Текст книги "Югана"

Автор книги: Александр Шелудяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Гриша, так я в трубу вылечу, спрос на товар моментом упадет, ежели на кувшине у голого мужика меж ног будет пустое место…

– Кто тебе, Агаша, художественную форму кувшина изготовил? – спросил Григорий, пропустив мимо ушей Агашино возражение.

– Как кто? Большой художник, у него и диплом есть. Сам Андрей Шаманов отлил из бронзы штамп-форму. Откручу я на гончарном круге кувшин из сырой глины, потом на штампе, из той же глины – шарах! Есть мужик-богатырь и рядом с ним бабеночка что тебе Ева-королева. Пришлепаю это художество к кувшину – порядочек! Пятнадцать рублей за кувшин – только дай, на базаре у пристани керамика моя нарасхват.

Разговор про Агашину «фирму» по производству гончарных кувшинов следователь завел ради заделья, чтоб потом незаметно перейти к более важному делу, ради которого пришел. И вот случай подвернулся.

– Да, Агаша, а что за женщина эта Афросинья?

– Ух ты, нешто не знаешь? Так ведь это она после войны фронтовика Парфена под тюрьму подвела, будто бы тот изнахалил ее. Войну прошел мужик, живым вернулся. А вот эта свинья… Курдюком вертела та Афросинья на всю деревню. Сгубила такого мужика…

– Она принесла мне, Агаша, вот это колечко и это, – вынимая из кармана два кольца, говорил Григорий. – Они по форме одинаковые, не отличишь одно от другого. Сказала, что купила у тебя как золотое, за двадцать пять рублей. А потом будто бы увидела в магазине точно такое же кольцо и купила за рубль с полтиной – напоказ следователю. Рассказала Афросинья и про то, как она пришла к тебе, а ты ее пинком под зад с крыльца спустила, отказалась назад кольцо взять и деньги вернуть.

– Верно, Гриша, проводила я Афросинью за дверь.

Но с крыльца не кидала ее, а только ведром помоев обкатила с ног до головы. Верно и про то говоришь, что золотое кольцо я ей продала…

– Не спорю, Агаша, кольцо действительно золотое ты продала ей, – сказал Григорий и тут же быстро спросил: – Кто тебе отливал недавно кольцо?

– Ах ты кобыла старая, ах ты Афросинья-доносчица, ну я тебе! Вот уж Федя-то присушит тебя к гробовой доске на кладбище.

– Так, значит, Федор Романович, парусный цыган, отливал тебе кольцо?

– Бог с тобой, Гришенька, ягодка ты моя, ничего мне Федя не отливал, не впутывай доброго человека.

– Агаша, кольцо я посылал в Томск на экспертизу. И понимаешь, тот процент золота, который присутствует в кольце, оценивается в семьдесят пять рублей, по нынешним ценам на драгоценные металлы. Так что ты продешевила…

– Хо-хо, вот учудила старая карга. Гриша, а про это знает Афросинья?

– Получился смех и грех, Афросинья закатила мне скандал. Говорит: «Раз ты расследователь, то и должен правду отыскать, спекулянтку наказать. А деньги мне хоть сейчас свои отдавай и забирай кольцо. В Москву буду жаловаться!»

– Ах шельма, вот навязалась на меня, вырвикурья душа…

– Я отдал ей деньги. А потом и говорю: так и так, экспертиза дала такое заключение. Ну и зашарахалась тут Афросинья: «Верни мне колечко! Жулики вы все тут, заодно с Агашей мошенничаете».

– Ай молодец, Гришуля, ну и рыцарь же ты мой удалой! Так этой старой потаскухе и надо…

– Услуга за услугу, Агаша: кто отливал золотое колечко, а?

– Ой, Гриша, да нашла я его на берегу. По воду ходила: волна ширь-ширь по песочку, буль-буль. Смотрю, когда наклонилась ведро на крючок коромысла надеть, блестит что-то. Глазоньки протерла – цап! Золотое колечко!

Понимал Григорий, что в этот раз ничего не выпытать ему у Агаши. А предпринимать что-то надо; необходимо как можно скорее отыскать золотых дел мастера.

