Текст книги "Добровольцы-интернационалисты"

Автор книги: Александр Родимцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Подразделение Коли-артиллериста находилось в первом эшелоне, а наша бригада – во втором. Но в этой обстановке мы тоже быстро получили «первоэшелонную» задачу. Наступать!.. Энрике Листер решил ввести свои подразделения в бой во второй половине дня, как только будет прорвана линия вражеской обороны. Нам предстояло пробиваться меж двух опорных пунктов – Лас-Росас и Махадаонда – в направлении телеграфа.

Массивное здание телеграфа на небольшом холме считалось ключом обороны противника. Четыре этажа противник сумел хорошо приспособить к круговой обороне. Многочисленный гарнизон готовился к длительному сражению. Но в случае падения телеграфа нам можно было легко захватить и два других важных опорных пункта.

Приготовились. Пулеметчики – среди них и мой друг Мигель – еще раз проверили «максим». Артиллеристы замаскировались, нанеся на карту вражеские цели. Санитары с хорошо укомплектованными сумками затаились в томительном ожидании атаки. А сигнала все не было. Прошел час, второй, третий… Вечер, ночь, утро…

Оказалось, части 3-й и 21-й бригад, что начинали наступление (и после успеха которых вступали в бой мы), у самой линии обороны противника наткнулись на проволочные заграждения. Саперы были застигнуты врасплох, специально выделенных людей проделывать проходы не предусмотрели. Пока стали перестраиваться, противник открыл ураганный огонь, прижал их к земле. Атака захлебнулась. Мятежники вызвали на подмогу авиацию, помолотили бомбами, артиллерийским и минометным огнем, а затем сами перешли в наступление.

Этот контрудар пришелся в стык нашей бригады и бригады анархистов. Наши стойко сдерживали натиск врага, штурмовавшего до самой ночи. К утру обещали подкрепление. И тут с фланга к командиру прибежала запыхавшаяся девушка в военной форме. Сквозь слезы горечи, обиды и стыда она сообщила, что батальон анархистов, в котором она служила, снялся с места и оставил позиции. Ушли тихо и незаметно. Командир анархистов сказал, что держать оборону, да еще ночью, – безумие. Это походило на предательство.

– Трусы, лжецы, хвастуны, – плача, возмущалась девушка. Она попросилась остаться.

Наши приняли срочные меры, чтобы прикрыть оголенный фланг – сформировали небольшую группу и выдвинули ее с пулеметами. Девушку-анархистку назначили вторым номером к коммунисту-пулеметчику Мигелю. Надо ли уточнять, что это была его Франческа.

Но недолго пришлось влюбленным воевать вместе. Через несколько дней возобновили подготовку к штурму здания телеграфа. В ночную разведку послали группу бойцов, включили в нее и Мигеля с легким пулеметом. Они должны были установить проходы в проволочных заграждениях перед зданием телеграфа, выявить пулеметные точки. Долго ждали их возвращения. Истекли все обусловленные сроки, а от них ни слуху ни духу. Правда, успокаивала тишина возле телеграфа. Значит, прошли незамеченными.

Но вскоре раздались пулеметные очереди, разрывы гранат, винтовочные выстрелы. Противник принялся освещать ракетами передний край. Через некоторое время в окоп ввалились запыхавшиеся разведчики. Приволокли с собой франкиста-офицера. Вернулись все, кроме Мигеля.

Здоровяк сержант виновато доложил:

– Остался там… Наткнулись на засаду, когда возвращались обратно… Фашисты накрыли нас на голом месте… Ну, Мигель и вызвался прикрыть наш отход… Он с пулеметом… Может, еще вернется…

Всю ночь ждала Франческа Мигеля, но он не вернулся. На рассвете республиканцы были готовы к бою. Франкистский офицер, притащенный разведчиками, рассказал, где расставлены мины, где есть проходы, где главные огневые точки. Можно было увереннее избежать больших потерь. Словом, не зря ходили разведчики в поиск.

