Текст книги "Крепостной ансамбль Мангупа"

Автор книги: Александр Герцен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Создание к середине IX в. Херсонской фемы и включение в нее области климатов (132, с. 301) означало переход Византии в контрнаступление на хазарские владения.

Впрочем, Хазария, ослабленная арабскими нашествиями и войнами с Русью, не могла оказать решительного сопротивления в Таврике. В середине X в., по свидетельству Константина Багрянородного, хазары были способны лишь совершать походы на территорию климатов (132, с. 273). Вероятно, во второй половине X в. они полностью оставили эту территорию, которая становится объектом нападений печенегов (297, с. 74).

Типологически Мангуп IX–X вв. может быть определен как крепость-убежище с относительно малочисленным постоянным населением, для жителей округи он был укрытием на случай военной опасности. Такая ситуация, в частности, отмечается в VIII–X вв. для некоторых районов Руси (228, с. 28).

Глава IV. Оборонительная система столицы княжества Феодоро

К середине XIV в. в Юго-Восточной Европе, в связи с ослаблением Золотой Орды, возникли условия для формирования самостоятельных владений. Так, в это время появляется независимое Молдавское государство (185, с. 112). Сказывается в этом процессе и влияние уже окрепших феодальных государств Центральной Европы (205, с. 190). По данным письменных источников, во второй половине XIV в. в Юго-Западной Таврике возникло феодальное образование под именем Феодоро, имевшее, вероятно, политический статус княжества. Первое по времени упоминание топонима Феодоро относится к 1361–1362 гг. Его содержит надпись, обнаруженная Р. X. Лепером в 1913 г. в одной из башен ВЛО Мангупа. В 1374 г. генуэзский документ упоминает двойное имя: Мангуп-Феодоро (304, с. 33). Однако ряд авторов полагает, что княжество могло возникнуть еще в конце XIII в. (190, с. 595; 260, с. 328; 297, с. 123), хотя прямых указаний на это источники не дают. Отметим, что на карте, составленной в 1318 г. П. Весконте, Феодоро отсутствует (47) (карта приложена в конце книги), а на аналогичной карте Черного моря, портолане Гратиоза Бенинкозы (1474 г.), наряду с Каламитой указан Феодоро, названный Сантодеро (133, табл. I).

Территория владений Феодоро в основном определена Е. В. Веймарном. В нее входило юго-западное нагорье и Южный берег от Ласпи до Алушты. Однако прибрежная зона Южного берега находилась под контролем генуэзцев, заключивших в 80-е гг. XIV в. договоры с татарами о продаже им территории ЮБК (Готии) и имевших здесь ряд крепостей (331, с. 177–182). Называлась эта зона «капитанство Готия». Вопрос о владении Южным берегом был предметом постоянных военных и дипломатических конфликтов между Феодоро и Кафой, ревниво следившей за попытками Феодоро конкурировать с генуэзцами в области черноморской торговли. Особенно отношения обострились в 20-30-х гг. XV в., когда после сооружения крепости Каламиты (Инкерман) и порта в устье р. Черной князю Алексею удалось захватить опорный пункт генуэзцев на юго-западном побережье – Чембало (Балаклава). Правда, через год, в 1434 г., Генуя вернула крепость, для чего потребовалась организация крупной военно-морской экспедиции под руководством Карло Ломеллино (331, с. 206–210). Напряженные отношения с Кафой сохранялись до начала 70-х гг. XV в., когда общая для соперников турецкая опасность заставила сделать шаги к примирению (331, с, 237).

С северными соседями, татарами, Феодоро поддерживала союзные отношения, выражавшиеся в совместных действиях против генуэзцев, а также в участии в дальних походах, [138] например, на Литву. Пока неясно, когда произошло сближение Феодоро и крымского улуса Золотой Орды; ведь до середины XIV в. угроза татарского нападения была весьма реальной. Так, в конце XIII в. глубинные районы полуострова подверглись опустошительному нашествию орды эмира Ногая, но и в дальнейшем, по мере ослабления Золотой Орды, в степях Северного Причерноморья нередко создавалась ситуация, угрожавшая оседло-земледельческому населению горных районов. Причиной было соперничество враждебных группировок татарских феодалов, поддерживавших различных представителей Джучидов.