4

Солнечным утром Григорий Михайлович Князев, дядя Иткара, подошел к кузнице, что стоит на окраине Кайтёса, на возвышенном мысе реки, открыл двери, вынул из нагрудного кармана древние яйцевидные часы на золотой цепочке. Кружевные стрелки показывали семь часов утра. Восьмидесятилетний мужчина, знаток стародавних русских обычаев и обрядов, направился к Храму Перуна, что был среди древних кедров, чуть поодаль от кузницы. И ударил в это утро кайтёсовский Троян-колокол всполох. Ударил не тревогой, а радостью.

Плечи двух треног держали перекинутую толстую лиственничную матку, к ней подвешены три больших колокола: один – медный, второй – бронзовый, третий кован из болотного юганского железа. Все эти вещуны именуются Троян-колокол. Когда-то, около четырех веков назад, на этом месте был языческий храм Перуна, но в засушливое лето дикий огонь пожара превратил храм в пепел. Вот с тех самых пор и висят сиротливо колокола на лиственничной матке средь кедрового леса, на Перыне.

Заставляет старый кузнец, которого еще в юности сельчане прозвали Громолом за силу богатырскую, отзывчивость русскую, говорить Троян-колокол чуть ли не человеческим голосом. Если, скажем, печаль – кто-то из кайтесовцев-перунцев простился с жизнью земной, то колокол выговаривает так: бом-ом, ой-ох. А радостная весть на другой мотив: дай-огонь, дай-огонь-нь…

Старожилы-перунцы хорошо понимают язык своего Троян-колокола. На этот раз Троян-колокол просил одноземельцев дать огонь, звал ковать священный русский меч для молодых зачинателей нового рода. И каждый кайтесовец отыскивал в загнетках русских печей самые крупные угольки, сдувал с них пепел да шептал наговор: «Возгорись святым теплом душевным в горниле кипящего железа, спали месть и злобу людскую, но оставь нержавеющую силу добра русского и милосердия. Разгоритесь угли жарким пламенем, и пусть в нашем огне закалится крепко-накрепко святой меч; пусть не щербится и не ломается в сече с недругом Руси Великой». Такой уголек с женским или мужским наговором клался в чистое берестяное блюдце в каждом доме Кайтёса.

Не успел веселый пересмешник Ультан-эхо передразнить голосистый перезвон Троян-колокола, разнести по гривам таежным и речной долине, как на центральной береговой улице начала собираться дружина.

В строгом древнем ратном строю дружина – полсотни всадников на горячих конях – умышленно неторопко ехала по сельской улице. Это были не просто всадники, а древние воины славных языческих времен Руси, ходившие на поле брани под знаменем всепобедного Перуна. Дружинники одеты в боевые доспехи: латы, кольчуги, бронзовые или медные шлемы, вооружены мечами, копьями, щитами, которые ковались, мастерились их предками почти тысячу лет тому назад и хранятся в каждой старожильческой семье. И одеваются и вооружаются ныне так кайтесовские старожилы только по торжествам в знак бессмертия рода русского.

Остановилась дружина около кузницы. Стоит седой, могучий старик из рода Кэри и Сварожича, посматривает на витязей русских.

Спешился Перун Владимирович Заболотников, отдал низкий поклон кузнецу Князеву и говорил так:

– Мудрый творец харалуга сибирского, создатель победного русского оружия, Громол Михайлович! Прошу тебя отковать меч моей внучке Богдане из рода князя Умбарса. Прошу отковать меч и ее жениху вождю племени Кедра Андрею Шаманову. Пусть кованные тобой мечи уйдут к далеким потомкам символом верности и любви, а не кровавой холодной сталью. Откуй мечи потомкам вождей великого рода русского и эвенкийского. Откуй мечи зачинателям молодой семьи, как знак мира и счастья.

– Откуй мечи! Откуй мечи счастья и мира! – гремит дружный голос всадников-витязей.

Конники стояли полуподковой вокруг Громола Михайловича. Обнажив головы, они держали в руках свои шеломы.

Громол Михайлович чуть отошел от дверей кузницы. Как того требовал обычай, поклонился на все четыре стороны; первый поклон был стороне восхода солнца. И сказал кузнец-вещун:

– Славные потомки жрецов новгородских! Боевые доспехи, оружие ваше ковано в древности моими предками.

