Текст книги "Четвертая политическая теория"

Автор книги: Александр Дугин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

В эпоху раскола, патриарха Никона, Алексея Михайловича и сразу после него на первый план вышли репрессии за инакомыслие, и океаны страха были обрушены на сторонников старой веры. В тот период и в последующем столетии староверы стали закваской и идеологией для массовых народных волнений и бунтов – от Разина до Пугачева. Воровство же тогда процветало как наименее опасная и наиболее понятная для власти форма энтропии.

XVIII в. и первую половину XIX в. «русский Левиафан» провел, борясь с бунтами и заговорами. А со второй половины XIX в. и вплоть до Октябрьской революции главной угрозой стало инакомыслие в форме революционных организаций.

В ХХ в. и особенно при Сталине «Левиафан» достиг своей кульминации, и каждое из четырех основных проявлений антигосударственной деятельности каралось самым жесточайшим образом. Сталинизм представляет собой высшую архетипическую точку российской государственности, понятой «левиафанически»: вот тут-то как раз и карали безжалостно за инакомыслие (реальное или мнимое), за бунты (или за помыслы о бунтах), за заговоры (или за подозрение в заговоре), за воровство (в малых и крупных размерах). Это был настоящий праздник политического страха, невиданного никогда доселе, где «русский Левиафан» полностью показал свою мощь и свои возможности.

Отступление о свободолюбивом и непокорном русском народе

Часто приходится слышать, что русский народ обладает рабскими чертами, что он склонен потакать репрессиям и мириться с произволом властей. Я придерживаюсь прямо противоположной точки зрения. Я убежден, что русский народ в своей душе предельно свободолюбив, непокорен, абсолютно не склонен к дисциплине, горд, созерцателен (если угодно, ленив – сакрально ленив), не терпит над собой никакой высшей инстанции, зачарован своей собственной таинственностью, жгучей душевной красотой, пронизан черным светом, бьющим из русской почвы, укромно прячущимся от лунных лучей и распрямляющимся как стальная пружина от моря до моря, от океана до океана по собственной прихоти – легко, играючи, беспечно, обреченно и празднично. Это народ ветра и огня, с запахом сена и пронизанными звездными провалами синих ночей, народ, несущий в своей утробе Бога, нежного, как хлеб и молоко, упругого, как мускулистая речная отмытая сладкими водами волшебная рыба.

Русский народ не собирается никому подчиняться, и если он признает власть «Левиафана», то только понарошку, почти в шутку, потому что этот народ очень веселый. Жаль, что нашего юмора другие не понимают, находя его слишком кровавым, слишком жестоким. Для русского – ничего не слишком.

И вот, чтобы этот народ не брызнул через край, не прекратил бы вовсе работать, зачарованный звездами и своим таким ровным и таким белым телом, не испарился бы в водовороте великих прозрений, не сгорел бы в зарницах нездешнего духа, не умер бы в восторге сладостно-сонливой метафизической изобильной лени, ему внедрили «Левиафана», поставили чудовище пасти этот народ каленым жезлом – чтобы русская жизнь не казалась ему таким будоражащим хмельным медом.

Рабство, покладистость, законопослушание, уважение к власти, исполнительность, покорность, дисциплина, повиновение, словом, «политический страх» – все это коренным образом чуждо русскому человеку, который сам себе чудовище и поэтому не боится никого, кроме самого себя, а впрочем, и самого себя не боится, – не то еще русский человек видел. Хотя бы во сне.

«Русский Левиафан» сегодня

Как обстоит дело с «русским Левиафаном» сегодня? Силен ли он? Внушает ли он тот «политический страх», который должен внушать?

Я убежден, что, несмотря на причитания определенных сил в современной России, «русский Левиафан» дышит на ладан, по сути, его торс распался, и сил больше не осталось. Он глубоко успел укорениться в коллективном бессознательном – это генетический опыт прошлых эпох и прежде всего времени солнечных репрессий сталинизма, когда настал его звездный час. Но, учитывая бесконечное свободолюбие русского человека, такой след в душе и теле быстро исчезает. «Левиафан» изжит, его цикл завершен, сегодняшняя власть никому не внушает никакого страха. Остался только «призрак Левиафана», его психический фантом, смутное воспоминание о том, что он когда-то существовад и что он был достаточно силен – давил, рвал на части, скрежетал клыками, махал гигантскими лапами, своего не упускал. Через левое плечо с посвистом и внутренним удовольствием смотрел на него русский человек. И сейчас смотрит, но перед глазами только красные круги от непристойно долгих новогодних праздников. Место «Левиафана» пусто.

