Текст книги "Видеоунтерменш"
Автор книги: Александр Селин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)
Еще через минуту огромный опустевший квартал окончательно погрузился в естественную темноту. Лишь редкие окна с розовыми спокойными огнями давали надежду, что в городе еще остались люди, достойные того, чтобы ради них можно было совершать добрые поступки. Люди, с которыми хотелось бы познакомиться, поговорить… Чему-нибудь поучиться у них…
– Ну вот, Джафар, – улыбнулся Роман. – Кажется, успели. Полдела сделано. Спасибо тебе за помощь. И тебе…
Он с нежностью провел рукой по приборной доске сгоревшего генератора. «Ты старался как мог. Я тебя обязательно починю. Усовершенствую. Да еще имя дам». Потом достал из сумки тонкие перчатки, барсетку с отмычками и прочими принадлежностями, которую пристегнул к поясу. Надел черную вязаную шапочку, натянув ее чуть ли не до самой переносицы.
– Джафар, я вернусь примерно через сорок минут. А ты пока вот что сделай… Открой все окна, чтобы побыстрее проветрилось. Отсоедини провода, сверни. Собери трубу, открути сферу и как можно компактнее сложи детали в ящик. Как все сделаешь, можешь включить свет и разбудить сторожа. Но сначала проследи, чтобы как следует проветрилось!
– А ты куда? Грабить квартиры? – прищурился Джафар.
– Нет. Не грабить. Я не грабитель. Я – опальный режиссер, Джафар.
Подойдя к подъезду, Роман вывернул двухсотваттную лампочку из патрона и выбросил в мусорный бак. Лишний свет был теперь ни к чему, да и не хотелось бы делать даже такой пустяковый подарок людям, которые вызывали у него глубокое отвращение. И люди ли? Набрал код подъездной двери, который заполучил опять же у словоохотливой Тани Вранович. Устройство запиликало. Язычок отошел. Спасибо, Таня Вранович, не соврала… Ох уж эта семейная дружба, рано или поздно переходящая в самое гнусное предательство! Обязательно переходящая. Без исключений. Он представил, как Елена и Таня на пороге обмениваются змеиными поцелуйчиками. Приторными комплиментами. И как втихую завидуют друг другу. Елена завидует красивым ногам Татьяны. А Татьяна ее персидскому ковру. В результате Елена рассказывает всем, в том числе и начальству, какая Таня алкоголичка. А Татьяна интуитивно, неосознанно ищет, какую бы сделать гадость для семьи Афанасьеу. Там, в кафе, за графинчиком вишневого ликера Роман только и спросил, как поживает кубанский казак и его половина? И вот, пожалуйста. В ответ получил целый поток исчерпывающей информации… Семейная дружба – находка для военной и дипломатической разведки. А с кем, интересно, дружат президент и его жена?
Поднявшись на нужный этаж, Роман подошел к двери и на всякий случай нажал на звонок, чтобы окончательно убедиться, что никого не осталось в квартире. Все в порядке. Никого. С помощью двух отмычек с третьей попытки открыл дверь. Тщательно вытер ботинки о порожный коврик. Свет в квартире, разумеется, включать не стал, а освещал себе путь маленьким фонариком, встроенным в китайский ножик.
В гостиной комнате, где находился телевизор с большим экраном, царил беспорядок. На полу валялись детские штанишки, ночные рубашки, еще несколько шмоток и женский халат. В каком темпе, должно быть, Елена собирала себя и детей, переодевая из ночных в осенние одежды! А вот и персидский ковер, предмет вожделения Татьяны Вранович. Почему же она его до сих пор не стырила? Редакторша российского телевидения… У Романа появилось желание свернуть этот ковер, забрать с собой и подарить Тане Вранович в качестве премии за полученные сведения… Впрочем, не время для шуток, время сосредоточиться на главной цели визита… Вообще Роман удивлялся сам себе. Спокойствию и наглости, с какой он разгуливал по чужой квартире, совершенно не опасаясь того, что, возможно, наматывает себе тюремный срок. «Внутренне право, должно быть, у меня такое появилось. Не тварь я дрожащая… Нет. Очередное доказательство того, что я готов или почти готов к более крутой акции. Надо будет ради самопроверки и укрепления духа какой-нибудь элитарный магазин обчистить… А уже после этого с полным правом можно заняться Доронинским художественным театром».
