Текст книги "Откуда пошел, как был организован и защищен мир"

Автор книги: Александр Немировский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

– Я согласен, – ответил царь. – Смотри за моими конями и приучай их к скачке. Товарищем же твоим будет мой заслуженный конюх Варшнея, служивший когда-то у Наля.

И стал Наль вместе со своим конюшим и другом Варшнеей служить одному господину. Но в разговоры с ним не вступал и о себе не рассказывал. Варшнея догадался, что в прошлом у нового конюха была какая-то беда. По ночам, запираясь в стойле, пел он одну и ту же грустную песню об одинокой страннице, бродящей по дикому лесу.

* * *

Между тем Бхима все время после ухода дочери и зятя в лес искал их. Он расспрашивал торговцев и странствующих певцов, посещавших Кундину, не видели ли они скитальцев, и обещал большую награду за любую весть о них.

Наконец брахману Судеве во время посещения Цеди посчастливилось по внешности и голосу узнать Дамаянти, и он поделился своим открытием с царицей-матерью. Та немедленно вызвала гостью к себе и, обнимая её, сказала:

– Почему ты не назвала своего имени? Ведь я родная сестра твоей матери.

– Я хотела отдохнуть после всего, что мне пришлось пережить. Благодарю тебя, тетя, за прием. Теперь же я отправлюсь к родителям и детям, и они не испугаются меня, как испугались те, кто меня видел, когда я входила в твой город.

Через несколько дней Дамаянти была в Кундине, свиделась с отцом, матерью и братьями, прижала к груди детей. Но видно было, что её гложет печаль. Бхима, поняв, что причина тоски – Наль, стал думать, как его отыскать. Думала об этом и сама Дамаянти. Она сочинила песенку и попросила всех странников, где бы они ни находились, её петь:

Где странствуешь ты, одинокий игрок,

В нашем с тобой одеянье?

Лес от печали моей изнемог.

Избавь меня от страданья.

О, если бы боги смогли вдохнуть

Влагу в иссохшие губы,

Наставить тебя на правильный путь

К той, которая любит.

Через несколько месяцев после этого вернулся в Кундину после путешествия один из брахманов. И вот что он рассказал Дамаянти:

– Я всюду напевал твою песенку, но никто на неё не откликнулся. Пел я её и во дворце Айодхьи, но не получил ответа. Когда же готовили мне повозку, я запел её в конюшне. И из дальнего её угла послышался голос:

Меч мой проигран. Проиграна честь.

Утрачена часть одеянья.

В душе и на теле шрамов не счесть.

Осталось одно страданье.

Я бросился искать певца, но он исчез. Царские слуги сказали мне, что петь мог только карлик Бахука, обладающий редким искусством править колесницей и готовить пищу. Вот что я узнал.

"О, мой Беспорочный, – подумала Дамаянти. – Это наверняка ты, изменивший облик".

По-царски наградив брахмана за весть, она его отпустила и стала размышлять, каким образом сделать так, чтобы Бахука оказался в Кундине.

* * *

Как-то на заре во дворце Ритупарны появился гонец от Бхимы.

– Царь выдает свою дочь Дамаянти замуж. Завтра состоится выбор женихов.

Всполошился Ритупарна, слышавший о неземной красоте дочери Бхимы. Да и породниться с ним для него было бы большой честью. Немедленно кликнул царь Бахуку, а когда тот предстал пред его очами, сказал:

– Есть для тебя дело. Помнится, ты похвалялся, что за сутки можешь проскакать десять йоджан. Ровно столько отделяет мою столицу от столицы Видарбхи. Царь Бхима выдает замуж свою дочь Дамаянти. Надо поспеть к вечеру.

Наль побледнел. Мысли вихрем закружились в его голове: "Дамаянти выходит замуж? Может быть, и в неё вселилась какая-нибудь нечистая сила, как в меня Кали? Конечно, я нанес ей жестокую обиду и погубил её молодость. Но подумала ли она о наших детях?"

– Что же ты молчишь, Бахука?

– Думаю, каких выбрать коней, – ответил карлик.

– Ну, и на каких ты остановился?

– Я готов их показать.

В конюшне Бахука представил царю тощих, толстоголовых коней, с щетинистой шерстью и огненными глазами.

