Текст книги "Вермахт против евреев. Война на уничтожение"

Автор книги: Александр Ермаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Один из создателей люфтваффе генерал‑фельдмаршал Эрхард Мильх, еврей по отцу, и генерал авиации Вольфрам фон Рихтгофен

Командующий кригсмарине адмирал Эрих Редер принимает военный парад

Но, признаются Сэмюел Митчем и Джин Мюллер, склонные оправдывать адмирала, он «ничего не мог (вернее сказать, не захотел. – А. Е.) сделать для тех несчастных, которые не имели отношения к флоту или к нему лично».[62]

Пассивность высших военных руководителей, немногих из тех, кто обладал в стране реальной силой, в отношении судьбы полумиллиона немецких евреев развязывала Гитлеру руки для ужесточения их социальной и экономической дискриминации, апогеем которой стала «имперская хрустальная ночь» – еврейский погром в ночь с 9 на 10 ноября 1938 года. После него ОКВ достигла критика в адрес «еврейских чисток». Военно‑экономическая инспекция XVII военного округа (Вена) сообщала, что очень большое число австрийцев не согласно с методами «удаления евреев». Хотя они не чувствовали особого сострадания «к этому еврею» и хотели лучше избавиться от него сегодня, чем завтра, все же «сожжение святилищ и избиение евреев было для них совершенно непонятным».[63]

Однако вермахт безмолвствовал. Из воспоминаний командующего военно‑морским флотом гросс‑адмирала Редера известно, что в его адрес поступили протесты от адмирала Конрада Патцига, капитанов первого ранга Гюнтера Лютьенса и Карла Дёница. Известно и то, что расправа с евреями вызвала негативную реакцию командующего 1‑й группой армий генерал‑полковника Федора фон Бока.[64] Но ни ОКВ во главе с Вильгельмом Кейтелем и Альфредом Йодлем, ни новый командующий сухопутными войсками Вальтер фон Браухич своего неодобрения не выразили.

Депортация мужчин‑евреев из Регенсбурга в концлагерь Дахау, 1938

Пассивными остались и военные заговорщики, всего полтора месяца назад готовившие свержение Гитлера. Более того, на фазе непосредственной подготовки к развязыванию войны активизировалась антисемитская пропаганда в вермахте. По распоряжению ОКВ 1 декабря 1938 года была напечатана статья «Борьба еврея за мировое господство», в которой говорилось, что другие страны не имеют права «возмущаться оборонительной борьбой немцев против вековой воли еврейства к уничтожению… Только когда еврей будет отстранен от власти и в других странах, возникнет возможность взаимопонимания между народами, основанная на принципе справедливых претензий и свободы».[65]

30 января 1939 года в речи в рейхстаге Гитлер публично провозгласил одной из главных целей будущей войны уничтожение «мирового еврейства»: «Европа не сможет успокоиться, пока не будет решен еврейский вопрос… Если международному финансовому еврейству в Европе и вне ее удастся еще раз ввергнуть народы в мировую войну, результатом такой войны будет не большевизация мира и победа еврейства, а уничтожение еврейской расы в Европе!»[66]

Военное командование послушно последовало за фюрером. Вскоре после его выступления ОКВ издало директивы с комментариями речи рейхсканцлера. В специальное пособие для солдат и офицеров по национал‑социалистическому воспитанию была включена статья «Еврей в немецкой истории», в которой утверждалось, что рейх ведет «борьбу против мирового еврейства, которое стремится натравить все народы мира на Германию», что борьба против евреев будет продолжаться, даже если последний из них покинет Германию. В этом случае Третий рейх будет решать две задачи: «искоренение всех последствий еврейского влияния, прежде всего в экономике и духовной жизни» и «борьба против мирового еврейства, которое пытается настроить все народы мира против Германии». В отличие от соперничества с другими европейскими народами, с которыми Германия ведет «рыцарский спор», с евреями борьба ведется как с «ядовитыми паразитами».[67] Столь же откровенно звучало и выступление Редера по поводу Дня памяти павших героев 12 марта 1939 года, в котором был брошен «недвусмысленный и безжалостный вызов большевизму и международному еврейству… деяния которого мы достаточно почувствовали на собственном народном теле. Отсюда вытекает необходимость объединения со всеми нациями‑единомышленницами, которые, как и Германия, не хотят позволить антинародным идеологиям и чужеродным паразитам разрушить силу, посвященную строительству и внутренней мирной работе».[68]

