Текст книги "Легкий бред в формате дзен"

Автор книги: Александр Щеголев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

В центре воронки {КАТАРСИС}

...Вечное чувство вины – это палач, искусство которого превосходит даже умельцев из Древнего Китая. Казнь, растянувшаяся почти на два десятка лет – что может быть изощреннее? Но всякая казнь когда-нибудь кончается. Радуйся этому, смертник... И ты, Щюрик, и твоя жена, и твой сын уже покаялись. Моя очередь. Сдохнуть без покаяния – дурной тон, братья и сестры. Тем более, если Причина Всего – настолько проста. Начало нынешних суток, которые так скоро для нас закончатся, лежит далеко в прошлом. Помню, я болел и никак не мог поправиться... В классе, кажется, девятом. Всю четверть пропустил, в школу не ходил. Точные даты по молодости да по глупости забываются, когда не придаешь им должного значения. Мы с тобой снова тогда сдружились, изредка встречались – подальше от родительских глаз. Сидели, помнится, в каком-то уличном кафе и поедали одну сосиску на двоих. Макали в солонку и откусывали с разных концов. В тот же вечер – вот совпадение! – я слег с пищевым отравлением. А тебе – хоть бы хны... Отравление – ладно, прошло через день, зато неожиданно началась ангина. И закрутилось-завертелось! Болезнь оказалась затяжной и плавно перетекала из одной формы в другую: ангина, тяжелый бронхит, снова ангина, снова бронхит. Конца-края моей немощи было не видно: неистребимые микробы закатывали в ослабевшем организме пир за пиром. Теперь-то ясно, что корень тех неприятностей – в бездумном применении антибиотиков, кои я пожирал килограммами по указке участкового педиатра (жлоба по повадкам и двоечника по сути). И начались эти неприятности несколькими месяцами раньше, в период борьбы с фурункулами, но мне-то, девятикласснику, откуда знать о таких вещах? Черт, думал я, полный отчаяния, неужели это ты, Щюрик... ведь лучший друг! Почему я слег, а ты – нет? Подсыпал что-нибудь в солонку, пока я девчонок проходящих разглядывал... подшутить, наверное, хотел... нет, думал я, не может быть, не бывает такого... Никогда я не спрашивал тебя ни о той злосчастной сосиске, ни о солонке. И не спрошу, потому что понимаю – ерунда все это... впрочем, я отвлекся. Мать моя тогда работала по сменам: трое суток – утро, трое суток – день, трое суток – ночь. Уставала невероятно, сон разрушила, сама полубольная стала. А тут вдобавок – сын из постели не вылезает... Я все это видел, как бы она ни бодрилась. И усталость ее, и растерянность, и депрессию. Что касается моей депрессии, глубина которой увеличивалась с каждой неделей, то она требовала, очевидно, отдельного лечения, только кто же заметит и забьет тревогу по поводу эмоционального состояния подростка? Не участковый же педиатр? Я лежал, смотрел бесконечный телевизор, иногда пытался читать, когда температура позволяла, а в голове моей таяла надежда на то, что финал этого лежания будет счастливым... Я был для матери обузой. Страшной тяжестью я был, которая незаслуженно легла на ее сгорбленные плечи. С каждой неделей я понимал это все более отчетливо. И вдруг я подумал... только подумал, всего лишь предположил! Никаких подозрений, ничего конкретного! Язык не поворачивается сказать... что, если маме надоест за мной ухаживать? Что, если ей УЖЕ надоело? Но тогда... что тогда? Как ей избавиться от ребенка, который никогда, понимаете НИКОГДА не поправится?! Вспоминалась почему-то бледная поганка, которую я скормил простодушному алкоголику. Это воспоминание, казалось бы, никак не было связано с моими бронхитами и ангинами и, тем более, с внезапно возникшими страхами... и все-таки было как-то связано. Страхи мои... Я возвращался