В сложившейся обстановке для княжества Феодоро актуальной проблемой было обеспечение безопасности своей территории в целом и столицы, в частности.

Столицей княжества был Мангуп, больше известный в XIV–XV вв. под именем Феодоро. В это время он выступает как феодальный город, средоточие ремесла и торговли, административный центр, резиденция правящей верхушки. Археологические материалы ясно отражают эту ситуацию. В слоях времени Феодоро в большом количестве встречаются изделия кузнечного ремесла, крайне редкие в раннесредневековых горизонтах. Развивалось собственное производство керамики. Местные ее формы стали превалировать над привозными. Особенно выразительна поливная столовая посуда, в основном производившаяся, как установлено, мангупскими ремесленниками (87, с. 129–130).

В XIV–XV вв. крепость имела не одну, а три оборонительные линии: ГЛО (линия А), ВЛО (линия В) и цитадель (линия С) (рис. 30).

Рис. 30. Крепостной ансамбль Мангупа. Ситуация в XIV–XV вв. Схема [262]

ГЛО полностью сохранила свое значение, а значит, и крепостной полигон оставался без изменений. Несомненно, ряд укреплений ГЛО нуждался в ремонте и, прежде всего, линии стен в балках. Об этом можно судить по надстройке яруса кладки (второго по счету) из некрупного штучного камня на куртинах укрепления А.XV в Гамам-дере. На мысе Чамну-бурун в укреплении А.VIII на участке длиной около 30 м была восстановлена кладка не эмплектон, а бутовая из рваного камня, характерная для оборонительных сооружений XIV–XV вв.

Особенно большие по масштабу работы проводились на самом слабом звене оборонительной системы – укреплении А.XIV. Во-первых, здесь к куртине А была пристроена квадратная в плане башня А.4 размером 3,35 х 3,35 м, толщина ее стен достигала 0,6 м; сложена она из бутового грубооколотого камня среднего размера, углы выкладывались тесаным штучным камнем среднего размера. При строительстве использовался вяжущий раствор из извести и мелкого речного песка, им же были промазаны наружные швы кладки. Башня, как и стена, к которой она примыкает, поставлена была на предварительно выровненную поверхность земли; в основание сооружения был засыпан бутовый камень без связывающего раствора. Внутри башни было помещение для воинов, о чем свидетельствует проход, проделанный в оборонительной стене, причем ряд ее квадров на одном уровне образует порог, на котором был обнаружен скелет защитника крепости, погибшего в 1475 г. В целом создается впечатление, что пристройка башни делалась в спешке, без достаточного инженерного обеспечения. Это сказалось в период турецкой осады: башня А.4 была почти до основания снесена пушечными ядрами.

Вторым мероприятием по усилению ГЛО была надстройка стен. О характере ее на примере А.XIV судить хотя и трудно, но можно. Верхняя часть сооружения была сбита артиллерийским огнем турок, а также подверглась разборке на последнем этапе жизни поселения (XVI–XVIII вв.). В завале с тыльной стороны стен сохранился слой строительства, содержащий в почти чистом виде известь, песок и мелкую сеяную гальку (рис. 13). Такая консистенция строительных растворов обычно рекомендовалась теоретиками фортификации развитого средневековья для бутовых кладок (15, с. 89). Вероятно, именно такой характер имела надстроенная часть кладки укрепления А.XIV.

Наконец, третье новшество существенно усилило прочность оборонительных стен. С их тыльной стороны была сделана подсыпка из бутового камня, образовавшая валганг с отлогостью, направленной к верховьям Лагерной балки (рис. 13). С одной стороны это укрепило стены, сделало их менее восприимчивыми к ударам метательных снарядов, с другой – облегчило подъем защитников к боевым площадкам.