– Этих?! – воскликнул Ритупарна. – Да ты смеешься надо мной.

– Нет, не смеюсь, – ответил Бахука. – Вечером мы будем в Кундине. И пусть с нами поедет Варшнея.

И вот запряжена колесница. Царь и Варшнея устроились рядом. Впереди их Бахука. Взяв в могучие руки вожжи, карлик гикнул, и кони понеслись подобно буре. Дивился царь быстроте, с какой мчалась колесница. Но ещё более был удивлен Варшнея. "Откуда, – думал он, – этот уродец владеет таким искусством? Не нечистая ли это сила? Или в этом уродливом теле сам Наль? Нет, этого не может быть! Но почему тогда колесница гремит, как та, которой правит Матали, возничий самого Индры?

От движения возник такой сильный встречный ветер, что с царя сорвало плащ, и он коснулся плеча Бахуки, чтобы тот остановился.

– Поздно! – откликнулся Бахука. – Твой плащ от нас уж очень далеко.

– Ты несравненный возница! – воскликнул царь. – И я хотел бы поучиться искусству, в котором у тебя на земле нет соперников. Но ведь и я кое-что знаю и умею. Видишь впереди развесистое дерево? Так вот, на нижней ветви две тысячи семь сучков и тысяча триста тридцать семь листьев.

Бахука остановил колесницу и спрыгнул на землю.

– Что ты делаешь! – воскликнул Ритупарна. – Мы же опоздаем.

– Но я никуда не поеду, пока не проверю чисел. Пусть колесницу поведет Варшнея.

– Не упрямься, Бахука! – взмолился царь. – Ведь с тобой не может соперничать никто.

Но Бахука, не слушая, забрался на ветвь и стал считать сучки и листья.

– Удивительно! – сказал он, слезая на землю.

Как ты, царь, мог за мгновение сделать подсчет и не ошибиться?

– Я владею тайным знанием чисел и искусством вычислять кости, которые в руках у противника, – с неохотой ответил Ритупарна.

– Тогда передай это знание мне, а взамен я научу тебя править конями.

– Бери! – гневно прокричал царь.

И только слово вылетело из уст, как открылись у Бахуки-Наля глаза и он смог с такой же легкостью сосчитать все сучки, листья и плоды дерева. И силу он в себе ощутил необыкновенную, однако на мгновение потерял сознание. Очнувшись, Наль увидел рядом с собой своего мучителя Кали. И хотел уже его проклясть, как Кали бросился на колени:

– Удержи свой гнев, могущественный владыка Нишадхи, – умолял Кали. Не проклинай меня! Меня уже раз прокляла твоя Дамаянти, после чего я не смог покинуть твоего тела. С потом в меня проник яд царя змей.

Я испытывал муки не меньшие, чем ты. Пощади меня!

– Пусть будет так! – смягчился Наль. – Прочь с моих глаз! Вселись в это дерево!

Дерево мгновенно засохло. Такова была сила яда змеиного царя.

Оставив Кали корчиться в сухом дереве, Бахука вскочил на колесницу и схватил вожжи. Ощутив утроенную мощь возничего, кони помчали ещё быстрее. Еще до заката солнца колесница въехала в ворота Кундины. Стук колес донесся до слуха Дамаянти, и она уловила в нем нечто, давно ей знакомое. На эти же звуки откликнулись ржанием кони, которых ещё до изгнания Дамаянти успела вместе с детьми отправить к родителям. Подняв хоботы, загудели слоны. Распушив хвосты, как перед наступлением грозы, резко закричали павлины. Услышав эти звуки, Дамаянти воскликнула: "Да, это Наль! Мой владыка!"

* * *

Сойдя с колесницы, Ритупарна к удивлению своему не заметил никаких следов приготовления к завтрашнему торжеству. Видно было, что никто, кроме него, не прибыл на смотрины царей. Да и Бхима, вышедший встретить гостя, после обычных приветствий задал странный вопрос:

– Что привело высокого гостя в нашу столицу?

Не желая уронить своего достоинства, Ритупарна ответил:

– Мне давно хотелось видеть тебя, познакомиться с тобою, узнать, все ли благополучно в твоем царстве-государстве? И вот решил больше не откладывать...

