Текст книги "Меч Тамерлана: Крестьянский сын, дворянская дочь (СИ)"

Автор книги: Александр Позин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Спасибо Килилл, вовек не забуду! – прерывающимся голосом сказал мальчик.

– Потом скажешь, когда до схрона доберемся. – ответил Кирилл и продолжил командовать:

– Выходим по одному. Глаша идет первой. За ней в нескольких саженях позади Коля. Я замыкаю и прикрываю вас сзади. В случае опасности – бегите, я их задержу. Главное, Коля, держись за Глашей, она тебя приведет в место, где можно укрыться.

Юноша был взволнован и не обратил внимание, что как только они перестали разыгрывать спектакль, Кирилл свою напарницу вдруг стал называть Глашей, а не Анфисой. Однако, когда они пошли в боевом порядке, предписанным Кириллом, Николка, идя вслед за девушкой, не мог отделаться от мысли, что ее походка знакома. Вообще – повадки, постановка головы, жесты – все в идущей впереди девице было родным и близким. Его уже не смущал ни ее наряд, ни вид, ни испитая физиономия, по внешности Кирилла он понял, что это маскарад и грим, причем грим очень умелый, если не сказать профессиональный.

* * *

Итак, в сумерках теплого майского вечера по улицам губернского города С. двигалась странная процессия. Впереди уверенно вышагивала девка определенного вида занятий. За ней крадучись, словно тать иль маньяк тянулся молодой человек. Со стороны могла показаться, что высмотрев очередную жертву, ее преследует российский эпигон Джека-потрошителя. Последним, озираясь по сторонам, точно стоявший на шухере сообщник, шел мужик с мордой завзятого алкоголика.

Довольная собой и жизнью Глаша не шла – летела как на крыльях. В душе у ней чувствовалось необычайное удовлетворение. И дело даже не в удачно проведенной операции. Здорово, что удалось вырвать Николку из лап этих вурдалаков в погонах, но не это главное. Главное, что едва ли не в первый раз за последние два года она совершила ПОСТУПОК, который не шел в разрез с ее совестью и нравственными убеждениями. Она была в ладах с самой собой, со своей совестью. И это чувство нравственного умиротворения нравилось, очень нравилось ей. Неважно, что будет потом, она старалась об этом не думать. Пусть даже они будут раскрыты, за свой поступок она готова была понести наказание. Важно, что она для себя этим поступком искупила все грехи.

Кирилл, замыкавший шествие, отчетливее своих спутников осознавал, что далеко не все кончено. Парня надо будет разместить и укрывать. Но он всецело полагался на комбинаторский талант Колоссовского. Пожалуй, он даже восхищался инженером – всего за полдня придумать, найти исполнителей и осуществить операцию по организации побега из под стражи арестанта – для этого требовался недюжинный ум, помноженный на характер. А еще он был рад, что Глаша с ним, что они вместе участвовали в организации побега, что прилюдно назвав ее невестой, он прекратил двусмысленность в их отношениях.

Николка шел и наслаждался свободой. Какое сладкое это слово – свобода – понял он только сейчас. И город ему казался прекрасным, вечер – дивным, а свежесть, ощущаемая со стороны Волги, дарила прохладу и заряжала бодростью. Но как заноза сидела в мозгу неразгаданная задача – о его спасительнице, резво вышагивающей впереди. Кто-то очень знакомый из его детства так же резво бегал по Жигулевским кручам. Глаша! Точно, ведь и Кирилл назвал ее Глашей, только он не обратил на это внимание. Из небытия появилась подруга детских игр, чтобы вызволить его из плена. А сколько времени прошло с тех пор? Поди, пару лет. Ему уже семнадцать, значит Глаше сколько? Пожалуй, уже восемнадцать, а то и девятнадцать. А откуда она знакома с Кириллом? Похоже, что их отношения более, чем дружеские. Чем же она занималась эти два года? Неужели ее личина и есть ее подлинное лицо? Когда он спрашивал о Глаше у Тимофея, ее хмурого отца, то он немногословно отвечал, что она в услужении у городских господ и у нее все хорошо? Значит врал?