И мои руки не разучились выплавлять железо из нашей юганской озерной и болотной руды. Рукам моим по силам еще ковать из криц нержавеющее всепобедное оружие. У твоего бедра, Перун Владимирович, я вижу славный меч с позолоченной рукояткой – его ковал мой дед на этом месте, в этой кузнице. Я сделаю такой же меч-всеруб и вождю племени Кедра. Я откую облегченный меч с острым жалом и для внучки твоей, Перун Владимирович. Пусть женский меч будет таким же бессмертным и святым, как меч Кэри, матери сибирского рода Иткаров Князевых.

– Слава Громолу Михайловичу! Слава великому рудознатцу-кузнецу! – грянули в один голос дружинники.

– А сейчас прошу вас, бесстрашные Буй-Туры русские, привезти мне чистый огонь, на молитвенный, заговоренный мудрыми женщинами-русавушками. Да еще оставьте мне на подмогу двух молодцов широкоплечих, которым по силам играть тяжелым молотом; они поедут на остров среди трех болот да привезут оттуда крицы сыродутого железа и отплавят в печах на углях древесных.

Два молодых рослых кайтесовца, артельные трактористы, сняли с себя доспехи древние и, проводив взглядом дружину уезжающую, сказали кузнецу, что крицы уже привезены и лежат в кожаном мешке в конторе, в кабинете Саши Гулова.

– Эге-ге, гей-гей! Люди Кайтёса, вы слышите? – несется по сельской улице зычный голос молодого вещуна-дружинника. – Вы видите, от дома к дому едут русские воины! Выносите угольки, заговоренные женской душой, дыханием и таящие чистый огонь семейных очагов…

Эти угольки, собранные дружинниками в расписной берестяной короб, по стародавнему поверью, возродят жаркое пламя и отплавят в горне металл для заготовки меча, а уж после эта заготовка будет коваться на наковальне упругой. И на этом же святом, чистом огне закалится меч-всеруб.

Откуда пошел в Кайтёсе обычай ковать меч, когда родится сын или дочь, ко дню помолвки или обручения? Русский человек по природе своей был мирным землепашцем, ремесленником. Но выпала Руси доля тяжкая со времен камня и бронзы. Свою гордую русскую независимость защищал славянин с древнейших времен и по нынешний день силой оружия. Многие пытались поставить на колени юную Русь. Но никому не били поклоны русичи, не страшили их иноземные мечи, стрелы и копья. Досыта русская земля напоена кровью своей и чужой. Женщины, богини Руси, наравне с братьями, мужьями брались за мечи боевые и становились в один ратный строй. На мече крестился русский человек, и с мечом ложился он под могильный холм.

5

Ох и людно нынче на Перыне, средь кедрового редколесья у старинной кузницы. Час назад возвестил Троян-колокол всем одноземельцам Кайтёса о том, что приглашаются они на закалку мечей для помолвленных.

Рядом с Александром Гуловым стоит Югана, она в национальном костюме. А вокруг – молодые, пожилые, праздничные да нарядные все, улыбаются, смеются.

Пока Громол с двумя юными молотобойцами заканчивают шлифовку мечей, старики разговаривают, вспоминают и рассказывают молодым о древнем обычае, забытом нынче русскими насельниками обской земли.

На этом месте, в этой кузнице, в стародавние времена вершился суд, приносилась присяга. У кайтёсовцев-перунцев как встарь, так и в нынешние времена кузница считается священной, приравненной к языческим храмам, священным рощам, холмам. В кузнице исстари приносились жертвы богам, и в ней присягали воины-дружинники клятвой на священном мече, лежащем на наковальне. Если кто-то из одноземельцев совершал преступление, то в таких случаях поступали так: вместе с судьей, а им всегда был кузнец, становились свидетель и пострадавший. Обвиняемый давал присягу: клал молот на наковальню и говорил: «Пусть, если я показываю ложно, Дажбог, бог солнца, выжжет мне глаза; пусть Перун разрубит мою голову огненным мечом»! После такой клятвы все, что говорилось обвиняемым, считалось правдой, истиной. Но если случится, что обвиняемый под щитом присяги, клятвы затаит правду и выдаст ложь за истину и это все будет доказано, то такой лживый человек изгонялся с позором из племени, рода, становился изгоем. И считалось это высшей мерой наказания.

