Текст книги "Звезда над рекой"

Автор книги: Александр Гитович

 
Вождем, который понял обстановку,
Был здравый смысл отваги.
В тот же миг
Он поднял сам наперевес винтовку
И бросился на площадь напрямик,
Где басмачи глазам своим сначала
Отказывались верить наотрез.
Но так «ура» над площадью звучало
И пулемета монотонный треск
Так был однообразен,
Что казалось,
Как будто он звучит сто тысяч лет
И никогда не смолкнет.
И усталость
Пришла и молвила:
«Спасенья нет».
 
 
Тогда шпион и увидал впервые
Пять человек
И легкий пулемет,
Потом очки блеснули роговые…
Не каждый это, может быть, поймет,
Но, странным ощущением влекомый,
Он цепенел,
Почти лишенный сил,
Покамест ромб в петлице военкома
Не различил.
И вдруг сообразил,
Что шла сюда дивизия.
И тотчас
Скомандовал, чтобы бежали все.
А наверху работал пулеметчик
Совсем один – в рассвета полосе.
 
 
Минуты шли,
И призрак смерти близкой
За ними брел,
Беря за пядью пядь.
Российский прапорщик,
Шпион английский
Понять не мог,
Что было их не пять,
Людей, снабженных сотнею патронов,
И не дивизия;
Что с ними в бой
Сто семьдесят шагало миллионов.
Объединенных братскою судьбой;
Что с ними были в битве превосходной,
Простертые от самого Кремля,
И небо в самолетах быстроходных,
И танками покрытая земля.
 
 
А площадь шевелилась, как живая,
Верблюд метался – неизвестно чей,
И пулеметчик счастлив был, сажая
За пулей пулю в спины басмачей.
Над ним заря суровая застыла.
Но, все для военкома заслоня,
Мелькнул на солнце огненный затылок,
И военком прицелился в коня
И выстрелил.
И сразу конь немного
Отяжелел,
Задергал головой,
Задумался…
И – рухнул на дорогу,
И придавил у прапорщика ногу,
И кончил годы жизни боевой.
          _____
 
 
Над площадью,
Как над лесной поляной,
Дрожала тишина в заре стеклянной.
Что ж, прапорщик!
Укрывшись темнотой,
Тебе бы затеряться на чужбине
Снежинкою на ледяной вершине,
Песчинкою в пустыне золотой…
Нет. Все равно.
Дела твои плохие.
Взгляни на женщин:
В ясном свете дня
Ты видишь их глаза,
Он и сухие
От ненависти черного огня.
И беспощадный день проходит мимо…
Он сединой, как серою золой,
Твою башку покрыл неумолимо.
И ты пошел – веснушчатый и злой.
Теперь по многочисленным приметам
Ты в самом деле наконец узнал,
Что на пути к свиданью с Магометом
Тебе остался только трибунал.
          _____
 
 
А через день уже видали горы,
Открыв ветрам сияющую грудь,
Как проходили эскадроны в город
И военком летел в обратный путь.
Внизу в живых источниках Востока —
Арыках, полных желтою водой, —
Среди полей, раскинутых широко,
Таджикистан трудился молодой.
И дети шли, не ведая печали,
Варился плов на пламени с утра,
И красным перцем мясо заправляли
Прославленных обедов мастера.
И вся равнина пела.
И над нею
Уже незримо колыхался зной,
И хлопок цвел, блестя и пламенея
Почти честолюбивой белизной.
И рвущееся горною рекою
Неукротимой жизни торжество
Навеки было создано рукою
Бесчисленных товарищей его.
И он летел – старик,—
Смеясь над тленом,
В больших очках,
Высокий, полный сил,
Хоть был по виду не совсем военным
И орденов обычно не носил.
 

 
Как далеко до Азии…
Погода
На севере
Полна дождей и тьмы.
Хотел бы я, чтобы вернулись годы,
Когда в Кулябе собирались мы.
Но я дружу с надежными словами.
Не склонные к бессмысленной игре,
Среди песков
Они ходили с вами
В семидесятиградусной жаре.
И у поэмы пересохло в горле…
 
 
Читатель мой, живущий нашим днем, —
Моряк ли ты,
Чекист ли ты,
Шофер ли —
Мы говорим
На языке одном.
Еще не раз ударит гул набата,
На всех фронтах
Не кончена борьба,
И по барханам
Желтым и горбатым
Нас понесет
Военная, судьба.
И мы —
Герои или не герои —
Но не нарушим слова своего,
Чтобы один за всех
Стоял горою
И, уж конечно,
Все за одного.
И по равнинам мира боевого
Пройдет советской доблести отряд.
И грянет бой.
И всё в порядке снова,
Как на границах наших говорят.
 

