Текст книги "Рота, подъем!"

Автор книги: Александр Ханин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 43 страниц)

Гороховец

Старшина батареи встретил меня радостно. Он был так счастлив, увидев меня, как будто бы я являлся, ну если ни его собственным сыном, то, как минимум, любимым племянником:

– Утром пойдешь в строевую часть и получишь командировку.

– Куда?

– А это я уже не знаю. Приказ командира полка. Молодец, парень, теперь новая жизнь начнется, – радуясь не то за меня, не то за себя, быстро говорил прапорщик. – Чего ты насупился? Везде люди служат, – подытожил он, и отправил меня восвояси.

Делать было нечего, я терялся в догадках, которые вводили меня в ступор и, не придя к каким бы то ни было утешительным выводам, я ушел спать.

Батарея почти в полном составе была в наряде, поэтому ночью никто не орал, подъемы и отбои за сорок пять секунд не тренировал, и я смог выспаться на славу.

Утром, после завтрака, я вернулся в казарму. Делать было нечего, и я уселся перед телевизором, показывающим будни советской деревни.

– Ты чего сидишь? – окрикнул меня вошедший старшина. – Тебя же в штабе полка ждут. Бегом!

Я выскочил из казармы. До штаба было рукой подать, и через пару минут я уже выяснял у дежурного по штабу, что же такое "строевая часть" и кто меня там ждет.

Строевой частью оказалась небольшая комната с перегородкой, за которой сидел знакомый мне младший сержант и каллиграфическим почерков выводил в бланке буквы и цифры.

– Вот тебе командировочные бумаги, вот денежное довольствие, распишись и иди в штаб дивизии…

– Куда? – опешил я.

– В штаб дивизии, тебя там ждет начальник штаба.

– Нашего?

– Нет, – усмехнулся сержант, – дивизии. Повезло тебе, солдат.

– А как я туда попаду?

– Ты что? Ни разу не был в штабе дивизии?

– Неа.

– Ясно, дух.

Желающих свалить из штаба и прогуляться, было предостаточно, и через несколько минут в сопровождении одного из сержантов нашей батареи я шел по офицерскому городку.

– Вот, блин, духов развелось, – бубнил для поддержания форса сержант, – даже где штаб дивизии не знают. И чего я должен туда переться? На кой оно мне надо? Еще попадусь кому-нибудь, – не переставал он. – Давать хоть в стекляшку зайдем.

Мы подошли к двухэтажному зданию, построенному скорее из высоких витрин, за которыми виднелись товары, чем из бетона. Стекляшка была магазином для офицеров. Денег ни у меня, ни у сержанта не было, но традиция велела в случае выхода в городок заглянуть туда, рискуя быть пойманным патрулем.

– Если патруль, скажешь, что меня комбат послал тебя сопровождать. Тебе, как духу поверят. Понял?

– Ага, – кивнул я стриженой головой. – Товарищ сержант, а, товарищ сержант…

– Чего тебе еще? – не поворачиваясь, буркнул он.

– А зачем меня туда, а? – волновался я.

– Генерала дадут или медаль, – в той же тональности ответил сержант.

– За что мне медаль? – не удивился я, как будто бы за первые три недели службы мне по статусу положена была медаль.

– Как за что? Ты комполка нах послал?

– Да не посылал я его, я только сказал…

– Послал, послал. Весь полк об этом знает. Теперь все, воин, готовься! – сочувственно, но уверенно сказал гвардеец.

– К чему?

– Да не трухай ты, выберешься. Может быть, еще и сюда вернуться успеешь. Не тормози, шевели копытами.

Через несколько минут мы поднимались по ступенькам трехэтажного серого, как и все вокруг, здания, которое положительно отличалось от соседствующих корпусов ровными посадками кустов и голубыми елочками у лестницы и по контуру, вокруг здания. Перед зданием красовались плакаты о великой дружбе, о героях отчизны, на которые никто не обращал внимания.

– Честь отдай, – прорычал мне на ухо сержант, как только мы пересекли порог штаба.

– Кому? – огляделся я.

– Знамени! – как на идиота рыкнул он мне в ответ.

