Текст книги "Добровольцы-интернационалисты"

Автор книги: Александр Родимцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Предоставили слово и Листеру. Когда он начал, сразу – и по затихшим балконам, и по тому, как часовые, стоявшие у входа, вошли в дверные проемы, – почувствовалось, что он повел речь о самом наболевшем…

После собрания Листер предложил подвезти меня до госпиталя. Но только мы выехали на боковую улицу, нас на большой скорости обогнали два автомобиля. Они резко остановились, и наш шофер Хосе Мартинес с трудом избежал столкновения. Они настойчиво продолжали мешать нашему движению – то снова набирали скорость, то резко тормозили, пытаясь опрокинуть нашу машину.

– Старые знакомые! – Листер чертыхнулся. – Провокаторы-анархисты, у нас с ними давние счеты. Ну, подождите.

Он достал пистолет и несколько раз выстрелил в воздух. Испугавшись, «лихачи» немедленно скрылись.

Возле госпиталя я поблагодарил Листера и направился к проходной. Он уехал. А мое внимание привлекла идущая невдалеке девушка. Когда она подошла поближе, я узнал ее. Это была Франческа.

– Ой, как хорошо, что ты здесь, Павлито. Вот Мигель обрадуется, когда нас обоих увидит.

Мы вошли, надели белые халаты. Франческа остановила первую встречную сестру, пошепталась с ней, потянула меня на второй этаж.

Мигель спал. Мы принесли два стула и тихо сели возле. Мигель зашевелился, захлопал ресницами, широко открыл глаза:

– Я, наверное, или брежу, или вижу сон.

– Да нет же, это я, твоя Франческа, – нагнулась к нему она. – А рядом со мной Павлито. Ты узнаешь нас, мой милый?

– А это что за царапина? – спросил ее Мигель.

Я тоже заметил на правой щеке Франчески красную царапину.

– Да так, пустяки, ветка хлестнула, – ответила она.

– Ты что же, в город не по дороге, а лесом ходишь? – хмыкнул парень.

Франческе ничего не оставалось, как рассказать о своем нелегком пути из части в Мадрид.

Вначале ей повезло. Первые восемь километров проехала на попутном грузовике, что вез ящики со снарядами. Потом, к вечеру, в маленькой деревушке она решила раздобыть лошадь или, быть может, пристроиться на попутную крестьянскую подводу. Постучала в окно крайнего дома. Седой сгорбленный старик пригласил войти. Долго рассматривал гостью, потом, невесело вздохнув, положил на стол кусок сыра, хлеба и пару апельсинов. Предложил остаться, дождаться утра. Но Франческа спешила и уговорила дать ей ослика. Все шло хорошо. Но когда до Мадрида оставалось почти рукой подать, неожиданный удар натянутой поперек дороги проволоки сбросил ее с ослика в кювет.

Подымаясь, она увидела перед собой ствол винтовки. Франкистские солдаты задержали ее. Франческа прикинулась наивной горожанкой, навещавшей дедушку, и они уже собирались ее отпустить. Но подошедший к ним офицер оказался тем самым негодяем, который пытался завербовать ее в Альбасете. Он узнал Франческу. Отпираться было бесполезно. И он решил собственноручно расстрелять ее – повел к ближайшему кустарнику.

Будто смирясь, Франческа незаметно извлекла из кармана вальтер. И в тот момент, когда они подошли к кустарнику и фашист навел ей в лицо луч электрического фонаря, она резко подняла руку и трижды выстрелила. Фонарь погас, фашист с хрипом повалился на землю. Франческа бросилась бежать. Темнота помогла ей.

К утру она вышла на большак. Бойцы-республиканцы, ехавшие на грузовике в Мадрид, увидели ее и взяли с собой.

Рассказ Франчески взволновал нас с Мигелем. Даже если б этот случай оказался ее наивной выдумкой, он обретал глубокий смысл.

– Теперь-то ты поняла, как надо расправляться с врагами? – спросил я ее. – Или ты его, или он тебя.

– Поняла. Одними пощечинами войну не выиграешь.

– То-то и оно, – влюбленно глядя на нее, подхватил Мигель.

Я понимал, что Мигель и Франческа давно не виделись, и оставил их вдвоем.