Пожалуй, настроение тех офицеров, которые позднее командовали корпусами и армиями, отражают письма и дневниковые записи Готтгарда Хейнрици, в 1933–1939 гг. продвинувшегося по службе от подполковника до генерал‑лейтенанта. В марте 1933 года он сожалел о злоупотреблениях по отношению к знакомым с ним «честным» евреям, но одновременно оправдывал их указанием на 1919 год, «когда мы вернулись домой, а управляли матросы с красными повязками». Увольнение еврейских чиновников, служащих и врачей он приветствовал: «Я никогда не проклинал евреев всех вместе, но очень хорошо, если они займут подобающее им место. Кажется, в школах уже проветривается». Бойкот еврейских гешефтов 1 апреля 1933 года Хейнрици поначалу оценил как «очень несчастливое мероприятие, которое должно привести к многим несправедливостям и обидам… Было необходимо вытеснить евреев из их очень большой сферы влияния. Но средство для этого выбрано неверно». Однако через несколько дней он опять поставил «великое» на передний план, показал понимание «необходимых» принудительных мероприятий, «некоторой жесткости» и похвалил Гитлера и Геббельса за ловкость, с которой они «все же провернули еврейский бойкот». Затем высказывания Хейнрици о политике по отношению к евреям становятся все реже и сдержаннее. «В Берлине, как и во всех остальных городах, разрушены еврейские гешефты и синагоги… Повсюду слышны сугубо отрицательные оценки всего того, что произошло», – писал он об «имперской хрустальной ночи». Но при этом лишение евреев их прав и преследование никогда не были для него решающим критерием оценки нацистского режима. Какое направление грозил принять нацистский антисемитизм, ему должно было стать известно из выступления идеолога гитлеровской партии рейхсляйтера Альфреда Розенберга, на котором Хейнрици присутствовал в январе 1939 года. Розенберг «говорил о мерзких евреях в течение часа. Еврейский вопрос будет решен, когда в Германии не останется ни одного еврея, и они полны решимости добиться этого. Лучше всего было бы вообще, если бы во всей Европе не было больше евреев».[69]

Так в период становления и укрепления нацистской диктатуры германские вооруженные силы поддержали все антисемитские мероприятия гитлеровского режима, руководствуясь не только своими собственными взглядами на «еврейский вопрос», но и стремлением сохранить и по возможности упрочить исключительное положение прусско‑германского офицерского корпуса в новом государстве. Однако тоталитарное господство принципиально исключает существование любого автономного фактора власти, поэтому нацистские власть имущие успешно использовали податливость военных в этом и других вопросах для превращения армии в инструмент своей политики. Путь к полной политической и моральной деградации вермахта лежал от изгнания из своих рядов «неарийских» сослуживцев, изменения принципов кадрового отбора военнослужащих, молчаливой поддержки дискриминации евреев внутри Германии до публичного одобрения гитлеровских целей войны против «мирового еврейства».

1.2. «Трусливый зритель»: Вермахт и польские евреи на первом этапе войны (1939–1941 гг.)

С началом Второй мировой войны антисемитская политика нацистской Германии вступила в новую фазу, продолжавшуюся до капитуляции Франции в июне 1940 года. В это время руководители Третьего рейха рассчитывали на быстрое окончание войны и опасались того, что она примет затяжной характер и, значит, надолго ограничит подвластную им территорию Центральной Европой. Нацисты еще рассчитывали «окончательно решить еврейский вопрос в Европе» путем выселения евреев из Германии в Польшу, где проживали 3,1 миллиона евреев, составлявших 10 % населения страны. Еще во время боевых действий около 60 тысяч евреев бежали из западной части Польши в восточную, а после разгрома польской армии части вермахта и СС насильственно изгнали десятки тысяч евреев в области, оккупированные СССР.[70]

Национал‑социалисты присоединили к рейху Данциг и Западную Пруссию, Познань и значительную часть Силезии, создав два новых рейхсгау Данциг – Западная Пруссия и Вартегау. В оставшейся части Польши 12 октября было образовано генерал‑губернаторство. Генерал‑губернатор Ганс Франк, находившийся в Кракове, подчинялся непосредственно Гитлеру. Территория генерал‑губернаторства была разделена на дистрикты Краков, Люблин, Радом и Варшава, по 10 округов в каждом. В августе 1941 года к генерал‑губернаторству был присоединен пятый дистрикт – Галиция. Именно здесь, на территории, подконтрольной Франку, проживала каждая третья жертва Холокоста.[71]