Прямо напротив нас, за стеклом, охраняемые вооруженным неморгающим солдатом с красными погонами и значками на груди, стояли алые знамена. Настоящие, почти как те, что я видел в музее Ленина, в

Питере, недалеко от своего дома. Они не были похожи на знамя школы или института. Их прожженный и потрепанный вид говорил всем проходившим мимо: "Мы геройские, мы гвардейские". Некоторые из знамен украшали боевые ордена. "Странно, – подумал я, – знамена же не умеют воевать. Наверное, ордена каких-то прошлых героев полков.

Но, все равно, здорово".

– Товарищ сержант, а чьи там ордена?

– Где?

– Ну, на знаменах.

– На каких знаменах?

– Те, что под стеклом, там еще ордена весели…

– А хрен его знает. Чьи-то. Я почем знаю? – насупился сержант и тут же обратился к дежурному майору:

– Товарищи майор, я тут Вам рядового привел, в штаб требовали.

– Раз требовали, оставь.

– Где?

– Тут. Он чего, маленький? Если нет, то оставь и вали, а если из детсада, то горшок ему дай. А ордена, сынок, – посмотрев на мой внешний вид и сразу смягчив тональность, начал майор, – это геройские действия нашей дивизии. Дивизия же воевала, до Берлина дошла. Была награждена. Вот эти награды и прикреплены к знаменам, что является самым дорогим для части. Понятно?

– Так точно, товарищ майор, – громко крикнул я.

– Да не ори ты, – улыбнулся в усы майор. – Вот если полк весь погибнет, а знамя останется, хотя бы маленький кусочек, то создадут новый полк. А если знамя сгорит, что командира полка расстреляют, а полк расформируют.

– Расстреляют? – опешил я.

– Конечно. Ведь знамени не будет.

– Но он же не виноват.

– Как не виноват? Полка не будет! Ты, наверное, устав плохо учишь, – прищурился дежурный, – иди, вон там посиди, за тобой придут.

И я сел в сторонке, раздумывая, почему из-за испорченного куска ткани на древке, пусть даже и очень качественной, красивой ткани, можно расстрелять невиновного командира полка. Вот наш комполка. Ну, поорать, он, конечно, любит… Но мужик, вроде, ничего. В Питере уж точно был. Я у него значок об окончании академии видел. А академия только у нас, в Питере. Дочки у него. Две. Мужики говорили, что красавицы. Зачем же его расстреливать из-за тряпки-то? Неужто нового знамени сделать нельзя? Почему человеческая жизнь ценится в армии ниже, чем ткань на палке? Вот за такими мыслями меня и застал капитан:

– Воин, это ты из артиллеристов?

– Наверное, товарищ капитан, – огляделся я.

– Ну, пошли тогда, – повернулся он ко мне спиной и стал подниматься вверх по красной дорожке, закрепленной на широкой лестнице.

Поднявшись на второй этаж и немного пройдя по коридору, стены которого украшали портреты генералов и маршалов, мы оказались в огромном кабинете с высокими окнами. Дубовый стол, покрытый зеленой тканью, украшали бюсты вождей, черный телефон и коробочка с карандашами и ручками. За столом сидел подполковник и орал на начальника штаба нашего полка:

– Товарищ майор, – кричал он, – что Вы себе позволяете? Я долго ждать не намерен! Здесь Вам не тут. Живо мне, если я сказал.

Майор стоял по стойке смирно, чуть наклонив тело в сторону подполковника, и "ел начальство глазами". "Наш сержант был бы доволен таким "поеданием", – подумал я и улыбнулся, представив себе начальника штаба, смотрящего на сержанта.

– А этот чего тут лыбится? – не унимался подполковник. – Уже 10 утра, а он все еще лыбится.

Какое отношение моя улыбка имела к определенному периоду суток, я не понял, но, решив, что начальству виднее, насупил брови, сделав суровый, еще более глупый вид.

– Это он? – обращаясь к майору, спросил подполковник.

– Так точно, товарищ подполковник, только почерк еще не устоявшийся, – чего-то уточнил майор.

– На месте выясним, – ответил начштаба и обратился к вошедшему прапорщику медслужбы, – ты где шляешься? Я тебя сколько ждать буду?

– Виноват, товарищ подполковник, – замямлил прапорщик.