После двадцатиминутной артиллерийской подготовки бригада атаковала здание телеграфа. Осажденные франкисты самонадеянно сопротивлялись. К ним пытался прорваться отряд подкрепления, он появился неожиданно, и на какое-то время в наступлении произошла заминка, растерянность. Но тогда заговорил «максим». Это Франческа со своими товарищами, хорошо замаскировавшись, встретила противника метким огнем, прижала франкистов к земле. Враг залег. Затем поднялся на отважных пулеметчиков, не считаясь с потерями.

Высокий фашистский офицер, размахивая пистолетом и громко крича, ринулся со своими солдатами на окопчик, где засела Франческа. Она стреляла не торопясь, расчетливо, короткими очередями. Перед нею ткнулись в землю несколько солдат, один, раненый, пополз назад, и озлобленный офицер застрелил его. Франческа прицелилась – офицер упал, и франкисты повернули назад, оставив его на поле боя.

Меткий огонь Франчески воодушевил бойцов. Они с новой энергией бросились в атаку. И взяли телеграф штурмом. Ворвались в здание с боем.

Разведчики, хорошо знавшие дороги, начали искать своего друга Мигеля. Франческа кинулась с ними. Они бегали, осматривая все закоулки, все комнаты, здания, переходили с этажа на этаж, выбивая гранатами кое-где еще сопротивлявшихся фашистов. Но поиски были безрезультатны. Сержант, увидев забившегося б угол с поднятыми руками фашистского солдата, поднес к его испуганной физиономии огромный кулак:

– Говори, собачья душа!.. Куда девали нашего разведчика?

Солдат слезливо моргал глазами:

– Я скажу… Но я человек маленький, я его не пытал… Там, во дворе, в подвале…

Разведчики бросились во двор. Бежавшая впереди Франческа увидела в дальнем углу полуподвальное помещение за решетчатой дверью.

Она кинулась туда, резко рванула дверь. Раздался оглушительный взрыв. Клубы дыма скрыли Франческу. Когда подоспели разведчики, они уже ничем не могли помочь. В нескольких метрах от подвала нашли пудреницу Франчески. Обнаружили в ней короткую записку. Сержант прочел вслух:

– «Я поняла, что мое место с коммунистами. Ты был прав, Мигель. Зачем мы так часто ссорились…»

Похоронили Мигеля и Франческу в одной могиле. Мы долго стояли над скромным холмиком и молчали. Потом сержант вышел вперед и, вскинув руку, громко сказал:

– Мы отомстим за вас, камарада. Но пасаран!

Через несколько часов противник стал подтягивать силы. Явно собрался отбить потерянное здание телеграфа. Наблюдая с четвертого этажа за местностью, мы заметили совсем неподалеку, под чахлыми деревцами, танки. Чьи они? В нашей группировке машин не было. У противника они не такие. Подошла какая-то республиканская часть? Но до чего по виду они мне знакомы… Смутно догадываясь и поэтому волнуясь, я мигом – с четвертого этажа и к парку. Там стояло с десяток стальных машин.

– Где командир? – запыхавшись, крикнул я.

И услышал за спиной спокойный голос:

– Тебе чего, Саша?

Ко мне шел мой друг Митя Погодин. Мы встретились так, как где-нибудь в Подмосковье.

Я рассказал, что фашисты готовят контрнаступление на телеграф, стянули свои танки. Наш батальон, который находится в здании, понес большие потери, обескровлен. А подкрепление ожидается по крайней мере часа через два.

– Вся надежда на твоих танкистов, Митя, – втолковывал я другу.

Он ответил невозмутимо и неторопливо:

– Сделаем, Саша, не беспокойся. Дадим копоти. Для того и приехали.

Он дал команду своим танкистам: «По машинам!» – а мне сказал: «Ну, будь жив».

Энрике Листер уже знал о танкистах, повеселел, сообщил об их прибытии защитникам телеграфа. Появление танков вызвало у солдат необыкновенную приподнятость духа. Испанцы всегда с благоговением относились к бронированным машинам, особенно если их вели в бой советские добровольцы.

В здании телеграфа и возле него закипела работа. Стали зарываться в землю, устанавливать в проемах пулеметы, незаметно выдвинулись вперед, замаскировались. Я успел связаться с Колей Гурьевым, который находился на соседнем участке. Коля-артиллерист пообещал подготовить сосредоточенный огонь двух дивизионов западнее нашего здания.