– Глаша?

Та не ответила. А только повела плечами. Так, как только она делала. Значит Глаша!

Между тем ходьба по темным улицам приближалась к цели их путешествия. Вот из-за угла появился веселый дом с вывеской «Модная мастерская мадам Зи-зи», дом, который презирал и обходил стороной Николка. Ах молодость, молодость! Юношеский максимализм так прет из Николки. Юноша не без основания считал это заведение местом порока и разврата и осуждал и посетителей, а более всего обитательниц сего заведения. Осуждал и невестку свою, Катерину за дружбу с хозяйкой заведения. Неужели и Глаша стала такой? Не хотелось верить. Осталось ли что-то из их детства в теперешней Глаше? Или она стала холодной, меркантильной и циничной, ибо только в таких красках рисовал себе Николка профессию проститутки. И как же себя теперь с ней вести?

Пока Николка терзался своими размышлениями и сомнениями, они прошли мимо крыльца и зашли через ворота во внутренний двор дома. Дверь черного хода открыла сама хозяйка и всплеснула руками:

– Ну, наконец-то! Услышал Господь мои молитвы! – и, обратив внимание на Николку, сказала: – Да, доставил ты хлопот, парень.

А потом, расчувствовавшись, по-матерински прижала Николку к своей груди:

– Бедолажный!

Юноша не ожидал такого проявления эмоций и его глаза против воли стали влажными. Хоть и уютно было на обширной груди Зинаиды Архиповны, но, дабы не расплакаться, он отнял голову из ее объятий. Да она и сама покончила с сантиментами, перейдя на деловой тон.

– Гимназистка, веди компанию к себе, и сидите тихо. Сегодня от работы свободна! Указания получите позже.

А Николка только диву дался, как быстро в ней удалось перевоплощение из сердобольной русской женщины в холодную и деловую Мамку. Ему же она уже вдогонку, когда они стали подниматься по лестнице не преминула напомнить:

– Схоронишься пока здесь. Круг твоих обязанностей очертим позже. И запомни, переступив порог этого дома, Глаша кончилась, она для тебя Гимназистка! У нас не принято называть друг друга подлинными именами.

Если весь первый этаж дома занимала огромная зала с прихожей и кухня с чуланом, то на втором этаже вдоль всего дома тянулся длинный коридор с дверьми, ведущими в комнатки-коморки. Перегородки между нумерами, как гордо величали комнатки их обитательницы, были тонки и весь коридор был наполнен звуками, напоминавшими о настоящем предназначении этого заведения. Нумер, занимаемый Гимназисткой, находился почти в самом конце коридора. Поэтому пока они добрались до него, лицо Николки полыхало огнем из-за охов, вздохов и скрипов, доносившихся из дверей, мимо которых они проходили.

Зайдя в комнату Николка замер: на фоне окна спиной к двери неподвижно стоял мужской силуэт в форменной шинели. «Неужели попался?» – с отчаяньем подумал он, ощущуая, что все его тело цепенеет, а к сердцу подбирается паника. Однако Глаша со своим кавалером, на удивление, нисколько не испугались. Девушка по-хозяйски подошла к кровати и устало села на нее, развязала и сняла свою нелепо-крикливую шляпку, облегченно вздохнула. Кирилл же встал рядом с кроватью, словно не решаясь сесть рядом с возлюбленной в присутствии незнакомца. Услышав скрип дверных петель, силуэт не обернулся, а выждал паузу. Наконец он произнес знакомым голосом: Дошли?

После чего обернулся и превратился в господина инженера, одетого в форменную тужурку, так смутившую поначалу Николку.

– Дошли! – ответствовал за всех Кирилл.

– Все сделали как надо?

