Текст книги "На милость дня. Былинки"

Автор книги: Александр Раков

Где мы, когда человек одинок?

Милостыня… Легче всего одарить деньгами, особенно, если у тебя много. Труднее – отдать последнее, еще труднее, почти невозможно, отдать все.

Ступенька: имея, давать милостыню без рассуждения – когда попросят.

Ступенька: искать, кому бы помочь.

Еще ступенька: безымянная милостыня.

Выше: подарить ближнему свое время и труд; пригласить домой; посетить в больнице, помочь по хозяйству – однократно. Помолиться.

Еще выше: послужить ближнему не раз или два, а на протяжении времени; ухаживать за лежачим, приносить продукты, посещать одиноких, приютить дома. Молиться непрестанно.

Еще выше: постоянно помогать незнакомому православному человеку, молиться за него в храме.

Еще ступенька: постоянная помощь иноверцу; домашняя за него молитва.

Еще ступенька: одарить подарком недруга.

Выше: молиться за своих врагов,

Вершина: милостыня всем и во всем – без рассуждения,

Конечно, эта схема условна.

Нищий

Домой меня везла ночная электричка, скакала за окном над саваном полей рогатая луна и вспыхивали спички далеких деревень в таежной снежной мгле. В дремоте было мне ни холодно ни жарко, но голос хриплый вдруг меня вогнал в тоску: «Сограждане, прошу, подайте сколь не жалко – я с немцем воевал и защищал Москву!» Испитый старикан в проходе меж сидений ушанку протянул и на колени встал, Нам всем непросто жить, В людских глазах смятенье: зачем ты не убит? зачем не генерал? В вагоне, как в гробу, смертельно тихо стало, тревожно женщинам и горько мужикам, Луна, как желтый черт, за окнами скакала, и тени от столбов хлестали по щекам, Он встал и вновь побрел вслед за судьбой жестокой, На пьянку ли, на хлеб – поди его спроси – я мелочи наскреб вдогон ему немного, а победителей не судят на Руси (Николай Вяткин, Иркутск),

И сразу вторая история:

На Арбате

«Враги сожгли родную хату, сгубили всю мою семью. Подайте бывшему солдату на жизнь убогую мою. Когда-то спас я вас от немца, а вот сегодня сир и нищ, пришел в Москву из-под чеченца – с родных и страшных пепелищ…», Так пел старик, на снег Арбата свою ушанку положив, И хоть давали небогато, но все ж давали – будь, мол, жив, Старик допел… И вдруг ударом среди толпы раздался глас: «И кто ж просил тебя, пень старый, спасать тогда от немца нас?! Не спас бы, и, как в прочих странах, теперь мы жили б по-людски. Разнылся тут о старых ранах, и так – хоть вешайся с тоски…». Старик ни слова не ответил – ушанку поднял из-под ног, деньжонки вытряхнул на ветер, побрел, шатаясь, на восток… Он брел, солдат, слуга народа, сквозь оккупированный град. Шептал солдат: «Четыре года мне другом был мой автомат…» Слеза горючая катилась из выцветших с годами глаз… А за спиной его светилась реклама фирмы «Адидас» (Виктор Трошин, Сызрань).

Кто затыкает ухо свое от вопля бедного, тот и сам будет вопить, – и не будет услышан. (Притч. 21, 13).

«Подавать деньги могут многие, а чтобы самому служить нуждающемуся и делать это с готовностью, любовью и братской расположенностью, – для того нужна душа высокая, великая и любомудрая». Иоанн Златоуст.

 
Немо горит в окне огонек;
Звезды немы.
Где мы, когда человек одинок?
Где мы?
Где мы, когда он, уставясь во тьму,
Ищет совета?
Где мы, чтоб вовремя выйти к нему,
Ждущему где-то?
Сколько раз мы с тобою клялись
В чуткости к другу?
Что же ты далью счел эту близь,
Спрятал за спину руку?
Взял да забился в свой уголок,
Пишешь поэмы…
Где мы, когда человек одинок,
Где мы?..
 

Лев Озеров † 1996

* * *

Каждый день – под землю, а в метро тесно и невесело. В руке четки-тридцатка – «Господи, помилуй». Проезжий люд читает или разгадывает кроссворды. «Случайно не знаете: “Русская поэтесса, автор нескольких стихотворных драм”»? – вопрос застал врасплох.