Нынешняя российская государственность виртуальна. Это плоские имиджи кинопроектора на экране. Это струйки недостертой памяти. И больше ничего. Совсем ничего.

Разберем по пунктам нынешнюю ситуацию в России.

Инакомыслие. Ни малейшего признака репрессий за инакомыслие нет и в помине. Начать с того, что у современной российской власти нет «мыслия», которое можно было бы опровергнуть. У нее нет никаких постулатов, никаких внятных идей, никаких серьезных и вдумчивых программ, никакой идеологии, никакой политической философии. Всё, что в ней можно оспаривать, это технологии. Но таким образом создается уже какая-то совсем выродившаяся интеллектуальная форма «инакомыслия в технологической сфере». Удачно или неудачно у власти получаются перформансы – их еще можно обсуждать. Но ее мысли, идеи – нет. В отношении такой власти полноценный идеологический нонконформизм просто невозможен. Любое утверждение – за и против – проваливается в болото.

Вам никто не возражает, с вами никто не соглашается. «Мысль» как таковая вежливо отправлена на помойку, или куда подальше. Это именно такая свобода, которая самой мысли категорически не нужна. Лучше, если ее будут жечь каленым железом, вздергивать на дыбу, либо оглашать во дворцах или с амвонов. Если на мысль никто не обращает внимания, она оскудевает, начинает сомневаться в самой себе, бледнеет и вянет как чахоточная сирота.

Конечно, «Левиафан» может обойтись и вообще без всякой мысли – как сегодня. Но это не признак его силы. Скорее, настоящая ситуация показывает, что это уже никакой более не «русский Левиафан», а лапа другого, нерусского «Левиафана». Либо русский «Левиафан» куда-то уполз.

Бунты и восстания. Тут, действительно, еще немного страшно. Пока страшно. Чеченцы и сторонники Лимонова попробовали «русского Левиафана» дернуть за хвост, проявив прямую, вызывающую, наглую и обидную непокорность. Чем только они ни называли чудовище, как только над ним не издевались. И некоторая реакция проявилась. Чувствуется былая мощь. Но никакой репрессивной мобилизации нет, скорее – агония, судороги. Маленький, обалдевший от самого себя кавказский народ уже скоро десять лет как противостоит регулярной федеральной армии, отутюжившей всё пространство бомбами, без разбора своих и чужих. Кучка нервных подростков во главе с престарелым писателем-порнографом, «асфальтовым кочевником» мировых столиц, устраивает систематические хулиганские выходки – и с ними какой год не могут справиться бравые армии спецслужбистов. Неужели это и есть «Левиафан»? Помилуйте, это пародия на него. Зверь-то голый. Его чешуя облезла, а когти сточились. Я не про то, плакать теперь или смеяться, я про фактическое положение дел. Прямые бунты и издевательское неповиновение власть еще не прощает. А не «прямые» и не «издевательское» прощает.

«Заговор», наконец. Заговоры в России есть, были и будут всегда. Завязываются они с завидной регулярностью, и в настоящий момент, когда вы читаете эти строки, группа очень опасных и коварных персонажей – многие из них принадлежат к самым высотам власти – плетет против России и ее президента опасные и дерзкие интриги. Потирая руки, они приговаривают: «Это мы устроим в 2010 г., а это вот на год раньше, а когда наше заокеанские коллеги надавили в 2008 г. на Назарбаева и Лукашенко, мы сделали то-то и то-то; для этого в 2008 г. надо было осуществить то-то и то-то, а если не получилось, тогда мы пойдем на крайние меры – но не позднее 2009 г.». Шорох приглушенных голосов и зловещие тени сплетаются в навязчивый шум в ушах, тонко питающий нервную паранойю власти, – внутренний голос не смолкает: «Измена! Одна измена вокруг!»