1938

С. Л.

 
Невесело мне было уезжать.
А, думаешь, мне весело скитаться,
В гостиницах унылых ночевать,
Чего-то ждать в пути – и не дождаться,
Чему-то верить, в чем-то сомневаться
И ничего как следует не знать?
 
 
Наверно, в жизни нужно зарыдать
Хоть раз один. Не вечно же смеяться
Сумевшему внезапно угадать,
Что нам придется навсегда расстаться,
Что в час, когда сердца должны смягчаться.
Я не смогу ни плакать, ни прощать.
 

1939,

Мончегорск

 
Я с ума, вероятно, спятил, —
Все мне чудится: в тишине
Работящая птица дятел
Клювом бьет по моей стене.
 
 
Ладно – пусть себе суетится
И долбит, и долбит опять.
Пусть уж лучше не ты, а птица
Не дает мне ночами спать.
 

1939,

Мончегорск

 
День отошел – а мне и горя мало.
Издалека, среди густых ветвей,
Кукушка сорок раз прокуковала,
И я был рад и благодарен ей.
 
 
Но ясно мне сквозь дальний дым рассвета.
Что только в миг смятения и тьмы
Нам сердце может радовать примета,
В которую не верим с детства мы.
 

1939

Н. А. 3.

 
Те желтые огни в бревенчатых домах,
Та гладкая вода, весла внезапный взмах,
Та тихая река, смиренный воздух тот
Избавили меня от горя и забот.
Пускай на миг один – и то спасибо им:
Он и теперь со мной, всем обликом своим.
Воспоминаний свет, пронзающий года,
У нас нельзя отнять нигде и никогда.
 

1939

 
И ты был, друг мой, тоже
Получше, помоложе,
И девушка хотела
Не разлюбить вовек.
И сочинил ты в песне,
Что нет ее прелестней,
И сам тому поверил,
Наивный человек.
 
 
Но годы, слава богу,
Проходят понемногу,
Живешь, не ожидаешь
Ни писем, ни вестей.
А за стеною где-то
Поется песня эта
О девушке, о счастье,
О юности твоей.
 

1939,

Р. Тулома

Вл. Лифшицу

 
Ну что ж, попробуй.
                            Вдруг все будет так же:
Немного хлеба,
                     водка,
                              соль,
                                     табак.
Опять пройдешь
                       по Нижней Кандалакше.
Опять
        перевезет тебя рыбак.
И там, где ты
                   забыл дороги к дому,
Где в белом блеске
                            движется волна,
Сожмется сердце:
                          столь не но-земному
Чиста она,
               светла
                        и холодна.
Наверх,
           туда, где сосны завершили
Свой трудный путь.
                           Еще издалека
Увидишь камень,
                         поднятый к вершине
Могучею
             работой ледника.
А там —
           подъем окончен.
                                 И мгновенно
Поющий ветер
                    хлынет на тебя,
И ты услышишь
                     музыку вселенной,
Неистребимый
                     голос Бытия.
А солнце
            и не ведает заката,
А облик мира
                   светел и велик.
Да,
    здесь,
            на миг,
                     был счастлив ты когда-то.
Быть может,
                 повторится этот миг.
 

1939,

Мурманск

 
Прикажете держать себя в руках,
В работе находить свое спасенье,
Слова искать в пустынных рудниках
Под непрерывный гул землетрясенья
 
 
И самому, о гибели трубя,
Замучить ту, что все же не разлюбит?..
Стихи, стихи! Возьмут они тебя,
На миг спасут – и навсегда погубят.
 

1939,

Мурманск

 
Да разве было это?
                          Или снится
Мне сон об этом?
                        Горная река,
Далекая
           китайская граница
И песенка
             уйгура-старика.
Да разве было это?
                           На рассвете
Труба и марш.
                   Военный шаг коней.
И с Балтики
                врывающийся ветер,
И шум ручья,
                 и влажный блеск камней.
И веришь и не веришь…
                                 И с трудом
Бредешь за памятью
                            в ее туманы.
…Бревенчатый
                    под тихим солнцем дом
И вереском
                поросшие поляны.
И то, чего забыть
                         никак нельзя,
Хотя бы вовсе
                   память изменила:
И труд,
         и вдохновенье,
                             и друзья,
И ты со мной.
                  Все это было.
                                    Было.
 