мыслями к тебе, Щюрик, и недоверие, возникшее столь внезапно (к кому? к лучшему другу!), тянуло рассудок в бездну. Совершенно нелепые подозрения – да, уже подозрения! – сводились к тому, что моя собственная мама решила меня... отравить. Лежа в комнате, я старался контролировать, что происходит в кухне, когда она готовит еду. Во-первых, с помощью слуха, во-вторых, с помощью внезапных выходов в туалет. Не может быть, непрерывно уговаривал я себя, что за чушь? "Мудь, легкий бред", – как выражался впоследствии Кожух... Для начала я категорически отказался от супов. От любых, от всех без разбора. Далее, когда мама приносила мне в постель еду, чего только не придумывал я, как только не изощрялся, чтобы она первой попробовала из моей тарелки! Не попахивает ли картошка плесенью, не кислая ли сметана? А почему опять яичница "глазунья"? Не желаю "глазунью"! (В жидком желтке, как мне казалось, особенно легко было спрятать отраву.) "Ты же всегда любил яичницу", – огорчалась мама моим капризам, однако уносила забракованную тарелку обратно... Особенно трудно было с жидкостями. Чай слишком горячий, заявлял я. Проверь сама!.. И мама послушно отпивала из чашки. Морс холодный! – и она прикладывалась к лечебному питью губами... Ужасающая раздвоенность требовала колоссального напряжения творческих сил. С одной стороны – сам же не веришь своим страхам, с другой – боишься, и все тут! С одной стороны – не можешь никому признаться и даже вида подать стыдишься, с другой – каждый прием пищи превращается в страшный спектакль, где игра в жизнь и смерть идет всерьез. Разум против подсознания... Вспоминать эти недели – невыносимо. – Мама, – однажды не выдержал я. – Ты хочешь меня отравить? – Что? – не поняла она. – Каша не нравится? Якобы не поняла... Я слышал потом, как она плакала. И с работы трехсменной на той же неделе ушла. Раза в два потеряла в зарплате. Начала звать меня на кухню, когда едой занималась – дескать, ей в одиночестве скучно. Я видел весь процесс приготовления пищи своими глазами, а потом ел – с полузабытым чувством удовольствия. Я к тому времени уже ходячим был, организм брал свое. Вероятно, та самая психическая раздвоенность мобилизовала защитные силы на борьбу с реальным противником. Страх смерти, даже такой нелепый, подтолкнул волю к жизни – и болезни были побеждены. И "мудь" была побеждена. Нескольких дней после моего безумного вопроса не прошло, как я искренне удивлялся: неужели я мог такое подумать о матери?! "Мама, ты хочешь меня отравить?.." Настоящий, взрослый стыд пришел позже. Столько лет минуло, а я до сих пор не могу простить себе того позорного вопроса. За все надо платить. Сегодня – счет прислали мне... Прости меня, мама. Именно после трех месяцев обескураживающей слабости и появилось у меня желание заняться боевыми искусствами. Во-первых, чтобы никогда в жизни больше не болеть, но в главных – чтобы научиться владеть своим страхом. Наивное, детское желание, однако... Я сделал первый шаг. Затем второй, занявшись поисками Равновесия. Я поднялся на уровень, с которого только и возможно очертить границы своей Реальности – чтобы управлять ею. Потом было осознание Кармы и Ее цепей, смирение и счастье каждодневных тренировок. Были ученики и была великая цель – вылепить из них совершенных людей, способных объединить в себе сразу три сущности: воина, ученого и поэта... И вдруг выясняется, что самый первый шаг – овладение своим страхом, – я так и не сделал! Тогда, много лет назад – не сделал... А сегодня, пометавшись по городу, который быстро растворяется в моем сознании; сегодня, познав тайну собственной смерти, – сумел ли я сделать этот шаг? В великую ночь с пятницы на субботу...