Помню, как в начале своей журналистской карьеры в рекламной светской газете пришлось познакомиться с составителями кроссвордов. Занятные люди, а главное правило ремесла – любой кроссворд должен разгадать средний читатель. Техника составления отработана – были бы словари и справочники, а уж профессионал-кроссвордист составит любой кроссворд на любую тему любой площади. На мой вопрос, повышает ли разгадывание кроссвордов интеллект, составитель не смог сдержать улыбки… И еще что-то удержало меня от публикации «православных» кроссвордов,

Мучительно застыла над журналом молодая пара, и видно, как мужеский пол жаждет показать свое умственное превосходство; вписывает буковки в клетки модная старушенция, Доживем ли до времени, когда люди перестанут разгадывать кроссворды и начнут думать?… Или молиться?…

«Вы не знаете…?» Знаю: «Неосмотрительный поступок из восьми букв? – Глупость!»

 

Кресто-словица

Вся страна решает кроссворды
На скамейках и в поездах.
– Кровеносный сосуд? – Аорта!
– Композитор, три буквы? – Бах!
 
 
Вся страна, от мала до велика,
Кончик ручки азартно грызет,
Вертикаль не сдалась, поелику
«Жертва Богу» – никак не «козел».
 
 
«Что ж тогда?» – лоб солдата наморщен, —
Буков пять, четвертое – «е»?..
Так старается, словно орден
Он получит за дело сие.
 
 
«Что ж такое? – потеет парнишка, —
Ведь такой, блин, нетрудный кроссворд».
– Агнец! – скажет читающий книжку, —
– Агнец это, пиши смело. Вот!
 
 
Как обрадовался этот сержантик,
Все сошлось, и четвертое – «е»!
Сколотил крестовину, не бантик.
Агнец Божий повис на столбе.
 

Татьяна Дубровская, Псков

* * *

Ах, девоньки – девчонки-красавицы! Чуть пригрело апрельское солнышко, разогнав вечную серость надоевшего зимнего неба, а вы уже, как воробышки, весело чирикаете и чистите оперенье. Куда там вашим модницам-мамам до нынешних косметических высот XXI века! Чуть укороченная, до колен, юбка и прическа типа «Бабетта идет на войну» вызывали у их матерей, ваших бабушек, если не осуждение вслух, то уж осуждающе сжатые губы непременно. Показать свой пупок народу тогда было немыслимо. А теперь… я ведь не в суд говорю: девчонок жаль – попробуйте-ка в минус сколько-то заголить часть живота! Впрочем, и я, помню, щеголял в мороз без шапки с копной густых волос – молодость! (В скобках все равно обязан поставить назидание – книга-то православная:

«Когда видишь женщин, являющихся полуобнаженными, когда зрелища и песни не что иное выражают, как только одну преступную любовь, то как, скажи мне, сможешь ты после сего быть целомудренным», – сказал Свт. Иоанн Златоуст в 5-й Беседе на 1-е послание Солунянам.)

Но я отвлекся. Метро – не только способ передвижения, это еще и скользуны-мысли. Стараясь не замечать девчонок, я вглядываюсь в женские руки; здесь никакая косметика не поможет – шея и руки не могут скрыть возраста.

Плачущие руки

Под смолистыми стрехами прятались голуби. Обезумевший ветер врывался в жилье. А на озере, встав на колени над прорубью, госпитальные няни полоскали белье. Задубели на них телогрейки и чеботы, а работе, казалось, не будет конца. Но в груди их стучали упрямые молоты – милосердные, сильные в горе сердца. На солдатском белье, в этом пекле морозном, густо пролитой крови ржавели следы. С женских пальцев стекали, как горючие слезы, на лету замерзавшие капли воды… Мы не часто друг к другу бываем внимательны, Даже прошлое вспомнить и то недосуг, Но вовек не забыть мне усталых, старательных, обожженных морозом плачущих рук… (Людмила Татьяничева)

Эти женские руки с блестящей кожей от частого пребывания в воде, со вспухшими от непрестанного труда венами, со слезающим маникюром, держащие сумки с продуктами или прилегшие отдохнуть на несколько покойных минут, эти руки, в которых уже плохо держится перо, но с их помощью написаны лучшие книги в мире, эти руки… давайте лучше отойдем в сторонку или просто помолчим, дадим им тихо полежать,