В часть я вернулся, когда она готовилась к напряженным оборонительным боям. Командир бригады Энрике Листер, как всегда энергичный, шумно приветствовал меня, познакомил с последним приказом командования.

– Да, едва не забыл, – рассказал он. – Какая-то чертовщина получается у наших пулеметчиков. Жалуются, что словно кто-то заколдовал их «максимы» – бьют неприцельно.

– Не может быть! – возмутился я. – Пулеметы – что надо. Может, не умеют стрелять?

– Ну-ну, не кипятись, – стал успокаивать меня командир бригады. – Никто не думает снимать с вооружения твои любимые «максимы». Очевидно, какое-то недоразумение.

– Хорошо, проверю, – ответил я.

И тут же, выйдя от Листера, решил выяснить: что происходит с нашими пулеметами, почему они бьют неприцельно?

Придя в роту, попросил показать «больные» «максимы». Командир роты Гомес выкатил пулемет, ткнул пальцем: «Например, вот этот». Я внимательно, со всех сторон осмотрел его. «Максим» был в полном порядке.

– Кто врет, что он стреляет неприцельно? – негодовал я. – Из него стрелял ваш самый лучший пулеметчик Мигель.

– Зачем обижаешь, Павлито? – насупился Гомес. – Я всегда только правду говорю. Какой смысл мне врать?

– Давай мишень – докажу, что ты не прав.

Солдаты установили мишень, и мы с Гомесом легли за пулемет. Прицелившись, я дал короткую очередь: перед мишенью вздыбились бурунчики пыли. Прицелился тщательнее и дал длинную очередь. Почувствовал, что пули прошили мишень. «Ну, подождите, сейчас я вам докажу, что такое «максим»!» Гомес перезарядил ленту, я нажал гашетку и слегка повел стволом по фронту. Верхняя часть мишени, срезанная, словно бритвой, рухнула на землю.

– Вот так надо стрелять!.. – Отряхивая пыль с брюк, я похлопал по плечу своего испанского друга. Но ротный стоял насупившись, не поднимая глаз:

– А марокканцев пулеметы не берут. Что хочешь со мной делай, а не берут. Каждый день из окопов противника выходят солдаты-марокканцы на глазах у нашей роты. Мы стреляем, а им хоть бы что. Мятежники засекают наших пулеметчиков и открывают по ним огонь из минометов и орудия. Уже два расчета вывели из строя…

– Ясно, понял, – остановил я Гомеса. – Готовь пулемет.

Мы хорошо замаскировались и стали внимательно следить за окопами противника. Ровно в полдень показалась голова солдата в каске. Я прильнул к прицелу, но солдат исчез. Потом появился несколько правее и медленно пошел по окопу.

– А вон и второй, – подсказал Гомес.

В том же окопе, метрах в семистах от нас, поднялся второй. Осмелев, высунулся по пояс. «Ну, подожди, гад, сейчас проучим за такую наглость», – заволновался я, установил прицел семь, подвел по кольцу, навел по ходу движения вражеских солдат. Как только они подошли к прицельной точке, я выпустил короткую очередь. Я нисколько не сомневался, что пули лягут точно по идущим фигурам. Но они как ни в чем не бывало продолжали шагать своей дорогой.

– Промазал, шайтан их возьми, – с досадой выругался я.

– Что такое шайтан? – шепотом спросил Гомес.

– Черт, значит. На Урале так говорят.

Еще точнее навел пулемет, прицелился и выпустил длинную очередь. Один солдат мятежников, взмахнув руками, упал в окоп.

– Буэно! – похлопал меня по плечу Гомес. – Машина работает. Давай другого накрой.

Но минут двадцать никто не появлялся. На всякий случай мы незаметно перебрались на запасную позицию, замаскировались, стали ждать. Вскоре осторожный марокканец слегка приподнял голову над окопом. На каске привязана трава. «Ну, ничего, трава тебе не поможет», – и я дал очередь. Солдат был невредим. Я разозлился и выпустил по нему всю пулеметную ленту. И опять – мимо. Что за чертовщина…

Было неудобно перед друзьями – не смог снять вражеского наблюдателя. А тот осторожно показывался над бруствером, часто менял позиции. Наконец, «нагулявшись» окончательно, он сполз в окоп. И перед нами стали рваться снаряды мятежников. Они успели засечь нашу позицию и повели по ней огонь из двух батарей. Артналет длился минут пять. Наконец, очевидно, противник решил, что наш пулемет и мы сами уничтожены. Только благодаря хорошему укрытию нам удалось сохранить «максим» и самим остаться невредимыми.

