Текст книги "Добровольцы-интернационалисты"

Автор книги: Александр Родимцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Но разве в этом дело, что мадридская земля пахнет не так, как наша, что растут на ней другие плоды, что в ее реках водится иная рыба? Между ними много общего. Их обрабатывают люди одной профессии – хлеборобы. Вот почему мы сейчас ползем под пулями, вот почему пришли добровольцы со всех уголков мира на помощь испанскому народу.

На спину упал небольшой камешек. Я оглянулся. Миша скорчившись полулежал под высохшим кустом и махал призывно рукой. Пришлось вернуться.

– Что случилось?

– Больше не могу, – жаловался он. – Ужасные боли в животе, режет – сил моих нет.

– Надо идти.

– Не могу.

Миша наотрез отказался расстаться с высохшим кустом. А мне показалось, что он струсил. Пока мы спорили, вернулся назад проводник-испанец.

– Далеко ли до штаба? – спросил я у него.

Паренек в ответ пожал плечами. Я насторожился: «Куда же ты ведешь?» Оказывается, молодой испанец по собственной инициативе изменил маршрут. Он вел меня к пулеметному расчету, у которого замолчал наш «максим». А что касается командира батальона Овиедо, то проводник сам теперь не знал, где находится командир. Я задумался над создавшейся обстановкой и решил пойти к пулеметчикам. Они находились теперь совсем близко. Договорились с Мишей, что он пойдет назад, а сами поползли к пулеметному расчету.

Последние триста метров проскочили быстро и, перевалив через высокий бруствер, свалились в небольшой окопчик.

Три дюжих загорелых бойца лежали на спинах, прикрыв глаза пилотками. Они отдыхали и лениво переругивались. Рядом с каждым – пистолет. А еще теплый от частой стрельбы «максим» молчал. Что-то испортилось, а никто из трех не знал, как исправить. Вот уже около часа они не участвовали в бою. Жара – воды ни капли. Патронов несколько ящиков, а пулемет не работает. Глупое положение.

Парень, что пониже ростом – его звали Педро, – наседал на своего соседа, пригорюнившегося от неудачи. Его считали виновником происшедшей заминки. Он уронил на пулемет пустой ящик. И угораздило парня перетаскивать тару. Увидев нас, солдаты радостно замахали руками, потащили к пулемету:

– Скорее, скорее. Через несколько минут марокканцы пойдут в атаку.

– А если бы мы не пришли?

– У нас есть пистолеты.

Я стал осматривать «максим», а три незадачливых пулеметчика внимательно следили за мной. Поломка оказалась настолько пустяковой, что мне захотелось посмеяться над ребятами. Сущий пустяк – утыкание патрона в патронник.

– Что-нибудь серьезное? – заволновался Педро.

– Еще раз уронил бы ящик, и патрон встал бы на место.

Стал показывать поломку. Ребята склонились над пулеметом. Я стукнул ладонью по рукоятке – и на глазах их перекос был ликвидирован. Для верности дал длинную очередь в сторону противника.

– Мой, бьен. Очень хорошо! – закричали парни. – Вива Русиа!

Первый номер тут же выпустил две ленты по фашистским окопам. Пулемет работал безотказно. Когда он стрелял, друзья все время улыбались и неистово подбадривали друг друга.

Но пока они палили, противник засек пулемет и начал обстреливать нас из минометов.

Мины ухали, словно ночные филины, рвались в пятидесяти метрах от окопа.

Улыбка сползла с лиц пулеметчиков. Они стали серьезными и принялись что-то обсуждать. Затем один из них схватил пулемет и потащил его вверх к скалам. Ребята были недовольны своей неосторожностью и решили перейти на другую огневую позицией.

Легкость, с которой они меняли ее, даже не предупредив командира, озадачила меняли удивила. Наши наставления, уставы, которые я знал назубок, требовали от подчиненных пунктуального выполнения приказа командира. Сочтут нужным сменить позицию – смени. Прикажут остаться на старом месте – лежи, даже если его станет обрабатывать целая минометная батарея. А как же иначе: ведь это же дисциплина и, стало быть, залог успеха. И вот сейчас все эти законы рушились. Видя мое удивление, один испанец объяснил, что у пулеметчиков 5-го полка принято менять позиции по своему усмотрению. Но это откровение еще больше прежнего озадачило меня.