Да, именно измена. И это не ново. Но сегодня заговорщики чувствуют себя настолько свободно, что максимум чего они еще боятся, так это перевод на другую должность – с повышением. Те, кто не участвует в заговоре, просто политически не существуют. Причем чем ближе к президенту заговорщики, тем им уютней и безопасней творить свои черные планы. Огромный глаз дракона только моргает.

Воровство. Но это уже не тема, а праздник современной российской политологии. Когда раньше писали, что «в России воруют все», это была метафора. Что такое «все» можно понять только сегодня. Воровство стало внутренним содержанием политического процесса. Ни одно действие не осуществляется без «распила», «отката» или «кидалова». Аферизм в современной России превратился в синоним «эффективной политики» или успешной «политтехнологи». Кража – единственная вещь, которая составляет нечто конкретное в современной государственности. Остальное – «ботаника», иначе говоря, «дымовая завеса».

Повышение зарплат трудящимся, понижение зарплат трудящимся, принятие закона, отмена закона, добавление льгот, убавление льгот – всё, что происходит, либо должно приносить «чисто конкретные» дивиденды «конкретным» чиновникам, либо ни одна из тем просто не будет обсуждаться. Если припрет, наймут какого-нибудь «профессора», который за копейки всё нарисует для отчетности, и пошли дальше – снова-здорово.

«Русский Левиафан» был всегда снисходителен к воровству. Но не до такой же степени! Ведь скоро за это будут награждать. Медаль «почетный вор России» присуждается Пал Палычу (Иван Иванычу, Василь Васильичу) за кражу в особо крупных размерах.

Главное, что в этом невозможно никого обвинить, – просто «русский Левиафан», откровенно говоря, издыхает. Факт очевиден. Остался только призрак, память, какой-то нечленораздельный клип.

Ресурс «политического страха» в России исчерпан. И как только последние тени расползутся, все увидят: свято место на сей раз пусто.

Что делать?

Первое, что приходит в голову, относительно прогнозов. Ну, заканчивается цикл российской государственности; да и ладно, ничего, как-нибудь... Не бог весть какая ценность этот «Левиафан», тем более сам концепт заимствован из англосаксонской, чуждой нам культуры, из далекого от нас политологического контекста. Однако мириться с этим не хочется, если морально мы не готовы, тем более что перед нами не ярмарка чужих проектов, а какая-то тупиковая мировая ночь – с цунами, всемирным потеплением и концом света.

Существуют– не могут не быть – выходы

Один выход в том, чтобы немедленно создать новую опричнину. Из оголтелых, доведенных до отчаяния всеобщим развалом служилых людей сверстать на скорую руку государственнический орден с суровой дисциплиной, со скорой расправой за измену, шкурничество и предательство, с братскими идеалами спасения страны перед надвигающейся катастрофой, которая – как теперь понимают все – была лишь ненадолго отложена нынешней властью. Это своего рода «Орден Левиафана», как в итальянском фильме «Пустыня Тартари», где последние бойцы гарнизона, брошенные центром, защищают далекий и никому более не нужный рубеж. Стойко выполняя последний долг, сползая в ночь небытия с широко открытыми глазами, напряженными и суровыми мужскими лицами.

И если такой путь будет выбран, то необходимо привести в действие все существующие приводные ремни «политического страха». А поскольку страх на глазах испаряется, то следует взяться за дело с утроенной силой. Тихим Ходорковским в уютном свитере от «Армани» за аккуратной решеткой никто никого не напугает. Пугать, в данном случае, так пугать. И здесь не надо строить иллюзий. Если на это – настоящий, а не игрушечный, виртуальный террор – власть идти не готова, лучше и не затевать. От попыток, подобной 1991 г., становится истерически стыдно. Сжал кулак – бей наотмашь. Не можешь ударить – гуляй по набережной. Не знаю, есть ли на это силы. Самим потенциальным опричникам видней. Это у них надо спрашивать. Одно ясно – поднять «Левиафана», валяющегося вверх тормашками в луже исторической беспомощности, будет ой как не просто. Ему, как Молоху, жертвы приносят только с парной, незасохшей кровью.