Долго я думал о загадочных марокканцах, которых не берут пулеметные очереди. Уж не изобрел ли противник какие-то кольчуги? Или действительно с пулеметом что-то случилось? Может быть, пули долетали до бруствера окопа и, ударившись о камень или о сухой грунт, летели мимо вражеских голов? Неопытность? Сильно переживал я неудачу. Обидно было за нашего «максимку».

Но вскоре наша бригада захватила окопы противника. Мы, сгорая от нетерпения, кинулись туда, где «разгуливали» марокканцы. Обшарили все стенки, дно, ниши – ни одного убитого не увидели. Лишь в заброшенном углу нашли чучела, сделанные мятежниками из картона и фанеры в натуральную величину, при полной экипировке. Изготовили их так умело, что даже за триста метров трудно было отличить макет от человека.

Чучела имели много пробоин, а два оказались настолько продырявленными, что развалились. Так противник обманул нас и успешно засек наши огневые точки. Испанцы сфотографировали меня на память с одним из «заколдованных марокканцев». На всю жизнь запомнил я этот урок. Потом приходилось с подобными штуками встречаться и во время Великой Отечественной войны. Но у нас уже был опыт.

Быстро летело время. Бойцы-республиканцы, обретая боевой опыт, стали более умело использовать современное оружие. И пример в этом им подавали хорошо подготовленные советские добровольцы. Они учили своих испанских друзей воинскому мастерству.

Однажды с Колей Гурьевым, когда шли упорные бои в районе Лас-Росас и Махадаонда, мы сидели на наблюдательном пункте и ждали сигнала атаки. Из-за сильного тумана ее отложили на полчаса. Коля пристроился у бруствера и, пользуясь заминкой, писал письмо домой, в Москву. Чернила в ручке кончались, и он сердито встряхивал ее. Я листал словарь – пытался выучить еще несколько испанских слов. Неожиданно началась беспорядочная стрельба перед фронтом, где должна наступать наша бригада. Била республиканская артиллерия.

– Что они делают? – кинулся я к Коле. – Ведь этот, же артиллерийский огонь должен обеспечивать действия нашей бригады.

– Ничего не понимаю, – пожал он плечами. – Смотри, смотри, они бьют по пустому месту, там ведь и противника нет. Может, Листер приказал.

– Не может быть. По нашему приказу артиллеристы должны начать стрелять только через десять минут.

– Ничего не понимаю, – разводил руками Коля. – У нас же снарядов с гулькин нос.

– Ты можешь приостановить, огонь? – спросил я его.

– Это не в моей власти. Но попробую уговорить.

Он вызвал по телефону командира дивизиона капитана Переса и стал умолять прекратить бесцельный огонь. Но Перес стоял на своем:

– У меня есть приказ высшего командования, и я его выполняю.

Тогда я решил рискнуть. Выхватив, у Коли, трубку, как можно строже крикнул Пересу:

– Говорит капитан Павлито. Энрике Листер приказывает прекратить огонь.

Стрельба умолкла. Мы с Колей вызвали по телефону Листера и рассказали о случившемся. Он выслушал и лаконично произнес: «Правильно сделали. Сейчас приеду».

Мы с Колей пошли на наблюдательный пункт. Но едва добрались туда, как батареи вновь открыли огонь, теперь уже перед самым наступлением пехоты. Смотрим и глазам не верим. Опять пушки бьют мимо намеченных целей. Артиллеристы из дивизиона снова делали все по-своему, всерьез думая, что, кроме их специалистов, некому подготовить необходимые данные. Кое-как остановили их. Тут-то и показал свое мастерство Коля.