– Зачем это делать? – спросил я.

Испанцы открыли секрет. Дело в том, что у республиканцев было мало пулеметов.

Свою слабость в вооружении они восполняли военной хитростью. Часто меняя позиции, перетаскивая пулеметы с места на место, они обманывали врага, вводили его в заблуждение. Не успеют корректировщики засечь один пулемет, как рядом строчит другой. Откроют огонь по скале, а «максим» поливает огнем из рощицы. Так бойцы-республиканцы добивались своей цели: фашисты считали, что на этом участке фронта сосредоточено большое количество пулеметов. И намеченное наступление откладывалось, враг подыскивал новые направления удара. Если бы они знали, что весь огонь ведет один пулеметный расчет!

Мятежники панически боялись пулеметного огня. Он наводил на них жестокий страх. Орудий и минометов для подавления пулеметных точек у них не хватало, и фашисту ради самого незначительного успеха часто приносили в жертву жизни сотен своих солдат.

Мои новые знакомые быстро оборудовали новую огневую точку. Педро лег за щитом, поднес пальцы к гашетке. Я лежал рядом и хорошо видел, как впереди поднимались в атаку фашисты. Вначале на горизонте появилось одно подразделение – это были марокканские части. Пехота развернулась в линию колонн поротно, а затем повзводно. Когда строй принял вид цепи, раздались звуки барабанной дроби, солдаты взяли винтовки «на руку», а офицеры, шедшие впереди, обнажили шашки. Так, словно на военном параде, марокканцы шли в бой. Это была психическая атака.

Плотной цепью, под барабанную дробь они приближались к линии обороны без единого выстрела. Расстояние сокращалось. В бинокль уже можно было отчетливо разглядеть лица солдат. Второй от центра, высокого роста марокканец от напряжения закусил губу. На смуглом лице особенно резко поблескивали белки глаз. Грязно-серая чалма покачивалась в такт шагам. Солдат двигался, словно заведенная марионетка. Зачем он идет? Кто его послал сюда… на смерть?

Четыреста метров… триста… Я не спускал глаз с марокканца. Он становился все больше и больше; оказывается, нос у него с горбинкой… и пышные усы… на шее болтается какой-то талисман. Педро нажал гашетку. Перед колонной вздыбились бурунчики пыли, а потом побежали дальше, влево, вправо.

Высокий марокканец на мгновение остановился, медленно опустился на колено; винтовка упала на землю. Он непонимающе поднял к солнцу глаза, словно прося объяснить случившееся, потом грузно упал навзничь. Чалма свалилась с бритой головы, и легкий ветерок подхватил ее, покатил по полю.

Атака отбита…

Педро откинулся на спину, вытер со лба пот. Из-за расстегнутой рубахи виднелся медальон. «Где-то я видел точно такой же», – кольнула мысль. Педро, немного говорящий по-русски, придвинулся ко мне и мечтательно заговорил:

– Кончится война, и я снова приду домой. Обязательно схожу в первый же день на корриду. Сынишку Висенте тоже возьму с собой. А жена с дочкой Армандой – она к этому времени подрастет – будут сердиться, что мы ушли одни. Ну ничего, уговорим их. Моя жена Виолета покладистая. Ты слушаешь меня, камарада? – повернулся ко мне Педро.

– Слушаю. – И я нащупал в кармане медальон убитой в Мадриде на моих глазах женщины с ребенком. Я боялся раскрыть его, взглянуть на фотографию.