6. ДЗ-ЗЕНН! ДЗ-ЗЕНН! (Звонок с урока)

10:35, – машинально отмечаю я, вставая. Точное время правды. Прежде чем взяться за телефон, я возвращаю Щюрика в прежнее вертикальное положение и натягиваю шнур – как оно все и должно быть. Ноги у него, правда, свободны, однако надежд ему это не добавляет, потому что ресурс надежд исчерпан полностью. – Всем смирно, – командую. – Спинной мозг бдит. Переносная телефонная трубка лежит там, где я оставил ее – на тумбочке в коридоре. Люблю порядок, особенно в мелочах. Здесь, в коридоре, и состоится решающий разговор, итогом которого будет... будет... Страха – нет. Ни единой молекулы страха, как и воздуха. Совершенно нечем дышать. Прихожая тесновата для моей головы. Хватаюсь за пульс – и не могу найти. Неужели не успею... – Майора Кожуха, пожалуйста, – посылаю я в мировой эфир. Я позвонил Коле на службу. В девять у них "летучка", которой пора бы уже закончиться. А служба у них, как известно, начинается с того, что кого-нибудь из стажеров посылают с бидончиком в пивной бар на улице Чайковского... Позвали! – Здравия желаю, – говорю. – Есть новости? Телефон взрывается. – Ты где мудями машешь, супермен? С семи утра тебя разыскиваю! – Я звоню от Барских... – Новости ему! – кипятится Кожух. – Ты держишься за что-нибудь? Новости такие, что держись! Я пытаюсь держаться за зонтик, висящий на оленьих рогах. Обрывается и то, и другое. Телефонная трубка медленно-медленно падает на пол, кувыркаясь в полете. Всё вокруг – медленное и торжественное, как видео-повтор решающего гола. Квартира искажается, комнаты наслаиваются одна на другую. "Всем стоять!" – хриплю я и бросаюсь в щель между комнатами, которая вот-вот сомкнется, но изображение вдруг сворачивается в кровавую кляксу, и, споткнувшись обо что-то (телефонную трубку?), я слышу собственное трагическое: "А-а!.." Звук остается. – По-моему, лучше его не трогать, – звучит с неба роскошное контральто. Идея Шакировна. Идочка. – Что с ним? – доносится из-за горизонта еле слышный крик Щюрика. – Ничего хорошего. Может, спазм коронарных сосудов... не знаю. Ты видел, как он дышал? – Как? – Как марафонец, добежавший до Афин. – Он жив? – Слушай, мне страшно до него дотрагиваться... Космическим холодом веет от слов женщины. Абсолютный ноль сочувствия. Кровавая клякса растворяется, и к звуку прибавляется картинка. Вероятно, я лежу на кухне: ножки табуретов и ножки стола, как стволы колдовского леса, окружают мое погибшее тело. В недосягаемой выси плывет белоснежным облаком кухонная стенка, уставленная бокалами, вазочками, рюмками, увешанная ковшиками, ситечками и прочей утварью. Где-то сигналит телефон. Никто не обращает на него внимания. Щюрик, по-видимому, до сих пор связан. – Он жив, – с абсолютным хладнокровием сообщает Ида. – Смотрит на меня. – Твой нож, – говорю я ей. – Который вместо зеркала. Где он? – Зачем тебе нож? Я хочу привстать и осмотреться. С первого раза не получается, но я упрям. Словно ниоткуда возникает надо мной женщина с искривленным от ненависти лицом. В ее руке пляшет кухонный тесак. У ножа – наборная рукоятка, какие в тюрьмах делают. Неужели тот самый? И впрямь – необычная вещь. В отполированном лезвии отражается майское солнце. – Зачем тебе нож? – повторяет Ида вопрос. – Кулаков мало? Свободной рукой она придерживает простынку между ног. Какие, право, мы стеснительные, женщины Востока... – Я должен не дышать, иначе я совру, – отвечаю максимально честно. – Дай мне нож. – Псих!!! Ее чувственный рот застывает в спазме. Линия губ изломана. Когда она замахивается – обеими руками, – стыдливую простыню срывает с бедер, открывая взгляду мертвеца живой родник. Когда она бьет, то беспомощная, казалось бы, жертва принимает разящую сталь плечом, а не грудью... Кое-какие рефлексы у меня еще работают! Поймав женщину за шею, решаю, что с этой героиней делать. На долю секунды она цепенеет. Сломать? Легко... Нет, пусть посмотрит, как уходят из Реальности истинные дзены! Пшла вон! Падает опрокинутая ею микроволновая печь. Она сама падает, и больше я ее не вижу... Тесак вошел мне в плечо сантиметра на полтора. Чепуха. Поднимаю упавшее оружие, обнаруживаю в холеном лезвии свое одухотворенное лицо. "Зеркало без подставки не замутится", – примерно так написал на стене шаолиньского монастыря одиннадцатилетний пацан, ставший впоследствии Шестым Патриархом. Под зеркалом он подразумевал сознание, которое не может загрязниться контактом с повседневностью. Изначальная чистота лишена возможности загрязниться. Нужно только найти его, свое сознание. Я нашел, что искал. Хочешь освободиться сам – освободи вместе с собой других, даже если тебя об этом не просят. Я освободил бездомного кота от вечной его