Задевая головой низко висящие люстры, он подошел к сейфу, который, по мнению Тани Вранович, стоял всего лишь для отвода глаз, несмотря на множество замков. Ладно, бог с ним, с сейфом. Куда интереснее вот этот бельевой бокс… Роман раскрыл его и начал расслаивать белье, аккуратно складывая рядом. Докопался до самого дна. Пусто. Измерил рулеткой высоту ящика снаружи и внутри. Так оно и есть. С двойным дном. Перевернув ящик, достал из барсетки отвертку, открутил шурупы, фанерное дно легко отошло. Ну вот и они, семейные ценности супругов Афанасьеу… Компрометирующие фотографии… Пьяный Гусин… Румянцева с Вранович танцуют нагишом на столе… Даже какие-то аудиокассеты. Документы. Договоры. Договор о покупке земельного участка на Рублевском шоссе. Зачем он здесь, в секретном месте? Копии доносов уже на самих супругов Афанасьеу… Вот ведь как, на них, оказывается, тоже стучат. А они, видать, нашли общий язык с замдиректора по безопасности. Тоже семейная дружба? Так, пачка стодолларовых купюр… По толщине Роман предположил, что здесь тысяч примерно пятнадцать… Некоторое время раздумывал, взять или не взять? Посмотрел на часы… На часах 21:50… 116-ая серия закончилась, сейчас начнется 117-ая. Еще вагон времени… Нет, все-таки не взял. «Если не найду чертежей скуфети, то мой визит должен будет остаться незамеченным. В противном случае поднимется шум, и Таня Вранович меня обязательно сдаст». Еще вспомнил заповедь одного знакомого вора-рецидивиста: «Бери только то, ради чего пришел. Иначе обязательно попадешься. Бог накажет». Задал еще несколько вопросов сам себе. Ответил на них. Нет, в контексте грядущей акции кража денег – поступок довольно мелкий. Не взял. Так и не обнаружив желанных чертежей в потайном месте бельевого бокса, Роман принялся вспоминать повадки Александра Афанасьеу… Мог ли Афанасьеу поступить следующим образом: по дороге из Историко-архивного института скопировать чертежи, потом в спокойной обстановке сфотографировать их или отсканировать, скачать на какой-нибудь диск, и сами бумаги уничтожить? Нет, скорее всего, не уничтожил бы. Скорее всего, сохранил бы и то, и другое. И диск, и еще дублирующий диск, и сам бумажный вариант. А здесь, в тайнике, ни дисков, ни чертежей. «Если изображение скуфети хранится в памяти компьютера, куда я не полезу, то оно также было бы сохранено либо здесь, либо в коробке из-под стирального порошка „Ариэль“». Аккуратно сложив семейные ценности, вернув бельевой бокс в исходное состояние, Роман отправился в ванную, где принялся потрошить огромную коробку со стиральным порошком. В пустую кастрюлю, которую нашел на кухне, высыпал порошок, маскирующий главное содержимое. Ага, все так и есть, как говорила Таня Вранович… Достал со дна упаковку, завернутую в несколько слоев целлофана. Развернул целлофан. И здесь пачка денег примерно такой же толщины. Эх, Садовников, Садовников… Зачем ты всякую ерунду пишешь? Поступил бы вот так разок и одной ходкой все финансовые проблемы решил… А ведь молодцы супруги Афанасьеу! Деньги прячут в разных местах. Причем, в квартире, а не в «Промстройинвест банке». Правильно делают. Что тут еще? Копии документов, видимо, тех же, что и в бельевом боксе… Золотая цепочка, браслет, несколько колечек с камушками… фамильное… на черный день… Какое-то письмо. Еще раз посмотрев на часы и убедившись, что спешить не обязательно, Роман стал читать. Это было любовное послание казака его жене ко дню ее рождения. Потрясающе! Изящный стиль, высокие обращения и стихи… хорошие стихи, с корневыми рифмами… Роман вспомнил эпитеты, которые Афанасьеу употреблял по жизни, обращаясь к Елене: «Моя любоу», «Моя ’олубка»… и расхохотался. Интересно, сколько сейчас стоит нанять автора для такого послания? И не Садовников ли все это писал? А это что? О-о! Сведения из медицинских картотек! На кого? На Леснера… Апокова… Буревича… Эзополя… Ого! У них и с врачами, оказывается, семейная дружба! А как же врачебная тайна? Далеко пойдут ребята! Роман вспомнил, как однажды Буревич пожаловался на зуд за ушами, вызванный нервной аллергией, и тут же мгновенно Елена достала из сумочки тюбик «Синафлана». Как обрадовался Буревич, как обмяк! «Леночка, ты прямо „Скорая помощь“! Мессия!» Погоди, Буревич, у нее для тебя еще и клизма найдется, и сердечные капли, и пузырек с клофелином… Так, копия медицинской карты генерального директора спортивного канала… На спортканал что ли лыжи навострили? Правильно. Спорт – дело надежное. Спортивные трансляции не отменят никогда. Вот и все. Никаких скуфетей. Сложив обнаруженные вещи обратно в пакет, Роман обернул их несколько раз целлофаном, как и было, уложил на дно коробки. Засыпал все это дело порошком и помыл кастрюлю. Он понимал, что проверка, которую только что произвел, была весьма неполной, но, судя по наличию больших денег и золотых украшений, это были очень важные семейные тайники. Так что если бы Афанасьеу осознавал ценность владимировской скуфети и, не побоявшись Апокова, скопировал бы чертежи, то, скорее всего, в одном из двух мест Роман обнаружил бы их следы. А теперь он был почти уверен, что Афанасьеу не копировал те три странички, которые украл у Марка Соломоновича Полянского, а честно привез на Шаболовку и отдал генеральному директору РосТВ. «Хорошо, что я не поехал в Суздаль». Он еще немного походил по квартире, зашел на кухню, открыл холодильник. Знакомый уголовник говорил, что очень часто тайники устраивают в морозилках. Открыл морозилку. Нет. Только мясо. Никаких тайников.
Вернувшись в здание детского садика, Роман сердечно поблагодарил сторожа за оказанное содействие и премировал купюрой.
– Приходите еще.
– Обязательно.
Вместе с Джафаром они погрузили сгоревший генератор в кузов «Газели» и поехали в Ясенево. Несмотря на то что главная цель операции так и не была достигнута, Роман Руденко возвращался домой в хорошем расположении духа. Генератор все-таки не подвел, открывая тем самым благоприятные перспективы для работы с телезрителями. Какой еще можно сделать полезный вывод? Не мелочиться. Прекратить охоту за техническим директором, а целиком сосредоточить внимание на Александре Завеновиче Апокове. И уже с учетом его осторожности и высокого положения попробовать разработать план тактических действий.
– Джафар, вот, возьми, – Роман протянул конверт шоферу. – Твой гонорар, как и договаривались.
– Не возьму, – покачал головой Джафар, глядя на дорогу.
– Почему не возьмешь?
– Потому… У меня к тебе другое предложение… Я сам тебе денег дам… Продай установку.
– Генератор? – удивился Роман. – Не продам. Во-первых, он сгорел. Его чинить надо. Совершенствовать. Во-вторых, он мне нужен самому. А в-третьих, я не понимаю, зачем он нужен тебе?
– Зачем? За тем же самым, – улыбнулся Джафар.
– Ты же не знаешь, зачем он был нужен мне… Но я, кажется, начинаю догадываться, зачем он понадобился тебе… Поэтому и не продам… Дай лучше закурить. У меня сигареты закончились.
– И у меня закончились.
– Тогда останови у киоска. Я – мигом.
Машина остановилась. Роман открыл дверцу, выпрыгнул, подошел к окошечку, стал звать продавца. В то же время услышал, как хлопнула закрывающаяся дверца. «Газель» тронулась с места и, быстро набрав скорость, растворилась в перспективе огней Кутузовского проспекта.