– Так вот, – продолжал Педро. – Покладистая она у меня. И работящая. Ты знаешь, она больше всего любит алые маки. Еще до женитьбы я этого не знал и всегда приносил ей розы. А Виолете они не нравились. Только однажды, когда мы гуляли на выставке цветов, я увидел, как она долго, не отрываясь стояла возле маков. Стояла как завороженная и, стеснительно зардевшись, тихо, чтоб не слышали соседи попросила меня: «Педро, пожалуйста, если захочешь подарить мне цветы, приноси маки». Я обещал. И на нашу свадьбу заказал столько маков, что комната пылала ярким, пунцовым цветом. – Вернусь домой, обязательно разведу у себя в саду маки. Пусть Виолета каждый день ими любуется. Посмотри, Павлито, какая у меня красавица жена, – раскрыл Педро свой медальон.

Я взглянул – и отшатнулся. На меня смотрела та самая женщина. Женщина, шедшая с гордо поднятой головой по улице Листа в Мадриде, с девочкой на руках. И мальчик, что держался за ее юбку. В ушах застучали пулеметные очереди фашистского истребителя и свист бомбы.

– Тебе плохо? – испугался Педро.

– Очень, дружище. Мне еще никогда так не было плохо.

Я протянул ему медальон его жены.

Педро побледнел. Крепко сжал мне руки и закричал:

– Говори! Говори!.. Что с ними?..

– Бомба.

– Сволочи, – он упал лицом вниз на выгоревшую землю и, не стесняясь, зарыдал.

Мы не могли его утешать. Я с трудом сдерживал охватившее меня волнение.

– Всех?

– Мальчик остался жив.

– Бедный Висенте, мы остались сиротами. Мальчик мой, я отомщу этой погани за смерть твоей матери, за сестренку твою, за твое расстрелянное детство.

Педро бросился к пулемету и нажал на гашетку. Он стрелял долго, так, что побелели от напряжения пальцы на гашетке. Стрелял, а на рукоятку падали крупные, скупые мужские слезы. Когда кончилась лента, он снова бросился на землю, опустошенный и разбитый.

Весь день молчали марокканцы, а к вечеру пошли в атаку. Я, переводчик и третий испанец по имени Альберто залегли с винтовками. Педро со своим напарником лег за пулемет. На этот раз марокканцы уже не шли во весь рост… Короткими перебежками, какими-то замысловатыми прыжками они приближались к нашим окопам.

Где-то на левом фланге застучал пулемет. Мы ждали. Наконец марокканцы приблизились настолько близко, что ожидать было уже опасно. Мы втроем открыли огонь. Педро, припавший к пулемету, молчал. Я косо взглянул на пулеметчиков.

– Педро, давай, – крикнул Альберто.

Но он даже не обернулся.

Марокканцы, почувствовав слабое место на этом участке, поднялись во весь рост. Мой сосед, испанец, не выдержал. Он вскочил, бросился к Педро, схватил его за руки:

– Стреляй, тебе говорят!

Педро не поворачиваясь оттолкнул его.

Противник приближался. И тогда Педро подал голос. Он стрелял короткими очередями. Скупо, точно, без промаха. От неожиданности марокканцы остановились, не зная, куда бежать: назад или вперед. А пулемет работал не останавливаясь. Десятки трупов остались перед нашим бруствером. Ни один не прошел.

– Зачем рискованно медлил? – спросил я вечером Педро.

– Надо беречь патроны. Стрелять наверняка. Каждая пуля должна найти убийцу.

Мы сидели и долго молчали. Я боялся, что он попросит рассказать подробно о том, что произошло на улице Листа.

Но услышал от него совсем неожиданный вопрос:

– Расскажи Павлито о себе, о своей Родине, о доме. Только все, все, как другу. Ведь мы же друзья, Павлито?

– Конечно, Педро, – ответил я. – С чего тебе начать?

Детства своего я почти не помню, так как слишком рано, совсем мальчишкой остался единственной опорой семьи.

Дом мой – в далеком глухом селе Шарлык бывшей Оренбургской губернии. Отец – крестьянин-бедняк. Наше село окружает бескрайняя плодородная степь. Однако мне еще ребенком довелось узнать, что и эти немерянные тысячи десятин земли, и рыбные озера, и бесчисленные стада коров и овец, и табуны лошадей, и даже колодцы у дорог в степи – «чужое»: все принадлежало помещикам и кулакам.