По просьбе Листера он стал готовить данные для дивизиона по наблюдаемым целям. Снарядов было мало, Коля это понимал и поэтому все делал особенно тщательно. И когда артиллеристы вновь получили приказ открыть огонь, снаряды пошли точно в цель. Разрыв – замолкла пулеметная точка. Несколько залпов – и затихла вражеская батарея. Меткость Коли поразила испанских артиллеристов. Они даже растерялись. А упрямый капитан Перес уверял, что «камарада Коле просто везет».

– Держу пари, – рассердился Коля, – каждый снаряд будет рваться в радиусе не далее 100 метров от цели.

– По рукам. За каждый точный разрыв плачу сигару, – согласился командир дивизиона.

Пари состоялось. В самом худшем положении от него оказались франкисты. Они никуда не могли спрятаться от точного огня Коли-артиллериста. Все цели были поражены.

На следующее утро к нам на НП солдаты доставили небольшой ящичек сигар. В нем нашли записку:

«Признаюсь, пари проиграл. Преклоняюсь перед вашим мастерством. Если б разыгрывалось первенство мира по стрельбе из артиллерийских орудий, вы бы стали чемпионом. С искренним уважением капитан Перес».

Образцы воинской выдержки, мужества, стойкости показывал каждый из наших добровольцев. Легенды слагали испанцы о советском танкисте Поле Армане, наводившем своими смелыми рейдами ужас на противника. Поль Арман, командуя пятнадцатью танками, прорвал фашистскую оборону, уничтожил несколько сотен врагов, подавил много орудий, пулеметов, расстрелял несколько неприятельских танков. Фашисты после таких действий были вынуждены приостановить наступление. А он с открытым люком подъехал к штабу противника и с нарочитым акцентом, мешая французские и испанские слова, стал переругиваться с подполковником-фалангистом, чтобы выиграть время, пока подтянутся остальные боевые машины. Потом подал водителю сигнал: «Вперед!» – и танки принялись гусеницами утюжить фашистский штаб.

Вспоминается и такой случай. К командиру 11-й бригады немецкому коммунисту Гансу Кале для помощи в организации взаимодействия и выяснения обстановки на поле боя я был отправлен в разгар сражения под Гвадалахарой. Эта часть с приданным ей взводом танков получила задачу: прочно занять и оборонять рубеж, в центре которого находился 82-й километр Французского шоссе.

С высотки, где находился НП, можно было наблюдать за расположением республиканских войск, а также хорошо просматривалась и местность в районе действий противника. Мы заметили, что северо-восточнее 82-го километра занимает огневые позиции итальянская артиллерия. На нас двигались также две батальонные колонны по шоссе, они стали принимать предбоевые порядки – каждая развернулась в линию ротных колонн. Вдали показалось и несколько танков.

Командир бригады распорядился: батальонам первого и второго эшелонов быть готовыми отразить атаку. К этому времени на наблюдательном пункте появились два танкиста. Один из них был советский доброволец Баранов. Я дал ему бинокль и ознакомил с обстановкой. Он сказал, что у него на подходе рота танков, готовая вступить в бой.

Вскоре на шоссе появились итальянские танки, пошли на наши позиции. Они были уверены, что у республиканцев нет противотанковых средств. Стальные машины, беспечно двигаясь вперед, оторвались от своей пехоты. Генерал Кале заволновался, хотя его бойцы уже не раз участвовали в сражении с танками.

– А как вы думаете, Павлито, наши танки встретят их или нет? У нас в батальоне нет противотанковых средств, и люди могут дрогнуть?

– Танкисты Баранова не подведут, – уверил его я.

За машинами противника развернулись в цепь два итальянских батальона. Кале отдал распоряжение командиру артгруппы открыть сосредоточенный огонь трех батарей по наступающей пехоте. Я насчитал более двадцати вражеских танков. А где наши? Вовремя выйдут или нет? Видят ли они наступающих на нас?

Расстояние между линией обороны республиканцев и первой наступающей пехотной цепью становилось все меньше и меньше. Итальянцы перешли на ускоренный шаг, ведя огонь с ходу. Впереди каждой роты бежал офицер с поднятым облаженным, клинком. Вражеская артиллерия перенесла огонь в глубину нашей обороны, не забыв напоследок прихватить и наш наблюдательный пункт. Послышались крики, стоны. Один снаряд разорвался совсем близко от нас.