Странно, однако, я не помню, красила ли мама ногти, Наверное, красила, как и все женщины, Мамины пальцы были тонкими, изящными, длинными, Но в моей памяти ее руки были в постоянной работе: то готовили, то убирали, то чистили, то шили, то вязали, то штопали. А на праздники мама, конечно, прихорашивалась, хотя, по совести, она и так была очень хороша собой. А на левой ладони, поближе к запястью, у мамы была глубокая ямка-воронка: вынимая попавшее туда стекло, хирург случайно пришил нерв. Все забыл, а мамину ямку в ладони помню, как наяву…

И если сейчас ногти девушек раскрашены всеми цветами радуги, если пальчики не боятся простудиться, – пусть! Недалеко то время, когда этим пальчикам предстоит долгая и тяжелая женская работа… Пусть покрасуются!..

 
Законы моды прихотливы,
Она скисает, словно крем, —
Ее приливы и отливы
Не управляемы никем.
Успеть бы! Боже, пропустили!
Как будто заняты игрой,
Спешат сменить прически, стили,
Манеры, навыки, покрой…
 

Евгений Винокуров

Веселись… в юности твоей, и да вкушает сердце твое радости во дни юности твоей, и ходи по путям сердца твоего, и по видению очей твоих, только знай, что за все это Бог приведет тебя на Суд. И удаляй печаль от сердца твоего, и уклоняй злое от тела твоего, потому что детство твое и юность – суета (Екк. 11, 9).

 
Как руки у вас красивы!
Редкостной белизны.
С врагами они пугливы.
С друзьями они нежны.
 
 
Вы холите их любовно,
Меняете цвет ногтей.
А я почему-то вспомнил
Руки мамы моей.
 
 
Упрека я вам не сделаю.
Вроде бы не ко дню.
Но руки те огрубелые
С вашими не сравню.
 
 
Теперь они некрасивы
И, словно земля, темны.
Красу они всю России
Отдали в дни войны.
 
 
Все делали – не просили
Ни платы и ни наград.
Как руки у вас красивы!
Как руки мамы дрожат…
 

Андрей Дементьев

Песня воробышку

А. сами воробышки? В каких теплинках прятались они от морозов? А теперь радуются жизни и солнцу, и людям от их радости веселее. Воробьи – птицы отважные – ведь сколько смелости надо, чтобы оторвать свою крошку у вороны, Но серенькие комочки безстрашно скачут среди громадных птиц, а те по-королевски мирятся с присутствием мелкоты,

Теперь им не до пиршеств, а в начале XX века, когда в Петербурге главным средством передвижения людей и грузов были лошади, корма у пичуг было вдосталь, Растолченный в порошок тысячами копыт, даже при легком ветерке вился в воздухе желтыми вихрями навоз, «Кто этому пел гимны – так это воробьи, – вспоминает в «Записках старого петербуржца» Лев Успенский, – Плотными стаями срывались они с крыш, с деревьев, как только по пустынной улочке проезжала лихая упряжка; клубками катались по мостовой, выклевывая из еще теплых кучек помета зерна овса, Они размельчали навоз; дворники с железными совками лениво заметали его в желтые холмики – до ночной уборки»,

 
Воробышек – пичуга смелая!
Весь корм засыпала зима,
и лишь мука сугробов белая
заполнила все закрома.
 
 
Пусть слиплись перышки от грязи
и конский ты клюешь помет,
но я и сам не лезу в князи,
благословляя твой полет.
 
 
Вспорхни ко мне, седой воробышек,
осыпан инеем с куста.
Мне зябкость твоих серых перышек
милей павлиньего хвоста.
 
 
О, птаха зим неприхотливая!
Родной верна ты стороне,
и юга странствия счастливые
не по тебе и не по мне.
 
 
И я скучал в дороге дальной,
там, где чужая сторона,
тоской тягучею задавленный —
по горсти снега и зерна…
 

Николай Кузнецов

Я прочитал у Василия Пескова, что воробьи (Frin-gilla domestica) живут всего девять месяцев, и очень расстроился – какая короткая жизнь у привычной пичужки! О них не пишут песен, не восхищаются их разговорами-щебетанием, в литературе о воробьях – вскользь да неприветливо. Правда, великий русский писатель И.С. Тургенев обезсмертил птичку в «Стихотворениях в прозе». Как старый воробей ринулся спасать от собаки упавшее с дерева желторотое чадо! «Он… заслонил собою свое детище… но все его маленькое тело трепетало от ужаса, голосок одичал и охрип, он замирал, он жертвовал собою!.. Любовь, думал я, сильнее смерти и страха смерти. Только ею, только любовью держится и движется жизнь».