Собственной земли отец не имел, и все его «хозяйство» являла собой старая, чахлая лошаденка, купленная у проезжего барышника за гроши. Запрягать свою Подласку отцу почти не приходилось: с весны и до поздней осени он батрачил у богатых мужиков, а они в нашем «иноходце» не нуждались.

Уход за Подлаской был поручен мне, и я водил ее в ночное, чистил, купал и холил, и радовался, что в старой кляче иногда словно бы пробуждалась молодость и она трусила за табуном рысцой.

В заштатное наше село отзвуки больших событий докатывались медленно и глухо. Помню шумную праздничную сходку бедноты. Красный флаг над зданием волости. Пышный, красный бант на груди у отца.

В суровую пору гражданской войны белогвардейцам надолго удалось отрезать Оренбургскую губернию от советской территории.

В селе что ни день появлялись все новые атаманы. Особенно свирепствовали бандиты Дутова. После их налетов многие оставались сиротами и оплакивали родных.

Кулаки запомнили, что батрак Илья Родимцев, безземельщина, голь перекатная, держал на сходке революционную речь, выражал уверенность в победе Красной Армии… Они выдали Родимцева дутовцам… Какой-то пьяный, расхлябанный атаман, немытый и нечесанный, как видно, от рождения, ворвался к нам в избу, как врываются в осажденную крепость. Он увидел бледных оборванных детишек, больную мать, преждевременно поседевшего отца… Даже у бандита шевельнулось чувство стыда и жалости. Он спрятал наган и кивнул своим подручным:

– Расстрел отменяется… Но шомполов для острастки не считать!..

Зверски избитый белобандитами, мой отец умер через несколько недель. Я остался единственным кормильцем семьи.

Тягостно и горько было мне идти в услужение к богатею, но другого пути у меня не находилось, а слезы матери и благословение ее усталой руки были для меня приказом. Я оставил семью, школу, товарищей и нанялся в батраки.

Незабываемым остался для меня тот день, когда в наше село в сиянии солнца и в громе духового оркестра, рассыпая цокот подков, широким развернутым строем хлынула красная конница. Я сам не помнил, как очутился рядом с могучим буланым рысаком, как уцепился в стремя усача-кавалериста, а он, смеясь, наклонился и легко подхватил меня с земли, усадив перед собою на луку седла… В тот час я забыл и о придире-хозяине, и о его некормленном скоте; красные конники остановились в Шарлыке на отдых, и я ходил за бойцами по пятам, с замиранием сердца прислушиваясь к их разговорам. Как сейчас помню третью орловскую батарею, куда и меня зачислили «бойцом». Пока она стояла в нашем Шарлыке, то я вместе с красноармейцами ел армейскую кашу, «занимался» и спал вместе с батарейцами.

Батарея ушла на фронт. Я остался дома вместе с матерью. Слишком уж молод в то время был. Потом армия. Училище имени ВЦИК.

Здесь я вступил в партию Ленина. Когда фашистская банда генерала Франко подняла кровавый мятеж против законного правительства республиканской Испании, я загорелся желанием внести и свой посильный вклад в справедливое дело трудового испанского народа.

Несколько раз обращался я к командованию с просьбой послать в Испанию, писал заявления. И вот я здесь, под. Мадридом.

Я закончил рассказывать, а Педро еще долго молчал, глядя куда-то вдаль. О чем думал сейчас этот простой испанский парень, с которым меня многое роднило. О семье, погибшей в Мадриде? О многострадальной родине, земля которой дрожала от взрывов бомб? О Стране Советов, где рабочие и бывшие батраки свергли капиталистов?

– Долго пробудешь у нас? – наконец спросил Педро.

– Надо уже идти.

– А теперь куда? – спросил мой новый друг.

– В штаб, к капитану Овиедо.