помойки. Проблемный мальчик Леня патологически зависел от родителей? Теперь он свободен – на всю оставшуюся жизнь! Я освободил Щюрика от иллюзий и заодно научил этого горе-отца не перекладывать воспитание ребенка на чужие плечи. Идею Шакировну – избавил от самого себя. Даже профессора Русских освободил от явных проблем в его сексуальной жизни. Наконец, главное. Каждого из обитателей этой квартиры я научил никому не доверять – в точности, как сам я однажды посмел не верить собственной матери... Я роздал им всю мою Карму. Я очистился. Значит, можно уходить. "Дураки вы все! – говорил Шестой Патриарх своим ученикам, горюющим о скорой кончине учителя. – Если б знали вы, куда я ухожу, вы бы смеялись и плясали от радости!" Я пока еще в сознании. Правда, весь в холодном поту, и волны странной дрожи прокатываются по телу, и грудь стянута, словно ремнями, и прямая кишка тщетно пытается выдавить наружу хоть что-нибудь. Мне плохо... Это сердечный приступ. И это – вовсе не та смерть, которой достоин учитель! Какой дорогой уходят из жизни великие? Увы, не успел я договорить с Колей Кожухом, не услышал окончательный диагноз, но ведь и без того ясно, что он собирался сказать... и без того – все предельно ясно... Истинные дзены уходят, останавливая дыхание. Вызываемая ими гипоксия должна быть так глубока и необратима, что гибель физического тела превращается в естественный и совершенно безболезненный ритуал. Разумеется, никакие препараты не применяются. Нужно подрезать уздечку своего языка, затем – одно легкое усилие – и язык проглатывается, полностью перекрывая гортань... По легенде именно так ушел Будда. Вот для чего мне нужен нож, идиотка ты малограмотная. Будда – не бог, а состояние души, так говорят великие. Степень святости, степень открытости сознания у великих не замутнена страхом... В последний раз я смотрю на себя в зеркало. Еще смотрю, еще. Никак не оторвать взгляд... Пора в путь. Записная книжка с цитатами? Тоже здесь, под рукой. Жаль, нельзя взять ее с собой. Знаешь ли ты, загадочный Во Го, не ответивший ни на одно из моих писем, что я тебя все-таки выследил – и настоящую фамилию знаю, и адрес. Когда-нибудь мы с тобой встретимся, если тебе, как и мне, удастся прервать цепь своих перерождений. Ты писал: "Для мысли нет временной тверди – она вечна. Поэтому первым шагом к разрушению цепей является признание вечности мысли..." Но если мысль вечна, то животный страх умирающей плоти просто смешон! Оставим всё животное животным... Ритуал естественен и прекрасен. Превращаю зеркало обратно в нож. Открываю рот пошире, упираю язык в нёбо и чиркаю по уздечке лезвием. Рот наполняется кровью. Странное ощущение: язык словно теряет связь со мной, обретая собственную волю и разум. Словно некое животное заползло в теплую пещеру и укладывается на ночлег, выбирая позу поудобнее. Что теперь? Как проглотить ЭТО – не теоретически, а практически? Наверное, на вдохе... Одно хорошее усилие... Не получается. Нужно состояние души, равное достижению Нирваны. Пусть я не оставил после себя следов: учений, писаний, достойных учеников, монастырей, произведений искусства... не это важно. Один глоток – и гортань закупорена. Легко и беззаботно, как птичка зернышко склевала. Не получается... Рвотный рефлекс. Упрямый язык, пользуясь свободой воли, стоит горбом – или это я сам его выплевываю?.. Нужно расслабиться. Нужно качественно иное расслабление, до окаменения – почти паралич. Когда энергия из человеческого тела возвращается к истокам – в Небо, в Землю, к Предкам, ты становишься статуей. Как это сделал Будда. Идеал. Ну же! Один хороший глоток... Я переворачиваюсь на живот и запихиваю упирающуюся тварь себе в горло. Язык рвется назад, но я держу его сильную тушу обеими руками. Не получилось красиво – получится некрасиво. Для истинного дзена не важен ни результат, ни, тем более, процесс. Восемь пальцев в рот, локти под себя. Не вырваться. Прощай, дыхание, изучению которого я подарил столько лет. Значение имеет только миг, когда понимаешь, что смысла нет ни в чем, даже в самом этом миге понимания... Становится нестерпимо жарко. Язык Вергилия, язык Рабле... Язык телячий в сметане... Прости меня, мама! Лопается гигантский пузырь; яичный желток растекается по тарелке; захлопываются двери метро; сверло вгрызается в пенопласт... Стремительный выпад противника, и я пропускаю прямой удар в солнечное сплетение. Лучезарный кулак! Золотой его блеск слепит глаза. Кто противник? Не видно. Я рефлекторно приседаю в позе гунбу, собираю остатки Ци, чтобы достойно принять новый удар... но все это не нужно. Реальность начинает движение, как перрон вокзала, назад – в прошлое, в прошлое, в прошлое, в прошлое...