– Виноватых бьют и плакать не дают, – быстро выйдя из-за стола, подскочил к нему начштаба. Его вид показывал, что свою угрозу он может перенести в реальность. Прапорщик, несмотря на то, что был на голову выше подполковника, отшатнулся.

– Где УАЗик? – рявкнул подполковник.

– Какой УАЗик? – попятился прапорщик.

– Убью нахрен! Ты даже не знаешь, что такое УАЗик? Чего ты вообще знаешь?

Через пять минут выяснений, оказалось, что УАЗик стоит перед корпусом и ждет именно нас, но еще не подошел кто-то из мотострелкового полка. На выходе из кабинета я спросил у нашего начштаба:

– Товарищи майор, а при чем тут мой почерк?

– Ты же художник? Вот и поедешь в Гороховец картины ваять.

– Как ваять?

– Как Репин или как его, Чайковский.

– Чайковский был композитором.

– Ну, значит, как Репин. Раз такой умный, то и картины…

– Какие картины, товарищ майор, я же не умею.

– А мне замполит сказал, что умеешь. Не мог же меня обмануть офицер.

– Ну, не так, чтобы картины… – понимая, что влип, начал мямлить я.

– А что? Ты же сказал, что ты писарь на призывном?

– Не совсем, я "печатник", ну, на печатной машинке умею, почти вслепую и быстро, а рисовать или писать…

– Значит так, воин. Скажешь, что ты писарь, но с неустоявшимся почерком. Понял?

– А как?..

– Это приказ! Понял? Не слышу! Родина тебе приказала, ты должен исполнить приказ – спасти Родину. В машину!!

– Я не могу врать…

– Это приказ, солдат!! Ты в армии. А в армии приказы не обсуждают, а выполняют. – И, чуть подумав, добавил:

– И только попробуй где-нибудь ляпнуть, что ты не писарь, в полк тебе лучше не возвращаться. Сгною.

Через десять минут УАЗик выбежал из расположения дивизии.

Я вдыхал ветер, рвущийся в окна, и думал, что это первый мой почти свободный выезд из городка. Я уже начал забывать угрозу начальника штаба, первый раз ощутив воздух свободы. Свободы без

"отцов-командиров", без сержантов, без гневных или недовольных взглядов. А главное, главное, я видел девушек, и каждая из них был прекрасна. Они шли по дороге, их груди вздымались под блузками при каждом вздохе, а юбки шелестели на ветру, предоставляя простор воображению, они улыбались, и мне казалось, что все они улыбаются мне. "Как там моя ненаглядная?"– подумал я.

– О чем задумался, солдат? – бросил мне через плечо прапорщик.

– О бабах, – расхохотался развалившийся на сидении рядом со мной сержант мотострелкового полка. Его кожаный ремень, одежда, значки и расстегнутый крючок показывали на то, что служит он уже не первый месяц. – О чем ему еще думать? Сколько уже службу тянешь? – глянул он на меня.

– Почти месяц, – ответил я.

– Ого, – хохотнул водила, – "дембель".

В его словах не было злого умысла, и я радостно ответил:

– Ну, до дембеля еще немножко надо подождать, а Вы… ты сколько?

– Я череп, – ответил водила, крутя руль.

– Кто? – опешил я. Кто такие "дух", "дед" и "дембель", я уже знал.

– Ну, вот ты кто? – переспросил меня водила и, не ожидая ответа, продолжил:

– "Дух", то есть только начавший служить, через полгода ты будешь

"молодым", а через год, когда тебя "переведут", то станешь

"черепом", ну или "черпаком", а после уже "дедом". Ясно?

– Ага, – постигая суть армейских категорий, ответил я. – А Вы сколько прослужили, товарищи сержант? – обнаглев, спросил я у сидящего рядом.

– Старенький я уже, старенький, – потянулся, лениво зевнув, пехотинец.

– "Дед" он, разве не видно? – засмеялся водила. – Даже в штаб дивизии сегодня опоздал.

– Я всю ночь пахал, – заверил сержант, – как папа Карло. Да еще наш начштаба меня утром задержал, то одно ему покажи, то другое. Ты его на блядки возишь, а мне паши. Сам, блин, ничего не может, а я отдувайся.