Бхима подумал: "А все ли благополучно с твоей головой?" – но, разумеется, он этого не сказал, а, коснувшись плеча Ритупарны, молвил:

– У нас все благополучно. И мы всегда рады гостям.

Цари двинулись во дворец, а Бахука распряг коней, погладил их по мокрым спинам и повел в конюшню. Потом он вернулся и, заняв на колеснице свое место, предался грустным думам.

Дамаянти наблюдала за всем этим из окна и послала к нему умную Кешини, чтобы узнать, у кого при въезде в город были вожжи, и выяснить: не скрывается ли в уродливом теле возницы Наль?

Подойдя к колеснице, служанка завела с карликом разговор о том, о сем. В беседе Бахука рассказал, что колесницу в город привел он и что в приготовлении пищи он столь же искусен, как и в управлении конями. На вопрос, не слышал ли он о Нале, Бахука ответил, что много слышал о нем от Варшнеи, бывшем возничим у Наля, но о том, где Наль и жив ли он, Варшнея не знает, а он, Бахука, тем более знать не может.

– Но почему, – внезапно спросила Кешини, – когда брахман пропел песенку об игроке, ты отозвался словами, понятными только тебе и Дамаянти?

На это карлик ничего не ответил, а только заплакал.

И удалилась служанка, чтобы слово в слово передать госпоже ею услышанное. И Дамаянти ещё больше уверилась в том, что Бахука и Наль хотя и имеют разные лица, обладают одной душой.

И все же она ещё раз послала Кешини наблюдать за тем, как Бахука готовит еду для своего господина. Было подстроено так, что у слуги Ритупарны не оказалось ни воды, ни огня. Но еда все равно была готова. Служанка своими глазами видела, как по взгляду Бахуки сосуды сами наполнились водой, а солома загорелась. Когда же Кешини принесла госпоже кусок приготовленного карликом мяса, у Дамаянти исчезли всякие сомнения; память языка и нёба дополнила все другие наблюдения и соображения.

* * *

И наконец настал день, когда Бахука был приглашен во дворец. При виде Дамаянти он едва не лишился чувств. Она же, устремив на него взор, спросила:

– Скажи, Бахука, был ли тебе знаком человек, которого считали верным мужем, а он бросил в лесу беззащитную и ни в чем перед ним не провинившуюся жену? Как ты можешь объяснить поведение этого человека, давшего во время свадьбы клятву делить с женой все, что ни ниспошлет судьба, – и хорошее, и дурное?

Выслушав со слезами на глазах упреки Дамаянти, Наль ответил:

– Тот человек, о котором ты говоришь, не виновен ни в проигрыше царства, ни в предательстве. В него вселился злобный демон Кали, а если он в чем и виноват, то давно уже расплатился за то муками.

С этими словами он достал змеиную кожу и натянул её на кулак. И вот уже Наль и Дамаянти бросаются в объятия друг друга.

И наполнилась вся столица ликованием. Стены домов украсились тканями и гирляндами цветов. Зажглись огни. Всюду звучали пение и музыка. Среди тех, кто пришел во дворец поздравить Наля и Дамаянти был царь Ритупарна. Он попросил у Наля прощения за то, что, сам об этом не ведая, был над ним господином.

– Не надо мной ты был господином, а над Бахукой, – ответил Наль. – Да и он, насколько мне известно, не претерпел от тебя обиды. Теперь же прими от меня дар управлять конями, мне же пора отправляться в Нишадху, чтобы воспользоваться твоими дарами.

* * *

Прошло ещё некоторое время, и в столице Видарбхи появился Наль, сопровождаемый воинами. Прийдя во дворец к Пушкаре, он сказал ему:

– Вот и я. Прими мой вызов. Можешь вступить со мною в схватку или сесть за игральный стол. Выбирай!

– За стол, – сказал Пушкара. – Но какая твоя ставка?

– Я ставлю Дамаянти, а ты все отнятое у меня. Согласен?

– Да! – ответил Пушкара. – Я рад сразиться с тобой за столом и надеюсь избавить Дамаянти от бедствий, которые она испытала из-за тебя.