А воробышки – такая же часть русской жизни, как березка, тоска-кручина, блины, даль необъятная и дворовые коты. Не зря же народ придумал про них столько пословиц и поговорок. А фамилия Воробьев – одна из самых распространенных в России. Привыкли мы к ним и не замечаем, как борются воробьи за свою и без того короткую жизнь, с какой любовью выхаживают малышей и ставят их на крыло, как забавно купаются в пыли. Люди ничем не помогают воробьям выживать, а зря: не будь этих неприметных птах, комаров развелось бы немерено. У Бога нет ничего лишнего…

 

Воробьи

Золотой рассвет настал,
И защебетали гулко
Воробьи в густых кустах —
Музыкальная шкатулка.
 
 
Чьей-то волей неспроста
Ветки с листьями хранят их
От рогатки, от кота,
Стерегущего пернатых.
 
 
Щебечите веселей
Вы – мои дружки, подружки —
Не скворец, не соловей,
А дворовые пичужки.
 

Надежда Полякова, СПб.

 

Воробью

Ну как, брат воробьишка, перекрыли нас с тобой?
Скворцы перекричали, дрозды пересвистели.
Мы тоже любим солнышко и воздух голубой —
Да только не умеем пускать такие трели.
 
 
Что замолчал, приятель? Не слышат? Не беда!
Чирикай на здоровье! Вот мне молчать полезно…
А с неба так и льется! Там жаворонок – да…
Шельмец, умеет как-то – и вовремя, и честно.
 
 
Давай, давай, голубчик, наяривай, ликуй:
Какая твоя должность, такая и работа!
А где-то за березками: «ку-ку, ку-ку, ку-ку!»
Не бедно и не скупо, но с паузами что-то…
 

Наталья Панковская

 

Воробьи

Едва затих состава гром,
Прорвался щебет, писк —
Откуда под землей, в метро
Вдруг воробьи взялись?
 
 
Откуда? Скачут, мельтешат,
Безпечно, как в лесу,
И что-то в клювах малышам
Взъерошенным несут.
 
 
Змеиный корпус распластав,
От станции разбег
Берет очередной состав,
Безжалостен, как век.
 
 
Все на своем пути снесет…
Но весело над ним
Щебечет воробьиный взвод,
Как жизнь непобедим.
 

Юлия Друнина

Ода воробью

Пока меня не сбили с толку, презревши внешность, хвор и пьян, питаю нежность к воробьям за утреннюю свиристелку, Здоров, приятель! Чик-чирик! Мне так приятен птичий лик, Я сам, подобно воробью, в зиме немилой охолонув, зерно мечты клюю с балконов, с прогретых кровель волю пью и бьюсь на крылышках об воздух во славу братиков безгнездых. Стыжусь восторгов субъективных от лебедей, от голубей. Мне мил пройдоха воробей, пророков юркий собутыльник, посадкам враг, палаткам друг, – и прыгает на лапках двух, Где холод бел, где лагерь был, где застят крыльями засовы, орлы-стервятники да совы, разобранные на гербы, – а он и там себе с морозца попрыгивает да смеется, Шуми под окнами, зануда, зови прохожих на концерт! А между тем не так он сер, как это кажется кому-то, когда из лужицы хлебнув, к заре закидывает клюв, На нем увидит, кто не слеп, наряд изысканных расцветок, Он солнце склевывает с веток, с отшельниками делит хлеб и, оставаясь шельма шельмой, дарит нас радостью душевной, А мы бродяги, мы пираты, – и в нас воробышек шалит, но служба души тяжелит, и плохо то, что не пернаты, Тоска жива, о воробьи, кто скажет вам слова любви? Кто сложит оду воробьям, галдящим под любым окошком, безродным псам, бездомным кошкам, ромашкам пустырей и ям? Поэты вымерли, как туры, – и больше нет литературы (Борис Чичибабин)

 

Дети

Из калитки своей
по кирпичной мощеной дорожке
С видавшей виды
клеенчатой сумкой в руке
Он выходит
и птицам разбрасывает крошки —
Одинокий старик, проживающий в маленьком городке.
И если с вопросом к нему обратятся,
Он скажет:
– Пусть радуются голуби и воробьи!
Дети мои
разлетелись по свету, как птицы,
И с тех пор мне кажется,
что все птицы – дети мои.
 