– Да!

– Вот и добре. – сказал Колоссовский.

Затем подошел к Николке и сказал:

– С возвращением тебя, вьюнош! Скажи ребятам спасибо – гнить бы тебе в Сибири до скончания века.

Но вместо благодарности услышал заносчивый ответ Николки:

– А я и не просил никого меня освобождать!

– Так-так, малыш зубки показывает? – молвил уязвленный Кирилл и уселся с старое скрипучее кресло.

Но Николка, памятуя о мнимом предательстве Казимира в полицейской части и о давешном позорном испуге в нумере, уже закусил удила.

– Я никого не убивал! Слышите? Не убивал! У меня был шанс оправдаться, доказать свою невиновность. У нас – правосудие, суд присяжных, в конце концов. А перед этим было бы следствие. Меня должны были выслушать! Теперь, после побега, я обесчещен. Мне уже никто и никогда не поверит! Теперь я – отверженный, беглец, пария, дичь, на которую с часу на час будет объявлена охота. И каждый почтет за честь поймать меня и сдать в руки полиции. Боже мой, что вы наделали!

Кирилл легонько пихнул в бок стоящую рядом с ним Глафиру:

– Слышь, а пария это кто? Парень что ли?

Та сперва отмахнулась, внимательно вглядываясь в лицо Николки, но потом смилостивилась и объяснила шепотом на ушко Кириллу:

– Дурак! Пария это из Индии, кажется, низшая каста, изгои.

К чести Колоссовского он не обиделся, понял, что это запоздалая нервная реакция гордого мальчишки. Поэтому инженер просто подошел к возбужденно говорящему Николке и отвесил ему звонкую пощечину. Это возымело свое действие – истерический поток слов закончился и Николка оторопело уставился на Колоссовского.

– А теперь слушай, что я тебе скажу. Пойми дурень, наконец, что сути ты уже приговорен: настоящего убийцы никто искать не будет, если найден козел отпущения. Завтра почитаешь газеты – поймешь. Властями и так все недовольны, поэтому в их интересах максимально оперативно расследовать, наказать виновного и закрыть дело. И виновный уже найден и назначен – ТЫ! Никакого правосудия не будет, никаких денег твоей семьи не хватит, чтобы обелить тебя. В лучшем случае деньги просто помогут облегчить твою участь. Так, что ты разнюнился, раскис? Ты – нормальный крестьянский парень, в тебе здоровая мужицкая кровь, а ведешь себя как прыщавый интеллигент, даже хуже – как кисейная барышня! И с каких пор побег из тюрьмы стал считаться бесчестьем? Общественность наоборот, воспримет это как доблесть, и все будут надсмехаться над полицией и городскими властями. Главное, чтобы не фармазоны тебе поверили, главное, чтобы поверили твои родные и друзья, а они поверили, иначе ты бы здесь не стоял.

Николка перевел дух, и вправду, что это на него нашло? Ведь, еще сидя в кутузке, он подсознательно понял то, что сейчас услышал из уст инженера, только не хотел посмотреть правде в глаза. Колоссовский лишь укрепил его в этом мнении.

– Простите, ребята! Не знаю, что на меня нашло. То, что вы для меня сегодня сделали, вовек не забудешь.

Он подошел к Кириллу с Глашей и обнял обоих, а потом обернулся и протянул свою руку инженеру. Колоссовский пожал ее, а затем тоже подошел и обнял всех троих.

Наконец Глаша, давно переживавшая за состояние Николки, ахнула:

– Да что вы все накинулись на парня? Он такое пережил, а вы ему нотации читать. Посмотрите на его лицо – он ведь весь в крови, ему помощь нужна. Пойдем, Коля, я тебе покажу, где умыться можно.