Еле сдержал себя Наль, чтобы не заколоть Пушкару. Но лишь сказал:

– Безумец! Играй!

Бросок, и возвращена Нишадха, и вместе с этим восстановлена справедливость. Но благороден победитель:

– Знай, – сказал Наль Пушкаре, – твоя удача в прошлом подстроена коварным Кали. Поэтому не будет вражды между нами. Возвращайся туда, откуда пришел, владей тем, что имел. И благоденствуй!

Пушкара, не рассчитывавший на такой исход, прослезился:

– Сейчас же пойду к Ганге и омою свое тело и выкину проклятые кости, чтобы их не коснулась ничья рука.

За стенами дворца, принадлежавшего отныне Налю Беспорочному и его потомству, ликовал народ. Люди воспевали доблесть Наля и верность Дамаянти. Песнь эта поется до сих пор.

Любовь и разлука

Рамы и Ситы

Пролог на земле

На землю, проломив хрустальный полог,

Упала и рассыпалась звезда.

Стал лемехом космический осколок,

Проведена по полю борозда,

Заколосилось золотое жито.

Пусть точится железная коса,

Но мы ведь не единым хлебом сыты

Поэзией нас кормят небеса.

Творец всего живого и спаситель

Нас сотворил не для одной еды.

Поговорим о несравненной Сите,

На борозде рожденной от звезды,

И о любви к ней доблестного Рамы,

Который одолел Равану – Смерть.

"Рамаяна" – возвышеннее храма,

И не дано ей, как любви, стареть.

Обратился как-то Вальмики, красноречивейший из риши, к божественному мудрецу Нараде с просьбой:

– Скажи мне, мудрейший, кто из людей самый безупречный, добродетельный, отважный, прекрасный, умудренный знаниями.

– Это Рама, сын Дашаратхи, – ответил Нарада, не раздумывая. – Восславь его жизнь и деяния, если сумеешь. И лучше всего в таком песнопении, которое смогут прочувствовать все, обитающие на этой земле.

Поблагодарив мудреца, Вальмики удалился в растерянности, ибо не смог понять, что имел в виду Нарада, говоря о песнопении, какое в состоянии прочувствовать все живущие. Вскоре после этого бродил он со своими учениками по лесу, рассуждая о достойных предметах. И вот видит он двух куликов, затеявших любовную игру и в пылу её не заметивших приближающегося охотника. Тот, воспользовавшись увлеченностью птиц друг другом, выпустил из лука стрелу, и самец упал, обливаясь кровью. Отчаянный крик самки пробудил в душе Вальмики гневные слова проклятия:

Охотник, любовь поразивший стрелою,

Вовеки пребудешь ты в мире изгоем.

Выкрикнув это, Вальмики обратился к ученикам и продолжал их наставлять добру. Но слова проклятия то и дело всплывали в его памяти, и повторял он их, пока не понял, что проклял нечестивца стихом неведомого размера. И пришла ему в голову мысль: "Не это ли песнопение имел в виду Нарада, создатель многих стихотворных размеров и изобретатель первой вины? Не оно ли способно лучше всего передать чувство любви, доступное всем живущим?"

Внезапно перед Вальмики предстал Бог-творец.

– Это шлока! – возгласил он. – Поведай о Раме и Сите шлоками.

Едва только Брахма исчез, Вальмики отослал учеников и забросил все прочие дела. Он стал слагать поэму о Любви, прерванной разлукой, равной Смерти.

Пролог на небесах

И вновь собрались боги на горе Меру, подпирающей тремя вершинами небо. Тысячелетия терзал небожителей страх перед смертью. Но и обретя бессмертие, они страдали от позора и бессилия.

Творец мира Брахма совершил величайшую оплошность. Поверив в добродетельность святого отшельника Раваны, он не только даровал ему неуязвимость, но и наделил его стрелой, не дающей промаха. Однако и безупречному мужу не выдержать испытания могуществом. Как только Раване были вручены дары Брахмы, он превратился в надменное десятиголовое чудовище, и все три мира потеряли покой. Сам владыка богов Индра в страхе перед Раваной принял облик павлина, и Равана прошел мимо, его не узнав. Когда же он вернул себе прежний облик, то был побежден сыном Раваны, взят в плен и с трудом обрел свободу. Побеждены были и другие боги, став поденщиками Раваны: Агни – поваром, Варуна – водоносом, Вайю заметальщиком. После выполнения службы на острове Ланке, где был дворец Раваны, им было разрешено возвращаться на гору Меру.