– А Вы, чем помогаете начштабу? – поинтересовался я.

– Всем, – гордо ответил сержант.

– Писарь он, – захохотал водила, – писарь, штабная крыса.

– Цыц, ты как с дедом разговариваешь?– дал сзади по голове водиле сержант.

Но водила не обиделся, хмыкнул и только вел дальше машину.

Сержант Серега, как он представился, был писарем всю свою службу, о которой говорил, как о тяжелых армейских буднях, а также ночах. По мнению писаря молодому солдату было невозможно понять и оценить все тяготы и лишения писарской жизни. Он рассказывал шутки из офицерской или писарско – штабной жизни, мы смеялись, а цель нашей поездки неумолимо приближалась. Серега заверил, что все десять дней мы будем кататься, как сыр в масле, обещая золотые горы и молочные реки, но это меня не прельщало.

– Ко мне послезавтра должны родители приехать, – начал горевать я. – Может быть, дадут на день в часть съездить? – с надеждой в голосе вопрошал я у спутников.

– Это вряд ли, – тоном бывалого ответил мне писарь. – Тут ты пролетел. Раньше, чем закончим, не выпустят. Не горюй, в другой раз приедут.

Такая перспектива была грустная, но я все еще надеялся, что вдруг получится позвонить родителям и предупредить их. А тем временем машина подкатила к воротам полигона "Гороховец" под Горьким.

Прапорщик решил необходимые формальности, и мы вкатили на территорию известного всему Советскому Союзу учебного стрелкового полигона.

– Прапорщик. – Полковник с танками в петлицах высокого роста выглядел куда страшнее подполковника встреченного мной в штабе дивизии.– Вы кого мне привезли? Я Вам что, девка?

Было похоже, что прапорщик согласен на все, и даже на то, чтобы полковник был девкой, лишь бы его самого не трогали.

– Вы можете мне ответить, КОГО Вы мне привезли?

– Кого получил, того и привез, – промямлил прапорщик.

– Вы кто?

– Фельдшер.

– Кто? – Глаза у полковника выражали полное недоумение, как будто бы он не видел змею, свернувшую шею на чаше в петлицах прапорщика. -

Какой еще фельдшер?

– Фельдшер танкового полка, меня сопровождающим послали, только, чтобы я их привез и обратно. А кто и кого я даже не знаю.

– Прапорщик, Вы должны были привезти мне четырех художников.

Четырех!! Художников!! А не… Ты кто? – глянул на меня полковник.

– Курсант Ханин.

– Художник?

– Никак нет.

– А кто? Чего тебя прислали?

– Не знаю. Я печатник – на печатной машинке могут…

– Ну, прапорщик, нахрена мне этот печатник? Вот этот, – он тыкнул пальцем в сержанта-пехотинца, – писарь. По морде вижу, что писарь.

Он, подлец, даже с воротником расстегнутым перед старшим офицером не побоялся появиться. Я вот его на все десять суток на тутошнюю "губу" посажу, нахрен. Ты писарь, сержант? – повернулся он к пехотинцу.

– Так точно, – перепугано, цепляясь пальцами за крючок воротника и стараясь им попасть в петлю, хрипло выдавил сержант. -

Мотострелковый полк.

– Ты что ли писарь Егоркина?

– Так точно, товарищ полковник. Товарищ майор просил…

– Знаю, знаю. А ты, – полковник вновь посмотрел в мою сторону, – совсем не художник? Что мне делать? – обращаясь как бы не к кому, спросил полковник.

Не зная, что ему ответить, и желая помочь, я вспомнил, как пару лет назад простым карандашом в альбоме неплохо нарисовал черепаху и рыбку, и решил уточнить требования:

– А что нарисовать надо, товарищ полковник? Может я смогу…

Полковник улыбнулся. Слабая, очень слабая надежда появилась у него на морщинистом лице. Он подвел меня к стене, на которой весела картина размером два на три метра. На картине было изображено современное сражение и не в виде схемы, а с полной расстановкой сил и средств современного танкового полка. Картина не смогла бы занять достойного места в Русском музее или Эрмитаже, но сразу было видно, что писал ее профессионал.

– Вот, сынок, – сделав широкий жест в сторону картины, показал полковник, – таких надо за десять дней сделать шесть штук. Сможешь?