Появление сооружений последнего типа исследователи обычно относили ко второй половине XV стен старого образца (154, с. 15–16), которые имели достаточную толщину лишь для сопротивления метательным машинам и не были [139] приспособлены к обороне от новых орудий (178, с.7). Можно полностью принять мнение П. А. Раппопорта о том, что появление пушек не сразу повлияло на увеличение толщины крепостных стен, а только тогда, когда орудия стали достаточно мощными, чтобы пробивать стены (226, с. 194), что в основном стало возможным в последней трети XV в. (122, с. 109). И никак нельзя согласиться с дореволюционными авторами, связывавшими эти успехи артиллерии только с началом производства чугунных ядер (1459 г.) (149, с. 22–23; 155, с. 14; 221, с. 75).

В Северном Причерноморье пример превращения каменной стены в валганг путем присыпки к ней земли в XVI в. дает крепость в Белгороде-Днестровском – средневековом Аккермане. Причем, как отмечает М. Г. Рабинович, сделать присыпку с внешней стороны стен не позволял глубокий ров, высеченный в скале (222, с. 105).

На Мангупе в укреплении A.XIV также было невозможно прикрыть фас насыпью из-за крутизны естественного контрэскарпа, начинавшегося сразу у подножия стен. Можно с уверенностью отнести создание валганга на укреплении A.XIV ко времени до начала турецкой осады, о чем свидетельствует отсутствие в нем фрагментов гранитных пушечных ядер, в то время как на поверхности этой насыпи и перед куртинами А и Б в завале они обнаружены в огромном количестве.

Вероятно, ремонты были произведены и на других участках ГЛО. Однако в целом она сохранила первоначальное начертание своих рубежей, а значит, и принципы организации активной обороны.

Иную картину представляет укрепленная линия, возведенная на плато и отсекавшая от него два самых больших по площади мыса – Чуфут-чеарган-бурун и Чамну-бурун (рис. 30). Невозможно представить, как это делалось раньше, что ВЛО была главной крепостной позицией. Ее высокие (до 8 м), но тонкие (около 1 м) стены, не прикрытые ни рвом, ни протейхизмой, не обеспечивали бы надежную оборону на фронте протяженностью около 700 м, на котором противник мог атаковать эту линию, беспрепятственно развернув штурмовые средства. Открытие ГЛО позволило понять действительное значение оборонительного рубежа, прикрывшего заселенную территорию плато. Его появление, с одной стороны, объясняется тем, что в эпоху развитого феодализма произошли изменения в тактике наступательного и оборонительного боя, с другой, изменилась социально-экономическая структура поселения на плато. Оно получило достаточно выраженное в планировке районирование. Формировались кварталы, центрами которых становились небольшие церкви с примыкающими к ним кладбищами.

Поселение имело сложную социальную структуру, о чем говорит существование цитадели на мысе Тешкли-бурун и княжеского дворца в центральной части плато.

ВЛО становится конкретно выраженной границей поселения, которое приобрело характерные черты феодального города. Иным по сути оно быть не могло, поскольку в эпоху феодализма укрепления мог иметь только город или замок (228, с. 64), но роли замка Мангуп XIV–XV вв. никак не соответствует. Уже само наличие сложной фортификационной системы по примеру средневековой Руси говорит о типологическом месте такого памятника в группе городов (225, с. 58). Строгая оконтуренность ядра поселения крепостными стенами является характерной чертой городов XIII–XV вв. Столь же типично присутствие в них административных резиденций, причем на Мангупе их было две (речь о них пойдет ниже).

ВЛО имеет длину около 620 м. Она протянулась от места, где южный обрыв плато переходит в западный край Чамну-буруна, и до юго-западного склона Гамам-дере, смыкаясь там с укреплением А.XV. Такое расположение линии указывает, что ее создатели считали балки Табана-дере и Лагерную наиболее опасными в случае военной угрозы городу. Возможно, что это – свидетельство неуверенности в способности гарнизона и феодального ополчения обеспечить надежную оборону всего контура плато и предотвратить просачивание через периферийные звенья ГЛО мелких групп неприятеля.