А когда, что бывало редко, случалась в Кайтёсе, кровавая стычка, распря или месть, то жрец становился главным судьей. И опять же суд вершился в кузнице. Обычно семья, в которой был убит муж или сын, требовала из рода убийцы молочного сына. Для этого было достаточно обоюдного согласия. Юноша, которому предстояло влиться в состав новой семьи, должен поцеловать обнаженную грудь своей новой матери, а потом над мечом, лежащим на наковальне, обязан дать присягу старейшинам общины, судьям.

Так что кузница в Кайтёсе считается священным местом, где присягают на верность, приносят жертвы языческим богам. А в праздничный Новый год обязательно в кузнице бывает обряд жертвоприношения Перуну и Дажбогу. Жертвуют сельчане в таких случаях любимым богам главным образом петуха. Медовым пивом «поят» огонь в горне, угощают вином, мясным пирогом. И, как правило, всегда на наковальне должны гореть свечи из чистейшего пчелиного воска. После здравицы, наговоров языческих в пламя горна кладут сосновые или кедровые лучинки, чтобы обуглились концы. Этими писалами, обугленными концами, рисуют на дверях изб, оконных ставнях языческие кресты – охранные знаки, тамги.

Из кузницы доносится стук и звон кузнечного инструмента. Вышел юный молотобоец из кузницы. Посмотрел он в сторону Юганы, вытер пот со лба, размазал по лицу сажную копоть с рук.

– Югана, женщина племени Кедра, приглашай молодых на закалку мечей-всерубов булатных! – попросил веселым звонким голосом паренек. И нырнул обратно в раскрытую дверь кузницы.

Подошла Югана к Троян-колоколу. Подал ей Саша Гулов конец ременного «хвоста» от языков трех колоколов разнонапевных.

Пропела тройня колоколов вразнобой. Посмотрела Югана на собравшийся народ. И почудилось ей, что это не люди вокруг, а живые цветы на поляне собрались на праздник и у этих цветов-людей лица радостью дышат. Кругом Юганы говор мирный, счастливый.

Процокали коваными копытами два гнедых коня по площадке, мощенной лиственничным торцом, обрезанными кругляками. И вот подъехал к дверям кузницы вождь племени Кедра. Спешился, помог невесте высвободить сапожок из стремени, принял на руки и поставил рядом с собой. Одет Андрей Шаманов в костюм эвенкийского вождя: коричневой замши куртка, такой же замши брюки, на голове убор из орлиных перьев – корона вождя. На боку у Андрея – колчан, расписанный орнаментом, в нем стрелы боевые; на широком ремне – промысловый нож в берестяных ножнах; легкий лук – в чехле из барсучьей шкуры.

Снял Андрей Шаманов с поясного ремня чехол с луком, подал Югане. А потом посмотрел на Богдану и сказал:

– Ленивая у меня невеста. Дряхлая старуха. Как только я с такой женой буду жить после свадьбы… Раскосмачена она вся, в лохмотья одета. – Говорил все это Андрей, а сам улыбался. По обычаю, перед закалкой мечей-всерубов, положено жениху хаять свою невесту. И кто-то из женщин обязан перечить жениху, хвалить невесту.

– Хо, великий вождь юганской земли, паргу-мухомор не ел и не пил отвар из него, пошто криво видит невесту Богиню? – Югана говорила по-русски и неторопливо, старалась подбирать слова, воспевающие красоту русской девушки. – Коса на голове Богини ниже пояса свисает, как у небесной дочери Южного Ветра. А голубые глаза Богини ярче голубики таежной, глубже всех озер глубоких. Хо, а посмотри, вождь племени Кедра, на ресницы, брови – они искрятся ярче черного хвоста соболиного…

– У невесты ноги кривые, руки что крюки, и собой она горбата, – все так же улыбаясь и смотря на Богдану, расхаивал девушку Андрей, и в голосе его чувствовалась еле уловимая, затаенная грусть.