А вот выход евразийский: обращаем внимание на «Бегемота», на тот отброшенный сакральный синтез, который мы намеренно отказались рассматривать в этом эссе. Там, в контексте сухопутного могущества, само понятие власти – а равно и «политического страха» – совсем иное. И если возрождать «Бегемота», то надо восстанавливать не механизм и не машину репрессий, а тончайший, едва уловимый сакральный смысл – содержание, богословскую цель, эсхатологический проект, глубинную и животворящую религиозную идею, которая тайно питала русский народ в его пути по истории (как в Библии сказано про откровение Божие пророку Илие на горе Хорив: «После ветра землетрясение; но не в землетрясении Господь. После землетрясения огонь; но не в огне Господь. После огня веяние тихого ветра».

На это русские люди откликнутся по-другому – не ленью, саботажем и безразличием, а энтузиазмом последней битвы, жаром огненного крещения, рывком к последним границам национальных небес. Это последний ресурс мобилизации, но лежит он не в области технологии, а в теологии, философии истории, философии политики.

Глава 14. Модернизация под знаком вопроса

Нужна ли России модернизация? Первая реакция – конечно, нужна, как же без нее? С некоторой точки зрения такая поспешность в ответе на этот вопрос весьма похвальна, как и любая поспешность и готовность. Но неглубока. Едва ли мы по-настоящему задумывались над тем, что такое модернизация и каковы ее корни, какова ее природа, каковы ее разновидности. Попробуем рассмотреть этот вопрос иначе – какая модернизация нужна России?

Сегодня мало кто понимает, что термин «модернизация» состоит из двух частей. С одной стороны, существует модернизация техническая. Этот аспект модернизации больше всего бросается в глаза – она воплощена в новых приборах, летательных аппаратах, средствах связи, средствах получения денег, новых материалах, новых информационных технологиях и фундаментальных нанотехнологиях. Объектом этой модернизации являются инструменты, средства, которые облегчают человеку жизнь, делают мир комфортнее, удобнее, быстрее, эффективнее, веселее, делают его интерфейс, как говорят компьютерщики, более дружественным к пользователю. И этот интерфейс, безусловно, зависит от технической модернизации.

Но есть и другая сторона модернизации, которая, как правило, исторически тесно связана с первой. Это модернизация моральная, культурная и социальная. Если объектом первой модернизации являются инструменты, то во втором случае – народ, общество, государство, мораль, нравственность, устои, культура. В этом случае модернизация имеет совершенно иное значение. Например, модернизация нравов – это отказ от традиционных ценностей: сначала отказ от церковных браков, потом отказ от браков, которые оформляются какой-то гражданской инстанцией, дальше следует разрешение однополых браков, ну а потом, совершенно логично, – полная отмена института брака и полигамия, становящаяся социальной нормой.

Это единственный путь модернизации семьи, другой модернизации семьи не существует. Если мы хотим модернизировать институт семьи, значит, нам придется разлагать ее традиционные нормы и принимать новые. Точно по тому же пути происходит модернизация культурная. Традиционно основой культуры являлось религиозное искусство. Религиозная живопись, литература, религиозное пение – модернизируя это, мы прошли период светской культуры, потом авангардной, завершив все постмодернистскими фрагментами мира, организованными случайным образом, которые тоже теперь являются элементами культуры.

Моральная модернизация приводит к распаду традиционных отношений между людьми. Каждый человек становится сам за себя и не признает никаких общественных или социальных нормативов. Таким образом, модернизация в этих сферах означает отказ от консервативных устоев, от традиционных форм нравственности, от традиционного мировоззрения, религиозных норм, от ценностей семьи, коллектива, народа, этноса, общины, то есть всего того, что составляет коллективную идентичность людей.

Эта модернизация и сопровождает модернизацию техническую. Называется и то, и другое одними и теми же определениями – прогресс, совершенствование, развитие. Под этими привычными для нас словами содержится два довольно различных значения. Слово модернизация происходит от слова «модерн», то есть «современный». Но это не просто то, что происходит в наше время. Модерн – это не «современный», это «новый». Модерн начался тогда, когда люди решили расстаться с консервативным прошлым, порвать с традицией, когда люди решили смотреть не назад, не на богоносных отцов, не на устои своего племени, своего этноса, своего государства, а когда они стали смотреть вперед, в противоположную сторону. Вот тогда и начался Модерн.