{КОНЕЦ КУРСИВА ВРЕМЕНИ} Зеркальная гладь замутилась

7. Может ли учитель с копытами – наравне с другими животными – иметь природу Будды? (Зачетный коан)

...Идея Шакировна, хватаясь руками за дверцу холодильника, с трудом встала. Человек, расположившийся в проходе между столом и буфетом, уже не дергался, не корчился, вообще не шевелился. Агония длилась недолго. Тело лежало, поджав колени к животу, соединив локти на груди, запихав в рот едва ли не все пальцы рук. Окровавленные плечо и подбородок, синюшный цвет лица... Мое тело. Телефон сигналил и сигналил, однако женщина прежде всего набросила на себя халат. Потом вошла в спальню и сорвала с сына пустой бак. Потом освободила мужа. Тот упал на диван, попытался вскочить, снова упал и снова попытался встать. Жена принесла из прихожей вопящую телефонную трубку и подала ее мужу. Звонил Коля Кожух. – Что за финты! – зарычал мировой эфир голосом майора. – Димaс у тебя? Сюда его, живо! – Где Клочков? – спросил Щюрик у супруги. – Умер, – констатировала та. – Подойти не может, – громко и прямо в трубку, чтобы всем слышно было. – Умер? – задохнулся от ярости офицер. – Приколы прикалываете? Да я вас урою за такие шутки! – Он и правда отравился! – закричал в ответ Щюрик. – Взял и откинул копыта! Сразу, как тебе звонить начал! Кожух ненадолго заткнулся. – Из-за этого отравления Клочкову башню совсем свернуло! – докричал свое Щюрик. – Рассказать – невозможно! – Кто бы говорил про его башню... – произнес майор совершенно другим тоном. – Знаешь, зачем я вам названивал? Хотел успокоить этого психа. Результаты всех исследований – отрицательные. И пусть он дурака не валяет. Какое, в жопу, отравление... Откинул, значит, копыта? – Похоже на то. – Что за бред! – сказал Кожух с отвращением. Он поразмыслил секунду-другую и вдруг уточнил: – Ты ведь шутил насчет своей конфетки? Или нет? – А ты что, НЕ шутил? Кожух миролюбиво хмыкнул: – Пиво за мной, убогий. Согласен, я проспорил. – Из-за твоего пива он чуть всех нас не уложил! Ты где был, трепло?! Кожух зевнул. – Трупом твоего профессора занимался. Давай колись, это ты его... под шумок, да? Собеседник чуть слюной не подавился, пытаясь что-то ответить. – Не бзди, не бзди, – успокоил его майор. – Нунчаки – с отпечатками пальцев, плюс к тому свидетели есть. Зато профессора – нет. Что и требовалось доказать. Гениальная комбинация, я в восторге. – Это я в восторге! (Голос Щюрика задребезжал, как дюралевый бак.) Кому он больше мешал, мне или твоему генералу с его сыночком-аспирантом? И кому из нас с тобой лишние звезды на погонах понадобились? – Хватит ветры пускать, – злобно сказал Кожух. – Ты, вообще, думай, когда свой рот опорожняешь. Он выразительно постучал пальцем по микрофону. – А тебе что, так трудно было догадаться, где Клочкова искать?! – напомнил Щюрик. Офицер нехорошо усмехнулся. – Зачем искать? Может, ты тоже кому-нибудь сильно помешал, звездочет. Друзья долго молчали. – Опять шутка? – бросил Щюрик в пустоту. На том конце, зажав трубку ладонью, неразборчиво общались. Наконец пустота откликнулась: – Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется. Еще Чехов сказал. Мне тут подсказывают, что это не я тебе, а ты мне должен пиво проставить. – С какой стати? – На всякий случай. Я, вот, с Клочковым полночи нянчился и почти поверил, что ему каюк настает. Чуть у самого башня не рухнула. Ё-моё, думаю, как же так... А потом эксперт позвонил, мозги мне поправил. Так что есть вопрос. Клиент точно сам по