Илья Фоняков, СПб.

Не ввели еще чернила…

Не знаю, как сейчас объясняются в любви, но вряд ли тут придумали что-то новое: «Я люблю тебя!» Эвереста поэзии написаны на эту безсмертную тему; все мы стихотворцы в неповторимую пору любви к своей избраннице; только для нее звучат слова, в которые мы облекаем известную формулу признания.

 
Что было верным, что неверным,
Спроси, – душой не покривлю.
Не знаю я, кто в мире первым
Губами вылепил: люблю…
 
 
Он был воистину предтечей,
Звездою сердцу и уму:
И все поэты всех наречий
Во всем обязаны ему.
 

Михаил Дудин, СПб.

Честно сказать, я, читающий стихи с утра до вечера, не ожидал встретиться с любовным вздохом, который тронул бы и мою, все сказавшую, душу, Но вы послушайте:

 
Летите, мои вздохи, вы к той, кого люблю,
И горесть опишите, скажите, как терплю;
Останьтесь в ея сердце, смягчите гордый взгляд
И после прилетите опять ко мне назад;
Но только принесите приятную мне весть,
Скажите, что еще мне любить надежда есть,
Я нрав такой имею, чтоб долго не вздыхать,
Хороших в свете много, другую льзя сыскать.
 

Александр Сумароков † 1777

Какая девушка не ответит взаимностью на такое послание?

* * *

Мелочи быта: коробок спичек стоит сейчас 30 копеек, пустая пивная бутылка – 80 копеек, стакан семечек – 5 рублей; проезд в трамвае – 12 рублей, в метро – 12, пшеничный батон – 12, ржаной – 11, прошлогодний картофель летом 6–8, черешня в июне – 100, газета 10–15, литр бензина А92 – 16 и выше, книжка – 80-120, ТВ приемник – от 5 000, средняя зарплата в СПб – 10000, ноутбук – 25000, доллар – 27,79, евро – 36,65, купейный билет до Москвы – 800, пенсия – 2 000, скромные похороны – от 25000, автомобиль «Жигули» – 150000, «Мерседес» – русских нулей не хватит, годовая инфляция – 11,5 %.

Деньги – навоз истории; без знания того, что сколько стоило, невозможно в точности восстановить эпоху. Я знаю, что вы подумали, прочитав цены: «Открыл, тоже мне, Америку!» Однако пройдет всего несколько лет, и вы вряд ли сможете вспомнить, сколько вы платили за порцию мороженого или свежую газету. Тем более, если произойдет дефолт или с купюр сбросят «лишние» нули. У меня сохранились банкноты выпуска 1991, 1992, 1993, 1995, 1997 годов. Есть даже фальшивый доллар тех приснопамятных времен. Помните, как в конце 80-х утром цены были одни, а вечером уже другие? Или как в 1995 году все мы в одночасье стали миллионерами? Помните, как на ценниках писали две цифры? Или как нам выдавали со сберкнижки только по 600 рублей? Еще есть целая коробка мелочи – от 1 копейки 1976 года до монеты в 50 рублей 1993-го. Я уже и сам запутался, что сколько когда стоило.

 
Пусть от нас останется легенда,
Россказни, почтовые лубки,
Бонбоньерка, выпускная лента,
Поздравительные голубки.
 

Давид Самойлов † 1998

Любые мелочи – трамвайные билеты, конверты, открытки, письма, монеты, конфетные обертки, листовки, приглашения, билеты в театр, квитанции об оплате, значки, визитки – одним словом, всякая, казалось бы, мелочь нашего быта, не представляющая до поры никакой ценности, обретает со временем исторический смысл. Уйдут годы, и эти свидетели истории смогут многое рассказать и вам, и вашим детям, и детям ваших детей. А если они попадут в руки понимающих людей – цены им и вовсе не будет… Потому что история – это мы, это то, что нас окружает (и то, простите, чем мы мусорим).

 

Нумизматика

Пять копеек тридцатого года
Разгляжу в этот день голубой —
Здесь беда и победа народа,
Наделенного трудной судьбой.
 