И вот в небе со стороны противника появились шесть бомбардировщиков. Они держали курс на телеграф. Приблизившись, ведомый самолет сделал небольшой крен на левое крыло, развернул машину, и от его брюха оторвались три бомбы. Они разорвались перед нашими передними окопами. Принялись сбрасывать свой смертоносный груз и остальные самолеты. Бомбы ложились слева, справа, сзади и не попадали в здание телеграфа. Но упавшая поблизости бомба накрыла своей взрывной волной всех, кто находился на НП, прижала к земле. Гулко стукались о бруствер комья сухой земли, звенело в ушах, непривычно горько и сухо стало во рту. Сквозь грохот послышались стоны раненых. В туче поднятой пыли санитары бесстрашно стали выполнять свои обязанности.

За первой группой самолетов последовала вторая. Все повторилось снова.

Видно, за телеграф мятежники взялись основательно. После самолетов открыли огонь их артиллерийские батареи. Затем показались вражеские танки. На малой скорости, словно приноравливаясь к ухабистому полю, они двинулись на нас. За машинами с винтовками наперевес тремя плотными шеренгами шагала в полный рост пехота врага. Она шла открыто, словно на параде. Но мы уже не раз видели эти психические атаки и знали, чем они кончаются.

– Давайте топайте, – шептал возле меня командир батальона. – Обратно вы у нас поползете на четвереньках.

Не доходя метров пятисот до здания, танки открыли с ходу огонь и прибавили скорость. Пехота старалась не отставать от них, ведя бесприцельную стрельбу.

Мы молчали. Не обнаруживали себя танкисты. Берегли снаряды артиллеристы. Ближе, ближе, ближе…

Первыми вступили в бой наши танкисты. Они стали почти в упор расстреливать бронированные машины врага, отсекать огнем пехоту. Открыли огонь и наши пулеметчики. Марокканцы заметались. Артиллерийские снаряды, посылаемые Колей Гурьевым, закрыли им дорогу для отступления.

Тогда вражеские солдаты бросились к зданию телеграфа. Многие из них прорывались к центральному подъезду. Проскочили и два их танка. Республиканцы в упор расстреливали наступающих. Но некоторым марокканцам все же удалось ворваться в здание.

Положение обострялось. Держаться становилось труднее и труднее. Левее нашего НП пробились два вражеских танка с ротой пехоты.

– Шайтан их возьми, – непроизвольно вырвалось у меня. – Так недолго и в плен попасть.

Бой ожесточился. И перед зданием, и за ним, и в нем самом. Сбоку разгорелась схватка наших и вражеских танкистов. Кругом кромешный ад.

И вот сквозь грохот сражения послышались радостные крики: «Вива, камарада! Наши! Наши!..» Прорвавшиеся сквозь огонь вражеской артиллерии бойцы второго эшелона шли к нам на выручку. Я не выдержал – выкатил стоявший рядом станковый пулемет, расчет которого погиб, направил ствол на солдат противника, лавиной штурмовавших подъезд телеграфа.

Большая часть наступавших марокканцев была в конце концов уничтожена, а остальные подняли руки. Телеграфом снова полностью владели республиканцы.

За бой у телеграфа я был награжден вторым орденом Красного Знамени.

Победа досталась дорого.

Здание телеграфа за несколько часов превратилось в искромсанную коробку с закопченными пороховой гарью проемами окон. Кругом следы рукопашных схваток, мертвые тела.

На полуразвалившейся лестнице, у вырванной снарядом дыры в стене, мы столкнулись с Митей Погодиным:

– Жив? – Он крепко взял меня за плечи: – Уж не чаял тебя видеть. Я считал, что ты в здании. И когда увидел, как сюда ворвались эти… сердце оборвалось.

Он стянул танковый шлем с потной головы, кивком показал на поле. Там догорали вражеские танки. Все усеяно трупами противника.

Мы тоже понесли большие потери. Рядом с испанцами, сражавшимися за республику, полегли и добровольцы из многих стран мира.