Ганс Кале, стряхивая с себя землю, проговорил:

– Да, Павлито, так могут и убить.

Я посмотрел на него:

– На войне все может быть.

Развеялись пыль и дым – и мы увидели, что итальянцы в беспорядке бегут назад, а наши танкисты пулеметным огнем на ходу расстреливают их.

Мне рассказали, как погиб стойкий антифашист механик-водитель Фриц. Прямым попаданием снаряда была подбита его машина. Легко раненный, он лег под танк и не подпускал к нему врага. Остальные члены экипажа погибли. Вторым снарядом Фрицу оторвало ногу. Истекая кровью, он отстреливался до последнего патрона.

Мы выиграли этот бой. Не многим итальянцам из двух наступающих батальонов удалось вернуться назад: большинство было уничтожено, а часть взята в плен.

Я пробыл в бригаде Ганса Кале несколько дней. А собираясь назад, в бригаду Листера, встретился со своим другом – артиллеристом Николаем Гурьевым.

– Сходим к моему командиру Воронову на чаепитие, – пригласил он.

– Согласен.

Я давно соскучился по чашке хорошего, крепкого чая. Вечером, часов в десять, мы подъехали к утопающему в зелени зданию, где жил доброволец, советник Николай Николаевич Воронов, в будущем Главный маршал артиллерии Советской Армии. Дверь нам открыла высокая стройная блондинка в очках. Тася – так звали девушку – знала Колю и очень обрадовалась его приходу. Девушка принялась собирать на стол, а Коля помогал ей.

Вскоре появился и Николай Николаевич. Он одобрил мысль устроить чаепитие, но внес небольшую поправку:

– По русскому обычаю надо хорошенько покушать.

Быстро накрыли на стол. Немного замешкавшись, Николай Николаевич достал из неприкосновенных запасов бутылку водки:

– Ну, сегодня понемногу можно.

После плотного ужина принялись «гонять чаи». Заварка, которую Николай Николаевич готовил собственноручно в маленьком фарфоровом чайнике, была просто великолепна. За веселыми разговорами выпили по нескольку чашек. Мы с Колей напились, а Николай Николаевич, обозвав нас маломощными, продолжал чаепитие. Он пил, смакуя каждую чашку и приговаривая: «Еще одну – и баста». Наконец перевернул чашку вверх дном, смеясь, положил сверху оставшийся кусочек сахара и мечтательно произнес: «Эх, хотел бы я пить этот чай в Москве».

Поблагодарив Воронова за угощение, мы с Колей Гурьевым отправились ночевать к Коле. Он занимал небольшую комнатку, где стояли две кровати, гардероб и несколько стульев.

– Кто с тобой живет?

– Переводчик Пенио. Веселый добрый парень, но сильно грустит по дому, по жене.

– Он испанец?

– Кубинец, но жил в Москве. Там и женился на русской девушке Татьяне. Так что мы вроде бы с ним земляки.

Заснули мы поздно, до подъема оставалось четыре часа. Но и этим временем нам не удалось воспользоваться. Гул авиационных моторов поднял нас на ноги, послышался пронзительный свист, потом раздался сильный взрыв. Все пошло ходуном. Я оказался на полу. Комната наполнилась дымом. Попытался крикнуть – язык не повиновался, голова кружилась.

Дым рассеялся – и мы увидели, что у комнаты осталось три стены. Четвертую словно ветром сдуло. В угол дома, где мы ночевали, попала стокилограммовая бомба. Настроение было подавленное. Из подъезда соседнего дома выносили раненых и убитых.

Мы попрощались с Колей, я добрался до штаба бригады. Дежурный передал мне весточку от Франчески. Она написала, что жива, здорова, в совершенстве овладела пулеметом, командование доверяет ей самые трудные задания. Мигель все еще лежит в госпитале, но здоровье идет на поправку. Обещали скоро выписать, и Франческа собиралась его встречать.

Начались сильные, продолжительные бои. Республиканцы с большим трудом удерживали натиск превосходящих вражеских сил. В этой горячке я на некоторое время забыл о Мигеле и Франческе.

Наша бригада располагалась в живописном местечке. Кругом зелень, красивые аллеи, аккуратные скамеечки. Как-то в минуты затишья я бродил по парку, заглянул в беседку. И там, к своему удивлению, обнаружил Франческу и Мигеля.