Почуяв дуновение ветерка, боги разом повернули головы. Конечно, это Вайю! Как всегда он запаздывает, а потом оправдывается, что Равана заставляет подметать не только пол дворца, но и весь остров.

Устроившись на скале, Вайю радостно прошелестел:

– Слушайте, братья. Весть, которую я принес, поучительнее любой другой. Мне удалось подслушать разговор Раваны с его сыном Индраджитом.

При этом имени Индра заскрежетал зубами. Над Меру грянул гром и разнесся по миру.

– А много ли сыновей у Раваны? – грозно спросил владыка богов.

– Один Индраджит, он великий маг и волшебник, – отозвался легкомысленный Вайю, кажется, не понимая, почему его перебили.

– Почему же ты не назвал его просто сыном?

– Прости, Индра, – проговорил Вайю. – Имя это вырвалось у меня само. У меня не было намерения напоминать о позоре, нанесенном тебе "победителем Индры". Я взволнован. Я стал обладателем тайны.

– Говори скорее! Что тянешь? – послышались голоса богов.

– Я узнал, – сказал Вайю, переходя на шепот, – что владычество Раваны не вечно. Сын, обращаясь к отцу, напомнил ему, что его может одолеть смертный, если его поддержат обезьяны.

– Это добрая весть, – проговорил Индра. – За обезьянами дело не станет. Ведь твой сын, Вайю, кажется, обезьяна?

– Хануман имеет облик обезьяны, – вставил Вайю. – Но он великий воитель и главный помощник царя Сугривы.

– Что касается смертного, – продолжал Индра, – то у меня имеются сомнения. Сможет ли человек одолеть Равану и его сына, владеющего тайнами волшебства? Да и сколько нам придется ждать, пока этот смертный явится на свет?

– Прислушайтесь, боги! – послышался голос Агни. – Ко мне с алтаря на северном берегу Сарайю взывает Дашаратха, царь Кошалы.

– Что надобно ещё этому старцу, прожившему шестьдесят тысяч лет? воскликнул Яма. – В таком возрасте пора и перестать чего-либо желать.

– Он просит наследника. Я слышу, как его голос заглушает мычание по крайней мере сотни быков.

При этих словах боги оживились, а Индра сказал:

– Люди на земле стали скупы. Мнится мне, что они проведали о нашем позоре. За последние сто лет нам никто не приносил в жертву более десятка быков. Дашаратха – достойный человек, и ему надо помочь. Конечно, о сыне он мог бы подумать раньше.

– А что, если Равану сокрушит сын Дашаратхи? – перебил Индру Варуна.

– Прекрасная мысль! – воскликнул Вишну. – А есть ли у Дашаратхи жена?

– У него их три, – отозвался всеведающий Агни. – Старшую зовут Каушалья, среднюю – Кайкейя, младшую – Сумитра. Царь любит и балует более других Кайкейю, но он соблюдает закон, и в царском доме нет раздоров.

– Тогда я спущусь на землю и возрожусь в сыновьях Дашаратхи, – сказал Вишну. – И сыновей у него будет столько, сколько у света сторон, сколько колес у устойчивой колесницы, сколько у года времен. Но чтобы одолеть ракшасов, и вам, боги, придется всем спуститься на землю и возродиться там в обезьянах, как это уже сделал Вайю.

– Мы согласны! – ответил за всех богов Индра.

И возликовали боги, кажется, впервые поняв, что спасение не за горами. Но все же радовались они молча, опасаясь, как бы Равана не проведал об их замыслах. Не привлекая к себе внимания, Вишну поспешил на землю. Приняв там облик отшельника, он проник во дворец и предложил царским женам снадобье необыкновенного свойства. Каушалья отведала половину его, Кайкейя, закормленная сластями, – восьмую часть, Сумитра, младшая из жен, остальное.

И в тот же день каждая из трех понесла под сердцем дитя, но потребовалось ещё три долгих месяца, чтобы о предстоящей радости стало известно им самим и их близким.