…В жизни мне приходилось много раз отдавать последний салют павшим товарищам. Но к смерти невозможно привыкнуть. Умирая, наши герои остаются молодыми в памяти живых. Такими вечно молодыми бойцами против фашизма остались в моем сердце и венгерский писатель Мате Залка, и испанские патриоты Мигель и Франческа, и многие, многие другие воины интернациональных бригад. Память о них живет в моем сердце, рядом с памятью о павших позже героях Сталинграда, всех, кто бился с фашистами в Великой Отечественной войне.

В феврале 1968 года мне выпала большая честь – принимать участие в закладке фундамента Музея обороны города-героя Волгограда. После торжественной церемонии мы с моим хорошим, еще «испанским», другом генералом армии Павлом Ивановичем Батовым отправились в сквер к памятнику-обелиску нашему соратнику по оружию – сыну испанского народа, сыну пламенной Долорес, Герою Советского Союза Рубену Ибаррури, павшему смертью храбрых в боях за Сталинград.

Мы стояли молча у обелиска, и каждый из нас вспоминал тяжелые годы борьбы с фашизмом, товарищей, не доживших до светлых дней.

Тяжела была схватка с «коричневой чумой».

В 1936 году республиканская Испания первая приняла на себя удар фашизма в Европе. Столкнулись два лагеря – лагерь демократии и фашистской агрессии. Своей героической борьбой рабочий класс Испании, ее народ, поддержанный Советским Союзом и всем прогрессивным человечеством, расстроил планы фашистов, задержал гитлеровскую агрессию против других народов.

Ради этого отдали свои жизни многие молодые люди. А те, кто остался жив, поклялись посвятить свою жизнь борьбе с фашизмом.

Нам, воинам-интернационалистам, пришлось через несколько лет снова вступить в схватку с фашизмом, отстаивать свободу и независимость своего Отечества. Но где бы ни доводилось воевать, я всегда встречал испанских добровольцев, слышал об их героических подвигах.

В Крымских горах и лесах Белоруссии, в Венгрии и Чехословакии плечом к плечу с советскими партизанами дрались испанские партизаны, громя того же врага, с которым они бились у себя в Испании.

И мы выполнили клятву. Фашизм не прошел. Советская Армия разгромила полчища гитлеровцев и их сателлитов. Едва сумели унести ноги и остатки разбитой испанской «голубой дивизии», которая по приказу генерала Франко зверствовала на нашей земле. Мы выиграли войну с фашизмом и поклялись перед могилами своих погибших товарищей, что никогда не позволим возродиться «коричневой чуме».

В третьей части планеты капитализм уже не существует. Во многих странах Европы и Азии народы строят социализм. Но еще многие люди планеты вынуждены гнуть спину на капиталистов, жить в нищете и бесправии.

Реакция царит пока еще и в Испании. Но годы, истекшие после национально-освободительной войны, не прошли бесследно. Рабочие Испании борются за демократизацию своей родины.

Недавно мне пришлось встречаться с приезжавшим в Советский Союз прославленным командиром дивизии Энрике Листером. Он все такой же энергичный, веселый, неутомимый, страстный. Энрике рассказал мне, что многие наши товарищи по испанской дивизии – в строю, и каждый на вверенном ему посту продолжает свое дело.

– Не о всех по соображениям конспирации можно пока говорить, – улыбнулся Листер. – Но поверь, Павлито, мы не сидим сложа руки.

Он рассказал мне о демонстрациях мадридских студентов, о деятельности рабочих комиссий на заводах Испании, о бойкоте избирателей при выборе в кортесы, о работе в подполье.

И мне было радостно пожать руку мужественному коммунисту Энрике Листеру:

– Буэно, камарада!

ФОТОГРАФИИ

Стр. 1. Выступает политкомиссар.

Стр. 2—3. Бойцы уезжают на фронт.

Стр. 4. Генерал Лукач – венгерский писатель Мате Залка, 1936 год. Испания.

Стр. 5. Бойцы республиканской армии у захваченного ими танка.

Стр. 6—7. Артиллерийская батарея республиканцев.

Стр. 8. Первая помощь на фронте.