– Хороши друзья! Приехали и прячутся, – упрекнул я их.

Молодые сидели мрачные, отвернувшись друг от друга.

– Чего надулись как индюки?

– Диктатор какой-то… – начала Франческа.

– Тоже мне вояки – «анархия – мать порядка», – передразнил ее Мигель.

– Независимость личности – прежде всего! – горячилась она.

– А кто ее у вас отнимает? – поднялся парень.

– Вы, вы, вы!.. – Франческа была готова расплакаться.

– Ну, хватит, – как можно мягче произнес я. – Лучше расскажите, где так долго пропадали и почему не давали о себе знать?

…Обычный для тогдашней Испании эпизод.

В день выписки Мигеля из госпиталя в Мадрид приехала Франческа. К вечеру они выбрались из города и стали голосовать перед каждой машиной. Остановили грузовик. В кузове сидело и лежало человек десять – и военные, и крестьяне с корзинами фруктов. Намаявшись, Мигель и Франческа прижались друг к другу и задремали. Но через несколько километров грузовик задержали.

Два франкистских офицера заставили всех сойти. Шофера застрелили. У всех стали проверять документы. Крестьян, что везли фрукты, отпустили, отобрав и корзины и кошельки. Остальных, в том числе Мигеля и Франческу, обыскали, повели к себе.

Утром начали допрашивать. Мигеля – первым. Следователь требовал сообщить все, что Мигель знает о дислокации республиканских войск, о вооружении, о своей части. Парень отвечал: «Ничего не знаю». Заканчивая допрос, следователь осведомился: правда ли, что Франческа – его невеста? Мигель отрицал, но неудачно. На фотографии, изъятой у него, они с Франческой выглядели явно влюбленными. Мигель сказал, что она – гражданское лицо и задерживать ее они не имеют права.

– Проверим, – ответил франкист.

Почему они с Франческой не побеспокоились, прежде чем их растолкали по разным подвалам, условиться, как вести себя на допросах, досадовал Мигель.

Вызвали Франческу. Спросили, кто она: коммунистка или анархистка? Она ответила, как было: анархистка. Следователь стал повежливее. Пытался узнать, почему она собирается связать свою судьбу с Мигелем, коммунистом. Спрашивал, участвовала ли в боях. Но скрыть, что она пулеметчица, Франческе не удалось: в документах Мигеля оказалось ее письмо – фронтовая жизнь, последние бои… Ее пытались шантажировать этим письмом: дескать, Мигель предал ее. Но Франческа не верила, и сломить ее не удалось.

Франкисты снова взялись за Мигеля. Показали: ему подложное письмо Франчески: она уговаривала его перейти на сторону генерала Франко. Но в письме вместо ласкательного Мигль, как обычно писала Франческа, стояло – Мигель. Он понял, что это фальшивка. И он верил в свою Франческу.

Их приговорили к расстрелу. Перед казнью обоих поместили в сарай, где раньше держали скотину. Они не пали духом, Мигель читал ей наизусть множество стихов – веселых и грустных, шутливых и печальных. А ночью послышались отдаленные ружейные выстрелы. И в дверь сарая начал стучать конвойный, который охранял их. Испугавшись наступления республиканцев, он решил выпустить приговоренных. Но предусмотрительно, прежде чем открыть дверь, потребовал написать ему справку о том, что он спас от расстрела бойцов республиканской армии.

В щель он просунул клочок бумаги и карандаш. Мигель торопливо написал:

«Мы, бойцы республиканской армии, приговоренные к смертной казни… такой-то и такая-то, совершили побег благодаря оказанной нам помощи рядовым Альваресом Персонесом».

Конвойный прочитал, выпустил узников, отвел в сторону и бросил в дверь две гранаты:

– Теперь все ясно: кругом стреляют – вот дверь взрывной волной и сорвало…

Мигель и Франческа вначале спрятались в ближайшей лощине, густо поросшей мелким кустарником, – надеялись, что республиканцы выбьют врага из деревушки. Но ожесточенные атаки франкистам удалось выдержать. И только после двухдневных мытарств Мигель и Франческа, измученные, сумели выйти к своим.