1939,

Мурманск

 
О, если мог бы я, хоть на мгновенье,
Поверить в то, что все вернется вдруг
И я почувствую прикосновенье
Таких далеких и желанных рук!
 
 
За окнами, в сиянье зимней стужи,
Лежит залив. Кругом – холмы, леса.
А мне все кажется, что это хуже,
Чем жить в аду – но верить в чудеса.
 

1939,

Кандалакша

 
Что мне теперь песок любой пустыни,
Любого моря блещущий прибой,
Мне, ясно понимающему ныне,
Насколько я в долгу перед тобой.
 
 
Я дешево плачу: смертельной мукой,
Томительным сознанием вины,
Отчаяньем, и горем, и разлукой —
За ту любовь, которой нет цены.
 

1939,

Кировск

 
Да, это я сказал.
                      Не будь упрямым
И трубку телефонную
                              сними,
И позабудь,
               наедине с Хайямом,
О том,
        как суетятся за дверьми.
А стоит только
                     вам
                         разговориться,
И ты увидишь мир
                         с иных высот.
Сам посуди:
                тебе, товарищ, тридцать,
А старику,
             пожалуй,
                        девятьсот.
 

1939,

Мурманск

Гроза

Из книги «СТИХИ ВОЕННОГО КОРРЕСПОНДЕНТА»

 
Зима и ночь. И мерзлых трупов груда.
Здесь были укрепления врага.
Живых врагов мы выбили отсюда,
А мертвых – скоро занесет пурга.
 
 
И мы в боях немало потеряли.
И мы хлебнули горя и невзгод.
Но с бодростью, без страха и печали
В траншеях этих встретим Новый год.
 
 
Пусть в канонаде ночи новогодней
Забыли мы, что значит тишина,
Но праздник свой мы празднуем сегодня,
И кружки нам наполнит старшина.
 
 
И пусть не будет дружеской пирушки.
Пускай кругом метели и снега, —
Друзья поднимут жестяные кружки
За Ленинград и за разгром врага.
 
 
Еще не время говорить про славу,
Но знают все, что выше нет наград,
Чем, победив, сказать стране по праву:
Мы отстояли в битвах Ленинград.
 

31 декабря 1941

 
Весна идет, и ночь идет к рассвету.
Мы всё теперь узнали на века:
И цену хлеба – если хлеба нету,
И цену жизни – если смерть близка.
 
 
И деревень обугленные трубы.
И мирный луг, где выжжена трава,
И схватки рукопашные, и трупы
В снегах противотанкового рва.
 
 
Но так владело мужество сердцами,
Что стало ясно: Он не будет взят.
Пусть дни бегут и санки с мертвецами
В недобрый час по Невскому скользят.
 
 
Людское горе – кто его измерит
Под бомбами, среди полночной тьмы?
И многие, наверно, не поверят,
Что было так, как рассказали мы.
 
 
Но Ленинград стоит, к победе кличет,
И все слова бессильны и пусты,
Чтобы потомкам передать величье
Его непобедимой красоты.
 
 
И люди шли, чтоб за него сражаться…
Тот, кто не трус, кто честен был и смел,
Уже бессмертен. Слава Ленинградцам!
Честь – их девиз. Бессмертье – их удел.
 

Апрель 1942

 
Напиши мне, дорогая,
Что-то стало не до сна.
Не хочу, чтобы другая,
А хочу, чтоб ты одна.
 
 
Помню: шли мы возле смерти
По равнине снеговой,
А вернулись – на конверте
Я увидел почерк твой.
 
 
Руки только что держали
Лакированный приклад,
Под обстрелом не дрожали,
А берут письмо – дрожат.
 
 
Я тебе писать не буду,
Как в атаку шли друзья,
Потому что вам оттуда
Все равно понять нельзя.
 
 
Вот вернемся, как ни странно,
И расскажем все подряд.
А пока – хвалиться рано.
Как солдаты говорят…
 
 
Напиши, чтоб хоть минуту
Ты была передо мной.
Не хочу сказать кому-то,
А хочу тебе одной:
 
 
Хуже смерти в нашем деле,
Если вдруг придет тоска,
Словно нету три недели
Ни завертки табака.
 