– Хо, пошто вождь племени Кедра не может отличить молодую ланку от старой оленихи, с потертой спиной от седла и вьюков? – Югана подошла к Богдане, расстегнула у нее на груди длинную, ярко-алую накидку. Спала к ногам накидка. И вдруг стало тихо, умолкли женские перешептывания, мужские реплики.

Богдана смущенно посмотрела на Югану. Девушка была без плаща-накидки, стояла почти обнаженная, низ живота охвачен поясом стыдливости, который расшит золотыми узорами. Грудь Богданы укрыта двумя небольшими панцирями-щитами, плетенными из серебряных нитей и льна.

– Тело русской девушки Богини белее снега белого; шея чуткая, высокая, красивее лебединой. А руки у Богини нежнее и теплее солнечных лучей. – Расхваливала Югана невесту и не спускала глаз с лица Богданы; радовалась эвенкийка за счастье и любовь, которые выпали наконец-то на долю Андрея Шаманова. – Хо, а про ноги пошто Шаман криво сказал? Ноги у Богини резвее ветра крылатого. И спина у нее гордая! Никогда и ни на какой тропе спина Богини не сгорбится…

Наклонился Андрей, поднял накидку, а потом нежно и заботливо накрыл невесту.

– Тра-та-та, тук-тук, – выговаривал молоток-рушник по «холостой» наковальне, приглашая жениха и невесту в кузницу.

Перун Владимирович высыпал на берестяное блюдо горох. Этот горох мок два дня и прел в водке, потом он проветривался на вольном воздухе. Теперь же предстояло накормить этим хмельным горохом яркоперого петуха.

Петух, голодавший весь прошлый день, начал с жадностью клевать горох. Через двадцать минут жертвенная птица запьянеет. После закалки мечей будет отрублена голова жертвенному петуху мужским мечом, рукой Андрея Шаманова. Такой обычай.

Чуть в стороне от наковальни, у горна, стоят Перун Владимирович с Юганой. У наковальни – Андрей с Богданой. Юный молотобоец качает не спеша кузнечные кожаные мехи, держа в руке рычаг из березовой жердинки.

– Вождь племени Кедра, – обратился Громол Михайлович к Андрею, – вот намолитвенные угли в берестяном коробе-кузовке лежат. Бери и сыпь их в горн, пусть Богдана помогает кидать в огонь угольки…

Два раскаленных меча, в закалочных ножнах-оправах, опустились в корытце с жидкостью – ши-вжик, и умолкла огненная сталь. Потом еще закал, в другом корытце, затем в третьем. И наконец отжиг, отпуск – снята излишняя напряженность, ломкость меча. И вот они, два красавца, уже дышат, пружинятся в руках кузнеца. Теперь дело за рукоятками. Но их недолго навинтить.

Новорожденные мечи вложены в ножны-чехлы. Но они еще в руках Громола Михайловича.

– Прими, Югана, мудрая женщина племени Кедра, меч невесты, – сказал кузнец и протянул памятное оружие, положил меч на вытянутые ладони эвенкийки.

Хочется Югане сказать что-то задушевное, доброе и благодарное, но не знает она русско-перунских «помолвочных» обычаев до тонкости, что и как положено говорить в таких случаях.

– Хо, шибко давно еще ковали для эвенков из болотного железа пальмы, ножи, топоры, наконечники стрел, ковали твои предки и ты сам, большой кузнец, князь Михайлович! Не шибко часто, но было так, что мужчины племени Кедра брали в жены русских девушек из племени Перуна. Пусть Богиня берет женский меч, кованный в священной русской кузнице не на войну, а на мир и дружбу. Пусть ее будущие дети будут всегда такими же крепкими, как юганская сталь в этом большом ноже.

Сказав это, Югана вынула меч из ножен, потом, помедлив, вложила обратно и пристегнула его на широкий ремень к поясу Богданы.

Так же был вручен меч Андрею из рук Перуна Владимировича. Остается невесте получить оборонительные знаки, и может она тогда идти с женихом к людям, что ждут их за дверями кузницы.