21 сентября 1939 года шеф полиции безопасности и СД Рейнхард Гейдрих приказал сгонять евреев в специально созданные гетто в Варшаве, Лодзи, Кракове, Люблине и Радоме, что с самого начала было задумано как этап подготовки к их физическому уничтожению. Копия приказа в начале октября была направлена в Верховное командование сухопутных войск (ОКХ) и оттуда – в группу армий «Юг». В области группы армий «Юг» еврейское население перегоняли через реку Сан, по которой проходила советско‑германская демаркационная линия. По распоряжению ОКХ части вермахта стремились помешать польским беженцам вернуться в родные места. Начальник штаба командующего на Востоке генерал Манштейн дополнил этот приказ собственной метафорой о «потоке», который вот‑вот прорвется в Германию. Войска должны были «всеми средствами воспрепятствовать возвращению еврейских беженцев в восточную часть Верхней Силезии».[72]

9 октября рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер издал распоряжение переместить 550 тысяч евреев, проживавших в новых рейхсгау, на территорию генерал‑губернаторства, где в районе Люблина должна была быть создана «имперская резервация». Когда в апреле 1940 года к востоку от Вислы оказалось 80–90 тысяч евреев из аннексированных польских областей, а также около 6 тысяч из Вены, Праги, Моравской Остравы и Штеттина, по настоянию Франка, мечтавшего сделать генерал‑губернаторство «свободным от евреев», депортации прекратились.[73]

Эти шаги, грубо попиравшие международное право, были бы невозможны без согласия и сотрудничества военных инстанций различных уровней с органами полиции безопасности и СД, с партийными и административными учреждениями. Польша находилась под военным управлением до 25 октября 1939 года, но и после этого на оккупированной территории оставались значительные воинские контингенты.

Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер

Командующий вермахта на Востоке генерал‑полковник Иоганнес Бласковиц, командующий в генерал‑губернаторстве генерал от кавалерии барон Курт фон Гинант, начальники военных округов Гинант и генерал от инфантерии Хеннике, начальник инспекции по вооружению генерал‑лейтенант Шиндлер контролировали не только все войска, но и военное производство. Такие высшие офицеры, как Гинант и Шиндлер, сыграли подчиненную, но важную роль в процессе уничтожения евреев. Польские гетто стали важной составной частью военной экономики – здесь производилось снаряжение, одним из главных потребителей которого был вермахт.[74]

Армия не могла пребывать в неведении о мерах, предпринятых нацистами против польских евреев. Нацистское политическое руководство информировало войска о задачах СД в Польше: «Чистка: евреи, интеллигенция, духовенство, дворянство». Эти намерения не вызывали несогласия высших военных руководителей, о чем свидетельствует запись в военном дневнике начальника Генерального штаба сухопутных войск генерала Франца Гальдера: «Требования армии: чистку начать после вывода войск и передачи управления постоянной гражданской администрации, то есть в начале декабря».[75]

Не меньшую степень осведомленности о намерениях руководства рейха в Польше показывает и запись офицера абвера Гельмута Гроскурта о планах Гитлера, сделанная 18 октября 1939 года: «Не должно устанавливаться администрации в немецком смысле. Поляки и евреи из Позени и Западной Пруссии должны быть передвинуты туда. Ему все равно, если наступит перенаселение, которое будет иметь следствием нужду и безработицу… В этой области должна господствовать «польская экономика»; коррупция и эпидемии будут в порядке дня. Там ему нужны только рабочие рабы для Германии».[76]

Следовательно, руководство сухопутных войск не собиралось принципиально возражать против «чистки», а только намеревалось добиться ее отсрочки до вывода армии из Польши, чтобы снять с себя ответственность за ожидаемые противоправные действия. Позиция военного командования как в польской политике, так и в «еврейском вопросе» сначала была неопределенной. Вермахт вступил в войну против Польши без специальных директив по поводу еврейского населения, если не считать приказа интернировать всех обороноспособных мужчин польской и еврейской национальности в возрасте 17–45 лет. Хотя первое заявление в официальном бюллетене для оккупированных областей Польши гласило, что сухопутные войска будут уважать все постановления международного права, ни у кого из военных руководителей не возникало сомнений в том, что политика в отношении польских евреев выходила далеко за рамки дискриминации в самой Германии и что попытки помешать произволу и злодеяниям СС могут направляться только против злоупотреблений властью, а не против антисемитской политики германского фашизма в целом.[77]