– Эх, дурак…
У Романа даже не оставалось сил возмущаться поступком дагестанца. Что теперь делать? Завтра звонить в транспортно-перевозочную контору? Искать Джафара? Так там наверняка земляки… Не сдадут. Ответят, что такой у них со вчерашнего дня не работает. Он закурил, еще постоял немного, посмотрел на огни, на рекламные вывески, остановил такси и поехал, наконец, к родному дому в Ясенево. А когда снимал куртку в прихожей, то уже по нескольким деталям догадался, что за время отсутствия в квартире опять кто-то побывал.
Глава 17 Завещание Леснера
Две тысячи человек в черных фраках с белыми монархическими манишками выстроились по периметру огромного котлована, вырытого неподалеку от Новодевичьего монастыря. Цветов было столько, что, собрав и высушив одни только черенки, можно было организовать приличную сенозаготовку. Причем гвоздики, тюльпаны и подмосковные розы не допускались, как слишком примитивные виды отбирались и выбрасывались при входе на кладбище. Основу же ритуального дизайна составила экзотика, доставленная чартерными рейсами из Бразилии, Индонезии и Японии. Тут было много чего. И мексиканский цветущий кактус, и кувшинка-пандее, и вьетнамская ползающая лилия, способная четыре раза в сутки менять свою окраску… Над огромными венками свисали черные ленты с позолоченными надписями, которые сочинили лучшие авторы «Видео Унтерменшн», «Аншлага» и КВН. Выстроенные в линеечку, с торжественно приподнятыми ковшами стояли экскаваторы, вырывшие котлован, и тут же – бульдозеры, готовые его засыпать сразу после прощания. Ну и, разумеется, симфонический оркестр при поддержке солистов из московской филармонии и «Фабрики звезд».
Тело покойного было уложено в буковом инкрустированном гробу. Сам гроб был опущен в самый центр котлована. Вокруг гроба – картонные коробки с обналиченной валютой, снятой со всех счетов – такова была воля усопшего. В том же котловане – все одиннадцать джипов, числившихся на покойном, изуродованный мотоцикл «Харлей», немного оргтехники, любимая еда и напитки. Тут же пятьдесят зарезанных пиар-менеджеров и семьдесят самых преданных секретарш, которые будут сопровождать Михаила Леснера в следующей жизни.
– Неужели они добровольно согласились уйти вместе с Михаилом Юрьевичем? – прозвучал вопрос.
Садовников прислушался к разговору не то просто обывателей, не то причастных к компании.
– Ну, я слышал так, что не совсем добровольно, – отвечал другой. – Отлавливали и умерщвляли только тех, на кого Леснер указал в завещании, то есть сотрудников компании, которые были ему особенно дороги. Лучшие из лучших… Тех, с кем он хотел бы жить и работать в раю… В телевизионном раю.
– А вы уверены, что он попадет именно в рай?
– Конечно, уверен. Почему бы не попасть? Еще бы, столько проплачено… Более того, руководство «Видео Унтерменшн» собирает подписи под ходатайством о причислении Михаила Юрьевича Леснера к лику святых, с последующим возведением в районе Останкино собора Михаила Мученика. Как только достаточное количество подписей соберут, ходатайство будет представлено на рассмотрение патриарха, ну а уж там… Извините, кажется, эпитафия… Давайте послушаем.
– Безвременная кончина вырвала из наших рядов… – послышался взволнованный хорошо знакомый голос ведущего церемониала. Им был Александр Буревич. – …вырвала из наших рядов человека, который сделал телевидение таким, каким оно сейчас есть. Человека талантливого, высоконравственного, сентиментального идеалиста Михаила Юрьевича Леснера. Трудно подобрать слова, чтобы выразить все чувства, переполняющие нас. Еще труднее перечислить все его заслуги перед нашими отечественными телезрителями. Позвольте мне напомнить хотя бы некоторые из передач, в которые он вдохнул жизнь…
Прочитав длинный перечень, ведущий продолжил рассказ о благодеяниях покойного. Несколько раз, правда, сбивался на телевизионные штампы, такие как «Сегодня у нас в студии…», «Давайте проанализируем», «Итак, я хочу напомнить вам, дорогие телезрители», но в целом подобающей торжественности это не портило. И даже фраза: «Оставайтесь с нами»…
Пока он продолжал, диалог обывателей возобновился.
– А как же все это случилось? Такой вроде бы еще молодой…
– Можете себе представить? Бабушка на Садовом кольце…
– Как так?