Кошала

Кошала считалась самым могущественным и богатым царством Индии. Блистательная столица её Айодхья, сооруженная в незапамятные времена прародителем рода человеческого Ману, не уступала великолепием небесному граду Индры и сияла, как самый крупный бриллиант в короне земных городов. Не имели себе равных её дворцы и чертоги. От них в разных направлениях, как солнечные лучи, отходили улицы, застроенные стройными рядами зданий, делая столицу похожей на доску с клетками для игры в кости.

Город, омываемый тихоструйной Сарайю, защищала возведенная с величайшим искусством стена со многими башнями. Непрошеных гостей ожидали находившиеся в полной готовности орудия, мечущие камни и стрелы. В пустотах стены стояли наготове хорошо обученные боевые слоны и кони. Воители Айодхьи были отважны и благородны. Каждый из них владел колесницей и мог без труда пересесть с неё на боевого слона или коня. Попадая стрелою в цель по звуку, они никогда не позволяли себе стрелять в безоружных.

Нигде в Индии не было мудрее брахманов, чем в Айодхье. Никто лучше их не постиг духа вед. Они были чисты сердцем, не зная корысти и обмана, и потому угодны богам, дававшим им благоприятные знамения. Не уступали им слагатели гимнов риши, к которым благоволила Вач. Они вытесывали свои песни, как плотник колесницу, они сплетали слова, как ткачи пестрые ткани, и то, что создавалось их вдохновением, переживало века.

Славились умением и мастера Айодхьи – прядильщики шелка, сверлильщики отверстий в драгоценных камнях, чеканщики, резчики, гончары, стеклодувы. Земледельцы Кошалы обеспечивали себя и жителей столицы рисом десяти видов, превосходным сахарным тростником, коноплей того прочного сорта, который шел на изготовление тетивы для царских луков и для священных одеяний. Скотоводы приводили упитанных быков и овец для пищи и приношения богам. Опытные лекари лечили от болезней. Лицедеи и фокусники развлекали народ, как всюду, охочий до зрелищ. Женщины Айодхьи были прекрасны телом и душой, веселы и благочестивы.

Великим царством и достойными его обитателями управлял доблестный Дашаратха, бесстрашный, грозный для недругов, платящий за дружбу приязнью, за вражду враждой, господин своим чувствам и поступкам, равный могуществом Индре, богатством – Кубере. Не был он похож на тех царей, которые свои недостатки представляют величиной с горчичное семя, а пороки других размером в гору. К нему съезжались раджи со всего мира как младшие к старшему, и не было ни одного, кого не одарил бы он подарком, достойным своего богатства и щедрости; но самым ценным даром считался совет Дашаратхи, ибо мудростью он соперничал с богоравным Ману, прародителем рода человеческого.

Подданные гордились своим царем, а царь – своими подданными, и управляющие миром боги уже привыкли к тому, что обитатели той части мира, которой правил Дашаратха, менее всего досаждали им своими жалобами и сетованиями, реже всего требовали вмешательства в свои неполадки, ибо, подражая царю, они были честны, и не ведали зависти, лжи и коварства.

Ожидание

Дворец, столица и все царство были охвачены необыкновенным волнением. С быстротою Вайю распространилась весть, что не одна, а сразу три жены владыки ждут детей. По всем направлениям во весь опор скакали гонцы за разными диковинами, которые пожелали иметь будущие матери, ибо выполнение любого пожелания беременной – наипервейшая обязанность супруга, заложившего семя и желающего иметь здорового наследника. Одновременно к соседним царям были отправлены почтенные члены совета старейшин с извещением, что Дашаратха, поразмыслив, возвращает безвозмездно захваченные им земли, служившие на протяжении нескольких поколений яблоком раздора. И, конечно же, соседи понимали, с чем связана доброта Дашаратхи: во время беременности война опасна для супружеской пары и ожидаемого потомства. И хотя священный закон, запрещавший стрижку ногтей, купание в стоячей воде и постройку нового дома, касался лишь той семьи, где была роженица, из солидарности с Дашаратхой ему добровольно последовали очень многие, и в Айодхье можно было видеть мужей, осторожно передвигающихся босиком, чтобы не обломать длинных ногтей. Возросло число тех, кого можно было принять по буйно растущим волосам за отшельников.