Однако после первых же столкновений сухопутных войск с СС и полицией в середине сентября 1939 года из‑за массовых расстрелов еврейского и польского населения частями «Мертвая голова», оперативными группами полиции безопасности – айнзацгруппами, «Самозащитой», сформированной из проживавших в Польше этнических немцев, и другими карательными органами оказалось, что не все высшие офицеры готовы безропотно смириться с гитлеровской политикой. 12 сентября 1939 года руководитель абвера адмирал Вильгельм Канарис в разговоре с Кейтелем настоятельно предостерегал от противозаконных расстрелов: «В конечном итоге мир возложит ответственность за такие деяния на вермахт, на глазах которого происходят эти вещи». Кейтель ответил, что «фюрер уже принял решение по данному вопросу. Он уже разъяснил командующему сухопутными войсками, что если вермахт не хочет иметь ничего общего с этими происшествиями, то их должны взять на себя СС и гестапо».[78]

Канарис и его единомышленники оказались в меньшинстве. Совершенно неожиданно для них вермахт с первых дней войны выступил не только в роли пассивного наблюдателя. Отдельные военнослужащие и подразделения, командиры которых разделяли радикальный антисемитизм нацистов, сами включились в геноцид: грабили еврейские магазины и квартиры, избивали мужчин, насиловали женщин. 20 сентября 1939 года командование 3‑го армейского корпуса докладывало в вышестоящие инстанции: «По поводу отношения к евреям не нужны никакие объяснения. Все до последнего человека реализуют ту точку зрения, что любой контакт с этой расой невозможен и что когда‑нибудь она должна полностью исчезнуть из немецкого жизненного пространства».[79]

В тот самый день, когда состоялся разговор Канариса с Кейтелем, военнослужащие одной из воинских частей учинили резню в небольшом городе Браньске. Здесь распространился слух, что были изувечены останки четырех павших немцев. Солдаты согнали евреев‑мужчин и издевательствами вынудили их раскопать могилы. Те, у кого не было лопаты, должны были копать руками. Назначенный комендантом города полицейский офицер напрасно убеждал солдат, что, хотя евреи «виноваты во всем», немецкий солдат все же должен поддерживать дисциплину. Когда евреи в панике побежали, встретившийся им лейтенант открыл огонь. В результате беспорядочной стрельбы погибли 22 человека.[80]

Реакция высших офицеров вермахта на такие происшествия выражена в приказе командования 14‑го армейского корпуса: «Самочинные мероприятия против евреев, безусловно, не должны повторяться». Единственным и крайне неэффективным средством поддержания дисциплины оказалось военное правосудие, находившееся в руках командующих армий. Например, лейтенант, расстрелявший евреев в Браньске, был приговорен к одному году тюрьмы «за убийство и неправомерное применение оружия». В 3‑й армии под командованием генерала Георга фон Кюхлера было возбуждено уголовное дело против вахмистра тайной полевой полиции и штурмана артиллерийского полка СС. Они согнали в синагогу и расстреляли около 50 евреев, привлеченных к ремонту моста через Нарев. Военный трибунал приговорил виновников к одному году заключения, но Кюхлер не утвердил приговора, «так как необходимо более строгое наказание». Того же мнения придерживался и Гальдер. При повторном рассмотрении обвинитель потребовал для обоих преступников смертного приговора, но военно‑полевой суд танковой дивизии генерала Вернера Кемпфа приговорил вахмистра к 9, а эсэсовца – к 3 годам тюрьмы, учитывая, что он «был рассержен многочисленными злодеяниями поляков против фольксдойче» (этнических немцев) и действовал в порыве «юношеского безрассудства». Командир 29‑й моторизованной дивизии генерал Иоахим Лемельзен отдал под суд дирижера полкового оркестра лейбштандарта СС «Адольф Гитлер», который, ссылаясь на несуществующее распоряжение вышестоящего начальника, приказал расстрелять 50 евреев в городе Радом. Генерал Вальтер фон Рейхенау, командующий 8‑й армией, не только приказал провести военное расследование этого преступления, но и написал Гитлеру письмо, в котором заявил, что не потерпит в составе своей армии подобное преступное подразделение.[81]