Рис. 31. Укрепление А. XIV. Башня А. 4. План и фас. [263]

В компоновке ВЛО хорошо выражены иные принципы, нежели заложенные в ГЛО. В целом прямолинейность начертания линии В, за исключением участка, пересекающего истоки балки Табана-дере, говорит о новой системе организации флангового обстрела. Он обеспечивался теперь не тенальным расположением куртин, а башнями, расставленными с частотой, зависящей от степени вероятности удара неприятеля по тому или иному участку. Наиболее насыщен башнями северо-восточный фланг ВЛО: здесь на протяжении около 350 м почти равномерно расставлено шесть башен, [140] среднее расстояние между ними составляет 46 м. Юго-западный участок ВЛО протяженностью 270 м имеет только три башни, причем башня В.2 разрушена настолько, что определить ее местонахождение визуально сейчас очень трудно. О ее существовании можно судить по плану Мангупа, опубликованному А. Л. Бертье-Делагардом в 1918 г. (36, с. 10–11, рис. 2). Судя по нему, расстояние от башни В.2 до В.1 составляло около 95 м, а до В.3 – 118 м. Такая неравномерность в распределении башен находится в зависимости от защитных свойств рельефа (268, с. 240). Она хорошо прослеживается в ряде русских крепостей XIV–XV вв. (Изборск, Порхов); это, по мнению В. В. Косточкина, свидетельствует о делении обороны на <активную> и <пассивную>. Только широкое распространение в крепостной войне артиллерии со второй половины XV в. привело к более строгой ритмичности в расположении башен (135, с. 132–140), обеспечившей равномерное фланкирование участков (228, с. 182).

Как видно, центральный участок обороны Северного фронта, в особенности основание Чуфут-чеарган-буруна, считался в крепости самым опасным. Концентрация башен здесь показывает, что удар ожидался прежде всего из Лагерной балки, что подтвердили события 1475 г.

Конструктивно стены ВЛО резко отличаются от раннесредневековых. Кладка эмплектон с применением квадров ушла в прошлое. В XIV–XV вв. главный строительный материал – ломаный известняк, господствует иррегулярная бутовая кладка. Важно отметить, что нигде в сооружениях ВЛО, за исключением башни В.4, перестраивавшейся в турецкое время, не применялся тесаный камень; это указывает на то, что строительство их велось в период расцвета города, не имевшего руин. В кладке использовалось большое количество известкового раствора с просеянным песком. На этом же участке впервые было исследовано основание стены ВЛО и установлено, что при строительстве вначале был вырыт котлован глубиной около 1 м и шириной до 1,5 м, в него был уложен фундамент, заполнивший весь объем котлована, и на нем была возведена стена, толщиной 0,9 м. Несмотря на наличие фундамента, стена, стоявшая на культурном слое раннесредневекового времени, приобрела довольно значительный уклон в сторону ската Лагерной балки (рис. 32). Надо полагать, что куртины, стоящие на мысах, имели в качестве основания материковую скалу, залегающую там на глубине не более 0,5 м.

Рис. 32. ВЛО. Куртина 3. Раскоп в районе башни В.8 (верховье Лагерной балки). Стратиграфия. [264]

Возведение стен из необработанного или грубообработанного камня требовало введения в конструкцию деревянных продольных и поперечных связей, образовывавших жесткие пояса, разбивавшие кладку на ярусы высотой 1,5–2 м. Отверстия поперечных балок хорошо видны в стенах, во многих из них дерево неплохо сохранилось. Вероятно, концы балок когда-то выступали из тыльной плоскости стены, служа пальцами лесов, хорошо знакомых по древнерусской фортификации (Изборская крепость) (226, с. 178). Такая анкеровка стены предотвращала рассадку кладки до оптимальной степени отвердения строительного раствора, достижение которой требует десятков и даже сотен лет (108, с. 88).