В одной из стен комнаты была отгороженная ширмой ниша, в которую девушка завела Николку. В нише располагался нехитрый туалетный арсенал: рукомойник с зеркалом, ванна и стульчак. Пока беглец предпринимал попытки привести себя в порядок, Колоссовский расспрашивал исполнителей своего замысла. Добившись обстоятельного отчета, он удовлетворенно кивнул: ребята сделали все как надо. В полицейской части следы запутаны так, что вряд ли смогут восстановить картину событий: дежурный проснется, дай бог, только утром, да и вспомнит не сразу, а вспомнит – укажет те приметы, по которым сроду никто ничего не найдет. А до утра все будет выглядеть таким образом, что дежурный сел поужинать, решил выпить для аппетита, но не рассчитал силы. Теперь осталось смыть мерзкие личины, и инженер послал Кирилла за водой. Когда отмывшийся от крови Коля покинул туалет, настал черед Кирилла. Последней, предварительно обработав раны Николки, за ширму зашла смывать ненавистный грим Глаша. Посвежевшие все трое, наконец, расслабились и, посмотрев на свои подлинные лица, звонко рассмеялись: так разителен был контраст.

После нескольких часов невероятного нервного перенапряжения на ребят напала эйфория. Стало казаться, что все беды позади, а все проблемы по плечу. Смех и хмельное бесшабашное веселье стали естественной реакцией, а тут еще инженер на правах хозяина достал из-под кровати припасенные фужеры и бутылку шампанского.

– За нашего русского Монте-Кристо[26]26
  Монте-Кристо – герой одноименного романа Александра Дюма-отца.


[Закрыть]! – разлив волшебно шипящий напиток, провозгласил инженер.

– Тогда уж лучше за нашего Кропоткина[27]27
  Кропоткин Петр Алексеевич – (1842–1921), русский революционер-анархист и ученый-географ, в 1876 году совершивший побег из Петропавловской крепости.


[Закрыть]! – не согласилась Глаша.

– За беглеца! – как-то не сговариваясь, воскликнули все трое: организатор и исполнители.

– За друзей! – ответствовал беглец, чокнулся со всеми и осушил бокал.

Стало еще веселее.

– Я ведь тебя узнал, только когда ты подмигнул мне. – рассказывал Николка. – а до этого все смотрелось с таким омерзением.

– Значит, не опознает меня полисмен? – рассмеялся Кирилл.

– Да что ты!

– Я сама себе омерзительна была. – улыбнулась Глаша. – Как будто чужое лицо надела!

– А я ведь тебя так и не узнал! Только по походке догадался.

Колоссовский был тертым калачом и не раз попадал в различные переделки за свою авантюрную жизнь, поэтому он скоро понял, что пора ребят опускать с неба на грешную землю. Его опыт подсказывал, что расслабленность после дела может привести к роковым последствиям.

– Ладно, будет лясы точить! – вмешался Казимир. – Потом наговоритесь. Еще, в общем-то, ничего не кончилось. Глафира и Николай остаются здесь. Николя, учти: от твоего поведения здесь, от твоей осторожности зависит и успех побега и безопасность всех, кто помог в этом деле. А нам с Кириллом уходить пора. Выходим по одному. Сначала я, а то мне еще к Заломовым зайти надо, Алексей с Катериной наверняка не спят – вестей дожидаются. Ты, Кирилл, выйдешь немного погодя и сразу домой, нигде не показывайся. Помните, ребята, что у вас взаимное алиби: Кирилл провел всю ночь у тебя, ты, Глаша, подтвердишь.

– А каков теперь план? – поинтересовался Николка в спину уходящему Колоссовскому, – Мне-то что делать?

– Каков план? – удивленно переспросил инженер.

Парень оказался прав: дальнейшего плана как раз-то и не было.

– Посидишь здесь пока, в укрытии. Надо время, чтобы все успокоилось, и тогда, только тогда, и не раньше, мы сможем предъявить свои аргументы. Тогда есть шанс, что они будут хотя бы их рассматривать!