Стр. 9. Газету мы всегда ждали с нетерпением.

Стр. 10. Письма домой.

Стр. 11. Р. Я. Малиновский на позициях республиканской армии в Испании.

Стр. 12. После бомбардировки Мадрида.

Стр. 13. Мадрид. Дети играют в войну.

Стр. 14—15. Гранатометчики.

Стр. 16. А. И. Родимцев в 1941 году.

МОЙ ДРУГ ПЕДРО

Шел ноябрь 1937 года. Мятежники готовились к решительному штурму Мадрида. По приказу Франко фашисты сосредоточили у стен столицы свои ударные силы.

Готовились к обороне и республиканцы. Настал час испытаний и для нас, советских добровольцев. Рано утром в Альбасете, где формировались интернациональные бригады, меня вызвал к себе Петрович.

Я стоял в кабинете Петровича и внимательно слушал его приказ. Сегодня Петрович был, как никогда, серьезен и особенно подтянут. Глаза припухшие и усталые – следы бессонной ночи. Таким его здесь я еще никогда не видел. Впрочем, причины для этого были – Мадрид! Он сейчас волновал сердца всех честных людей.

– Как мне известно, у тебя хорошо подготовлены двадцать четыре испанских пулеметных расчета? – обратился ко мне Петрович. – Поедешь вместе с ними в Мадрид. Настало время действовать. Прихватишь с собой два-три десятка пулеметов «максим» с боеприпасами. Если все это привезешь вовремя в Мадрид, будет хорошая помощь республиканцам. Подбирай надежных людей.

Петрович предупредил, чтобы пулеметы, привезенные в Мадрид, попали в руки бойцов 5-го коммунистического полка, а не к анархистам, так как те, горе-вояки, могут побросать их еще до начала боя. Я понимающе кивнул головой.

Петрович провожал меня, говорил не спеша, задумчиво, как бы взвешивая и проверяя свои слова. Потом его глаза потеплели.

– Вижу, вижу, о чем хочешь спросить, – заулыбался он. – Останешься в Мадриде, попробуешь своих молодцов в деле.

И он посоветовал мне проситься в одно из подразделений Листера или Модесто.

– Посмотришь, как стреляют, да и сам в грязь лицом не ударь, покажи, как следует бить по цели, – подзадоривал Петрович. – А то, наверное, привык уже целиться только в тире.

С большим вниманием я выслушал Кирилла Афанасьевича и ответил:

– Постараюсь сделать все как надо.

Настало время прощаться с Петровичем, а я спросил о главном:

– Встретит ли меня в Мадриде кто-нибудь из русских?

Петрович широко раскрыл глаза и сделал такое недоуменное лицо, как будто его спрашивали, есть ли жизнь на Марсе.

– Эх, камарада Павлито, что ты спрашиваешь? Откуда я знаю, есть ли в Мадриде русские? – И он лукаво улыбнулся. – Думаю, что есть. А пока придется ехать одному.

Я радовался новому приказу и уже представлял себя лежащим за щитком пулемета и нажимающим на гашетку.

Прошло несколько дней. Сборы были закончены, и мы отправились в дорогу. Огромные, с тупыми радиаторами грузовики взревели моторами. Колонна тронулась в далекий путь по Альбасетско-Мадридской автостраде.

Мы вместе с моим попутчиком – офицером Лопесом отказались сесть в кабину с шофером и забрались в кузов на ящик с патронами. Отсюда можно было наблюдать за движением автоколонны и любоваться природой.

Дорога причудливо вилась под лучами солнца, словно хотела скрыться, убежать от жары.

Не доезжая реки Тахо, мы почувствовали близость боев. По обочинам дороги зияли воронки от авиабомб, громоздились развалины на улицах деревень. Чаще и чаще появлялись постовые, придирчиво проверявшие документы.

Аранхуэс – небольшой городишко на нашем пути. Много разрушений, в большинстве домов выбиты стекла. Фашисты, видно, частенько наведывались сюда. Шофер Гарсиа чертыхался:

– Как раньше зеленела эта улица! А сейчас что сделали? Подлецы!