себе откинулся? Твердым предметом к его голове не прикладывались? – Такому приложишь, как же. – Мы к вам едем, – принял решение майор. – Вызывайте "скорую" и ничего не трогайте... Эх, жалко дурака. Димaс, мастер хренов. Нет, ну что за дурак!.. – подытожил он с искренней обидой. На том и расстались. – У клиента третий глаз на затылке, – всхлипнул Щюрик – уже в короткие гудки. Его сильно трясло: он влез в брюки, в шерстяную рубашку, и все равно не помогало. А еще он смешно хромал на обе ноги сразу. Идея Шакировна, наоборот, держалась исключительно спокойно. – Есть новости? – осторожно спросила она, выждав минуту. – Кожух говорит – не было никакого яду. – А что за генерал? – Какой-то его начальник. У сына этого генерала проблемы с диссертацией, потому что Русских оппонентом был. Ой, да не хочу я о них о всех говорить... – Александр, у меня ни с кем ничего не было, – бросила женщина в воздух словно бы невзначай. – Ни с Гаврилычем, ни с этим, с каратистом твоим... Муж как бы не услышал. – Не травил я никого, – сказал он невпопад. – Не травил, понимаешь? Разговор забуксовал. Супруги Барские проследовали на кухню: мужчина первый, женщина – вторая. Некоторое время они разглядывали труп. Мой труп... – Какого черта он подумал, что концы отдает? – то ли спросил Щюрик непонятно кого, то ли просто удивился. – Отчего он, вообще, умер, если не от яда? Из спальни пришли звуки. Кто-то кидал пивные пробки в бельевой бак. Леонид! – крикнул отец, мгновенно вернувшись в свою реальность. – Сиди, где сидел, никуда не ходи! Звуки кончились. Тогда глава семьи, стараясь не коснуться мертвеца, гадливо поднял с пола записную книжку. Раскрыл наугад и зачем-то прочитал вслух: – "Есть ли я? Есть. Есть ли я вне вашего восприятия? Я только там и есть". – Что это? – безразлично поинтересовалась женщина. – Цитатник, – ответил Щюрик, отчего-то возбудившись. – Вот, слушай! "Эта книга – не этап моего развития, но выражение благодарности людям за возможность ее написания". – Я имела в виду – откуда цитаты? – Не знаю и знать не хочу! – взвизгнул мужчина, замахал руками, чуть ли не запрыгал на месте, потеряв над собой контроль. Его уродливое лицо стало в этот момент просто страшным. Чувства освобожденного заложника наконец нашли хоть какой-то выход! С явным наслаждением перешагнув через труп, он оказался возле газовой плиты. Запалил конфорку и сунул бумажный трофей в синее пламя. Записная книжка погибать явно не желала, занималась огнем неохотно, и пришлось сначала содрать с нее обложку, а потом, перекладывая горящий брикет из руки в руку, медленно поворачивать ее и стряхивать пепел в сковородку. На изнаночной стороне обложки выделялась одна-единственная запись, исполненная крупными буквами: "ВСЁ В ВАШИХ ВОЗМОЖНОСТЯХ, ЛЮДИ". – Из-за этой лжи, – сказал Щюрик с ожесточением, – хорошие учителя и становятся шизофрениками. Или, наоборот, шизофреники становятся учителями... Когда с жертвоприношением было покончено, когда не осталось в сковороде ничего, кроме пепла, заговорила Идея Шакировна: – Странно. В том, что ты прочитал, нет ни намека на агрессию. И на ложь это не похоже... Хотя, какой-нибудь придурок даже из Толкового словаря сделает себе цитатник, мудрости которого будет поклоняться, как Корану. Дело не в придурках и не в их цитатниках. Есть люди, которым нужно постоянно получать подтверждение, что они все ближе и ближе к своему супер-высшему смыслу. Но силы человека ограничены. Вот и гробят они себя, когда доходят до