Со всей Индии прибыли в столицу врачи, чтобы следить за здоровьем царских жен. Брахманы перерыли священные книги и собственную память в поисках наставлений об обязанностях беременной, и не прекращались споры, какие из этих наставлений применимы в тех случаях, когда беременных сразу три.

Заблаговременно были выбраны три помещения в здоровой, юго-западной части дворца, из тысяч коров отобрали трех наилучших, которым требовалось поклониться за три дня до родов. С той же тщательностью были назначены женщины, имевшие здоровых детей, для сопровождения рожениц к месту родов. По всему дворцу, а затем и во всей столице были развязаны все узлы и, к великой радости узников, разбиты все колодки и оковы, чтобы ничто не могло помешать выходу новорожденных из материнского чрева на свет, чтобы роды были безболезненными.

Когда гонцы и трубачи возвестили наступление последнего дня перед родами, вся Кошала запела:

Четыре стороны у неба

У земли их четыре.

Четыре семени боги вложили,

Чтобы правде быть в мире.

Затаив дыхание, ожидало родов все царство. Ведь если, не приведи Брахма, жены Дашаратхи произведут на свет одних девочек, тогда после кончины царя его власть достанется их мужьям-чужакам. В храмах и домашних молельнях дни и ночи приносили жертвы богу Пушану, чтобы он даровал хотя бы одного мальчика. Можно себе представить всеобщее ликование при вести, что в царском доме за одну ночь появилось сразу четыре наследника, столько же, сколько сторон света, столько же, сколько колес у прочной колесницы!

Четырежды счастливый

И вот уже во внутренних помещениях дворца вместе с горьковатым дымом сжигаемого сандала разносится запах горчичного семени, от которого, как от огня, разбегается всякая нечисть, опасная для новорожденного. И великие заботы, возлагаемые священным законом на отца, легли на плечи четырежды счастливого Дашаратхи, отняв у него все время. Переходя от одного помещения к другому, безымянным пальцем он вкладывал в беззубые ротики младенцев священную смесь из молока, масла, меда, рисовой и ячменной муки, повторяя:

– Бхух! Я помещаю в тебя! Бхувах! Я помещаю в тебя! Бхух! Бхувах! Свах! Все это я помещаю в тебя!

Произнеся это, он наклонялся к ушку ребенка, стараясь не коснуться его бородой, и шептал: "Ты, Веда!"

Вместе с этой церемонией и этим словом сыновья обретали зародыш того, что станет главным в муже – разум. Но ещё оставалось позаботиться об их долголетии, об их сопротивляемости злу. Церемонии, церемонии. А после них предстояло вознаграждение всех, кто помогал родителям, кто просто присутствовал и радовался, – золотом, серебром, коровами, постелями, зонтами, гирляндами за каждого из четырех сыновей. Всякий получил на благо то, что было угодно его душе.

Однако все это было лишь преддверием к главной из церемоний рождения к наречению имени, ибо имя давалось не просто, чтобы не спутать одного сына или дочь с другим и другой, – оно пророчески определяло характер и судьбу. Сколько же надо было думать, принимая советы брахманов и звездочетов, чтобы не ошибиться в именах царевичей! Сына от Каушильи Дашаратха решил назвать Рамачандра ("Темный как месяц"). Был младенец цветом кожи несколько темнее, чем сводные братья, и много подвижнее их. И впрямь, была судьба Рамы темна, и он провел много лет во мраке леса, где совершил великие подвиги, озарившие его имя сиянием славы. И оставался он темен для главного врага своего Раваны, который не сразу разгадал в царевиче великого противника, мстителя за богов и людей. Сын от Кайкейи получил имя Бхарата ("Воспитанный"), и оно также определило его судьбу. Воспитание лишило его всего того недоброго, что он мог унаследовать от своей вздорной матери, сделало образцом порядочности. Сыновья от младшей, Сумитры, получили имена Лакшмана и Шатругхна, также соответствующие их судьбе.