 
Так под Колпином, в блокаде,
Друг ударил по плечу:
«Мох закурим?» – Бога ради,
Даже вспомнить не хочу.
 
 
А метели, завывая,
Заметают снежный путь…
Где ты, почта полевая, —
Принесешь ли что-нибудь?
 

Декабрь 1942

 
Не все читающие сводку
Представить могут хоть на миг,
Что значит бить прямой наводкой,
На доты выйдя напрямик.
 
 
Под злобный свист свинца и ветра
Здесь пушку тащат на бегу,
Выкатывая на сто метров —
Поближе к лютому врагу.
 
 
Работы час горяч и грозен.
Расчеты прошибает пот,
И от шинелей на морозе
Густой и белый пар идет.
 
 
И все сильнее ветер колкий,
И все сильнее гром огня,
И ударяются осколки
О щит орудия, звеня.
 
 
Когда ж пойдут в атаку роты
И прозвучит сигнал: «Вперед!» —
От наступающей пехоты
Артиллерист не отстает.
 
 
Он гром орудий хладнокровно
Обрушит с новых рубежей,
И полетят на воздух бревна
Разбитых к черту блиндажей.
 
 
Артиллерийская работа!
Ты – бог войны в таком бою,
Где благодарная пехота
Идет под музыку твою.
 
 
Среди грядущих поколений,
Когда уйдут войны года,
Артиллерийских наступлений
Мы не забудем никогда.
 
 
И, окруженный славой чистой,
Как нашей правды торжество,
Живет девиз артиллеристов:
Отвага – Дружба – Мастерство!
 

1942

 
Мы не верим, что горы на свете есть,
Мы не верим, что есть холмы.
Может, с Марса о них долетела весть
И ее услыхали мы.
Только сосны да мхи окружают нас,
Да болото – куда ни глянь.
Ты заврался, друг, что видал Кавказ,
Вру и я, что видал Тянь-Шань.
 
 
Мы забыли, что улицы в мире есть,
Городских домов этажи, —
Только низкий блиндаж, где ни стать, ни сесть,
Как сменился с поста – лежи.
А пойдешь на пост, да, неровен час,
Соскользнешь в темноте с мостков, —
Значит, снова по пояс в грязи увяз —
Вот у нас тротуар каков.
 
 
Мы не верим, что где-то на свете есть
Шелест платья и женский смех, —
Может, в книжке про то довелось прочесть,
Да и вспомнилось, как на грех.
В мертвом свете ракеты нам снится сон,
Снится лампы домашний свет,
И у края земли освещает он
Все, чего уже больше нет.
 
 
Мы забыли, что отдых на свете есть.
Тишина и тенистый сад,
И не дятел стучит на рассвете здесь —
Пулеметы во мгле стучат.
А дождешься, что в полк привезут кино, —
Неохота глядеть глазам,
Потому что пальбы и огня давно
Без кино тут хватает нам.
 
 
Но мы знаем, что мужество в мире есть,
Что ведет нас оно из тьмы.
И не дрогнет солдатская наша честь,
Хоть о ней не болтаем мы.
Не болтаем, а терпим, в грязи скользя
И не веря ни в ад, ни в рай,
Потому что мы Волховский фронт, друзья.
Не тылы – а передний край.
 

Июнь 1943

 
Он шел по болоту, не глядя назад,
    Он бога не звал на подмогу.
Он просто работал как русский солдат,
    И выстроил эту дорогу.
 
 
На запад взгляни и на север взгляни —
    Болото, болото, болото.
Кто ночи и дни выкорчевывал пни,
    Тот знает, что значит работа.
 
 
Пойми, чтобы помнить всегда и везде:
    Как надо поверить в победу,
Чтоб месяц работать по пояс в воде,
    Не жалуясь даже соседу!
 
 
Все вытерпи ради родимой земли,
    Все сделай, чтоб вовремя, ровно,
Одно к одному по болоту легли
    Настила тяжелые бревна.
 
 
…На западе розовый тлеет закат,
    Поет одинокая птица.
Стоит у дороги и смотрит солдат
    На запад, где солнце садится.
 