Как бы странно для нас, в силу различий русского и европейского словаря, ни звучало слово «современность», но современность имеет начало. На смену традиционному обществу пришла модернизация, пришло так называемое Новое время. Оно наступило, когда люди отказались от традиционных устоев.

С этого периода и начинает свой отсчет модернизация – с эпохи Возрождения XIV века. А с XVII века – в преддверии Просвещения – наступает пик модернизации западноевропейского мира. В этой модернизации было заложено оба аспекта.

С одной стороны, технологический, материальный. С другой – моральный, социальный, культурный, поскольку, например, производство паровых машин исторически, психологически, идеологически и культурно теснейшим образом связанно с периодом борьбы с религией, с маргинализацией позиций Церкви в обществе, с секуляризацией и освобождением человека от тех связей, которые его в традиционном обществе соединяли с множеством различных институтов, привычек, устоев, нравственных ограничений.

Все это разрушалось модернизацией. Происходило разрушение человеческого сознания, которое в традиционном обществе обращено к утверждению собственной идентичности, к поддержанию тех норм, которые были заложены в основах традиции, – это касается и семейной жизни, и социальной, общественной организации общества. Все это подверглось осмеянию, разрушению. Освобождение от этого комплекса раскрыло новые возможности, которые реализовались в сфере техники и в сфере морали очень по-разному. В сфере техники они созидательны, потому что создаются все новые и новые аппараты. В моральной сфере все наоборот – модернизация действует деструктивно, она разрушает нравственные устои человека, она разрушает представление о человеке.

Однако и сама идея человека серьезно трансформировалась с эпохи Просвещения. В традиционном обществе человек рассматривался как раб Божий. Сегодня бы сказали, что это дикость, потому что человек – не раб, он свободен. Но рабом Божьим он назывался потому, что был свободен от всего остального. Он был работником только Бога. Таким образом, Церковь прививала людям подлинную свободу. Более того, учение о том, что человек был создан Богом из ничего, а не из самого Бога, обрекало человека на абсолютную свободу.

В рамках этой свободы человек мог выбрать – быть ему рабом Бога и господином всего остального – страстей, греха, либо быть рабом греха, рабом дьявола, рабом сиюминутных страстей, но оставаться при этом свободным от Бога. Это моральный выбор. В традиционном обществе считалось, что правильно быть рабом Бога и неправильно быть рабом страстей. В эпоху модернизации, особенно в эпоху Просвещения, эту мораль решили изменить. Человек теперь понимается однозначно как свободный от Бога, а не от страстей, не от грехов, не от дьявола. Так он сделал первый шаг к модернизации.

Все знают расхожую формулу Ницше «Бог умер». Однако многие не знают, как заканчивается эта фраза: «<...> вы убили его. Вы и я». Люди, пожелавшие прогресса и модернизации, убили Бога. За возможность своего материального и ничем не ограниченного в моральной и социальной сферах развития люди заплатили смертью Бога. Это очень честный и правильный взгляд Ницше, который не то, чтобы сожалеет или обвиняет кого-то, он просто называет вещи своими именами. Для того, чтобы появился человек модернизированный, необходимо было сбросить Бога с его пьедестала. В этом – богоборческая сущность гуманизма, о котором говорили многие философы XIX и XX веков. В процессе модернизации действительно появился автономный человек, который стал называть себя «свободным». Таким образом, элементом модернизации неизбежно является богоборчество. И это еще не предел.

Когда появился этот свободный, автономный человек, который стал насаждать свою особую гуманистическую культуру с опорой на собственные силы и полностью развил свою техническую мощь, свои социальные институты, свою богопротивную либеральную демократию и другие находки социально-культурной модернизации, в этот самый момент философы-постмодернисты и разоблачили Модерн, объявив, что теперь человек стал Богом. Но с точки зрения Постмодерна, обожествленный человек также создает репрессивные иерархии.

И вот тогда возникла идея убить уже самого человека. Один известный французский философ – Бернар-Анри Леви – провозгласил смерть человека, другой философ – Ролан Барт – провозгласил смерть автора. Общество без людей и текст без автора стали нормой современной постмодернистской культуры. Итак, человек сначала убил Бога, а потом, в поиске все новой и новой модернизации, нового освобождения, дошел до того, что стал в тягость самому себе. Возникла идея ризомы, неопределенного полуклубня, киборга, клона. Логичный конец модернизации.