В центре города наша колонна остановилась. Развалины дома загородили проезд. Гарсиа выбрался из кабины. Мимо нас непрерывным потоком тянулись беженцы. Жители полуразрушенного городка в панике оставляли свои дома. Старики, молодые матери с детьми – все бежали куда глаза глядят. Каждый из них нес что-то в руках. К нам подошли несколько мужчин: «Рус, камарадос». Два-три раза качнули, эхнули – машина вышла на свободный путь.

Все было в порядке.

– Павлито, едем, – взбодрился Гарсиа.

Мужчины, помогавшие очищать нам дорогу от развалин, рассказали, что за тридцать минут до нашего прибытия сюда наведались фашистские бомбардировщики. Они ничего не пожалели.

Уже несколько недель идут бои под Мадридом. Героические защитники столицы держатся стойко, но силы явно не равны. Над столицей нависла смертельная опасность. И вот мы, добровольцы интернациональных бригад, спешим на помощь испанским рабочим, едем мимо душистых садов, мимо подземных деревушек с торчащими трубами-спичками, где живут простые люди Испании, посадившие чудесные сады, вырастившие тучные стада, отвоевавшие рисовые плантации у гор, но так и не поборовшие нищету. Неужели настоящие труженики так и останутся жить в этих «подземных дворцах», неужели их дети, дети солнечной Испании, так и не узнают никогда, что такое счастье?

Наконец показались окраины Мадрида: окопы, проволочные заграждения. Проверка документов, короткие приветствия. Во второй половине дня мы в полном составе прибыли в Мадрид, на военную базу.

Площадь, где мы остановились, с одной стороны обнесена была дощатым забором, на верху которого прикреплена колючая проволока, с другой – невысокой кирпичной стеной. Сквозь выбитые почерневшие дырки за ними виднелись низкие щербатые бараки. Здесь сосредоточивались вооружение, техника, боеприпасы, которые поступали из тыла на фронт.

В ожидании приказа я отправился осматривать площадь, заходил в бараки, в караульные помещения, осмотрел все уголки и закоулки военного склада, узнал, где что лежит, и, к моему удивлению, никто меня не остановил, не окликнул, не задержал.

Часовые равнодушно смотрели на меня и продолжали заниматься своим делом. В дальнем углу, по-видимому спрятавшись от начальства, в небольшой тени четверо солдат, бросив в угол ружья, играли в карты. Они шумно шлепали колодой о ящик из-под патронов, отчаянно жестикулируя руками, ругались, смеялись. Проигравший нес наказание. Все трое, словно это было их любимое занятие в жизни, с упоением отщелкивали по носу проигравшего.

Я прошел мимо них, открыл низкую дверцу в склад, где были сложены ящики с патронами, а часовые даже и бровью не повели.

В караульном помещении, куда я зашел в надежде найти разводящего или начальника караула, меня поразила странная вещь: толстенький человек, то и дело утиравшийся огромным клетчатым платком, лежал на роскошном диване и блаженно улыбался. А вокруг него, напевая бравурный марш, бегал огромный детина в красных галифе и размахивал таким же огромным платком. Он то подскакивал к дивану, то быстро отходил назад и замирал в гордой позе. Я понял, что этот огромный парень, как и все его сверстники, мечтает стать матадором. Позже я узнал, что охрану перевалочной военной базы несли анархисты.

Прямо от площади в город уходила небольшая узкая улица. На тротуаре и мостовой, несмотря на жару, толкалось много народу. Все куда-то торопились, суетились, почему-то размахивали руками. Возле продовольственных магазинов выстроились очереди. В основном здесь стояли женщины, старики и дети.

Едва я добрался до конца одной такой очереди, как раздался протяжный вой сирены. Воздушная тревога. Люди, стоявшие здесь, рассыпались, бросившись в подвалы домов, в специально отведенные укрытия.