– А вот так… В последнее время Михаил Юрьевич увлекался ездой на «Харлее» в ночное время. И вот как-то на большой скорости нацелился на бабусю, пересекающую дорожную полосу. Я сам не езжу на мотоциклах, и поэтому мне не знаком этот мотоциклетный азарт, соблазн, что ли… При всем при том человек нес большой груз ответственности, и ему нужна была разрядка. Вот и нацелился. Ну, а старая карга, на беду, оказалась проворной. Она, значит, вправо, и он – вправо, она влево, и он за ней. Она через бетонное заграждение – прыг! А он, бедолага, так увлекся, что не справился с управлением… Не смог вырулить. Вот и получили… Какая-то бабка – и такой великий человек… Несправедливо… Хорошо, что еще завещание успел написать, а то похоронили бы в кремлевской стене, как какого-нибудь рядового космонавта.
– А что плохого-то в кремлевской стене?
– Видите ли, уважаемый, кремлевская стена давно стала символом социалистической атеистической эпохи, а покойный, как выяснилось, был глубоко религиозным верующим человеком. Более того, принимал всей душой сразу несколько религиозных конфессий. Мог и ритуального барашка зарезать на мусульманском празднике. Буддистам эфирное время давал, свидетелям Иеговы, если платили, конечно. А еще незадолго до гибели Михаил Юрьевич выяснил, что в его родословной помимо иудейских корней присутствует ветвь древних гуннов. Ну и вдобавок ко всему когда Леснеру было полтора годика, двоюродная тетка, никого не спрашивая, покрестила его в православной церкви. Так что сами посудите, какой из него атеист? Зачем ему кремлевская стена? Он-то сам и разработал свой собственный эксклюзивный обряд, гунно-иудейско-христианский. Приготовили его в синагоге, отпевали в Храме Спасителя, а похоронят со всем добром как знатного гунна, правда, без сожжения. На Новодевичьем этого не разрешают пожарные.
– Да-а-а, – задумался любознательный собеседник. – А вы уверены, что хотя бы один джип не откопают и не угонят после захоронения и на засыпанную валюту не покусится никто?
– Это тоже предусмотрено, – вздохнул знаток. – Два года на территории леснеровской могилы, регулярно сменяясь, будет дежурить охрана и поливать цветы. Два года – вполне достаточное время для того, чтобы валюта сгнила, а джипы заржавели.
– Ну а памятник? Памятник поставят?
– О-о, не сомневайтесь. Не сразу, конечно, но с этим не будет проблем. Говорят, работу поручили Церетели, и уже просочились слухи о некоторых идеях. Например, вот такой любопытный проект… Будет установлен бронзовый постамент в виде Останкинской телебашни в натуральную величину. А на шпиле – ангел с крыльями, в бескозырке и с растопыренными пальцами – копия юного Леснера.
– В бескозырке? Хм, почему в бескозырке?
– Этого я не знаю, уважаемый. Извините, давайте дослушаем… Кажется, эпитафия заканчивается… Самый трогательный момент.
– И вот сейчас, – к этому времени у Буревича появилась дрожь в голосе, а на глазах выступили слезы, – я озвучиваю последнюю волю покойного, а значит, священную для всех нас волю. Я повторю его слова, которые он произнес в заключительном отрезке своей многотрудной жизни, когда он находился в больнице, и врачам на несколько минут удалось вернуть ему сознание. Вот они, его слова: «Грустно и одиноко мне отправляться в светлые студии небесного телевидения с одними лишь подчиненными среднего звена. А хочу я взять с собой моего лучшего друга, моего коллегу, преданного единомышленника, генерального директора РосТВ Александра Завеновича Апокова!»
– Это ложь! Подлог! – раздался крик из толпы, прорываясь сквозь бурные продолжительные аплодисменты. – Не было такого! Буревич сам это придумал, чтобы занять мое место!
– Было! – крикнул ведущий.
– Не было!