 
Сколько рук эту медь выбирали
Из кармана, чтоб выпить воды.
Неужели всегда по спирали
Мы от счастья живем до беды?
 
 
Пять копеек тридцатого года
Золотому подобны лучу,
Что на них было временем стерто,
Ни за что я забыть не хочу!
 
 
Вот лежит на ладони монета,
У нее заострились края —
И война, и судьба моя это,
И надежда, и вера моя.
 
 
Может, раз, может, два на прилавок
Сам бросал я истертый пятак,
А сейчас получаю в подарок
Как великий истории знак.
 

Олег Дмитриев

* * *

В 1951 году при раскопках Новгорода впервые были найдены берестяные грамоты, Всего их оказалось больше 900, Новгородцы пользовались ими, как мы используем теперь письма: прочитал грамотку и бросил в непролазную уличную грязь, А кора березовая сохранила, Вот грамота, написанная в середине XII века: «От Микиты к Улиану. Пойди за мьне. Яз тьбе хоцю, а ты мьне. Ана то послух Игнат Моисиев…», Это обрывок признания в любви, в котором Микита просит Ульяну выйти за него замуж, называя Игната Моисеевича свидетелем со стороны жениха,

 
Мы в газете прочитали:
В Нова-городе весной
Много писем раскопали
Под стеною крепостной,
Не ввели еще чернила,
Но раскопки говорят:
Знали жены слово «милый»
Тыщу лет тому назад!
 

Лев Куклин СПб.

Или вот нам привет с намеком шестисотлетней давности: «Невежя писа, недуми каза, а кто се ци-та…» Надо переводить? Переписывались так часто, что иногда не хватало даже «бумаги», «Пришли мне бересту…» – просит один адресат другого…

 

Береста

Из тех глубин, где тишь,
где годы – пласт к пласту,
дошло три слова лишь:
«Пришли мне бересту».
Повытерлось письмо…
Где имя? Где число?
Не сердце ли само
слова те донесло?
Мы с предками – родня!
Как будто бы меня
касается – прочту:
«Пришли мне бересту».
Слова мои просты.
Откликнусь горячо!
Запасы бересты
пока что есть еще…
 

Владимир Соболев

Ценнейшие новости сообщили берестяные грамоты о новгородской денежной системе того времени. Благодаря им мы знаем, что в XIV веке главной единицей была гривна серебра – слиток весом около 196 граммов. Он делился на 4 гривны кун, а каждая куна делилась на 20 ногат, или на 50 резан, или на 150 веверну. А в XV веке уже главной единицей был рубль, который в чистом серебре весил около 150 граммов. В рубле было 216 денег. Уловили теперь, куда я клоню? Храните для потомков свои «берестяные грамоты» – только по ним и разберутся, как мы с вами жили-поживали в конце XX – начале XXI века, чем дышали, каким рублем меряли…

«Были и редкости: два какие-то жетона, один наполеондор, одна неизвестно какая, но только очень редкая монетка»… (Ф.М. Достоевский «Господин Прохарчин»).

 

Культурный слой

Культурный слой: пивные пробки.
Над ними – каменный паркет.
…Вспороли Невский перестройкой
на грани двух рубежных лет,
и второпях вывозят землю —
ту, что впитала век Петра
Великого… Я не приемлю
сей спешки, – я боюсь утрат.
…Ту землю надо бы просеять,
а не на свалку, не в отвал! —
Опять ты, матушка Расея,
спешишь, готовишь пьедестал
для современных царедворцев
новейших сумрачных времен —
христопродавцев и притворцев.
…О, я не буду удивлен,
что археологи – потомки,
наткнувшись на «культурный» слой,
окинут скрытую помойку
улыбкой – дай-то Бог – не злой!
 

Николай Астафьев, СПб.