предела физических возможностей. Мудрая восточная женщина... Спасибо тебе. Спасибо за понимание... – Ты это к чему? – с подозрением спросил муж. – К чему? На твой вопрос отвечаю. От чего этот каратист подох, если его никто не травил? (Она ткнула мое тело босой ногой.) Переоценил себя. Видела я в токсикологии таких сильных парней. Почему-то особенно много их попадается как раз среди спортсменов. А их кумир, Брюс Ли, умер, кстати говоря, от простого аспирина, который ему подсунули сердобольные киношники. – Ну и плевать. Звоним в "скорую"? – Может, еще и первую помощь окажем? – Кожух сказал, вызывайте "скорую". – Делай, что хочешь... Странное отчуждение разрасталось, налипало, как снежный ком. Снег – в мае? Недоверие принесло с собой мороз и пургу – тотальное недоверие, которому хозяева случайно распахнули дверь квартиры. Это была чужая Карма... И тогда Идея Шакировна остановила всё. Она остановила мужа, суетящегося возле телефона, взяла его за плечи, повернула к себе, встряхнула. – Александр, – сказала она, поймав и удержав его бегающий взгляд. – Это неправда. – Что неправда? – якобы не понял тот. – Про меня с Русских. Он же старый и неопрятный! От него, не поверишь, иногда пованивало! От зав. отделением гинекологии – ты можешь себе такое представить? – Конечно, неправда, – мгновенно согласился Щюрик, бесцельно крутя в руках телефонную трубку. Кожа на его скулах натягивалась и обвисала, натягивалась и обвисала. – Стой, не отворачивайся. В детской комнате между нами знаешь что было? Твой Клочков заставил меня на кровати прыгать и оргазм изображать. А ты что подумал? – Примерно то и подумал. – Тогда в чем дело? – Ни в чем. Устал очень. – Я, между прочим, ночь не спала! – вдруг закричала женщина. – Говорила же, пациентка в больнице умерла! Все дежурство на ногах, потом – мать радости добавила... Ну-ка, повторяй за мной, – решительно потребовала она. – Ничего ТАКОГО не было. Ну? – Зачем? – Я же вижу, о чем ты думаешь. Повторяй! – Ничего ТАКОГО не было, – послушно отзывается муж. – Еще раз! – Ничего ТАКОГО не было... – А теперь скажи: "НИЧЕГО такого не было". – НИЧЕГО такого не было. – А теперь: "Ничего такого НЕ БЫЛО". – Ну, не было, не было! Отстань... Супруги целуются. Сухими, бесчувственными губами. И чувство возвращается. "Лысик мой, – прошептала женщина. – Шайтан хотел нас с тобой поссорить. Никто нас не поссорит, правда?" "Правда", – прошептал счастливый мужчина. И только теперь в семью возвратилась частица былого доверия. – Про "жучки" – тоже неправда, – твердо заявил Щюрик. – Наверное, этот ненормальный сам их насовал, пока я был связан. И про аэропорт. И в машине нашей нет никакого "спецприемника". Кожух приедет – спроси у него, он подтвердит! – Конечно, подтвердит, – пропела Идея Шакировна и засмеялась. – Чтобы Кожух – и не подтвердил? Через мгновение они оба хохотали, неожиданно для себя оказавшись друг у друга в объятиях... Мудрая восточная женщина все понимала. Мальчик Леня, временно забытый взрослыми, так до сих пор и не вылез из своего убежища за креслом. Бак для грязного белья давно был отброшен в сторону, но этот реквизит уже не требовался ученику для повторения урока. – Если Неизвестно-Кто будет ломиться в дверь, – увлеченно бормотал он, нужно бежать на балкон и кричать во все горло. Неизвестно-Кто ужасно хитрый, он умеет говорить даже девчоночьим голосом. Его слово ужасно сильное, но я ушел подальше и не слышу. У него есть петарды, но я ему не верю, не верю, не верю...