Иногда генералы пытались также пресечь деятельность карательных органов на подвластной им территории. Так, когда в начале октября при изгнании евреев из города Млавы полицейские подразделения V айнзацгруппы произвели несанкционированные расстрелы и поджоги еврейских дворов, Кюхлер потребовал разоружения этого подразделения, его отправки в Восточную Пруссию и немедленного военного судебного расследования. Об этом инциденте Гейдрих доложил лично Гитлеру.[82]

Приведенные примеры показывают, что причинами протестов в военной среде были не морально‑этические соображения или гуманность, а стремление сохранить воинскую дисциплину и поддержать международный престиж вермахта. Армия и сама совершала противозаконные действия в отношении еврейского населения. 18 сентября 1939 года командующий 14‑й армией генерал Вильгельм Лист отдал приказ, запрещавший воровать собственность, поджигать синагоги, насиловать женщин и расстреливать евреев. 10 октября Гальдер сделал запись в своем дневнике: «Убийство евреев – дисциплина!» Однако наведение дисциплины в войсках не означало для евреев спасения: с первых дней войны воинские части привлекали их к различным принудительным работам, в октябре путем создания еврейских «рабочих колонн» такой труд был легитимирован и упорядочен, а весной 1940 года вермахт организовал для польских евреев лагеря принудительного труда, смертность в которых составляла Ъ% в день. Таким образом, принцип уничтожения трудом, позднее применявшийся СС, был впервые испытан германскими вооруженными силами.

С другой стороны, в памятке, подписанной Браухичем 19 сентября, говорилось, что он при посещении фронта часто наблюдал «дружественные отношения между солдатами и гражданскими лицами, в том числе евреями». Командующий сухопутными войсками предостерегал: «Поведение в отношении евреев не нуждается в особом упоминании для солдат национал‑социалистического государства». Тем не менее в Польше эта и другие подобные инструкции нарушались не только солдатами, но и офицерами. Со времени принятия Нюрнбергских законов в Германии за «расовый позор» были осуждены тысячи людей. Военнослужащим в Польше также запрещались половые связи с еврейками. Однако в начале октября 1939 года во время одной из облав в варшавском отеле «Бристоль» было обнаружено 40 немецких офицеров, включая одного генерала, и 34 еврейки. Опираясь на пробелы в антисемитском законодательстве, офицеры избежали наказания, заявив, что якобы не знали о еврейском происхождении проституток.[83]

Рейхсфюрер СС Гиммлер во время визита в лагерь уничтожения Освенцим (Аушвиц)

Главные организаторы геноцида польских евреев Гитлер, Гиммлер, Геринг и Гейдрих, несомненно, воспринимали такие факты, а также возбуждение судебного преследования против убийц евреев как угрозу задуманной ими «чистке». Поэтому 4 октября Гитлер, ОКВ и министр юстиции объявили амнистию по поводу победы над Польшей. Не подлежали уголовному наказанию все «действия, совершенные в период с 1 сентября 1939 года до сегодняшнего дня на оккупированной территории Польши, которые были обусловлены озлоблением из‑за совершенных поляками злодеяний». После того как некоторые генералы высказались против амнистии, Браухич издал директивы, которые должны были ограничить ее действие: преступник все же подлежал суду, если действовал «не из‑за озлобления, вызванного совершенными поляками злодеяниями… а главным образом в корыстных целях (например, при мародерстве, вымогательстве, воровстве) или из‑за честолюбия (при изнасиловании)». Конечно, директивы Браухича не могли помешать новым бесчинствам, ведь как раз тот, кто, не задумываясь, убивал 50 евреев в порыве «юношеского безрассудства», получал индульгенцию на новые убийства.[84]

Вскоре Гитлер предпринял шаги, ослабившие власть вермахта в Польше. 7 октября он назначил Гиммлера «имперским комиссаром по укреплению немецкой народности», ограничил право участия армии в депортациях и вывел органы, ответственные за переселения, из подчинения военной юрисдикции. 25 октября особое уголовное правосудие было учреждено для частей СС, «Мертвая голова», частей особого назначения и полицейских подразделений в Польше. На следующий день по приказу фюрера Браухич передал власть на оккупированной территории генерал‑губернатору Франку. Хотя в ежедневном приказе командующего войсками в Польше Бласковица говорилось, что с этого дня «восточная армия должна выполнять чисто солдатские задачи, она освобождается от административных задач и задач внутренней политики», вермахт не мог чувствовать себя полностью свободным от ответственности за все происходящее. Современные исследования подтверждают, что, несмотря на вывод большинства воинских частей, военные по‑прежнему имели в Польше значительно больше прав, чем в рейхе.[85]