Я с детства любил Остапа Бендера, но оказаться в роли Кисы

Воробьянинова, как мальчика-помощника было рискованно. Я понимал, что даже за плохо выкрашенную рамку такой картины мне предстоит остаток своей жизни провести в карцере гауптвахты или чего-нибудь еще пострашнее, и врать полковнику, выполняя приказ майора, я не рискнул. На горизонте появилась возможность увидеть родителей, и я честно признался:

– Нет, не смогу.

– Прапорщик, – тут же развернулся полковник, – ты кого мне привез? Забери его обратно нахер и привези мне…

– Товарищ, полковник, но это же не я решаю? – развел руками фельдшер.

– Ладно, – махнул рукой полковник, – УАЗик сдать. Тебя, – указал он на сержанта-писаря, – пусть проверят наши писари, чего ты там можешь. А вы оба можете возвращаться.

"Нет худа, без добра", – подумал я. – "И прокатился, и другое место посмотрел, теперь и вернуться можно, а послезавтра мои приедут. Еще и Катерина обещала".

– Пошли, – грустно сказал мне прапорщик. – А чего ты не сказал там, что ты писарь?

– Так не умею я…

– А тебе же ваш начштаба приказал…

– Но я действительно не умею, – развел я руками.

– Зря ты так, достанется тебе. Пошли, пообедаем.

Прапорщики в советской армии – это страшная сила. Фельдшер тут же повел меня в столовую, провел переговоры, и нас неплохо накормили, как командировочных. Деньги в размере одного рубля и тридцати копеек остались у прапорщика, но я не смог набраться смелости и попросить свою часть.

К вечеру вся наша команда собралась вновь.

– Ба, знакомые все лица, – хлопнул меня по плечу водила. – Как дела? Жив, курилка?

– Так я им не нужен, – радостно, как старому знакомому, ответил я, – а ты чего?

– А я не затормозил вовремя, когда надо было. Ну, они и отправили меня назад, мол, испорченные машины шлют. Садись, сейчас назад поедем.

В машине уже дремал сержант-пехотинец.

– Товарищ сержант, а Вас почему назад?

– Придурки. Попросили написать текст, а чего я тут забыл? Я и у нас в части не плохо живу. Я написал, как курица лапой, и… не подошел. Больше мне делать там нечего, как на гороховецких вкалывать, пусть теперь сами…

Поздно ночью мы вернулись в уже ставшую родной дивизию. Каждый пошел к себе. Я зашел в штаб полка, чтобы доложить о прибытии, как мне посоветовал Сергей, но оказалось, что дежурному по полку плевать, кто я и что, а больше в штабе никого уже не было. Я пошел в батарею, надеясь, что все спят и не будут приставать с лишними вопросами. Так и оказалось. Батарея дружно посапывала, кроме наряда.

– Вернулся? – удивился дежурный младший сержант. – А сказали, что ты в Гороховце.

– Был Гороховец и весь вышел. Вернулся в родные пенаты, – радостно ответил я.

– Ну-ну. Отбой! Утром будешь с командирами решать свои вопросы.

Умывшись, я пошел спать. Мне было хорошо и спокойно. День непонятных переживаний кончился и кончился не так уж и плохо. Я лежал на своей пружинистой кровати под белой простыней рядом с теми, к кому уже успел привыкнуть за прошедший месяц, и думал о том, что через считанные часы ко мне должны приехать родные, по которым я ужасно соскучился. Это состояние приятного ожидания приносило теплые, сентиментальные ощущения, с которыми я и заснул.

Перевод

– Батарея, подъем, – зычный голос дежурного по батарее сержанта вернул меня в реальность из мира снов. – Подъем! Мыться, одеваться, убираться…

Моего отсутствия как будто бы никто не заметил. Все шло по распорядку, только внутренний голос подсказывал, что история с поездкой еще не закончилась. Я старался его не слышать, но он настойчиво дергал меня изнутри: "Погоди, погоди, о тебе вспомнят.

Обязательно вспомнят".

В перерыве Володя поделился со мной новостью:

– Ты слышал, что нам в дивизион какого-то крутого писаря из пехоты дают? Его мать – родственница комполка, вот и попросила перевести сынка под его крылышко. Но они не могут его просто так взять, им надо вместо него кого-то в пехоту отправить, типа обмен.