Прощай, древняя русская кузница Перыни. Прощайте, добрые и славные языческие обычаи седой старины. Сегодня в Кайтёсе льется песней радость. Удалой душе всегда есть раздолье в пляске, танце. Пейте медовое пиво из нектара цветов таежных. Пусть Богдана ласкает взглядом Андрея; пусть вождь племени Кедра любуется невестой – не более…

Помолвка состоялась. Ну а свадьба языческая и право первой ночи, опять же по обычаю древнему, могут быть только в покров, осенью. А до покрова есть время подумать, поразмышлять помолвленным – Богдане и Андрею. Случается иногда в Кайтёсе, что в покров приходится объявлять вместо свадьбы о размолвке молодых. Обычай древний – мудрый, он дает время молодым на размышление, чтобы избежать скороспешных браков и разводов.

Глава шестая

1

В кабинете следователя Григория Тарханова сидел у письменного стола Иткар Князев. В руках держал золотую вазу, рассматривал.

– Вот этому, Гриша, каменному наконечнику поющей стрелы нет цены! Он для меня дороже всех золотых чаш, наполненных алмазами, – сказал Иткар, когда после осмотра золотой вазы взял в руки наконечник поющей стрелы.

– Шутишь, Иткар?

– Наконечник поющей стрелы, Гриша, крепился к древку «нефтяным клеем», окислившейся, затвердевшей нефтью. Около пяти тысяч лет назад люди вас-юганской земли использовали нефть в своих хозяйственных нуждах. Где они брали эту нефть?

– Откуда у тебя, Иткар, такая осведомленность об археологических древностях? – спросил Григорий и протянул ему наконечник копья, изготовленный из бивня мамонта, на котором было вырезано какое-то изображение. – Это мне привез с буровой дизелист, нашел в балке, где жила последние дни повариха, бесследно пропавшая в тайге.

– Эту историю я слышал от Агаши. Ну а насчет осведомленности об археологических древностях: около десяти лет я ломаю голову, откуда брали нефть люди неолита, где она выплескивалась на дневную поверхность? Так что приходится, помимо геологии, археологии, и еще кое-что изучать…

– Вот лупа, Иткар. Посмотри более внимательно на изображенный резной рисунок на наконечнике копья, – попросил Григорий и, вынув из пачки сигарету, закурил.

– О-о, – удивленно произнес Иткар, – это уже из другой оперы… Вырезан черный ворон с гордо вскинутой головой, сделано реалистично. Но вот то, что он держит в лапах, говорит о многом…

– В лапах у него, как я понял, восьмилепестковый цветок с крестиком по центру, – сказал Григорий, когда Иткар положил наконечник копья на стол.

– Правильно, Гриша. Да только не простое это изображение восьми лепестков с крестиком. Это символ Земного Огня. Ворон у наших предков считался богом Земного Огня. Птицы, имеющие черный цвет оперения, как, например, желна – большой дятел, глухарь, считалось, всегда и везде помогает человеку. Вечно долбит дятел в деревьях отверстия и туда «хоронит» души умерших детей. Глухари – птицы огня – всегда живут по излюбленным местам – в таежных гарях, на старых пожарищах. Одним словом, черный ворон считался в древности символом Земного Огня, божественным союзником человека.

– Какое же отношение может иметь этот наконечник к огню?

– Вот об этом-то я и хотел сказать. Давно еще говорила мне Югана: «Копьем с такой тамгой убивали жертвенного оленя или лося, когда справляли тризну по умершему человеку».

– А к твоей нефти черный ворон не имеет отношения? – улыбнувшись, спросил Григорий.

– Ты брат, не подшучивай. Именно ради этого я сегодня и полечу в Томск. Надо посмотреть все, что находится в университетском музее археологии и этнографии.

– Ну что ж, счастливого тебе пути и удачи. Да, вот еще что: подскажи мне, Иткар, может Федор Романович, наш парусный цыган, заниматься ювелирной работой? Ну, понимаешь, может быть, у него есть какой-то запас золота, и он помаленьку переливает в кольца, серьги и сбывает тайно, через каких-то посредников. Хотя бы с помощью Агаши, а?

– Слушай, Гриша, все наши патриархи – Югана, Перун Владимирович, Михаил Гаврилович Чарымов и Федор Романович, парусный цыган, а также и другие старожилы – это люди, которые живут по закону добра, человечности. «От добра рождается добро, от зла – зло» – так говорит Югана.

– Понимаю, Иткар.

