царя. Приняв вид старого слепого брахмана, Шакра спустился с горы Меру на землю и влился в поток нуждающихся, следующих к царю племени Шиби. Когда до него дошел черед, царь, полный дружелюбия, обнял пришельца и спросил о его нужде.

– Я стар и слеп, – сказал Шакра. – У тебя же, лотосоокий, два глаза. Не уступишь ли ты один мне?

– Но кто тебя научил прийти ко мне? – спросил бодхисатва. – Кто такого высокого мнения о моих достоинствах, что надоумил тебя обратиться ко мне, презрев поговорку: "С оком разлука – высшая мука"?

– Эту мысль мне внушил Шакра, – ответил брахман.

– Неужели он думает, что я не смогу расстаться и с другим глазом?! сказал бодхисатва. – Я отдаю тебе оба, почтенный.

Услышав это, министры стали уговаривать царя этого не делать. Один из них сказал:

– Есть, о царь, у тебя царство, которое можно обрести лишь созерцанием и тяжкими трудами и которое своим благополучием может поспорить с царством Шакры. Почему же ты отдаешь свои глаза и лишаешь себя света? Этим ты не достигнешь высшей власти, какой ты достоин.

– Я не стремлюсь к высшей власти, – ласково ответил царь. – Моя цель спасти мир. И если я отклоню чью-либо мольбу, мир не будет спасен.

После этого царь приказал вынуть у себя сначала один глаз. Когда согласно указаниям врачебной науки один глаз был вынут и царь увидел его сияющим наподобие лепестка голубого лотоса на лице слепца, другой глаз царя зажегся величайшей радостью, и он отдал и второй глаз.

После этого сердце Шакры переполнилось изумлением и он подумал: "О стойкость! О доброта! О высокое стремление ко благу всех живых! В подобное совершенство я не могу даже поверить".

Через некоторое время, когда раны на лице царя зажили, он сидел в уединении на берегу заросшего лотосами пруда, вдыхая аромат цветов и внимая жужжанию пчел. Услышав шаги, он повернул на их шум лицо и спросил:

– Кто это?

– Я – Шакра, владыка богов, – услышал он.

– Добро пожаловать! Какая просьба свела тебя с сияющей вершины на землю?

– Я не хочу от тебя ничего, – ответил Шакра. – Я пришел тебя одарить. Выбирай всё, что тебе угодно.

– Богатства мои велики, моя армия огромна и сильна, – ответил с достоинством царь. – Я могу иметь все, что ты мне можешь предложить, кроме смерти. И я её хочу, ибо я исполнил желания всех, кто ко мне обратился с какой-либо просьбой, а теперь не вижу их лиц. Пришли мне её, о Индра!

– Оставь эту мысль! – отозвался Шакра. – Объясни мне, почему твое сердце привязано к тем, кому ты благодетельствовал? Ведь ими же ты и доведен до состояния, в каком находишься!

– Я думаю о них и радуюсь, – ответил царь. – Но хотя бы краешком глаза увидеть их счастливыми!

Едва были произнесены эти слова, как на лице царя засветилось одно око, как кусочек сапфира, прикрытый веком – лепестком лотоса.

– Я вижу тебя, Шакра, – сказал царь. – Но оку не положено быть одному. Пусть явится и другое.

И тотчас на лице царя загорелось второе око.

И задрожала земля вместе со всем, что на ней находилось. Реки вышли из берегов. Разлился океан. Низкими и приятными тонами зазвучали в небесах литавры небожителей. Дивная даль небес засияла безмятежной лаской от исходящего из очей бодхисатвы света. С небес посыпались чудные цветы, и воздух наполнился запахом сандала. Со всех сторон послышались напевы, сливающиеся в один могучий хор:

Все славное станет презренным.

Все юное будет старо.

Рассыпятся вечные стены.

И только одно неизменно:

Воздастся добром за добро.

* * *

Таковы были передававшиеся из уст в уста рассказы о спасителе мира и великом учителе человечества Сиддхартхе Просветленном, историческом Будде, совершавшем подвиги любви и милосердия, и о его предшествующих воплощениях в животных и растения. Перенесение Будды в прошлое человечества и всего природного мира не просто ставило его в глазах верующих выше всех богов, обитавших на горе Меру или в небесных сферах, но и делало причастным к реальной, полной забот жизни простых людей – подобно близкому другу или доброму соседу, учило добру, состраданию ко всему живому. Джатаки ввели в буддийскую проповедь огромное богатство народной сказки и басни с их занимательностью и поучительностью. Многие из сюжетов джатак стали известны за пределами Индии и вошли в сокровищницу мировой литературы и изобразительного искусства.