– Теперь нам никак порознь воевать нельзя, – горячился Мигель. – Нечего нам больше расставаться.

Мы уговаривали Франческу остаться в нашей бригаде.

– Война, она и есть война, – убеждали мы ее. – А в армии мы все равно в одной – республиканской.

– Напрасно тратите красноречие, – остановила нас Франческа. – Парни вы стоящие и коммунисты, по всему видно, хорошие. Но я не могу нарушить слово, данное своим боевым товарищам, – сражаться вместе с ними до победного конца. И давайте на этом кончим. Завтра я возвращаюсь в свою часть.

Она всегда была верна себе. На следующий день мы прощались. Молча. Раскрасневшаяся Франческа чмокнула каждого из нас в щеку и ушла.

Такие в Испании женщины.

Я, например, всю жизнь не могу забыть как к нам на фронт, в 11-ю дивизию, приезжала Долорес Ибаррури.

Словно в ожидании праздника, комиссар Сантьяго Альварес, начальник штаба Родригес и Энрике Листер сообщили:

– Из штаба Центрального фронта получена телеграмма. Завтра у нас будет Пасионария.

Я уже много раз слышал здесь об этой героической женщине. Долорес Гомес Ибаррури (Пасионария) родилась в Басконии, дочь горняка (1895). С 20 лет – революционерка, один из основателей Коммунистической партии Испании, организатор женского движения. Выступала в рабочей печати под именем Пасионария (Пламенная). Выдающаяся деятельница испанского и международного рабочего и демократического движения, популярнейшая женщина нашей планеты.

Шесть раз Ибаррури подвергалась арестам и тюремному заключению, но власти всякий раз вынуждены были освобождать ее по требованию народа. Особенно большую роль она сыграла в создании антифашистского народного фронта в Испании (1935—1936) и в период освободительной войны испанского народа против фашистских мятежников и итало-германских интервентов, которых поддерживали империалисты Англии, Франции и США. Пасионария – истинно пламенный народный трибун, талантливейший организатор, великая дочь рабочего класса. И вот она должна быть у нас. Все ждали ее приезда.

С нею приехали комиссар Центрального фронта Франциско Антон и прославленный в боях командир Модесто. Как всегда жизнерадостная и веселая, Пасионария была в приподнятом и хорошем настроении. Она пошла на передовую к бойцам, в окопы:

– Как, Павлито, можно? Это не сложно?

Пройти на передовую – всегда риск, и я ответил:

– Конечно, можно, но не обязательно. Вы же не агитатор бригады и не комиссар дивизии. Вы руководитель партии.

Мой ответ ее не удовлетворил. А Листер согласился идти вместе с ней. Ну а Листер пойдет – пойдут и все остальные. Значит, наберется большая группа людей. И, конечно, каждый станет вести себя героем, не будет маскироваться, и там, где нужно, может быть, переползти, пошагает в рост. Наблюдатели противника увидят их и вызовут артиллерийский огонь.

Долго шел спор. В конце концов решили идти вчетвером: Долорес, Листер, Антон и я. Многие командиры, естественно, обиделись, не попав в нашу группу. Но потом убедились, что так лучше.

Пасионария переоделась так, чтобы издали ее можно было принять за мужчину. На голове – пилотка, та самая «испанка» с кистью, которую многие наши советские ребятишки носили в 1936—1939 годах в знак солидарности с Испанией.

И вот мы в первой траншее. Не успели спуститься, как Пасионарию сразу окружили солдаты и офицеры, громко приветствуя. Она знала, что во 2-м батальоне есть две девушки-пулеметчицы, сражающиеся уже более трех месяцев и особенно отличившиеся в последних боях. Пасионария пробралась и к ним в окоп. На вид им казалось всего 16—17 лет. Радостные и счастливые, они разговаривали с нею.

Вокруг стало столько оживления, веселья и шума, что итальянцы из фашистского экспедиционного корпуса, который противостоял нашей 11-й дивизии, почувствовали что-то подозрительное. Неподалеку стали рваться мины и снаряды. Надо было немедленно уходить, пока итальянские артиллеристы не сделали точную пристрелку. Но Пасионария и слышать об этом не хотела. Она продолжала беседовать с солдатами и офицерами – горячо говорила о неминуемом часе, когда интервенты покинут Испанию или найдут себе здесь могилу вместе с фашистскими мятежниками.