 
Он курит и смотрит далёко вперед,
    Задумавший точно и строго,
Что только на Запад бойцов поведет
    Его фронтовая дорога.
 

1942

 
Дочь оставив и жену,
Шел товарищ на воину,
И берег он возле сердца
Фотографию одну.
 
 
А на карточке на той,
На любительской, простой,
Смотрит девочка, смеется,
Вьется локон золотой.
 
 
Труден, долог наш поход,
Нам еще идти вперед.
Этой девочке веселой
Третий год уже идет.
 
 
Тут нельзя не помечтать,
Как бы свидеться опять, —
Ясно, девочку такую
Интересно повидать.
 
 
У меня у самого
Тоже парень ничего, —
Скоро пятый год мальчишке,
И Андреем звать его.
 
 
А кругом – земля в огне,
Как ведется на войне.
Далеко дружку в Саратов,
А до Омска дальше мне.
 
 
Только, в общем, – все равно
Расстояние одно:
Нам считать не версты к дому,
А к победе суждено.
 
 
Так условимся на том,
Что с тобою мы придем
Раньше к Ревелю и к Риге,
А к Саратову – потом.
 

Декабрь 1942

 
Мы знали всё: дороги отступлений,
Забитые машинами шоссе,
Всю боль и горечь первых поражений,
Все наши беды и печали все.
 
 
И нам с овчинку показалось небо
Сквозь «мессершмиттов» яростную тьму
И тот, кто с нами в это время не был,
Не стоит и рассказывать тому.
 
 
За днями дни. Забыть бы, бога ради,
Солдатских трупов мерзлые холмы,
Забыть, как голодали в Ленинграде
И скольких там недосчитались мы.
 
 
Нет, не забыть – и забывать не надо
Ни злобы, ни печали, ничего…
Одно мы знали там, у Ленинграда,
Что никогда не отдадим его.
 
 
И если уж газетчиками были
И звали в бой на недругов лихих,—
То с летчиками вместе их бомбили
И с пехотинцами стреляли в них.
 
 
И, возвратясь в редакцию с рассветом,
Мы спрашивали, живы ли друзья?..
Пусть говорить не принято об этом,
Но и в стихах не написать нельзя.
 
 
Стихи не для печати. Нам едва ли
Друзьями станут те редактора,
Что даже свиста пули не слыхали,—
А за два года б услыхать пора.
 
 
Да будет так. На них мы не в обиде.
Они и ныне, веря в тишину,
За мирными приемниками сидя,
По радио прослушают войну.
 
 
Но в час, когда советские знамена
Победа светлым осенит крылом,
Мы, как солдаты, знаем поименно,
Кому за нашим пировать столом.
 

Август 1943

 
Наверно, так и надо. Ветер, грязь.
Проклятое унылое болото.
Ползи на брюхе к черным бревнам дзота,
От холода и злобы матерясь,
 
 
Да про себя. Теперь твоя забота —
Ждать и не кашлять. Слава богу, связь
В порядке. Вот и фриц у пулемета.
Здоровый, дьявол. Ну, благословясь…
 
 
На третий день ему несут газету.
Глядишь, уже написано про эту
Историю – и очерк, и стишки.
 
 
Берет, читает. Ох, душа не рада.
Ох, ну и врут. А впрочем, пустяки.
А впрочем – что ж, наверно, так и надо.
 

1943

 
Скажешь, все мы, мужчины,
Хороши, когда спим.—
Вот и я, без причины,
Нехорош, нетерпим.
 
 
Молод был – бесталанно
Пропадал ни за грош.
А состарился рано,
Так и тем нехорош.
 
 
Что ж, допустим такое,
Что характер тяжел,
Но уж если покоя
В жизни я не нашел, —
 
 
Холст на саван отмерьте,
Жгите богу свечу,
А спокойною смертью
Помирать не хочу.
 
 
Вижу лес и болото,
Мутный сумрак ночной,
И крыло самолета,
И огни подо мной.
 
 
Пуль светящихся нитки,
Блеск далекий огня —
Из проклятой зенитки
Бьет германец в меня.
 
 
Вот совсем закачало,
Крутит по сторонам,
Но мы сбросим сначала,
Что положено нам.
 
 
А потом только скажем,
Что и смерть нипочем.
Жили в городе нашем,
За него и умрем.
 
 
Мне не надо, родная,
Чтобы, рюмкой звеня,
Обо мне вспоминая,
Ты пила за меня.
 