Мифы древней Индии во времени

и пространстве

Индию, не уступающую в величине всем странам Переднего Востока, вместе взятым, отличает, при редкостном природном многообразии, удивительная целостность и гармоничность духовного наследия. Эту целостность, складывавшуюся на протяжении тысячелетий великой цивилизации, обороняли высочайшие в мире снежные горы. Могучие реки, берущие начало в Гималаях, сыграли роль, сходную с ролью Нила в древнем Египте или Тигра и Евфрата в Месопотамии, отделяя области надежного земледелия от бесплодных пустынь и малопроходимых тропических лесов, изобилующих млекопитающими, птицами, змеями.

Исключительное природное богатство огромной страны стало питательной почвой, на которой возник, расцвел и разросся поистине фантастический мир её мифов. В них запечатлена тысячелетняя память великого множества племен и народов, населявших эту благодатную землю, их исторический и духовный опыт. Но как отделить миф от реальности? Ведь подчас единственный источник сведений о древнейших этносах Индии – те же мифы, то есть вымысел. Как выйти из этого порочного круга или, если хотите, лабиринта, не причинив ущерба научной истине? Многие исследователи пытались и пытаются найти её с помощью археологических и языковых данных. Разумеется, эти данные достаточно надежны и объективны; и тем не менее они не всегда могут быть использованы в строго историческом контексте, ибо принадлежат иной генетической системе. "Состыковка" мифов с другими источниками – и Индия здесь не исключение – осложняется также и тем, что сплошь и рядом археологические сведения принадлежат одним народам, а языковые и мифологические – другим. Во избежание ошибок, подобных тем, которые допустил открыватель Трои Генрих Шлиман, объясняя мифы археологией, а археологию – мифами, мы до поры до времени воздержимся от синтеза источников и будем излагать их порознь.

В XIX в., когда европейская наука, захлебываясь от изобилия археологических данных и сопутствующих им надписей, впервые намечала впечатляющую картину ближневосточных цивилизаций, Индия также была в поле её зрения. Но тогда образ Индии складывался по необходимости лишь на основе литературных памятников, оставленных индоевропейскими переселенцами, и это создавало впечатление, будто культура была привнесена в джунгли Индии извне. Однако в первой четверти XX в. в научный оборот были введены ошеломляющие археологические открытия, показавшие со всей очевидностью, что эта страна обладала городской цивилизацией, не уступавшей в древности и богатстве классическим цивилизациям Востока (Marshal J., Mackay E., 1931; Маккей Э., 1951). Поэтому, какая бы из специфических сфер индийской культуры не становилась отныне предметом изучения, его принято начинать с археологических, а затем – и лингвистических данных.

Города и сельские поселения, выявленные в ходе раскопок на протяжении почти трех последних человеческих поколений, – это целый мир, для обозначения которого существует понятие Хараппская цивилизация. По охваченной территории она соперничает с египетской и месопотамской цивилизациями, протянувшись на субконтиненте примерно на 1600 км с запада на восток и на 1250 км с севера на юг (Бонгард-Левин, 1993, 5). Ее хронология – предмет давних споров, возникающих каждый раз с новой силой по мере того как расширяются возможности датировки памятников материальной культуры. Наиболее надежным датирующим ориентиром признаны находки индийских вещей в археологических слоях Двуречья, где их можно датировать с помощью месопотамской хронологии. Как бы то ни было, Хараппская цивилизация хронологически охватывала почти все III тысячелетие и первую половину II тысячелетия до н. э. (Бонгард-Левин, Гуртов, 1988, 58 и сл.).

Холмы мертвых

Давайте же вслед за археологами вступим в один из древнейших городов Индии, получивших название по холму над ним – Мохенджо-даро ("Холм мертвых"). За воротами крепостной стены начинается достаточно прямая улица, время от времени принимающая в себя переулки. По обе её стороны – двух – и трехэтажные добротные здания с плоскими крышами. Они сооружены из обожженного кирпича или сырца. Выходящие на проезжую часть дома несколько закруглены, чтобы их не задевали при поворотах повозки. Войдем в один из дворов. Недавно пролился дождь, но луж не видно. Натекшая с крыш вода уже шумит у нас под ногами в проложенной ближе к дому глиняной трубе. Значит, есть канализация – признак высокоразвитой технологии.