О характере венчания стен ГЛО можно судить по участкам куртин А и Г, сохранившихся на полную высоту. Здесь хорошо видно, что верх стены с напуском в обе стороны покрыт кладкой из мелкого бута и щебня, образующей кордон для защиты сооружения от дождевой воды. Зубчатого венчания стены не имели. К XV в., как известно, все большее распространение в фортификации приобретал сплошной бруствер, что связывается обычно с появлением огнестрельного оружия, легко разбивавшего отдельно стоявшие мерлоны (155, с. 16; 221, с. 72). Защитники размещались на деревянном помосте, настланном на выступавшие из стены балки и; вероятно, поддерживавшемся деревянными столбами. Стрельба велась поверх бруствера, в фортификационной науке это называлось <стрельба через банк> (286, с. 9–10).

Башни сооружались с особой тщательностью, о чем свидетельствует их сохранность. Углы их, в соответствии с требованиями Альберти, выкладывались из крупных грубооколотых камней, уложенных <наподобие рук> (15, с. 83–84), то есть поочередно выступающих то в одну, то в другую сторону. По высоте башни незначительно превосходили примыкавшие к ним куртины, что, вероятно, отражало новые веяния в военно-инженерном деле, связанные с внедрением огнестрельного оружия (154, с. 111–112).

Все башни ВЛО имели открытую горжу. Хотя Альберти рекомендовал строить башни, закрытые с четырех сторон, однако допускал, что можно оставлять открытым тыл тех из них, захватив которые, противник мог вести [141] оттуда обстрел главной башни (цитадели) (15, с, 135). Нельзя также сбрасывать со счетов относительную дешевизну такой конструкции, а также возможность контроля и зрительной связи со всеми башнями из командного пункта крепости. Последнее обстоятельство, по нашему мнению, было в первую очередь учтено при создании комплекса ВЛО: наряду с укрепленным рубежом в него входил еще один важный элемент – так называемый дворец мангупских князей, расположенный в центральной части плато в 100 м к юго-востоку от большой базилики.

Исследования этого памятника были начаты в 1912 г. Р. X. Лепером (157, с. 73–79, 146–154); в самом их начале была обнаружена надпись на плите из местного известняка, к сожалению, от нее сохранилась лишь вторая половина текста. Из нее явствует, что в октябре 1425 (6934) г. на плато была возведена какая-то постройка вместе с дворцом. Раскопки этого памятника были продолжены в 1938 г. А. Л. Якобсоном. Исследователь реконструировал дворец как асимметричный ансамбль, на северной и южной периферии которого высились с одной стороны донжон, с другой – центральное двухэтажное здание. «К последнему примыкали одноэтажные, иными словами – пониженные, служебные помещения и хозяйственные пристройки, а к донжону – открытая галерея, объединявшая южную группу построек в единый архитектурный ансамбль» (292, с. 418).

В 1968 г. экспедицией УрГУ под руководством Е. Г. Сурова были проведены раскопки остатков башни, погибшей, как было установлено, в результате сильного пожара. Она была реконструирована как «прямоугольное, приближающееся к квадрату сооружение, вероятно, оштукатуренное снаружи. Доступ в нее мог быть со второго этажа – по съемной лестнице со второго яруса галереи. Башню украшала большая надпись, вставленная в южную стену и, возможно, мерлоны-карнизы… (вероятно, Е. Г. Суров подразумевал машикули. – А. Г.). Состояла башня из подполья и трех этажей… Перекрытием второго этажа служили плиты, опиравшиеся на балки… Над этим перекрытием, вероятно, возвышался барьер с мерлонами на высоту, способную защитить стражу, находившуюся на верхней площадке башни» (255, с. 97–98). Е. Г. Суров предложил реконструкцию дворца как замкнутого симметричного архитектурного комплекса (255, с. 98–99). Для проверки этой реконструкдии необходимы дальнейшие исследования. Работы Е. В. Веймарна, начавшиеся в 1974 г., к сожалению, не были продолжены.