Мы стали прощаться. Крепко пожал руку двум испанцам, дал последний совет. Последним ко мне подошел Педро:

– Кончится война, заходи в гости. Я живу по улице…

– Я знаю, друг, эту улицу, с закрытыми глазами найду – улица Листа. Обязательно приду. И дом твой разыщу.

Я уходил с позиции и словно оставил что-то здесь. Завтра, а может быть сегодня, этим простым парням придется снова вступать в неравную схватку с врагом.

Прошло свыше тридцати лет.

С тех пор я больше не встречал моего испанского друга Педро.

На далекой испанской земле, земле героев обороны Мадрида и Гвадалахары еще властвует фашистская диктатура Франко. Сажают в тюрьмы прогрессивно настроенных людей, расстреливают коммунистов, подвергают репрессиям каждого, кто выступает против режима военной диктатуры.

Но я верю, что придет время, когда рухнет ненавистная тирания. И тогда на улице Листа в Мадриде, где когда-то мне пришлось вынести из-под бомбежки осиротевшего мальчика, да и на всех улицах испанцы будут встречать своих друзей знакомым пролетарским приветствием: «Салюд, камарада!»

ГВАДАЛАХАРА

К весне 1937 года республиканская армия представляла уже грозную силу. И не случайно мятежники готовились теперь нанести удар по Мадриду силами вновь прибывшего итальянского экспедиционного корпуса. На него возлагались большие надежды при разработке ответственной операции на Гвадалахарском направлении.

По данным пленных итальянских офицеров и захваченным в их штабах документам было установлено, что формирование частей экспедиционного корпуса началось еще в октябре 1936 года в Италии. В корпус входили четыре дивизии. Дивизия «Литторио» была укомплектована солдатами и офицерами кадровой итальянской армии. Она имела новейшее вооружение и была полностью моторизована. Остальные три дивизии, названные для видимости «волонтерскими» – 1-я («Божья воля»), 2-я («Черное пламя») и 3-я («Черные перья») были менее моторизованы и имели на автотяге только артиллерию, часть пулеметов и тыловые подразделения. Кроме того, в составе корпуса находились две смешанные итало-испанские бригады, каждая из них по своему численному составу равнялась дивизии. Корпус имел также артиллерийскую группу, мотопулеметную роту и две огнеметно-химические роты, многочисленный автотранспорт – до 1300 автомашин и 150 мотоциклов. Авиация насчитывала 100—120 самолетов.

Формирование отдельных батальонов происходило в Италии, затем группы батальонов отправлялись морем в Испанию, где производили окончательное доформирование дивизий. Бронетанковые части, артиллерия и автотранспортные части составлялись из кадровых подразделений итальянской армии и по мере готовности отправлялись в Испанию.

Из всего этого видно, какую серьезную угрозу для Мадрида и всей республики представлял вооруженный до зубов итальянский корпус интервентов.

Командование противника не случайно избрало для решающего удара на Мадрид Гвадалахарское направление. Если взглянуть на подробную карту Испании, то по своему рельефу и дорожной сети этот район был исключительно удобен для наступления. Он позволял развернуть действия всех родов войск. Надо сказать, что впоследствии, после разгрома под Гвадалахарой, итальянские генералы, пытаясь оправдать свою бездарность, выдумывали самые разные причины поражения, и в частности пытались объяснить его «неблагоприятной местностью». Однако на самом деле там проходят пять отличных шоссейных дорог, в том числе шоссе-автострада Альгара – Ториха – Гвадалахара, являющаяся частью международной магистрали Мадрид – Франция, так называемого Французского шоссе. Три шоссе подходили непосредственно к Гвадалахаре. Это позволяло противнику сосредоточить в этом пункте крупные силы. А два других шоссе, выходившие на магистраль Гвадалахара – Куэнка, обеспечивали осуществление флангового маневра и окончательной изоляции Мадрида от всей территории республиканской Испании.

От линии Ториха – Бриуэга в тыл республиканцев шли только две шоссейные дороги, разъединенные между собой труднопроходимой гористой местностью.