Часто постсовременные типажи просматриваются у Тарантино, в «Бешеных псах» или «Криминальном чтиве». Люди представляют собой не законченные личности, которые идут по своему пути, отстаивают свою собственную историю, имеют сюжет, но, наоборот, представляют собой часть. Но это часть самого себя.

Это постчеловек – необходимый элемент модернизации. Ведь Постмодерн – это то, что приходит после модернизации, после того, как модернизация осуществлена. В тех странах, где цикл Модерна закончен, началась активная постмодернизация: прошла индустриализация, началась постиндустриализация, прошла модернизация, началась постмодернизация. Сейчас в это хотят втащить и Россию. Но ничего хорошего в этом нет, кроме развития технических средств. На одну чашу весов кладутся светящиеся витрины, неоновые лампы, экраны, бытовая техника, а на другую чашу – жизнь человека, его судьба, его душа, его любовь, его страсть, его воздух, прикосновение к природе, к детям, великие исторические проекты, которые люди перед собой ставили.

В истории России мы видим, что модернизация у нас никогда не шла снизу, ее нам всегда навязывали. Здесь вспоминается одна фраза Пушкина, который сказал, что в России единственный европеец – это государство. Вся модернизация шла к нам с Запада с помощью насильственного внедрения жесткими методами. Первый и самый фундаментальный этап модернизации случился при Петре I, когда на целое столетие Россия была выбита из национальных критериев. Нам навязывались чуждые нравы, одежды, представления, и за счет этого действительно была достигнута некоторая техническая модернизация.

Вторая – более чудовищная и в то же время более впечатляющая – волна модернизации была в XX веке, когда большевики принялись уничтожать все традиционное, консервативное, легитимное, ставя на освобожденном месте свои технически безупречные эксперименты – полеты в космос, строительство новых домов, ядерное оружие, исчезновение деревни, исчезновение верующих, – огромные успехи были достигнуты. Хотя коммунисты чуть позже и приостановили свою модернизацию, первые десятилетия она шла полным ходом. Но дальше ее стали ограничивать в сфере морали, поняв, что человечество может так окончательно исчезнуть.

Техническая модернизация в Советском Союзе была впечатляющей. Не менее впечатляющим был распад нравов, разрушение культуры, социальных институтов традиционного общества, уничтожение крестьянства, репрессии. Множеством жизней мы заплатили за модернизацию. Эта модернизация тоже была сверху – к власти пришла кучка фанатиков и, опираясь на веру в лучшее, навязала нам эту модель модернизации.

Конечно, многое было поправлено народным духом, конечно, консервативный элемент дал все-таки о себе знать. Но мы платили не только кровью, не только морально, мы заплатили за модернизацию миллионами людей, сожженных в ее топке, миллионы загнобили, сгноили. И в первую очередь это были традиционные классы традиционного общества – крестьянство, духовенство, дворянство. Для того, чтобы достичь технических успехов, коммунистам пришлось проделать то же, что однажды до них уже проделал Петр I, замостив русскими телами гнилой болотный город на окраине России.

Да, это был важный форпост, с технической точки зрения это очень важно, но какой ценой! Он разрушил нашу историю, наши принципы, наши традиции. Людям в XVIII веке запрещалось ходить в русской одежде и носить бороды в городах. За модернизацию Россия платила идентичностью. Если мы двинемся в этом направлении еще раз так же безоглядно, мы окончательно ее утратим.

Термин «модернизация» необходимо расколдовать. Ведь когда кто-то произносит «модернизация», то все сразу «за», а тот, кто «против», тот – ретроград, несовременный человек, архаик, отсталый. Но точно с тем же самым подозрением надо относиться и к тем людям, которые выступают однозначно «за» модернизацию, так как модернизация – это смерть Бога, а затем и смерть человека, смерть автора, ризома, киборги, клоны, генетические операции. Сейчас их еще как-то сдерживают, комиссия ЕС предлагает даже ограничить опыты над генетическим кодом людей, так как это очень опасная вещь. Но это говорит лишь о том, что где-то такие опыты ведутся.