Над городом показалась пятерка летящих гуськом неприятельских самолетов. Они шли на небольшой высоте и готовились к первому заходу. Вокруг послышалась беспорядочная пальба. Стреляли все, кто имел оружие. На противоположной стороне улицы неизвестно откуда взявшийся парнишка лет пятнадцати палил в небо одновременно из двух пистолетов. Он стрелял с таким упоением и с такой верой в мощь своего оружия, будто это было лучшее средство в борьбе с фашистскими самолетами. Но они и не думали падать, а летели своим курсом. На первом развороте ведущий самолет пошел в пике и сбросил три бомбы на соседнюю площадь, хотя там не было никакого военного объекта. Два других самолета также спустили смертоносный груз на мирных жителей.

Четвертый, тот самый, который еще не бомбил, отделился от группы и направился вдоль улицы, по которой я шел от магазина. Было видно, как из его черного брюха выпали две бомбы. Приближаясь к земле, они росли на глазах и оглушительно свистели.

Казалось, что летчик сбросил их специально на меня. «Ну вот, не успел еще повоевать – и конец пришел, – мелькнуло в голове, – напрасно ехал так далеко». Странное какое-то чувство овладело мною. Ни жалости к себе, ни боязни. Ничего этого не было. Скорее всего была злость, злость на фашистов, на себя, влипшего в такую историю, на свое безрассудство – пошел, называется, погулять по улицам Мадрида.

Я упал на землю возле одного дома, больно ударившись коленом о мостовую. Шершавая каменная стена оцарапала щеку. Но здесь хотя было какое-то укрытие от осколков. Не прошло и полминуты, показавшиеся мне вечностью, как послышались один за другим два сильных, оглушительных взрыва. Столб пыли, огня и камней поднялся позади меня метрах в 200—250. Бомбы среднего калибра угодили в угол того дома, где размещался продовольственный магазин, из которого я только что вышел. В городе возник пожар. Немецкие стервятники не успокоились на том, что сбросили бомбы на стариков и детей. Они пошли на второй заход, поливая из пулеметов всех, кто замешкался на улице и не успел спрятаться в укрытие.

Прямо по улице шла молодая женщина в черном платке. Она несла на руках крошечную девочку, а сзади, держась за юбку матери, громко плача, тащился мальчик чуть постарше сестренки. Когда они проходили мимо, я увидел, что на голову мальчика капает кровь с руки двухлетней девочки. Она была убита осколком от бомбы. Кровь сестренки потрясла мальчугана больше, чем стреляющие самолеты. Так они и шли втроем по улице под непрерывным свинцовым огнем. Я хотел крикнуть женщине, чтобы она сошла с мостовой и прижалась к стене дома, но было поздно. Успел только оторвать мальчика от юбки матери и прижать к себе. В это время самолет дал длинную трескучую очередь. Женщина упала, продолжая крепко прижимать к груди дочурку. Когда прохожие, находившиеся поблизости, подбежали, она была мертва. Мальчик, не понимая еще случившегося, бросился к матери, стал звать, тянуть за руку. И вдруг из руки убитой выпал небольшой медальон. Ударившись со звоном о мостовую, он раскрылся. В золотой оправе все увидели фотографию красивого мужчины, черные брови, жгучие глаза, ослепительная веселая улыбка. Мальчик дрожащими руками схватил медальон и что-то быстро-быстро залепетал, узнав отца.

Где этот веселый человек, жив ли еще? Быть может, он сейчас садится в кабину самолета, чтобы сразиться с фашистскими убийцами, или ведет в бой танк, или лежит в окопе за пулеметом и обороняет Мадрид?

Эх, парень, парень, придешь ты домой и не найдешь семьи: ни жены, ни дочери. Сын, один только сынишка остался у тебя. Надо его сберечь, обязательно сберечь для отца.

Я поднял на руки мальчугана и побежал к своим машинам. Заворачивая за угол, успел заметить узенькую эмалированную табличку с названием улицы. Табличка болталась на одном, чудом уцелевшем гвоздке и то и дело позвякивала о разбитый после бомбежки угол дома. Улица Листа… Не о таком времени мечтал великий испанский математик, в честь которого названа улица. Не грохот снарядов, не разрывы бомб вдохновляли его на научные открытия, а высокие, благородные устремления людей, их помыслы, переживания, тревоги и веселье.