На переговорах с генерал‑квартирмейстером сухопутных войск полковником Эдуардом Вагнером Гейдрих пообещал, что массовые депортации местного населения, замаскированные словом «землеустройство», начнутся только после «вывода сухопутных войск и передачи (Польши) стабильному гражданскому управлению». В действительности уже с 26 октября 1939 года вермахт стал свидетелем зверств нацистов в областях Польши, включенных в состав Германии. Вермахт начал сбор материала о деятельности СС, но целью этого, как считает Рауль Хильберг, была не защита евреев, а компрометация СС.[86]

Расстрел польских граждан подразделением вермахта. Декабрь 1939 года

Местные военные инстанции сообщали в центр о расстрелах польских помещиков, об отправке жителей целых городских кварталов в концентрационные лагеря и постоянных грабежах. 23 ноября 1939 года командующий XXI военным округом (Позен) генерал артиллерии фон Петцель докладывал командующему армией резерва генералу Фридриху Фромму о действиях особых формирований СС в Вартегау: «В нескольких городах были проведены антиеврейские акции, которые выродились в тяжелейшие злоупотребления. В Турке 30.10.39 под руководством высшего фюрера СС эсэсовцы на трех автомобилях ездили по улицам, избивая встречавшихся прохожих кнутами и плетьми. Среди пострадавших были и этнические немцы. Наконец, некоторое число евреев было согнано в синагогу. Там они должны были ползать под скамьями, причем эсэсовцы постоянно избивали их плетьми. Затем их вынудили снять штаны, чтобы бить по голым ягодицам. Одного еврея, который от страха наделал в штаны, заставили вымазать калом лицо другим евреям». Петцель сообщал, что в Лодзи полякам и евреям уже в течение двух недель оплачиваются только принудительные работы, а выплата пособий по безработице и раздача рационированных продуктов и угля прекращены. Эсэсовцы провоцировали беспорядки и инциденты, чтобы облегчить изгнание местного населения на восток. Хотя доклад показывает негативное отношение Петцеля к действиям СС, никаких конкретных контрмер он не предлагал, рассчитывая, очевидно, на Фромма.[87]

Бласковиц также критиковал действия немецких гражданских властей. Уже 27 ноября он направил Браухичу первый подробный доклад, в котором указал на напряженные отношения между вермахтом и карателями. На том основании, что Польша может превратиться в очаг вооруженного сопротивления оккупации, он предлагал реорганизовать управление ею. Во‑первых, он считал необходимым для обеспечения нужд армии и немецкой экономики обеспечить в Польше покой и безопасность. Во‑вторых, его заботила репутация вермахта. Бласковиц писал: «Войска не хотят, чтобы их идентифицировали со злодеяниями полиции безопасности, и по собственной инициативе отвергают любое сотрудничество с опергруппами, занятыми почти исключительно экзекуциями. Полиция до сих пор не выполнила никаких очевидных задач по наведению порядка, а только вызвала у населения ужас». Полицейские находятся в кровавом угаре, а «это является невыносимым бременем для вермахта, потому что все это совершают люди в «полевом кителе».[88]

Разумеется, предложения Бласковица не укладывались в намерения Гитлера. Ознакомившись с докладом, он заявил, что войны не ведутся методами «армии спасения». Через две недели Бласковиц подготовил новый меморандум, в котором перечислялись другие «нарушения полиции, СС и администрации». Этот документ он направил в столицу с одним из высокопоставленных офицеров своего штаба. Меморандум, отпечатанный в шести экземплярах, не только предназначался для ОКХ, но и был призван повлиять на настроение в широких офицерских кругах.[89]