Дирижер симфонического оркестра уже хотел было вскинуть руки, чтобы завести саксофонистов и скрипачей, в обязанность которых в том числе входило заглушение криков ритуальных жертв. Несколько плечистых специальных сотрудников бросились к тому месту, где должен был находиться Апоков, по ходу дела доставая красные полотенца и ножи. Но Апоков успел нырнуть в людскую гущу и, отталкивая всех, кто попадался на пути, быстро-быстро пробирался к выходу, как раз к тому месту, где стоял Садовников и выслушивал диалог двоих обывателей.
– Держите его! – топая ногами, кричал Буревич.
– Держите его! Уйдет! – замахал руками откуда-то появившийся Гусин.
– Перекройте выходную калитку! – скомандовал Юрий Эзополь, который, несмотря на плохое самочувствие, также присутствовал на похоронах.
– Не упустите его! – в один голос зазвенели супруги Афанасьеу, прижимая детей, наряженных в маленькие черные фраки.
Садовников вдруг обнаружил, что взоры участников траурной церемонии обращены в его сторону. Ну да, конечно. Как раз к нему и приближался Апоков, с мольбою протянувший руки и с надеждой в глазах.
– Сережа, спасай меня! Выручи!
– Как же я вас выручу, Александр Завенович? Их вон сколько! Как же я смогу?
– Сможешь, только проснись для начала!..
– А разве я сплю?
– Спишь! Просыпайся давай!
Сергей открыл глаза. Огляделся. Хорошо знакомая студия на Шаболовке. Все как и раньше. Облупившаяся от влаги штукатурка. Позеленевшие кран-стрелки. Запыленные многожильные провода. А прямо перед ним стоял Александр Завенович Апоков и дружески улыбался.
– Совсем уснул, дорогой?
– Да, наверное, уснул.
Садовников еще раз огляделся, пытаясь понять, что же на самом деле являлось сном: похороны Леснера или теперешняя студийная обстановка, где над ним по-отечески склонился Апоков, один, без всякого сопровождения. А может быть, встреча в студии являлась продолжением первой серии сна. Потер виски, ущипнул себя. Нет, Апоков не исчезал. Тут Сергей вспомнил, что должен был в очередной раз посетить Шаболовку по настоянию Романа.
– Михаил Юрьевич Леснер… жив? – спросил на всякий случай.
– Жив, – удивился Апоков. – Десять минут назад с ним по телефону разговаривал. А почему такой вопрос?
– Так…
– Ждешь кого-нибудь? – улыбался Апоков.
– Да… Иквину Галину Васильевну жду… по поводу рок-оперы… Мы здесь договорились встретиться.
– И давно ждешь?
Садовников посмотрел на часы.
– Да, давно… минут уже сорок.
– Надо же, какая необязательная! – всплеснул руками Апоков. – Наш лучший сценарист ждет ее в условленном месте уже сорок минут, а она, поди, чаи в приемной распивает. Нет, ты сиди, сиди… Я сам схожу в приемную и пришлю ее к тебе.
Апоков быстро зашагал к выходу, но задержался на секунду, когда поравнялся с дверным проемом. Обернулся.
– Когда закончишь дела с Иквиной, сразу зайдешь ко мне в кабинет, хорошо?
– Хорошо, Александр Завенович, зайду.
– Спасибо.
«Что за чудеса? – Сергея аж передернуло. – «Спасибо» сказал, побежал звать Иквину для меня. В кои-то веки в студии появился… заботливый такой… Меняется к лучшему? Да нет… не поверю. Нельзя верить».
Через три минуты появилась Иквина. С маской полного безразличия ко всему миру она поднялсь по ступенькам, прошла между кресел и встала напротив Сергея.
– Здравствуйте, Галина Васильевна.
– Здравствуй. Чего тебе?
– Вот, – Садовников достал из сумки все, что успел написать за последние дни в перерывах между известными событиями. – Извините, что пока от руки. Мне за листами с авторучкой думается легче… На самом деле я поверил, Галина Васильевна, что задача в принципе может быть решаемой. Две исторические линии в рок-опере, как, наверное, и в спектакле, увязать можно. Сцену пополам, конечно, «распиливать» не стоит, это было бы слишком примитивно, но для того, чтобы одна линия сменяла другую, я предложил бы сделать такой, что ли… режиссерский ход… Ввести третью вокальную линию, линию условных историков. Они существуют вне времени, наблюдая за событиями со стороны. Если бы опера была юмористической, то я в этом качестве предложил бы инопланетян. А так, поскольку опере предстоит быть солидной, пока еще не знаю, кто они… Какие образы, в каких одеждах и т. д… еще не решил… Но хотел бы утвердить сам факт существования подобного хода. Что касается текстового наполнения…
– Ты о чем? – резко оборвала его Иквина.