– Сейчас командиры итальянского экспедиционного корпуса, в том числе и генерал Манчини, издают много приказов, пишут срочные и весьма срочные документы о низком политико-моральном состоянии своих войск, принимают всевозможные меры к тому, чтобы восстановить дисциплину, – рассказывала Ибаррури. – Они снимают командиров частей, которые со своими подчиненными позорно бежали с поля боя во время нашего наступления. Многие части и подразделения сейчас расформировываются, потому что понесли большие потери и не способны вести боевые действия. А у нас ведь совсем не так! Правда?..

Сердечно и проникновенно Пасионария говорила о солдатах, унтер-офицерах 2-й бригады, мужественно дравшихся с итальянскими войсками. Для бойцов это был большой, радостный и впечатляющий день. Они видели рядом с собой на передовой линии прославленную Пасионарию и, затаив дыхание, слушали пламенного революционного трибуна.

…Мужество женщины!.. Пред ним преклоняешься всегда.

Как-то нашей бригаде предстояло действовать на вспомогательном направлении, во втором эшелоне. Вместе с начальником штаба Родригесом мы составили план учебы на три дня. Переписав начисто, пошли к Листеру.

– Так быстро? – удивился он и недоверчиво посмотрел на нас.

Он читал не спеша, подолгу останавливался на каждой странице, переворачивал ее, начинал другую, потом снова возвращался назад. Изучив план до конца, прижал его ладонью:

– Когда же людям отдыхать, Павлито? Ни минуты свободной.

Я понял, что план сильно перегружен, но попытался оправдаться:

– Военным людям отдыхать не положено. Разобьем Франко – тогда отдохнем. И потом, вообще есть поговорка: «Больше пота в ученье – меньше крови в бою».

Листер вслух перевел пословицу на испанский, подумал, улыбнулся:

– Все это правильно, Павлито. План хороший, но отдыхать людям тоже надо. И не забудь, что испанцы любят хорошо повеселиться, попеть песни, поговорить за стаканом вина. Когда бой идет – мы воюем, а затишье – мы гуляем. Годами сложившиеся обычаи, нравы, привычки сразу, даже если они плохие, не сломать. А вообще-то, ты прав: к дисциплине наших солдат и офицеров надо приучать и приучать.

Коррективы в план были внесены. Для учебы с офицерами предусмотрены тактические занятия в поле. На следующее же утро и начали. Но второй эшелон – не тыл. Боевые задачи оставались.

Перед нами шли кровопролитные бои. На этом участке я, между прочим, снова встретил друга-земляка Колю-артиллериста – Николая Гурьева.

Теперь он рассказал, как воюет в составе 35-й бригады, как его командировали в подошедшую сюда 11-ю интернациональную. Она не имела своей артиллерии, и ей надо было помочь огоньком.

– Жарко было здесь, – вздыхал Коля. – У франкистов численное превосходство, лезут, невзирая на потери. А в 11-й бригаде всего около полутора тысяч человек. Но зато все дерутся здорово… На днях остались мы со своим НП в тылу противника. Видим, как франкисты пошли в атаку, а ничего сделать не можем: перерезаны провода, нарушена связь с огневыми позициями. Мы впятером – три испанца, я и переводчик – дождались темноты и начали ползком пробираться к нашим батареям. К утру оказались на опушке невзрачного парка. Начался сильный минометный огонь. Фашисты били по одному и тому же месту впереди. Закончат обстрел – и марокканцы с гиком бросаются на перепаханный минами окопчик. Но их встречает мощный огонь «максима». Окруженный пулеметный расчет несколько часов упорствовал. Вдвоем ведь… Их накроют огнем, а они после этого опять атаку отражают. Сколько марокканцев перемолотили!.. Фашистам надоело, и они обошли пулеметчиков стороной. Тогда наши ребята развернулись и ударили им в тыл. Мы следили за этим поединком, но чем помочь? У нас одни пистолеты… И фашисты пустили на них три танка. Первый они подожгли, а два других расправились с ними…