 
И не надо ни тоста,
Ни на гроб кумачу,
Помни только, что просто
Помирал, как хочу.
 

24 июня 1943

Анне Алексеевне Иконен

 
То было ночью, от столиц вдали,
Над мхом болот, ничем не знаменитых.
Мы, сбросив бомбы на врага, ушли
Сквозь заградительный огонь зениток.
 
 
И вот уже родной аэродром,
Плывет рассвет, слабеет гул мотора,
Потом – деревня, и знакомый дом,
И маленькая комната майора.
 
 
Нас было двое. И, как с давних пор
У всех мужчин, наверное, ведется,
Мы завели тот самый разговор,
Что неизбежно женщины коснется.
 
 
Майор сказал: «Уже четвертый год
Меня война с женою разлучает.
И я не знаю, как она живет,
Как я живу – она того не знает.
 
 
Винит меня, быть может, в ста грехах,
И мне никак не сговориться с нею, —
Хоть ты б ей, что ли, написал в стихах
То, что сказать я в письмах не умею.
 
 
Ты напиши, что в темноте ночной,
Такая ж, как на довоенном снимке,
Она всегда летит на смертный бой
Со мною рядом в шапке-невидимке;
 
 
Что светлый облик милого лица,
Что лишь она одна, а не другая
Ведет меня к победам до конца,
У края смерти жизни помогая…»
 
 
Вот, Анна Алексевна, разговор,
Который, вне обыкновенных правил,
Зарифмовал я, как просил майор,
И ничего для рифмы не добавил.
 
 
И Вы должны поверить вновь и вновь,
Хоть это плохо передано мною,
В ту самую великую любовь,
Что у солдат проверена войною.
 

Июль 1944

 
Был жаркий полдень. Были травы
Нагреты солнцем. На реке
Шла полным ходом переправа,
И на шоссе невдалеке
Клубилась пыль.
 
 
И вот тогда-то,
Уже на правом берегу,
Я увидал того солдата
И почему-то не могу
Его забыть.
 
 
Хранит мне память,
Как по-хозяйски, не спеша.
Он воду крупными глотками
Из каски пил, как из ковша.
Напился, поглядел на запад,
На дым горящих деревень —
И снова в бой.
 
 
И я внезапно
Увидел тот грядущий день,
Который будет всех светлее.
Когда под грохот батарей
Мы зачерпнем воды из Шпрее
Солдатской каскою своей.
 

Июль 1944

 
Мы славим тех, кто честно воевал,
Кто говорил негромко и немного,
Кого вела бессмертная дорога,
Где пули убивают наповал;
 
 
Кто с автоматом полз на блиндажи —
А вся кругом пристреляна равнина, —
Но для кого связались воедино
Честь Родины и честь его души;
 
 
Кто шел в лихой атаке впереди,
Не кланяясь ни пуле, ни снаряду,
И боевую славную награду
Теперь недаром носит на груди.
 
 
Но есть других отличий боевых
Суровый знак: нашивки за раненья.
Согласно уставному положенью,
Над всеми орденами носят их.
 
 
Однажды (то была еще весна,
И мы дрались на направленьи Псковском)
Я слышал, как в землянке старшина
Рассказывал бойцам о Рокоссовском.
 
 
В расположенье энского полка,
Где маршал обходил передовые,
Он увидал нашивки золотые
На гимнастерке старого стрелка.
 
 
– Где ранен был, орел? В бою каком?
Где пролил кровь, с врагом сражаясь честно?
– А где орлу быть раненым – известно, —
Сказал солдат, – уж точно, под Орлом.
 
 
А вот другая рана – это да…
Не знаю, как и выразить словами,
А только нас одним снарядом с вами
Накрыло вместе под Москвой тогда.
 
 
Я, помнится, шел с группою бойцов,
А вы стояли аккурат на горке…
Тут маршал снял один из орденов
И прикрепил к солдатской гимнастерке.
 
 
И, помолчав, промолвил наконец:
«Да, было дело у Москвы-столицы…
Что ж, если вместе ранены, отец,
Так надо орденами поделиться».
 
 
И каждый воин, кто сейчас в строю
Увидит за ранение нашивки, —
Уважь бойца. Тут дело без ошибки:
Он пролил кровь за Родину свою.
 

Декабрь 1944