– Я? О рок-опере… «Иисус Христос», – поднял голову Садовников. – Вы же сами высказали пожелание устроить перекличку времен. Увязать библейскую тему с крещением на Руси…
– Пошел ты в задницу со своей библейской темой, понятно?! – У Иквиной задрожали губы и повлажнели глаза. – Если тебе не терпится свою писанину кому-нибудь продемонстрировать, то вон иди к Румянцевой и читай. Она теперь у нас главная, вот пусть и разбирает твою макулатуру.
«Опять смена фаворитки! – догадался Сергей. – Держать себя в руках! Держать!»
– При чем здесь «главная» или «не главная», Галина Васильевна? Мы же обо всем именно с вами договаривались? Я ваши пожелания внимательно выслушал, теперь стараюсь им следовать. И, пожалуйста, давайте не будем смешивать офисную политику с рок-оперой, которую должны создавать вместе.
Иквина молчала.
– Вот еще… по сериалу «Неизвестная Россия» готов высказать свое мнение. Все первые шесть серии внимательно прочитал. Ну и могу сказать, что это тот самый случай, когда начинаешь завидовать, какого же…
– Слушай, ты, чума белоглазая, босяк левый, дурак с кривыми мозгами… ты, когда свои писульки строчишь, вообще думаешь о том, как нормальные люди живут? Сел за стол, включил лампу, жуешь свои засохшие бутерброды, а на то, что вокруг творится, тебе наплевать, как облезлому голубю на китайскую фарфоровую вазу. Ты думаешь, мне приятно шестикилограммовый пылесос туда-сюда перетаскивать, когда любая тварь моложе меня на десять лет пошла в «Техносилу» и взяла за три тысячи баксов то, что ей нужно, да еще смеется мне в лицо! У нее «Лендровер», а у меня б/у корейская тачка, которая от перекупщиков провоняла и разваливается вся. Идешь враскоряку, как дура с четырьмя сумками, вместо того, чтобы на дом заказать, как интеллигентной женщине положено, а тут еще в лифте соседский кобель нассал! Ладно, с тем кобелем… муж, собака… В двенадцатом часу появляется и с размаху прямо в кровать вместо того, чтобы ввернуть шпиндель, который сын оторвал. Я им что, мужик, шпинделя вворачивать? Этому четырнадцать, он еще не мужик, хотя ломать и хамить умеет, а тот, что на кровати, уже не мужик, потому что на своих презентациях пьет, как скотина. Добро бы деньги приносили эти презентации, а не мандавошек. А то ведь наказание одно! Всю жизнь вкалываешь, как тягловая лошадь, начальнику в рот смотришь, на оскорбления улыбаешься в то время как любая безмозглая дрянь с ногами от ушей уже горничную завела бы. Жопой повертела – вот тебе уже и горничная! Еще раз повертела – вот тебе и евроремонт со звуковой изоляцией. Буквой «Г» встала – вот тебе и Канны в то время как я уже забыла, когда в последний раз на Кипре была. Посмотришь утром на рожу, поплачешь, наштукатуришься и бежишь в офис. А тут вместо благодарности убийство одно! Румянцеву над тобой! За что, спрашивается? Ни ума, ни фигуры, ни заслуг. И чем я ему не угодила?
– Ладно, ладно, успокойтесь. – Сергею стало жаль Галину Васильевну. Хотел предложить платок, чтобы вытереть слезы, но постеснялся. – Все это вопросы времени. Сегодня она, завтра – вы.
«Неужели они никогда не привыкнут к тому, что их положение шаткое? Неужели так и не научатся со смехом воспринимать правила игры? Хотя куда мне их понять… мне, эгоисту. Я же не мечтал о Каннах и собственной горничной, а надо бы… Если даже не мечтать, то хотя бы врать, что мечтаю, иначе не вписаться».