Для нас весьма важен вывод всех исследователей о крепостном характере комплекса, который вполне типичен для эпохи развитого феодализма, когда в городах дворцы становились замками сеньоров, причем обеспечивающими не только защиту людей, но также материальных ценностей и прежде всего запасов продовольствия (310, с. 195). При раскопках в северной части мангупского дворца были обнаружены в большом количестве обгоревшие зерна пшеницы, проса, гороха и фасоли (65, с. 263–264).

Верхний открытый этаж донжона, как это видно на плане крепости (рис. 31), был прекрасным наблюдательным пунктом, с которого просматривалось внутреннее пространство всех башен ВЛО: все они развернуты горжей ко дворцу. Только башня В.6 заслонялась массивом большой базилики, оказавшейся расположенной вплотную к обороне после возведения нового ее рубежа.

Рассматриваемая система планировки укрепления, то есть сочетание оборонительной линии с командно-наблюдательным пунктом, получила распространение в Крыму со времени появления итальянских крепостей. Они стали своеобразной демонстрацией достижений западноевропейского военно-инженерного дела. Военное противостояние Феодоро и генуэзских колоний стимулировало изучение военного опыта противника.

А. Л. Якобсон, говоря о крепостных сооружениях, включенных нами во ВЛО, справедливо отмечает их сходство с генуэзскими постройками (297, с. 125). Можно добавить, что и планировка этого узла крепостного ансамбля Мангупа очень напоминает крепость Солдайи, где ГЛО опоясывала подножие горы, а управлялась она из Консульского замка, стоявшего на вершине. Конечно, стены и башни Судака более монументальны, но на Мангупе это был второй оборонительный пояс, поэтому его сооружения были скромнее и проще. Все башни здесь одноярусные, в то время как в Судаке были двух– и трехъярусные. В то же время расстояния между башнями в Судаке весьма близки к ВЛО Мангупа, составляя в большинстве случаев от 50 до 65 м (238, с. 58–64). В генуэзской крепости Кафы расстояние между башнями составляло около 40–50 м (273, с. 40), причем протяженность внешней оборонительной [142] линии города достигала в середине XIV в. 5474 м; она была самой длинной в Крыму, составленной из искусственно созданных укреплений. Протяженность ГЛО Мангупа на 1 км больше, однако она проходила по искусственным и естественным рубежам, которые составляли свыше 3/4 общей длины обороны.

Близкое к ВЛО Мангупа решение имеет крепость Чембало, наиболее придвинутая к центральной области владений князей Феодоро. Ее башни в ясную погоду хорошо просматриваются с южной части плато Мангупа.

Особое положение в крепости Феодоро занимал акрополь, располагавшийся на крайнем северо-восточном мысе Тешкли-бурун (рис. 33). Живописные руины этого укрепления более всего обращали на себя внимание путешественников и исследователей. В литературе достаточно подробно описаны его архитектурные особенности, поэтому ограничимся лишь военно-инженерной характеристикой.

Рис. 33. Цитадель на мысе Тешкли-бурун. Пунктиром обозначены раскопы 1969–1981 гг. Римскими цифрами обозначены пещерные комплексы, арабскими – боевые казематы, в том числе и входящие в состав комплексов. Указаны номера казематов, упомянутых в тексте. [265]

Цитадель является типично мысовым укреплением, спланированным с максимальным учетом выгодных качеств рельефа. Пожалуй, ни один другой мыс плато не подходил так для этой роли. Защита его с напольной стороны требовала минимальных затрат: длина укрепленной линии составляла 102 м, в то время как обвод мыса, представляющий собой отвесный обрыв высотой 25–30 м, протянулся на 535 м. Укрепленная площадь равнялась 1,2 га.

Удачным место для цитадели было и потому, что оно могло служить убежищем гарнизону и командованию на случай прорыва неприятелем ГЛО и ВЛО; кроме того, с мыса, как отмечалось, хорошо просматривалась и простреливалась главная колесная дорога, что делало цитадель не только последней надеждой защитников, но и стратегическим ключом крепостного ансамбля в целом.