ТОЧКА ПОЗНАНИЯ ИСТИНЫ

Бессмертная душа умершего гостя заполняет комнаты до краев, заползает в углы, в трещинки на потолке, заглядывает под ковры, высовывается в форточку... слушает невнятные речи одинокого Леонида, кружит вокруг смеющихся супругов Барских – и умиляется... Скелеты в шкафах бессильно клацают зубами... темная сторона Реальности светла и прекрасна... Бессмертная душа учителя счастлива. Она точно знает, что свободна, наконец свободна – цепь Кармы разорвана!.. мурр, мурр, как спел бы Кот Дивуар... впрочем, этот зверь – иностранец, поэтому сказал бы он так: "miaou, miaou" или, возможно, "purr, purr"... Эй, при чем здесь "мурр" и "miaou"? Цепь разорвана! Значит, тяжкий Путь перерождений на этом закончен... однако, убивая кота, не становишься ли ты котом? Вечный вопрос, ответ на который – вот он, уже зачат, уже копошится в теплом чреве. Совершенное тело будущего зверя... Тьфу, при чем здесь кошки?! Брысь, сомнения! Ведь жертва принята, и нет тому более убедительного доказательства, чем образ Лучезарного кулака, осветившего последний миг мастера! Из тени вдруг выползает страх – единственный поводырь ослепших, потерявших опору душ. Опять страх... Закончен ли Путь? Звено цепи лопнуло, и разделенная надвое конструкция катастрофически рушится вниз. Ударив о землю, обвисшие края высекают искру жизни, – и конец разорванной цепи оказывается всего лишь началом новой... Началом? Не может быть... Но главное, главное, что не дается пока пониманию! От чего же на самом деле умер этот великий человек, чье тело отдано в дар самым близким его друзьям?! Тем более, вскрытие вскоре подтвердит, что яда, как ни странно, не было и в помине! От чего же тогда? Не от закупорившего же гортань языка? Не от чувства же вины, первопричина которой, как теперь выяснилось, и вправду была не в прошлом, а в будущем? Ослепшая душа силится ответить, но вместо ответа получается почему-то... – Мурр. Кто я? Разорвана ли цепь перерождений? Не хочу, не хочу! Страх превращается в ужас. Новое, совершенное тело скоро получит своего хозяина. Ужас превращается в счастье...

ноябрь-декабрь, 2001г.

1 Дзен – система взглядов и физических упражнений, ведущих к состоянию озарения (просветления), конечная цель которых– достижение Нирваны (информация для тех, кто успел забыть)

1 Язык Вергилия

1 Язык Рабле

1 Язык Пушкина