В первых числах марта командованию стало известно, по данным разведки и перебежчиков, что в районе Альмасан – Сигуэнса – Альгора – Ариса сосредоточились какие-то итальянские части и в последние дни наблюдается усиленное передвижение по Сарагосской дороге в направлении Сигуэнсы.

Был отдан приказ во что бы то ни стало остановить продвижение противника. Произведена реорганизация войск, участвующих в Гвадалахарской операции. Принято решение сформировать 4-й армейский корпус, командиром которого назначался Модесто. В его подчинение были переданы 11-я дивизия в составе 11-й и 12-й интернациональных бригад, 2-й бригады Пандо и 1-я ударная бригада. Руководить дивизией доверили Листеру. В корпус были также включены 12-я пехотная дивизия в составе 49-й, 50-й и 71-й бригад, возглавляемая Нино Нанетти, 14-я пехотная дивизия, куда включались вновь прибывшие 65-я, 70-я и 72-я бригады. Кроме трех дивизий в армейский корпус входили танковая бригада и два кавалерийских полка.

Проинформировав о новом приказе, Листер направил меня в штаб 2-й бригады, которой командовал бывший хирург Пандо. Штаб дивизии, как сообщал Листер, переезжал в район Ториха. Туда же должна была к утру подойти 2-я бригада Пандо. Ей предстояло с рассветом 12 марта во взаимодействии с танковым батальоном наступать вдоль Французского шоссе. Задача трудная: выбить итальянцев из Трихуэке и восстановить положение на участке 11-й интернациональной бригады. Помогать нам должны были как летчики, так и артиллеристы.

Мне было поручено помочь командиру бригады Пандо организованно и быстро провести намеченный марш.

Точно такую же задачу я получил накануне и от Малино.

Мы попрощались с Листером. Не дожидаясь провожатого, я и переводчик Марио отправились к Пандо. Когда туда приехали, бригада уже полностью приготовилась совершить форсированный марш. Все здесь продумали хорошо, до мелочей, и поэтому, как только отдали приказ начать движение, подразделения организованно тронулись в путь. К утру 2-я бригада, танковый батальон и две артиллерийские батареи сосредоточились в районе Ториха.

Комиссар дивизии Сантьяго и комиссар 2-й бригады во время подготовки частей к маршу и на марше все время находились среди солдат и офицеров. Они призывали на борьбу с итальянскими интервентами всех, кто может держать оружие, воспитывали у бойцов жгучую ненависть к врагу. Открытая интервенция регулярных итальянских войск вызывала среди бойцов республиканской армии и местного населения негодование и патриотический подъем. На митингах гремел клич: «Испания – не Абиссиния!»

Вопреки нашим ожиданиям противник ранним утром не проявлял активности. Его авиация совершала только одиночные вылеты разведывательного характера. В этих условиях, не теряя ни одной минуты, мы стали тщательно готовиться к предстоящему бою. Командиру 2-й бригады Гонсалесу Пандо удалось связаться по телефону с танкистами и артиллеристами. Я вновь встретился с Николаем Гурьевым и танкистом Барановым. Мы договорились с ними о взаимодействии между пехотой, танками и артиллерией.

Бригаду разбили на два эшелона, был выделен небольшой резерв. Первый эшелон, которому предстояло продвигаться вдоль Французского шоссе, составляли два батальона с танками, второй – один батальон. Резервный батальон по идее командования должен был прикрывать правый фланг и штаб дивизии в случае прорыва противника по дороге Ториха – Бриуэга и выхода его на тылы бригады. Кроме того, в состав бригады был включен сводный батальон 50-й бригады, которому предписывалось занять оборону в районе Торихи и удерживать ее до подхода 1-й ударной бригады.

Саперы подготовили нам наблюдательный пункт на высоте, расположенной рядом с Французским шоссе. Туда прибыли командиры, танкисты и артиллеристы. Им надлежало поддерживать наступление бригады. К 11.30 подготовка к наступлению была закончена, о чем Пандо доложил Листеру.