– Ну, нас-то это точно не коснется, – отпарировал я, вновь заглушая начинающую подниматься внутри меня интуицию.

Мы отправились строиться для того, чтобы дружно и с песней пойти в столовую для поглощения очередной порции пшенной каши и положенных пятнадцати грамм масла.

– Товарищ гвардии старший сержант, – подошел я после завтрака к замком взвода, – мне надо командировку в штаб полка отнести. Я сбегаю?

– Сбегай, – спокойно сказал командир, – одна нога здесь – другая там. Свободен.

В штабе полка младший сержант, выдававший мне документы за день до этого, очень удивился, увидев меня.

– А начштаба ты еще не видел? – посмотрел он на меня.

– Неа, – вздрогнул я, – а зачем он мне?

– Тебе? Иди в батарею, бумаги и военный билет оставь, если понадобится, я позвоню.

Не успел я войти в баратею:

– Ханин, ты где шляешься? Тебя в штаб полка, бегом! – замполит роты выглядел, как попавший в переделку воробей.

– Да я только, что оттуда…

– Когда? Вчера? Я сказал НЕМЕДЛЕННО. Ты по-русски понимаешь? Тебя в школе русскому языку учили? Я же тебе вроде по-русски говорю!!

– Понимаю. Но я только сейчас там был – документы отдал…

Старлей поднял трубку:

– Дай мне дежурного. Кто там хотел этого Ханина? Он говорит, что только что был? КТО??

Этот монолог с телефонной трубкой не предвещал ничего хорошего, и я услышал уже в свою сторону:

– Бегом в штаб полка, тебя там начальник штаба ждет.

Зачем меня, солдата-первогодку, мог ждать начальник штаба артиллерийского полка, я немного догадывался. Медаль или почетную грамоту мне точно вручать никто не собирался, но избежать похода в штаб полка я не мог. Живот начинало потихоньку сводить в преддверии предстоящих неприятностей, но делать было нечего, и я пошел по уже известному мне пути.

– Что, солдат, доигрался? – зло приветствовал меня майор в дверях штаба полка. – Я чего тебе приказал? Чего приказал? Урод, блин. Иди за мной. Иди!!

Через десять минут мы пришли к штабу дивизии, у которого я был не больше, чем сутки до этого. "Чего-то я зачистил к высокому начальству, – подумал я, – наверное, армейская пословица "Подальше от начальства, поближе к кухне" для меня не действует".

– Товарищ, майор, – встретил нас, только пересекших порог кабинета, криком начштаба дивизии, – Вы нарываетесь на неуставные взаимоотношения. Ты кого, урод, мне прислал?

Подполковник сыпал выражениями, не стесняясь стоящего рядом младшего по званию, он был взбешен.

– Ты кого мне прислал, майор? – хриплый голос подполковника не приглушался высоким потолком и гремел в ушах.

– Писаря… – промямлим майор.

– Писаря? Солдат, ты что сказал полковнику Иванелия? Что??

– Правду! Что я не художник и не писарь, а печатать на машинке умею, – признался я.

– Вот, майор! Вот!! Солдат молодой, комсомолец, еще врать не научился. А ты мне врешь? – сделав сильный акцент на местоимении, выкрикнул подполковник.

– Никак нет, – перепугано захлопал глазами майор. – Я…

– И не оправдывайся, совсем заврались. Вы врете, а мне потом шею мылят. Не вам, а мне звонил генерал Нефодов и орал. Из-за твоего писаря орал!! – подытожил начштаба дивизии. – Где комполка? Я его сколько времени ждать должен?!

В этот момент открылась тяжелая дверь, и в кабинет вошел командир нашего полка, а с ним подполковник и майор краснопогонники, за которыми стоял уже знакомый мне сержант-писарь.

"В хорошую компанию я попал, – подумал я. – Рядовой, два майора, три подполковника… картинка маслом. Как раз для того, чтобы писать умеющему держать в руках кисти и краски".

– Рагозин, – прорычал подполковник, – тебя почему из Гороховца поперли? Дивизию решил посрамить?