Важнейшее значение для выполнения первой роли имело напольное укрепление, состоявшее из двух куртин А и Б, длиной, соответственно, 53 и 30 м. Между ними возвышалось трехэтажное здание, именовавшееся в литературе то донжоном, то казармой, то дворцом. Оно выступает из укрепленной линии вперед, обеспечивая анфиладный обстрел перед фасами стен. Такое планировочное решение говорит об учете иных тактических принципов крепостной войны по сравнению с раннесредневековым временем. Отказ от исходящего угла в начертании линии и придание ей слабой тенальности (прием совершенно не характерный для мысовых укреплений до XII–XIII вв.)[35]35
  До конца I тысячелетия н. э. в планировке мысовых укреплений господствовал исходящий угол (184, с. 63).


[Закрыть] находит объяснение в увеличении эффективности штурма в тактике осадных действий XIV–XV вв. Это хорошо видно на примере русских крепостей данного периода (228, с. 178). Возросла необходимость усиления фронтального обстрела, но еще важнее было создать максимально интенсивный фланкирующий обстрел. В решении цитадели Мангупа последнее стремление особенно выражено, даже утрировано. Тяжеловесный донжон зримо доминирует над всей укрепленной линией, оттесняя на задний план куртины, отходящие от него к краям обрывов. Такая несоразмерность системы могла возникнуть в результате того, что здание имело не только боевое назначение, но и служило княжеской укрепленной резиденцией, которой постарались придать соответствующее величие. Кроме выразительных размеров, обращает на себя внимание декоративное убранство фасада, обращенного на мыс.

При возведении цитадели происходила расчистка эспланады, о чем свидетельствуют вырубки в скале, открытые в 1975 г. при раскопках у фасов оборонительных стен и донжона. Особенно показательны расчищенные в 1967 г. в 8 м к югу от юго-восточной (Б) куртины цитадели остатки вырубленного в скале основания небольшой одноапсидной церкви, стоявшей над склепом с двумя лежанками. Этот комплекс датируется Е. В. Веймарном по эски-керменским аналогиям приблизительно X в. (66, с. 126–127). Несомненно, что эта постройка была несовместима с укреплением и потому ее (или ее руины) разобрали до последнего камня. Не исключено, что многочисленные архитектурные детали, а также орнаментированные надгробные плиты в кладке стен донжона взяты из этого памятника и других, более отдаленно расположенных, построек.

Фронтальный обстрел эспланады производился с боевых площадок куртины, высота их обороны составляла от 3,5 (Б) до 6 (А) м. Несомненно, что в этом обстреле участвовал и донжон, но его боевые фасадные стены сохранились лишь на высоту цокольного этажа. На втором этаже в юго-восточной стене находится ниша, перекрытая килевидной аркой и заложенная кладкой, в которой была проделана бойница. Такая конструкция была весьма распространена как в архитектуре Малой Азии, так и в Восточной Европе. Близкие [143] примеры можно найти в башнях Константинополя (323, с. 102–103) или в Изборской крепости (226, с. 178–179). Именно так Альберти рекомендовал сооружать амбразуры в толстых стенах зданий (15, с. 90). В этой же стене находится арочный проем, выводящий на боевую площадку куртины Б. На куртину А можно было попасть с террасы у заднего фасада донжона по лестничному всходу через площадку над воротами цитадели. Бруствер сохранился только на участке ворот и на юго-западном фланге куртины. Б. Однако, как отмечалось еще в I главе, скорее всего, он перестраивался при турках не ранее второй половины XVII в.