Подготовка к наступлению проходила в трудных условиях. Ударили холода, выпал снег, земля раскисла. Там, где не было дорог, всякое движение исключалось: ни мулы, запряженные в повозку, ни пешеходы, ни тем более автомашины двигаться не могли. Поэтому все передвижение сосредоточили на дорогах с твердым покрытием или на хорошо асфальтированных шоссе.

Ну а поскольку дорог оказалось мало, а желающих ехать много, нередко случались недоразумения. Были казусы и у нас в бригаде. Помню, накануне ночи на марше наши машины неожиданно заскрипели тормозами и остановились. Прошла минута, вторая, пятая – машины продолжали стоять. За спиной послышались гудки, крики, на шоссе образовалась пробка. Мы с Пандо вышли, чтобы узнать, в чем дело и почему прекратилось движение. Прошли метров десять вперед и среди повозок и машин увидели большую группу солдат и офицеров, которые шумно спорили, ругались, готовые взять друг друга за грудки. В кругу спорящих друг против друга стояли офицер-артиллерист и бригадный интендант. Они никак не могли договориться, чей транспорт должен пройти первым по шоссе.

– Артиллерия – это все, – доказывал артиллерист. – Она решает успех боя и операции.

– Может быть, вы начнете стрелять по противнику итальянскими спагетти? – съязвил интендант. – Кто как не мы доставим боеприпасы.

– Спагетти нам не потребуются, вы напугаете итальянцев своими повозками, – парировал артиллерист.

Потом он повернулся к своим солдатам и приказал под общий хохот:

– Снести эти колымаги на руках поближе к кювету. Солдаты дружно подняли повозки и на глазах побледневшего интенданта убрали их с дороги. Артиллеристы бросились уже было заводить свои машины с прицепными пушками, как опомнившийся интендант выхватил из кобуры пистолет и, стреляя вверх, бросился к головному грузовику, где сидел офицер-артиллерист. Мы подоспели вовремя – спор мог кончиться плохо. Комиссару бригады пришлось срочно вмешаться в затянувшуюся дискуссию слишком разошедшихся офицеров.

– Смирно! – крикнул он, и спорщики вытянулись в струнку. – После операции оба будете наказаны, а сейчас – по местам, слушать мою команду.

Он быстро распорядился, и через десять минут затор на шоссе ликвидировали. Колонна двинулась дальше.

Конечно, погода усложнила нашу задачу, но тем не менее точно к сроку все заняли свои позиции и приготовились к атаке. В 11.40 командир бригады майор Пандо получил по телефону устное приказание от командира дивизии: «После налета авиации и короткой артиллерийской подготовки в 12 часов 20 минут перейти в наступление по разработанному плану». Сразу же командиры батальонов в свою очередь получили приказ: «быть готовыми в 12 часов 20 минут начать наступление в направлении вдоль шоссе на Трихуэке с целью разгромить во взаимодействии с 11-й интернациональной бригадой наступающие части 3-й итальянской дивизии и захватить Трихуэке».

В 12 часов в воздухе появились республиканские самолеты, шедшие на разных высотах группами по 6—8 самолетов, поэшелонно с интервалом 2—3 минуты.

Смертельный бомбовый груз обрушился на боевые порядки итальянской пехоты и огневые позиции их артиллерии.

Как только республиканская авиация перенесла свои бомбовые удары и огонь из пулеметов в глубину – на подходящие резервы, открыла массированный огонь и артиллерия. Внезапный налет авиации и артиллерийский огонь заставили замолчать итальянскую артиллерию. В это время командир бригады дал сигнал, по которому пехота вместе с танками двинулась вперед. Танки – к их броне приникли небольшие группы солдат – быстро вырвались вперед и начали с ходу из пушек, а потом из пулеметов расстреливать пехоту противника.