– Ручаюсь головой, Гриша, за Федора Романовича, – сказал Иткар и, помолчав, пояснил: – Может, что-то он и делает для себя или для Агаши, но на «золотые сделки», спекуляцию драгоценностями не пойдет.

2

На окраине Томска, в стороне от Иркутского тракта, среди соснового бора раскинулись корпуса спичечной фабрики. Фабрика когда-то принадлежала купцу Кухтерину, и с тех, еще купеческих, пор разросся около древней «зажигалки» небольшой рабочий поселок. А в нынешнее время теснят сосновый бор громадные современные дома нового жилого района. Но поселок вблизи фабрики из небольших разномастных частных домов, рассеянных по сосняку, еще живет своей жизнью, и здесь еще поют петухи, похрюкивают свиньи и даже пасутся на пустырях козы, коровы.

На самом закрайке поселка стоит дом с наличниками в резных узорах по дереву. Это единственный дом в городе, который построен из небольших кедровых брусочков-кирпичиков.

Иткар Князев, налегке, с маленьким чемоданчиком, отправился разыскивать Петра Катыльгина, которого Югана величает Петкой-журналистом. Остановился Иткар около калитки с резными надворотниками, взглянул на номер дома и уже хотел было открыть калитку, но его остановил старческий голос:

– Вы, добрый человек, не поспешайте. Петрушка Катыльгин еще не воротился…

– А вы кто ему будете? – спросил Иткар после того, как подошел к пожилому мужчине.

Старик левой рукой как бы придерживал пышную бороду, а правой, опершись на еловый посох, разглядывал прищуренными глазами незнакомца.

– Кто я буду? – ухмыльнувшись, певуче сказал старик. – Я довожусь Петру кряжевым соседом, а дом мой – вон он, рядочком стоит, – ответил старик и сел на лавку около калитки, как верный страж чужого добра.

– Скоро ли Петр появится дома? – поинтересовался Князев, присаживаясь на лавку рядом со стариком.

– Пошто не знать… Заказывал он Антону Брагину, мужику с лесоперевалки, надрать бересты. Туески, лапти я плету из бересты и продаю потом на толкучке.

– Оба вы с ним занимаетесь этим ремеслом? – полюбопытствовал Князев, а сам подумал: «Какая-то ерунда получается… Журналист областной газеты начал заготавливать бересту и плести лапти…»

– Зачем, добрый человек, путаешь пресное с кислым… – с обидой в голосе сказал старик. – Внуков надо кормить мне. Пенсию, конечно, я получаю. Но пять внучат – не пять галчат; мал мала меньше от сына остались. Вот Петруша мне и помогает: бересты с весны навезет с лесоперевалки, и на все лето и зиму я обеспечен работой. Плету из бересты «сурвениры» разные, наши, сибирские. Этим и кормлю, одеваю внучат-сорочат.

– Ваш это дом? – кивнув в сторону небольшой, приземистой избы с пристройкой, рубленной из осинового тонкомера, спросил Иткар.

– Мой храм божий на курьих ножках… А вон в той халупе, на задах, с крышей кособокой, жил Костя Волнорезов, который давно еще самолет аэроклубовский утащил к себе на Вас-Юган, там над урманами летал… Вот так оно. Меня тут все в округе кличут Парамоновичем, а тебя?

– Князевым зовут меня, – ответил коротко геолог, а сам подумал: «Сколько же лет этому старику?» – Вы томский старожил?

– Старожил – грыжу нажил… Местный я. Отец мой и дед строили купцу спичфабрику.

– А Петр где работает… Неужели он ушел из газеты? – между делом поинтересовался Иткар.

– Не газетничает он больше, отжурналистился…

– Что же случилось у него?

– За непочтение к местному руководству освободили от должности.

– Чем же он тогда занимается сейчас -не пойму.

– Эка ты, не понимаешь… – ответил старик с подозрительной ноткой в голосе. – Сам-то кто собой будешь? Не из милиции ли тебя науськали на нас, а? Тут уж захаживал участковый. Интересовался: на каком основании плетутся лапти из бересты и продаются на толкучке. Да и про Петрушу так же вот, как ты, все выспрашивал. Пугал участковый: поставлю, мол, в известность бэ-хэ-сэ о вашем подпольном производстве лаптей, налогом обложат подоходным.