Первые подвиги

И выросли сыновья Дашаратхи. Были они наделены красотой, силой, доблестью и жаждой знания. Не было им равных в искусстве владеть луком, управлять колесницами, ездить верхом на конях и слонах. Могучерукие, крепко подпоясанные, готовые к схватке, они были любимцами горожан, взиравших на них с удивлением и восторгом. Поэтому слава о них обошла всю Индию.

Рама был мудрее и опытнее братьев. Еще будучи мальчиком и играя деревянным мечом, он вещал как опытный старец, был искусен в ведах и веданте, постигал человека с такой же быстротой, с какой выпускал стрелы из лука, был со всеми приветлив, умел обуздывать гнев, не терял достоинства в общении даже с дурными людьми.

Однажды во дворец явился прославленный праведник Вишвамитра. Предложил ему Дашаратха воду для омовения ног, полосканье для рта, почетное золотое сиденье. И рассказал праведник царю о бесчинствах, творимых в лесу нечестивыми ракшасами. Будучи наслышан о достоинствах Рамы, Вишвамитра попросил царя отпустить с ним сына, чтобы защитить лесную обитель. Не хотел Дашаратха расставаться с любимцем, но тогда отшельник разгневался, зашатались дворец и весь город, повалились на пол плохо закрепленные на стенах вещи. Испугался царь и уступил воле праведника. Рама был отпущен, и с ним вместе к подножью Хималаев отправился Лакшмана, неразлучный со старшим братом с детства.

Путь от тихой Сарайю к могучей Ганге занял много дней. Переправляясь через реку, великий отшельник впервые благословил юношей священной водой, произнеся молитву, изгоняющую сглаз и чуждую волю.

На том берегу Ганги путники вступили в огромный и мрачный лес и сразу же увидели изуродованные деревья, безобразные ямы, разоренные гнезда, услышали стоны обитателей чащи.

– Это буйствует ракшаска Тарака, – объяснил Вишвамитра. – Она считает себя владычицей этого леса и вытворяет что хочет. Ростом она с гору и обладает мощью тысячи взбесившихся слонов. Многие витязи пытались её одолеть, но она ломала их мечи и копья, как былинки. Рама и Лакшмана! Вам придется её убить. Да вот она приближается к нам со стороны дороги!

Юноши повернули голову и увидели столб пыли, скрывавший очертания чудовища. В путников полетели огромные камни. Один из них упал совсем рядом, врезавшись в землю.

Глаза Рамы загорелись гневом. Вытащив стрелу, он наложил её на дугу лука и отпустил тетиву. Раздался дикий вопль. Тарака схватилась лапами за лицо. Сквозь пальцы её хлестала кровь. Носа у Тараки словно не было.

– Вот я её и проучил! – проговорил Рама, опуская лук.

– Убей ее! – посоветовал Вишвамитра. – Это очень мстительное существо и опасное, особенно ночью.

Рама наложил на лук вторую неотвратимую стрелу, и огромная голова ракшаски скатилась на дорогу.

После этого Вишвамитра приказал Раме взойти на камень, и когда юноша выполнил приказ, произнес заклятие:

– Будь тверд как камень и прими священное оружие.

Тотчас перед Рамой выстроились палицы, мечи и секиры. Хором они произнесли:

– Владей нами, Рама! Ты господин, а мы твои слуги.

Рама поблагодарил Вишвамитру, а оружие опустил, приказав:

– Слуги мои! Отдыхайте. Придете ко мне, когда я вам прикажу.

Вишвамитра и его спутники продолжали свой путь, пока не достигли местности, изобилующей благоухающими тенистыми деревьями. Сладкогласие птиц сливалось с журчаньем бегущих по камням ручьев, в которых плескались серебристые рыбки. Это и была лесная обитель Вишвамитры.

Первую ночь царевичи отдыхали, а затем Вишвамитра поручил им охранять священное пламя алтаря. Пять ночей прошли без тревоги, на шестую раздался грозный гул, и на алтарь обрушились потоки черной крови. Задремавший было Рама вскочил на ноги и увидел в небе две огромные тени с перепончатыми крыльями, как у летучих мышей. Достаточно было двух стрел, чтобы проносившиеся в небе кровожадные ракшасы подняли вопль. Один из них, Маричу, был отброшен стрелою к Океану, другой – Субаха, пронзенный насквозь, упал к ногам Рамы.