В этот день войска итальянского корпуса также намеревались перейти в решительное наступление вдоль Французского шоссе. Поэтому они не предприняли заблаговременно никаких инженерных работ по оборудованию занимаемых участков. Республиканцы сравнительно легко опрокинули передовые подразделения и стали в упор расстреливать их. В это время вдали на Французском шоссе показалась автоколонна с пехотой противника, хвост ее скрывался в Трихуэке. Наши танкисты заметили автоколонну, свернули в сторону на проселочные дороги и расположились по обе стороны шоссе. Орудия, направленные на автоколонну, открыли огонь. Солдаты-десантники, сидевшие на танках, покинули их и стали расстреливать итальянскую пехоту из ручных пулеметов и винтовок. В это же время четыре танка на больших скоростях рванулись вперед вдоль шоссе и начали давить гусеницами автомашины и пехоту противника. Кроме того, у 78-го километра шоссе танкисты неожиданно обнаружили в лощине небольшой военный лагерь. Как стало потом известно, это был резерв 3-й итальянской дивизии, выведенный в ночь на 12 марта из боя. По нему был открыт пушечный огонь, часть противника была уничтожена, и лишь немногие успели скрыться.

Несмотря на крупный успех, наша пехота с большим трудом продвигалась вперед. Солдаты были измучены, ведь накануне бригада совершила 20-километровый ночной марш до Торихи. Затем части вышли из Торихи и заняли исходное положение для наступления в районе 77-го километра шоссе. Все это проходило в неимоверно трудных условиях. Выпавший за ночь снег растаял, почва раскисла, и солдаты с большим трудом продвигались вперед по липкой грязи. Но вот первый эшелон пехоты при поддержке танков подошел вплотную к Трихуэке. На юго-западной окраине противнику удалось задержать его сильным пулеметным огнем. Батальоны залегли, а танки отошли в тыл, чтобы пополнить боеприпасы и произвести заправку горючим.

Итальянцы, несколько оправившись, возобновили наступление, при этом в бой были введены танки с огнеметами. Часть бойцов дрогнула. Особенно тяжелой была обстановка перед фронтом 1-го батальона. Под натиском наступающих танков с огнеметами кое-где стали отходить. Возникла явная угроза для всей бригады. Наступая вдоль Французского шоссе, итальянцы могли бы охватить левый фланг бригады, войти в ее тылы. В этот исключительно ответственный момент большую роль сыграли офицеры политического отдела и комиссар бригады, которые находились в боевых порядках 1-го батальона. Они увлекли личным примером, мужеством и смелостью бойцов, залегли в укрытиях и стали расстреливать наступающего противника. После того как атака была отбита, комиссар бригады рассказал:

– Когда появились танки с огнеметами, то сначала действительно было немного страшновато: идет бронированная машина и плюет на тебя из ствола огнем. Но, когда мы увидели, что огневая струя выбрасывается всего на 15—20 метров и пламя мгновенно гаснет, мы поняли, что, если лечь в укрытие, то танк ничего не сделает. Мы так и поступили, подыскали укрытие, пристроились в нем и, когда танки прошли мимо нас, а за ними появилась пехота, вот тут-то мы и стали расстреливать их. Нашему примеру последовали многие солдаты и офицеры батальона. Так атака итальянской пехоты была отбита, а танки, которые прошли в тыл, были подбиты нашей артиллерией.

О мужестве и смелости офицеров и бойцов командир бригады доложил Листеру. Слава о них моментально разлетелась по всей дивизии. Танковая боязнь была ликвидирована.

Тем временем оперативная группа штаба бригады во главе с Пандо – вместе с ним находился и я – переходила к новому наблюдательному пункту. Неожиданно для нас за высотой, по существу из тыла, послышалась сильная стрельба. В чем дело? Кто может находиться у нас в тылу? Приказа о вводе в бой второго эшелона и резерва не было. Стало быть, за спиной действует итальянская пехота. К счастью, с нами оказалась часть взвода охраны штаба в составе 12 бойцов. Дальше двигаться оказалось невозможным, и мы, остановившись у подножья горы, выслали разведку, которая сообщила, что около батальона итальянской пехоты наступает в оливковой роще вдоль проселочной дороги. Кроме пехоты идут четыре танка и на лошадях тянут два орудия.