Окна в стенах напоминают щели-бойницы средневековых замков. Они одновременно освещали жилье и защищали его от летней жары. Дверь была деревянной и потому не сохранилась. В комнате на земляном полу несколько больших кувшинов. В стене стержень для полотенца. Мы попали в комнату для омовений. Глиняных или каменных ванн не найдено. В своих домах хараппанцы мылись стоя, поливая воду из кувшина себе на голову. Можно было охладиться в двухметровой общественной купальне, сложенной из кирпича. Отверстия между кирпичами для водонепроницаемости залиты специальной смесью, напоминающей асфальт. Неподалеку – горячая баня, подогреваемая обогретым воздухом.

В Мохенджо-даро имелись и общественные сооружения – возможно, зернохранилища. В верхней части города, находившейся под защитой крепостной стены и сторожевых башен – дворцы, дома знати и обширный храмовый комплекс (Wheeler, 1959). В Калибангане выявлены платформы из сырцового кирпича, служившие местами для жертвоприношений.

Главным занятием обитателей Мохенджо-даро было земледелие, не менее развитое, чем в Месопотамии и Египте, но с большим разнообразием культур. Едва ли не в каждом из домов были обнаружены зернотерки. Основными сельскохозяйственными культурами были пшеница, ячмень, просо, гречиха, бобовые, сезам, горчичник, а в некоторых богатых влагой местах – рис. Выращивались и овощи – тыквы, арбузы, баклажаны; культивировалась финиковая пальма, находил применение в изготовлении парусов и одежды хлопчатник, зафиксированный раскопками в Белуджистане. Помимо растительной пищи употреблялось мясо домашних животных и молочные продукты. На окружающих города пастбищах вскармливался крупный рогатый скот – коровы, быки, зебу, а также овцы и козы. В домашнем хозяйстве держали свиней и кур (последние, кажется, впервые были одомашнены в Индии). Полагают, что хараппанцам известна и лошадь, но она не находила применения ни в транспорте, ни в сельском хозяйстве, ни в военном деле. Признавали только одно вьючное животное – буйвола.

Города хараппанцев были центрами ремесленного производства – прядения, ткачества, гончарного дела, деревообработки, резьбы по кости, изделий из бронзы. Железо ещё не было известно. В строительном деле мастерами использовались природные камни и глина, из которой изготовлялись разнообразные по форме кирпичи. Кирпичная кладка хараппских стен отличалась не только прочностью, но и изяществом.

Ремесленники жили в городах, занимая улицы жилищами-мастерскими по профессиям; некоторые селились за городской стеной. Сосуды бытового и ритуального назначения, различных размеров и форм, выделывались на гончарном круге, а затем обжигались в специальных печах. Типичной была керамика с декором черным по красному фону, с изображением растений, животных, птиц, геометрических фигур. Своеобразный тип керамики представляли собой сосуды, украшенные в наружной своей части рядами тесно расположенных шишечек (они найдены также в Месопотамии, в слоях, соответствующих хараппским и служат для датировки последних). Химический анализ изделий из бронзы показал, что использовались месторождения меди в пустынной части Индии, а олово и драгоценные металлы доставлялись караванами из Центральной Азии. Некоторые орудия труда хараппанцы продолжали выделывать из местного камня и твердых пород дерева. Им был известен лук со стрелами. Технология ремесленного производства была весьма изощренной. Предметы быта и украшения свидетельствуют о своеобразном художественном вкусе.

Такому уровню производства и его масштабам соответствовала интенсивная торговля по сухопутным дорогам, речным путям и вдоль океанского побережья. Хараппанцы обладали и средствами водного транспорта – лодками, барками, морскими судами.

В ходе раскопок одного из хараппских центров, Лотхалы, выявлены портовые сооружения типа доков, рассчитанные на стоянки крупных судов (Бонгард-Левин, 1993, 246). В текстах Шумера и Аккада III тысячелетия до н. э. упоминаются страны Мелаха (Мелухха) и Дильмун, откуда доставлялись "красный камень", эбеновое дерево, экзотические животные – "огромные слоны, обезьяны", кони, какие-то особые собаки, которых водили по улицам городов. При этом люди Мелахи названы "черными". На этом основании Мелаха отождествлена с Западной Индией, а в Дильмун – с Бахрейнскими островами, промежуточной базой при транспортировке индийских товаров в Двуречье. Само название страны Мелуха соотнесено с санскритским обозначением иноземцев млеччха (Иванов, 1979). Караванные пути соединяли города Западной Индии с Афганистаном и современным Южным Туркестаном. Свидетельство тому – открытие на севере Афганистана, на реке Аму-Дарье, хараппской торговой фактории и находки в Южном Туркестане печатей типа Хараппы (Массон, 1977, 4 и сл.).