Было уже глубоко за полночь, когда Николка с Глашей остались одни. Мадам Зи-зи из двух русских пословиц «Никогда не откладывай на завтра, то, что можешь сделать сегодня» и «Утро вечера мудренее» предпочла выбрать последнюю и так и не зашла, как обещала. Пожалуй, оно было и к лучшему: друзьям следовало поговорить. Впервые они посмотрели друг другу в глаза. Николка с немым вопросом, Глаша – с вызовом.

– Так значит, ты и есть та самая знаменитая Гимназистка?

– Осуждаешь?

– Еще вчера бы осудил, а сегодня – словно мир перевернулся. Да и кто я такой, чтобы осуждать? Беглец! Изгой!

– Есть причины, которые не оставляют иного выхода.

– Вот это теперь я хорошо понимаю, рассказывай!

Рассказ Глаши затянулся до первых петухов, а когда закончился, то девушка испытала невероятное облегчение, словно гора с плеч свалилась. Видимо ей давно требовалось высказаться, излить душу, да собеседника не находилось.

– А что у тебя с Кириллом? Вы смотритесь как пара, понимаете друг друга с полуслова. – спросил Николка в конце.

– Он для меня лучик света в темном царстве. Моя надежда на лучшую жизнь.

– Вот уж не думал, что он способен на такое! Я раньше не замечал, а сейчас припоминаю, что в последнее время он действительно изменился, да и Алешка в последнее время его хвалит, говорит, что стал более ответственным. Я перед вами в неоплатном долгу – вы мне жизнь спасли. Я уже стал было подумывать, что на каторгу не пойду, лучше голову разбить об решетку. И еще, запомни, я найду этого Козлобородого, и тогда ему мало не покажется! Отомщу за тебя!

– Ладно, наговоримся еще. Ты, наверное, устал, а я мучаю тебя разговорами. Пора спать, а то скоро вставать. Ложись, отдохни на постели, а я прикорну здесь, на кресле.

Но как не уговаривала Глаша Николку, тот наотрез отказался идти на кровать, а устроился на старом, потрепанном кресле с видавшей виды засаленной обивкой. Девушке ничего другого не оставалось, и она не раздеваясь, легла почивать на кровать.

* * *

И началась для Николки жизнь в борделе. На следующий день Мадам Зи-зи официально представила перед чайками Гимназистку своей помощницей и перевела ее в другой нумер, более соответствующий ее новому статусу. Надо сказать, что из целого ряда нумеров второго этажа дома терпимости, два особо выделялись из общего ряда. В двухкомнатных апартаментах со спальней, будуаром и туалетной комнатой проживала сама хозяйка, другой нумер – несколько поскромнее – однокомнатный, но с отдельной туалетной комнатной и большим платяным шкапом в спальне был предназначен ее помощнице. А самое главное, что этот нумер находился в конце коридора и примыкал к лестнице, ведущей к черному входу, и покинуть его можно было, минуя гостиную первого этажа.

Вставал Николка все так же ни свет, ни заря, но шел не в кузню, а в большую гостинную, занимавшую, почитай, весь первый этаж, где тщательно убирал все то, что насвинячили ночные гости: разлитые шампанское и лимонад, окурки и плевки, подсохшую за ночь блевотину, словом все побочные атрибуты веселой и разгульной жизни. Днем, когда чайки были заняты рукоделием, замаскированный под мастерскую бордель все-таки принимал кое-какие заказы, юноша занимался на заднем дворе: носил воду, колол дрова, ухаживал за лошадьми (в борделе был свой экипаж для выезда). А ближе к вечеру, когда начинали сходиться гости, он окончательно удалялся в укрытие, следуя указаниям хозяйки, которя строго-настрого запретила покидать схрон в то время, когда хоть один чужой находился в доме. В эти часы он был предоставлен сам себе и склоняясь над огарком свечи жадно читал городскую и губернскую прессу, а также старался по мере сил готовиться к экзаменам, не теряя надежды, что все разъясниться. Пару раз в бордель с обыском наведывалась полиция, который Николка пересидел в укрытии. В первый раз приводили с собой проштрафившегося полицейского, которому показали всех обитательниц дома, но он, по словам Глаши, никого не опознал.