– Никак нет, товарищ подполковник, – довольно спокойно ответил писарь.

– Так чего ж ты, сынок? Я же знаю, что ты умеешь? – спросил начштаба дивизии, и, не ожидая ответа, отдал приказ:

– Значит так. Едешь обратно и, чтобы никаких нареканий на тебя не было. Понятно?

– Так точно, – спокойно сказал сержант.

– А Вам понятно? – обратился начштаба дивизии к пехотинцам.

– Так точно, – довольные, что их не зацепило, хором отчеканили старшие офицеры-пехотинцы.

– А ты, подполковник, – вновь огрызнулся офицер на командира нашего полка, – чтобы выслал своего… Слышишь? Своего писаря. Как его там? Неелов? Точно, блин, Неелов. И если еще раз… Все.

Свободны. Мотострелков попрошу еще остаться.

И мы вышли из кабинета начштаба дивизии. Через несколько шагов перед лестницей, закаленный на коврах у начальства, подполковник вышел из оцепенения:

– Так это ты сказал, что не писарь? Так это ты не выполнил приказа начальника штаба?

– Я не мог врать, товарищ полковник…

– Ты Родину предал, ты приказ не выполнил, – не слушая меня, грозно повторял комполка.

– Я никого не предавал! – с болью в голосе выкрикнул я. – Я не мог врать. Не мог!

– А командиров своих ты подставить мог? Щас как дам в морду!! – заключил он свою речь, сжимая ладони в кулаки.

Отсутствие ли сомнений в его возможных действиях, возмущение ли несправедливостью или выработанные на тренировках вместе с группой задержания рефлексы, но я тут же забыв всякую субординацию и местонахождение, развернулся в боевую ко-кутсу-дачи.

– А отдача не замучает? – сжимая перед тощей грудью кулаки, спокойно ответил я.

– Чего? – глаза подполковника выглядели на пять копеек того времени.

– Оставь его, Коля, – тихо сказал майор. – Мы в штабе дивизии.

Тебе нужны неприятности из-за неуставных отношений с "духом"?

– Да я его на "губе" сгною. В Афган отправлю. Пусть он там с пулеметом живет, а не… – серчал подполковник.

– Не испугаете, товарищ полковник. У меня приписка была в десант,

– с чувством гордости сказал я, всем своим видом показывая отношение к низкопробному артиллерийскому полку.

– Оставь его, – начштаба посмотрел на комполка. – У меня есть идея получше. Пошли, по дороге расскажу.

– Ндааа… – протянул подполковник, – как фамилия?

– Курсант Ханин, – возвращая руки в положение подчиненного перед старшим по званию, отчеканил я.

– Как?

Я повторил.

– Откуда ты такой взялся? – явно сочувствуя себе, грустно спросил комполка.

– Из Питера! – надеясь, что это поможет ему вспомнить былую молодость в наших краях, распрямил я худые плечи.

– Вот в Питер я тебя сейчас и отправлю нахрен. Исаакиевский собор охранять, – сделав ударение на первой части названия произведения зодчества, выдал подполковник.– Исаакиевский собор с пулеметом у меня охранять будешь. За мной.

Пока мы шли по территории офицерского городка, между складами и зданиями дивизии, я пытался вспомнить наличие воинской части около

Исаакиевского собора. Генштаб Ленинградского военного округа находился на Дворцовой площади, на улице, где я жил, был полк внутренних войск, а чтобы около Исаакиевского собора, да еще и имеющее артиллерийское предназначение, я никак не мог вспомнить. Но перспектива служить дома, в Питере был радостная. Хотя какой-то подвох в словах комполка и проскальзывал, но я надеялся, что его слова будут словами офицера. Еще я не мог понять, почему он фамилию переспросил, да так прозрачно про Исаакий с явно одесским акцентом высказался? Разные вопросы носились в моей стриженой голове, но ответа на них я не находил.

Я не слышал разговора офицеров, которые шли на два шага впереди, но о чем была речь, понял сразу, как только мы вошли в штаб полка.

– Солдат, – мягко обратился ко мне майор, – ты все документы сдал в строевую?

– Так точно, еще утром.

– Тогда иди со мной.