И вот сейчас здесь, на улице Листа, в Мадриде, городе, славящимся великими учеными и поэтами, стремительными ошеломляющими танцами, задушевными песнями, свистят осколки бомб, на улицах Мадрида неосторожного человека караулит смерть. Она не выбирает любимчиков. Поэт ты или математик, артист или ученый – у смерти все равны.

Я принес мальчика во двор. Здесь стояли наши грузовики. Парнишка боязливо сполз с моего плеча и, поджав ноги, сел на землю. Он с удивлением смотрел на свои руки. Маленькие бледные ладошки были в крови. Мальчуган непонимающе смотрел на них и никак не мог сообразить: откуда взялась кровь, почему на его белой блузе появились большие густо-красные пятна?

Черные миндалевидные глаза мальчугана широко открыты. В них нет горя, испуга. Мы прочли в них полную отрешенность.

Вокруг собрались люди. Словами и жестами я просил окружающих помочь обмыть мальчика. Из толпы вышла немолодая женщина и взяла мальчика.

Мне она протянула взятый у мальчика медальон. Что-то быстро оказала по-испански. Я не понял ее слов. Но по тому, как она гневно погрозила суховатым кулаком в небо, где несколько минут тому назад пролетели фашистские летчики, я понял ее просьбу. Отомстить извергам за смерть мирных людей. Я кивнул головой ей в ответ, в интернациональном приветствии поднял к плечу правый кулак.

Я вернулся на базу. Вскоре подошел мой попутчик майор Лопес и передал мне приказ отправиться в штаб батальона Овиедо.

«Вот и хорошо, – подумал я. – Значит, удастся побыть несколько дней на передовой, посмотреть, как воюют наши ученики, вооруженные «максимами».

Лопес выделил машину, и я вместе с Мишей, согласившимся быть моим переводчиком, и молодым проводником испанцем отправился в батальон. Машина резко взяла с места. Мы ехали на передовую, к людям, которые сегодня шли в бой. Спешили. Надо было скорее разыскать капитана Овиедо. Скорее. Скорее. Глухие удары прервали мои мысли. Прислушался. Это ухали разрывы снарядов крупнокалиберной артиллерии.

Вдруг заскрипели тормоза, и нас по инерции бросило вперед. Машина капотом уперлась в груду камней. Тяжелый артиллерийский снаряд разворотил дорогу. Дальше ехать было нельзя, и мы вышли из машины. Остаток пути предстояло преодолеть пешком. Вокруг рвались снаряды, над головой противно попискивали пули. Наш маршрут оказался очень трудным и опасным. Большую часть пришлось ползти. Так мы и двигались друг за другом. Впереди молодой испанец, наш проводник, за ним я, замыкал шествие Миша.

Проводник, носивший пышную фамилию Мигель Анхэл Санчес, быстро и юрко скользил между камней и редких кустиков. Я следил за ним по стоптанным подошвам его сандалий. За те пятнадцать-двадцать минут, что мы ползли, я, казалось, запомнил все щербинки на этих подошвах, каждый шов.

Тяжело ползти по сухой искореженной разрывами земле. От пота намокли волосы и прилипла к спине майка. Острые камни больно режут колени. Злющие коричневые колючки цепляются за френч, за брюки. Ноют ноги. Хочется подняться, размять суставы. Но частые пулеметные очереди грозят опасностью. И снова ползешь. Вот она, красная сухая испанская земля. Я даже принюхался: как она пахнет, эта земля матадоров? Нет, она пахнет не так, как наша оренбургская степь, да и цветом не похожа. Здесь нет душистой полыни, дурманящей своим запахом. И осоки прибрежной, ссадящей колени, – тоже нет. Свою шарлыкскую, оренбургскую землю я всегда узнаю по запаху. Я запомнил ее на всю жизнь с малолетства, еще мальчишкой, когда гонял в ночное лошадей, когда таскал из Урала и Салмыша окуней, когда бегал по ароматной весенней борозде за первым трактором, за плугом и сохой, которые с большой потугой тащила наша лошаденка, когда по осеннему чернотропу ходил со старшими на охоту за зайцами в далекую и бескрайнюю степь, поеживаясь от ядреного воздуха и первых утренних заморозков.