Газеты поначалу жгли глаголом Николку. Начитавшись городской и губернской прессы, он начинал ощущать себя врагом рода человеческого и мировым извергом. От безысходности парень снова едва не впал в депрессию. На сей раз выручили и Глаша, и Колоссовский.

– Ты не знаешь, что может выдержать человек! – твердила Глаша. – Я вон, жить не хотела, под поезд едва не бросилась. Все перемелется.

– Напрасно ты так переживаешь из-за этих желтых листков. – вторил инженер. – Для журналиста главное что? Главное сенсация! Новость уйдет – и через некоторое время все забудут о твоем существовании. Тем более, что авторитет власти пал так низко, что тебя еще героем сделают.

Вот ведь черт, а ведь Колоссовский оказался прав! Если поначалу ненависть к убийце прямо-таки лилась из газет, то постепенно она сменилась завуалированными, а то и плохо прикрытыми насмешками над полицией, которую обвел вокруг пальца простой подросток. Газеты смаковали все детали побега, описывая простофильство властей сочно и со вкусом, а в отношении Николки отделывались сухими дежурными фразами осуждения, а между строк сквозило восхищение его молодецкой удалью.

– Журналюги – ушлые ребята, нос по ветру держат. – объяснял сие явление господин инженер. – А в городе над полицией едва ли не в открытую смеются и издеваются.

С девушками, которым парень был представлен как племянник хозяйки из глухой деревни, у Николки установились доверительные и вполне приятельские отношения. Проститутки видели в нем своего младшего братика, или меньшого друга, и многие были бы не прочь приголубить парня доступным им способом, но он только краснел и старательно делал вид, что не понимает их прозрачные намеки. Вообще, шкала ценностей Николки изменилась, произошел целый переворот в сознании. Проститутки в его глазах стали выглядеть жертвами существующего порядка вещей и вызывать скорее не осуждение и презрение, а сострадание. До сего времени Николка жил в мире, окрашенном в розовые тона. Теперь ему открылась изнанка действительности, где все эти чопорные и важные днем господа, предстают вечером перед ним совсем в ином свете. Доводилось видеть как купчики заставляли девиц танцевать обнаженными по битому стеклу, кидая под ноги купюры, один раз, против установленных правил, он вынужден был вмешаться и повышвыривал из борделя загулявшую пьяную матросню, вздумавшую тушить папиросы о девичьи тала. Приходилось выслушивать жалобы барышень на побои от клиентов, при чем, рассказывая, они, ничуть не смущаясь, оголяли своё тело, показывая побои. Особое бешенство вызывало у Николки, когда он знал, что Глаша, одевшись в гимназическую форму, принимала клиента. Для парня это воспринималось сродни кощунству. Он не мог не представлять на месте Глаши Наташку, его Наталку. Становилось больно. Требовалось поговорить, но, несмотря на ту степень откровенности, которая установилась между друзьями, Николка все никак не мог решиться на разговор.