В начале февраля 1940 года сам Бласковиц получил сообщение от командующего южным участком границы генерала пехоты В. Улекса, который считал, что полиция «озверела», и предполагал, что ему известна только «небольшая часть происходящего насилия». Улекс видел единственный способ «спасения чести немецкого народа» в немедленном роспуске этих карательных формирований. Это донесение побудило Бласковица еще раз обратиться к Браухичу, который должен был добиваться изменения оккупационного режима: «Неверно уничтожать несколько десятков тысяч евреев и поляков, как это происходит сейчас. Ведь тем самым… не будет уничтожена ни польская государственная идея, ни евреи. Напротив, методы этого истребления чреваты большим ущербом, они усложняют проблему и делают ее намного опаснее, чем она могла бы быть в случае обдуманных и целенаправленных действий». Следовательно, негодование Бласковица было вызвано не уничтожением евреев, а только способом действий карательных органов режима, который будет иметь негативные последствия для вермахта. Во‑первых, появится материал для вражеской пропаганды. Во‑вторых, «открыто происходящие насильственные акты против евреев возбуждают у религиозно настроенных поляков не только глубочайшее отвращение, но и большое сострадание к еврейскому населению, к которому поляк прежде относился более или менее враждебно. В кратчайшее время дело дойдет до того, что наши заклятые враги в восточном пространстве – поляк и еврей, к тому же при поддержке католической церкви, объединятся по всей линии против Германии, питая ненависть к своим мучителям». В‑третьих, Бласковиц вновь указывал на падение в глазах польского населения престижа вермахта, который вынужден бездеятельно наблюдать за этими преступлениями. Наконец, «самый большой ущерб, который возникнет для немецкого народа из‑за этого положения дел, – безмерное огрубение и нравственное разложение, которое в кратчайший срок, подобно эпидемии, распространится среди полноценного немецкого человеческого материала».

Генерал предсказывал деградацию правящей верхушки нацистского рейха: «Если высокие должностные лица СС и полиции требуют насилия и жестокости и публично прославляют их, то в кратчайшее время к руководству придут только жестокие люди. Поразительно быстро объединятся единомышленники и душевнобольные, чтобы удовлетворить свои звериные и патологические инстинкты, как это происходит в Польше. Вряд ли еще существует возможность удержать их в узде, ведь они должны чувствовать себя уполномоченными своей должностью, должны чувствовать, что любая жестокость оправданна… Единственная возможность спастись от этой эпидемии состоит в том, чтобы как можно скорее поставить виновных и их подчиненных под контроль военного командования и военной юрисдикции». Бласковиц, видимо, преувеличивая, вновь обращал внимание руководства сухопутных войск на настроения в армии: «Отношение войск к СС и полиции колеблется между отвращением и ненавистью. Каждый солдат испытывает отвращение к преступлениям, которые совершаются гражданами рейха и представителями государственной власти в Польше. Он не понимает, почему такие вещи, коль скоро они происходят, так сказать, под его защитой, могут оставаться безнаказанными».[90]

Одни исследователи считают разногласия между высшим политическим и военным руководством гитлеровской Германии несущественными. Другие интерпретируют протесты Петцеля, Улекса и Бласковица как показатель «кризиса доверия» в отношениях между Гитлером и генералами. Примером этого является список более чем тридцати преступлений, совершенных оккупантами против евреев в Польше, направленный Бласковицем Браухичу в начале 1940 года. Командующий вермахта в генерал‑губернаторстве с возмущением описывает ночные обыски квартир евреев с целью обнаружения золота, унижения, массовые избиения, изнасилования и другие бесчинства. Тон документа показывает, что зверства оккупантов вызывали у Бласковица отвращение и ужас.[91]

Но Браухич не был склонен к решительному, а тем более к бескомпромиссному выступлению в защиту преследуемых. 7 февраля 1940 года он издал специальный приказ «Вермахт и СС», в котором назвал одобренные Гитлером «непривычные и жесткие» методы деятельности СС и СД необходимыми «для защиты немецкого жизненного пространства» и «решения демографических задач». Браухич требовал от генералов на местах «удерживать войска от поступков и действий, которые наносят вред духу и мужской дисциплине сухопутных войск». Возмущение некоторых нижестоящих военачальников не переросло в сопротивление геноциду. Более того, приведенные документы показывают, что их критика, несмотря на некоторые принципиальные замечания и выводы, направлялась преимущественно против исполнительных органов оккупационного режима и их «эксцессов», поскольку авторы меморандумов не осознавали, что выступали против программы физического уничтожения евреев и поляков, одобренной самим фюрером.[92]