– Давай, давай, майор, что б духу его в полку не было. В Афган его, заразу. – И подполковник, отвернувшись, пошел вверх по лестнице

Младший сержант, вскочивший при виде начштаба полка, приложил руку к голове, водрузив на нее пилотку:

– Товарищ майор…

– Вольно, вольно. Ты его документы уже оформил? – спросил майор, показывая на меня рукой.

– Оформляю, – недогадливо проговорил сержант.

– Не торопись, мы его, может быть, обменяем, – продолжая улыбаться чему-то своему, почти промурлыкал майор. – Иди в батарею, курсант, иди, – сказал он мне, и я, пиная камешек, побрел, не торопясь, в наш корпус.

День прошел как в тумане.

"Куда они меня хотят обменять? Я же во взводе ПТУРСистов, у меня и допуск уже подписан. А на кого, на того писаря? Зачем им это нужно?" – такие вопросы вертелись у меня в голове. Вопросами я задавался уже много времени, не находя на них ответов. Можно было пустить все на самотек, да и не мог я ничего изменить ни своими мыслями, ни мечтаниями. Я попал в армию не по своему желанию. Меня никто не спрашивал. В течение нескольких часов я потерял свободу и обязан был подчиняться жесткой, не требующей умения думать системе.

Выпадающие из системы, или погибали, или бежали, или система пыталась от них избавиться, посылая в отдаленные места. Но моя голова, приученная с рождения думать, не могла остановиться. Мне не хватало элементарных знания для минимального анализа ситуации.

Поделиться своими вопросами было не с кем, потому что мало кто был в полном курсе событии кроме майора, но к нему я не мог и приблизиться… Да и кому я мог рассказать, что практически послал комполка? Оценив возможные последствия этой спонтанной реакции, я решил, что рассказывать пока никому не стоит, а утро вечера мудренее.

На следующее утро ничего не изменилось. К завтраку я уже успокоился и сбежал в курилку, чтобы не махать лишний раз метлой на плацу, когда команда построения согнала нас всех на так и не дометенном асфальте перед казармами. Начиналась пятница, и начальство решило организовать очередной ПХД – парково-хозяйственный день, проще говоря, субботник или, вернее, пятничник. Этот день славился тем, что был не учебный. Не надо было бегать с автоматами, в противогазах под нагревающимися от солнца касками. Нашим оружием была метла и лопата. К наведению порядка по всей территории, ограниченной забором для детских игр в войнушку, в советской армии отводится отдельное, повышенное внимание, но мои знания на тот момент были на минимальном уровне очищения метлой окурков и другого, неизвестно откуда появляющегося мусора с плаца или перед входом в казарму. Зампотех – заместитель командира дивизиона по технической части достал листок и начал зачитывать.

– Первый взвод отправляется в помощь начальнику вещевого склада.

Второй взвод – на уборку территории, – раздавал команды замкомандира. – Третий взвод…

Дальше он перешел к индивидуальному списку.

– А я куда, – спросил я у комвзвода.

– А для тебя наряды закончились, – посмотрел на меня взводный, – все, парень. Адью.

– Курсант Ханин, – позвал меня командир батареи, – иди в штаб полка. И чего ты там вытворить успел? Все офицеры части уже тебя знают.

В штаб я пошел не один. Меня сопровождал наш старшина, посматривая на какие-то бумажки в руках. Я нервничал, но ничего не спрашивал.

Из штаба, где старшина обменял одни бумажки на другие, мы направились в корпус казармы, который располагался напротив нашего по другую сторону плаца.

– Дежурный по роте на выход, – прокричал солдат-краснопогонник на первом этаже, как только мы пересекли порог.

– Старшина где? – спросил прапорщик у вышедшего к нему сержанта.

– В каптерке.

– Вот, привел. Держи, – показал на меня старшина, как на никчемную вещь.

– И как он? – задал пространственный вопрос старшина мотострелковой роты.

– А, – скривился прапорщик. – Нахал. Успел кому-то из старших офицеров в штабе нахамить.

– Орел, – прищурился старшина. – Но мы вам не лучше передали.

– Да плевать мне, – честно признался прапорщик. – Того в писари определяют.

– Ааа, – протянул старшина. – Ты мне когда его остальные вещи передашь? – он сел явно на своего конька.