* * *

Был один из теплых субботних майских дней. Несмотря на открытые окна, в доме было нестерпимо душно, поэтому Глаша и пришедший к ней Кирилл залезли в Николкино укрытие за поленницей. Вся троица расселась на ярко-зеленой молодой травке, ковром покрывший весь двор. Откупорили захваченную с собой бутылочку вина, перекусили. Глаша, определив под себя сухое полено, ловко орудуя иглой с ниткой, что-то сосредоточенно мастерила, напевая при этом. Мужчины, разлегшись прямо на траве, лениво играли в карты, пока не надоело и это. Выпили еще. Глаша не пила – ей предстояла «ночная работа». Кирилл лег навзничь и, надвинув на глаза свой картуз, задремал. Николка, лежа на животе, взял сухой прошлогодний стебель и преградил им дорогу муравью, куда-то быстро бегущему по каким-то муравьиным делам. Муравей на своих шести ножках, отчаянно пытался вырваться из западни, менял направления, но каждый раз сухой стебелек преграждал ему дорогу и бесцеремонно отбрасывал назад. В конце концов, Николке надоело гонять муравья, и когда в очередной раз мурашка, исхитрившись, преодолел препятствие, он не стал возвращать свою жертву назад. Он взглянул на Глашу, спокойно орудующую иглой, и вспомнил, что сегодня ей предстоит прогулка на острова с компанией молодых оболтусов.

– Как ты так? – спросил он, посмотрев на Кирилла. – Как такое терпишь?

Тот, словно и не спал вовсе, приподнял голову и пристально посмотрел на юношу.

– Как-то так! – отвечал неопределенно. – А что остается?

– Ну-у-у, не знаю, но я бы не смог смириться, если бы моя невеста проституткой стала!

– Постой, паря, не перегибай. Это не я определил Глашу в проститутки, а познакомился с ней, когда она уже занималась этим делом.

– Действительно, я об этом не подумал.

– Да и что ты вообще о жизни знаешь! Не в обиду будь молвлено, но пока в житейском плане ты сосунок. Странная штука эта любовь, я об этом не подозревал раньше, если любишь – и не такое вытерпишь. И что я должен был ей сказать? Пошли мол, Глаша отседова, неча заниматься этим делом? Куда? В мою каморку с кроватью и одним стулом, со старухой хозяйкой, похожей на Бабу-Ягу? Что я могу ей предложить? То-то же!

– Постой, милый! – вмешалась в разговор Глаша. – Ты мне и не предлагал ничего такого. Да я в землянке готова жить с любимым человеком, лишь бы уйти от этого кошмара.

– Знаем, знаем – «с милым и в шалаше рай»! Это ты сейчас так говоришь, живя в достатке, ну если и не в достатке, то хотя бы в сытости. А что запоешь в крохотной комнатушке с клопами и тараканами, когда жрать нечего будет. Да и что говорить, если мы даже на отступные для Мадам не собрали?

– Я и не подозревал, что еще Зинаиде Архиповне платить надо. – удивился Николка.

– Она хорошая женщина, но просто так отпустить не может, – объяснила Глаша. – Иначе она разориться. Пока на мое место найдется кто-нибудь. Заведение должно приносить доход.

– Вот видишь! Все не так просто. – вставил свое и Кирилл. – Только и остается, что терпеть, копить деньги, чтобы изменить жизнь.

– А если менять не свою жизнь, а жизнь общества? – вскинулся Николка.

– Как это так?

– Дурно устроена наша жизнь, если девицы вынуждены зарабатывать своим телом, если до сих пор есть быдло и господа, если одни живут в сытости и довольстве, а другие голодают. Может это не свою жизнь надо менять, а жизнь всего общества?

Глаша серьезно посмотрела на юношу:

– Я думаю над этим.

– О! Да вы я смотрю, революционеры, социалисты. – ехидно сказал Кирилл. – С такими-то мыслями – прямиком к Колоссовскому. А если без дураков, то ты, Николка, конечно же, прав.

– А я то, дурак, даже как-то поссорился с Наталкой из-за этого. Она тоже все о революции твердила, а я все высмеял.

– Думаешь о ней? – спросила Глаша сочувственно.

Николка понуро кивнул.

* * *

Мысли о Наталке все не отпускали. Расстались плохо. Поверила ли она наветам? Наконец, стало невмоготу.

– Сходи к Наталке, весточку отнеси. – попросил он как-то Глашу.

Согласие ей далось с трудом. На листке бумаги Николка нацарапал:

«Если веришь – приди! Николка».