Толщина оборонительных стен цитадели достигала 2,8 м. Структура их трехслойная. Лицевой панцирь выполнен однорядной орфостатной простой кладкой из известняковых блоков со средними размерами 0,4 х 0,6 м. Наилучший по сохранности участок кладки находится на юго-восточном фланге куртины Б. На остальном протяжении стен нижние ряды облицовки подвергались выборке, в результате чего обнажились большие участки забутовки. Не исключено, что блоки добывались из каких-то полуразрушенных оборонительных сооружений раннего средневековья, скорее всего, в Капу-дере из укрепления А.XVI, где сохранился квадровый пояс лишь на высоту до 2 м, а выше идет бутовая иррегулярная кладка. Ядро куртин цитадели составляет бут среднего и крупного размера, а тыльный панцирь выложен из грубооколотого бута крупного размера.

Лицевая часть северо-западной куртины (А) имеет неоднородную кладку. В верхней и средней ее части уложены квадры, образующие ровные ряды на протяжении всего сооружения, а в нижней части преобладает рваный бутовый камень. Эта разнородность несомненно связана с ремонтными работами, последовавшими за выборкой камня из лицевой кладки. Вероятно, после захвата Мангупа турками цитадель на некоторое время превратилась в каменоломню, а затем вновь ей была возвращена оборонительная функция. Не исключено, что такая реконструкция могла иметь место и во времена Феодоро. Хищническая выборка камня из стен цитадели продолжалась до первого десятилетия XX в. включительно. Так, на фотографии куртины Б, помещенной в путеводителе по Крыму, выпущенном в 1902 г., хорошо видно, что облицовка еще сохранялась на всю высоту в северо-западной части куртины (33, с. 137), к 20-м гг. она уже была разобрана, частичное ее восстановление произведено в 1974–1975 гг. крымскими специальными научными производственными мастерскими. К сожалению, реставраторы восстановили кладку из штучного камня среднего размера вместо требуемой из больших блоков.

О застройке территории Тешкли-буруна, прикрытой напольным укреплением, пока известно мало. В центре мыса находился небольшой восьмигранный в плане храм, раскопанный Ф. А. Брауном (1890 г.) и Р. X. Лепером (1912 г.), бывший, вероятно, княжеской капеллой. Это уникальное для христианской архитектуры Крыма сооружение обычно датируют VIII в. (27, с. 16). Однако планировочная привязанность к цитадели, возникшей в период княжества Феодоро, архитектурная цельность и сохранность этого памятника могут быть указанием на более позднюю дату. В Крыму в XIV–XV вв. получили распространение центрально-купольные постройки – мавзолеи (дюрбе) татарской знати, имеющие обычно в плане форму восьмигранника (43). Не исключено, что этот <типовой проект> по заказу правителя Мангупа мог быть приспособлен под христианский храм. Этому предположению соответствуют многочисленные малоазийские по характеру детали декора донжона цитадели, дворца князя Алексея и большой базилики, хронологически и стилистически сочетающихся с мавзолеями этого типа. В дальнейшем необходимо провести всесторонний архитектурный анализ октогонального храма в цитадели для окончательного решения о его дате и для культурно-исторической интерпретации. Бытовая застройка цитадели затронута раскопками у тыльной стороны куртины А. О существовании такой застройки можно судить также по многочисленным вырубкам на поверхности материковой скалы, свободной от земли в районе оконечности мыса.

На Тешкли-буруне наблюдается наибольшая для Мангупского плато концентрация искусственных пещерных сооружений, которых здесь насчитывается 31. По своему назначению они могут быть разделены на три группы: оборонительные, культово-погребальные и водосборные. Первые две были описаны Е. В. Веймарном на основании наблюдений и зачисток, проведенных в 1938 г. (53, с. 424–428). Что касается водоснабжения цитадели, то этот вопрос был разрешен в 1966 г. расчисткой вырубленного в скале колодца [144] глубиной 23,6 м. Лишь позже стало известно его описание, сделанное во второй половине XVII в. Эвлией Челеби. Колодец был пробит с расчетом перехвата водоносной трещины, из которой вода поступала в естественный грот в подножие обрыва мыса. Колодец аналогичной конструкции известен также в «новом городе» Чуфут-кале. Привязан к естественному гроту и осадный колодец Эски-кермена (232, с. 199–202).