– Красивый дом у Петра выстроен! Сам он отгрохал этот чудный замок? – с удивлением в голосе спросил Иткар, тем самым уклонившись от разговора со стариком про лапти и участкового милиционера. Ему было интересно знать, кто же резал такие великолепные кружева по кедровому дереву и обвенчал весь дом узорами, что сказочными цветами.

– Чурочка-то кедровая на карандашной фабрике отдается задарма на дрова любому и каждому – вози не ленись. Во всех печах частных и казенных домов горит-пылает чурочка кедровая и дощечка выбракованная, а также срезка всякая. По весне, как нынче, на карандашной фабрике сталкивают бульдозером все кедровые отходы прямо в Томь-реку. Ладно, что фабрика стоит у самого берега и есть куда швырять. Ведь до Обской Губы плывет рекой кедровая чурочка и дощечка карандашная – золотые отходы! Вот Петруша давненько уже поднавез себе чурочку кедровую, приготовил цементный раствор и выложил дом. Зимой у него тепло, светло и стены дышат духом таежным.

– Ловко придумал! – удивился Иткар Князев. – А резьбу кружевную…

– Узоры по кедру вытворил Геннадий Ламанов, наш художник, коренных сибирских кровей.

– Как же так: дом великолепный, с душой строен самим хозяином – и объявление повешено на воротах – продается.

– Дом не пуп земли, чтоб мужику крутиться около него всю жизнь. Двух лет еще не прошло, как Петруша похоронил дочку с женой. Пошла его Ласточка с дочкой утром на автобусную остановку. Ушли навечно… Пьяный шоферюга, что зверюга, на самосвале с бешеной скоростью вылетел на тротуар, где была остановка. Погубил жену Петруши с дочкой да помял кости еще трем душам мужицкого пола. В цинковом гробу увез их Петруша в Кайтёс. Жена его была тамошнего рода, из перунцев… Один теперь живет. А дом продавать надумал совсем недавно. Старый дружок у него отыскался. Из больших геологов он, в Тюменской области работает. Помнится, вроде Иткаром кличут его. Писал письмо Иткар – сманил Петрушу на Юган.

– Я тот самый Иткар…

– Вот как, защекотай тебя комар… А вон и сам Петруша поспешает! Наверно, сговор на бересту для моих поделушек-игрушек соорудил удачно…

Иткар стремительно поднялся со скамейки, пошел навстречу Петру.

Старик Парамонович улыбался, чесал пальцем бороду и посматривал, как обнимались два старых друга.

После обеда Иткар с Петром сидели на диване, около них стоял самодельный журнальный столик на низких ножках, на нем была разложена карта Томской области.

Иткар достал из кармана конверт, протянул Петру и сказал:

– Вызвали меня в Тюменский обком. Говорят: «Есть решение перевести вас на работу в Ханты-Мансийский окружном партии. Ознакомитесь, а потом, через некоторое время, возглавите отдел. Согласны?» Ну я и взмолился: братцы, да ведь я уже три года без отпуска, как медведь в таежной телеге пурхался без продыха. Прикинули – три месяца отпуска… Был там, в Ханты-Мансийске, и о тебе, Петр, разговор.

Вскрыв конверт, вынул Петр лист бумаги с гербовой печатью. Прочитал, задумался:

– Я согласен, Иткар. Еду в Ханты-Мансийск. Быть редактором окружной или городской газеты – дело мне по душе.

– Ну вот и порядок у нас с тобой. А теперь слушай просьбу Юганы: «Нефть надо найти. Без нефти совсем помрет Улангай. Кайтёс тоже люди бросают. Зови, Иткар, на Вас-Юган Петку-журналиста, его перо – дух правды».

– Я недавно видел Югану во сне – старенькая, седая… Как она там? – тихо спросил Петр.

– Что ты, Петр, как может быть наша Югана старенькой? Она все такая же бодрая и воинственная, четыре Костиных сына крылья расправили, орлы-ребята!

– Давай, Иткар, выкладывай главное: чем будем заниматься мы с тобой эти три месяца. Чувствую: не на Южном берегу Крыма ты собрался провести это время.