* * *

Мне регулярно присылают журнал Русской Православной Церкви за границей «Православная Русь», и я добросовестно прочитываю его. Недавно увидел статью «“Дом трудолюбия” на Брайтон-Бич» и заинтересовался. Пишет диакон Вадим Арефьев, пишет о русских бомжах на Лонг-Айленде в Нью-Йорке. Боже мой! Не знаю, но почему-то никогда не думалось, что наши алкоголики переместятся в Америку. А узнав об этом, проникся к ним жалостью. Не понаслышке знаю жизнь пьяницы – она полна приключений, болезней, травм, преступлений и невыразимых страданий. А тут еще незнание языка, презрение или безразличие аборигенов, чужие законы и отсутствие документов. За тем ли они стремились в «страну равных возможностей»? Пили бы уж в родной сторонушке, где и народ подобрее, и стражи порядка отходчивые, и зелье доморощенное. Зачем отправились за два океана горе мыкать? Дома и земля пухом…

 

У шлагаума

Он уезжает из России.
Глаза, как два лохматых рта,
глядят воинственно и сыто.
Он уезжает. Все. Черта.
«Прощай, немытая…»
Пожитки летят блудливо на весы.
Он взвесил все. Его ужимки —
для балагана, для красы.
Шумит осенний ветер в липах,
собака ходит у ларька.
Немые проводы. Ни всхлипа.
На злом лице – ни ветерка.
Стоит. Молчит. Спиной к востоку.
– Да оглянись разок, балда…
Но те березы, те восторги
его не тронут никогда.
Не прирастал он к ним травою,
колымским льдом – не примерзал.
– Ну, что ж, смывайся. Черт с тобою.
Россия, братец, не вокзал!
С ее высокого крылечка
упасть впотьмах немудрено.
И хоть сиянье жизни вечно,
а двух Отечеств – не дано.
 

Глеб Горбовский, СПб.

* * *

Ура-а-а! Позвонили из издательства – приняли вторую книгу «Былинки» в работу, да еще поблагодарили за написанное. Как ждал я этих ненасытных слов! Но где она, радость моя несказанная? Я хочу радоваться, как в детстве, задыхаясь и плача, – вот тогда радость до неба, Москва звенела, и поводы были посерьезнее: мне велик купили! А напиши я тогда книжку и надумай в школу принести похвастаться, да задразнили бы «Писакой». Вон их сколько понаписано, книжек, дома не поиграть, и велик пришлось в коридоре ставить. А ну соседи уронят?.. Нет, не тянет книжка на велик! Если бы там я стал директором по мороженому или в зоопарк пускать-не пускать, или железную дорогу, как в магазине «Пионер» на улице Горького, – куда ни шло. Но с великом разве сравнишь! Спицы в колесах блестящие, шины, как мяч, упругие, сиденье можно по высоте менять, звонок на руле, впереди фара горит, сзади багажник, а на раме ручной насос. И еще под сиденьем качается сумка с ключами и запасным ниппелем, Ногу на педаль – и лети быстрее ветра по Хорошевке! Да Толька Басов из 3«Б», дружок мой закадычный, если не лопнет от зависти, то уж прокатиться разок-другой, как пить дать, попросит, Жалко, конечно, а вдруг грохнется с моего стильного велика? Ох, нет, нельзя не дать, он мне настоящий военный компас давал поносить, ему отец подарил. Тоже вещь, ничего не скажешь, А велик только у Генки из соседнего двора, и старый, скрипит весь, и цепь соскакивает,

Вон ребята во дворе собрались – пора выезжать, Дзинь-дзинь-дзинь… Атас!…

 
Мне детство вспомнилось и мой велосипед,
зелено-красный отрок мой игривый.
Крыло переднее, подобье конской гривы,
и цепь свободная, конца которой нет.
С горы лечу, и руки не нужны.
До горизонта чист простор асфальта.
Мне с крыш соседних возгласы слышны
ребят-завистников и женское контральто…
 

Олег Юрков, СПб.

 

О детстве

Мебель, стены, да еще на память —
наслоившиеся двадцать лет…
Этот столик назывался – мамин…
Этот угол – папин кабинет…
А весь пол (от края и до края)
был моим! – паркетный побратим!
… Человек – велик, а умирает…
Детство ж нет: его удел – пройти!
 

Глеб Горбовский, СПб.

Перечитывая классику: «Живет человек и великие дела делает, а может, он и человек великий. Но помер он, похоронили его, насыпали холмик земли. И вырос на нем огромный лопух» (И.С.Тургенев, † 1883, «Отцы и дети»).

 
Сосновый бор, песчаная дорога,
Храм на холме и скудное жилье…
Простая суть – России нет без Бога
И потому меня нет без нее.
 
 
Стоят колосья, жизнью налитые,
Всех алчущих готовые любить.
И нам бы так, собратья золотые,
Для жатвы Божьей зерна сохранить.
 

О. Анатолий Трохин СПб.