– Я вас хорошо понимаю, Галина Васильевна, паскудная нынче жизнь. Вчера в мебельном видел ковер, как раз такой, о котором мечтал. Вроде бы малость, а позволить себе не могу.
– Почем ковер? – всхлипывала Иквина.
– Две с половиной.
– Ручного изготовления?
– Естественно.
Иквина немного успокоилась. Достала из сумочки зеркальце, платочком вытерла тушь.
– Дурак ты, Садовников. Вместо того чтобы делом заняться, пишешь всякую муру. Вон, в страховые агенты иди. Непыльно, и полторы штуки в месяц. Или по линии недвижимости…
– Да кто ж меня возьмет?
Иквина внимательно с головы до ног осмотрела Сергея.
– Такого, конечно, никто не возьмет. Одеваться стильно не умеешь. Улыбаешься не тогда, когда надо. Научишься, может быть, и возьмут. А тут, на телевидении, тебе делать нечего. Профукал ты свое время. Одевайся-не одевайся, никто не поверит, что ты лоялен к Александру Завеновичу. Так что вот тебе мой совет: забудь ты про свою рок-оперу. Выкинь в мусорницу. А Румянцева пускай ищет другого дурака, который возьмется. Или пусть сама пишет.
– А как насчет того, что Апоков просил меня зайти после разговора с вами?
– Зайди, раз просил. Только вряд ли он с тобой о рок-опере говорить станет. Сколько сейчас времени? Ага. Полдвенадцатого. Как раз у него релаксационный период. Если скажешь ему, что Румянцева – дура, по гроб помнить буду.
К приемной они подходили уже как союзники. Возле самых дверей послышался звонкий смех Ольги Румянцевой.
– Иди один, – прошипела Иквина. – Я за себя не ручаюсь. Того гляди, этой собаке в волосы вцеплюсь. Лучше поболтаюсь по этажам. Может пройдет…
Иквина развернулась и зашагала по коридору.
– Можно? – Садовников открыл дверь.
– Можно, – улыбнулась Румянцева. – Александр Завенович вас ждет. Только сумочку здесь оставьте.
Сергей испытывал чувство неловкости за Румянцеву после той дурацкой погони, но Ольга Борисовна держалась с достоинством, как будто бы ничего такого и не случалось.
– Зачем сумку оставлять? Не проще ли магнитную дугу установить перед кабинетом шефа, как в аэропорту? – попытался отшутиться Сергей.
– Может, и установим, – улыбалась Румянцева. – А пока оставьте сумочку.
Сергей оставил сумку и зашел в кабинет генерального директора.
– Вызывали, Александр Завенович?
– Я? Нет…
О, уходящая осень, испытание наших надежд и готовности к самому холодному времени года, когда всевозможные краски стираются, оставляя всего лишь два цвета: черный и белый! Из них черный – это совсем не цвет, а пустота. Но белый, как мы узнали из школьных уроков физики, вмещает все цвета радуги, если научиться правильно его расщеплять. Все быстрее вращается разноцветный кружок на школьной лабораторной работе. Пропадает красный, желтый, зеленый, фиолетовый… и вот на круге проступает русская зима, та самая, которую на юге Чили с нетерпением ждут, потому что для них это время означает лето. Идет чилийский мальчик Хуанито в широкополой шляпе, ведет на веревочке мохнатую ламу за собой, выбирая зеленые островки на холмах, и поглядывает на араукарию, на пушистую травку ичу, с нетерпением ожидая лета. Чилийский лабораторный кружок замедляет свое вращение, и на холмах, что закругляются на фоне каменистых Анд, проявляются все радужные краски. Счастлив чилийский мальчик Хуанито. Скоро он подрастет, научится выращивать коку, ухаживать за бататом и доить коз. И не окажется чилийский мальчик Хуанито на диаметрально противоположной точке земли, в кабинете Александра Апокова, который сейчас наворачивает свою любимую «Виолу». Конечно, возможно, что сам Александр Завенович когда-нибудь посетит Вальпараисо и организует на берегу Тихого океана продюсерский филиал. Но пожелаем чилийскому мальчику Хуанито, чтобы этого не случилось как можно дольше.