Логика модернизации в том, что ее хотят сдержать, но она не сдерживается, а впереди нас ждет так называемая раскрепощенная техника. Люди становятся похожими на роботов – это еще не роботы, это пока обычные люди, но постепенно людям планируется вживлять все больше и больше механических имплантатов, протезов, компьютерных процессоров, микрочипов, которые будут помогать их органам работать. Это хорошо для инвалидов, но человечество на этом не остановится – человечество никогда не останавливалось и не поступало разумно. И если оно встает на путь модернизации, значит, оно идет по этому пути до конца. Человек никогда не понимает этих границ, он всегда выходит за их пределы – в хорошем и в плохом. Его поступки никогда не попадают в золотую середину.

И уже совсем скоро наши дети будут путаться между репликантом и живым человеком. Поэтому очень важно отделить модернизацию от того безусловного восторга, с которым мы ее обычно воспринимаем. Если России и нужна модернизация, то какая-то своя, национальная, с учетом всех наших условий. Мы должны разделять техническую и моральную стороны модернизации, так как в религиозном, моральном и культурном аспектах модернизация – это просто разрушение, извращение. Если мы разделим эти два понятия, уже будет хорошо.

Наша модернизация, несмотря на то, что это все-таки была модернизация, впитала в себя много национальных черт, и это интересное явление надо понять – как русская стихия повлияла на эту модернизацию, как она попыталась отклонить ее от того направления, по которому шла западная цивилизация. И здесь перед нами всегда вставал вопрос: что для нас важнее – утверждение идентичности или развитие.

С точки зрения русских архетипов, идентичность важнее, ибо если мы утратим идентичность, то и некому, и некого будет модернизировать, как западный мир, который, утратив Бога, впал в кромешный ад Постмодерна. Поэтому нет такой цены, за которую мы могли бы отдать нашу русскую идентичность, ее мы не должны утратить ни при каких обстоятельствах. В выборе между русским и развитием мы всегда должны выбирать русское. Сможем подчинить себе Постмодерн – отлично! Если нет, то мы должны отбросить Постмодерн и двигаться своим путем.

Тематика того, как сочетать идентичность и развитие, многими мыслителями ставилась всерьез. Американский политолог Сэмюэль Хантингтон в своей работе «Столкновение цивилизаций» выдвинул формулу «модернизация без вестернизации». С его точки зрения, многие азиатские страны идут по этому пути. Поэтому наша модернизация должна идти не по пути с западным миром, не на Запад, не в Европу. Что-то мы будем там брать, а что-то выбрасывать, но в целом он нам не нужен, он абсолютно другой, у него другая история, другая экзистенция, другая структура, поэтому он идет своим собственным путем. Мне кажется, он идет в бездну.

Кто-то готов пожертвовать ради идентичности технологическим развитием. Есть люди, которые считают, что техника нейтральна, хотя исторический опыт показывает, что за развитие техники мы обязательно платим культурной, духовной идентичностью. Техническую модернизацию нужно отделять от культурной. России нужна своя собственная модернизация, русская модернизация, или модернизация с русским лицом. А еще России нужна консервативная революция. Это усилит нас технически и укрепит нашу идентичность, наше консервативное вечное начало. Россия должна быть либо великой, либо ее не будет.

Глава 15. Интересы и ценности после Цхинвала

Оживление дискуссии

В западной прессе после событий в Цхинвале и русско-грузинского конфликта поднялась новая волна дискуссий относительно интересов и ценностей. Пропаганда действовала в основном по законам войны, и в ход пускались любые формулировки, лишь бы очернить Россию, демонизировать наше поведение в Грузии и, наоборот, представить Саакашвили жертвой. Однако сквозь поток информационных войн пробивались более честные вопросы. Возникли попытки проанализировать, как грузино-осетинский конфликт связан, например, с ситуацией в Югославии, вторжением США в Ирак, что является, а что не является прецедентом. И на общем фоне антироссийской истерии раздались первые голоса, поставившие под вопрос баланс интересов и ценностей. Это оказалось в центре дискуссии, набирая обороты в ситуации, когда начала спадать напряженность военной пропаганды вместе с ее клише и дезинформацией, направленными на лобовое очернение противника. Стало быть, как же российская решительность в Грузии влияет на баланс интересов и ценностей?