Текст книги "Странник"

Автор книги: Александр Вельтман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

«Гиммэль!» – вскричала девушка и бросилась в мои объятия.

Я онемел.

«Гиммэль! Гиммэль! Гиммэль!» – раздалось громко по всей зале.

Вдруг явился старец в белой одежде; из-под двурогой шапки древних жрецов снежные власы покоились по плечам. Он подошел ко мне, взял мою руку, вложил в нее руку девы и начал произносить медленно:алеф, бэт, гиммэль, далэт, гэ, вув, зайн, хэт, тэт, йот, каф, ламэд, мэм, нун, замэх, айн, пэ, цадэ, куф, рэшь, шин, таф!

Все присутствующие повторяли эти слова.

Ужас обнял меня, в глазах темнело, день исчез, все покрылось тьмою. Рука девы холодела в руке моей.

«Ваше благородие!.. Ваше благородие!»... – раздалось в отдалении.

– Уф! – вскричал я и проснулся.

Передо мной стояли вестовой и денщик; сквозь палатку светило вечернее солнце; левая рука моя с судорожным движением держала саблю.

– Боже мой! это все было во сне! – произнес я и вскочил с радостию, что отделался от Алефа, Бэта, Гиммэля и от всех букв еврейской азбуки.

День XXXVII

Zetzt gehcn wir woitcr.

(Uberzengender Beweiss der Unsterblichkeit.)

1s Haup. II Abs.

Israel Gottlieb Ganzen {*}.

{* Теперь идем мы дальше. (Убедительное доказательство бессмертия.) 1-я гл. II отд. Исраэл Готтлиб Ганцен (нем.).}

CCLXIII

Должно знать всем вообще и каждому порознь, кто не видел собственными глазами крепости Шумлы и знает ее только по сделанному мною выше сего описанию, что Шумла не есть простая, обыкновенная турецкая крепость, но укрепленная позиция, имеющая более сорока верст в окружности, а потому не Кегорн, не Вобап, не Кормонтапь, но Бусмар⁴⁵ и пр. и пр., не хитрости и не подземная война помогут взять ее, а просто слова: ну, ребята! – с нами бог! – ура!

Но на приступ к этой старой бабе трудно решиться, не предложив пожертвовать хоть одним десятком тысяч закаленных в военном огне душ. Этот расчет должен был подтвердить необходимость покорить прежде Варну как надежную опору левого фланга действующих войск и покровительницу подвоза провианта морем.

Таким образом, значительная часть армии, подкрепляемая гвардейским корпусом, и обратилась с громами своими к древнему Одессу⁴⁶.

CCLXIV

Варна, как печальная Геро, в саду, под скалами, на берегу морском сидит и смотрит на волны, ожидая Леандра⁴⁷.

Несчастный Владислав IV⁴⁸, король польский, желая избавить красавицу от ига мусульманского, нарушил торжественный мир, едва только заключенный на Алкоране и Евангелии с Амуратом, и простер к ней свои объятия. Но зверский янычар налетел на него, снес голову, венчанную на царство Польское, царство Венгерское и княжество Литовское, воткнул на джирид⁴⁹ и понес по толпам войска Амуратова. Уста, едва только поцеловавшие Евангелие в знак вечного мира с турками, долго что-то лепетали; но турки не поняли последних слов Владислава.

CCLXV

В 1828 году дела под Варной начались и шли иначе, нежели в прошлых веках.

В половине июля месяца Шумла была уже под караулом. 16 и 17 числа заняты высоты при д. Страже; на них оперлась правая рука войск осаждающих. Нужно было занять чем-нибудь Гуссейн-пашу с 30 т. войска шумлинского, чтоб отвлечь внимание от Варны; и потому началась по всему фронту нашему постройка редутов. Главная необходимость их состояла в том, чтобы незначительными силами удерживать фронт позиции, а остальными действовать на фланги и тыл крепости, ходить дозором к Джумаю, к Эски-Стамбулу, к Рарграду и т. д.

21-го июля государь император, сделав распоряжения, необходимые для споспешествования к взятию Варны, оставил нас на высотах пред Шумлою и, заповедав быть умными, храбрыми и осторожными, как сие надлежит солдату, стоящему на часах, – отправился к Варне, где слава готовила уже новые лавры для царя России.

CCLXVI

Представьте себе, милые спутники мои, крепость Варну в том самом виде, в каком верная кисть живописца, циркуль и перо военного топографа могут вам ее представить на бумаге. Потом вообразите себе, что стены крепости унизаны 250 орудиями и 15-ю тысячами вооруженных с головы до ног турок; что каждый из них, в надежде на Аллаха и его пророка, пьет свой кофий, курит трубку и выпускает каждый день по нескольку тучных зарядов за крепостную стену.

В то же самое время, добрые мои читатели, представьте себе, как русские полевые полки сжали своею грудью крепость; как русская гвардия цвет мужества, силы, здоровья и красоты русского народа, расположена на высотах, в шатрах с золотыми маковками; как эскадра Черноморского флота, подобно огромному стаду гордых пеликанов, окружает и стесняет у берега турецкую Варнскую флотилию, как устрашенную рыбу... Но чтоб увенчать великое событие в летописях русской славы, русские! вы знаете своего царя, представьте я"е себе его, изрекающего волю свою с адмиральского корабля «Парижа» и повелевающего разгромить непокорных.

Осадная артиллерия, с вновь созданных укреплений под стенами Варны и со всех кораблей флота, сыплет 70 тыс. ядер, бомб, гранат и ракет в осажденную крепость; разгромляет ограды и домы и вынуждает капитан-пашу просить о пощаде. Пощада дана. Варна арестована⁵⁰, и победа в летописях мира начертала: «Русский царь Николай покорил Варну».

CCLXVII

Если б воображение мое в состоянии было оставаться долго на одном месте, то подробностью описаний я наполнил бы сотни томов и книга Странник была бы величиною с монгольскую книгу Ганжур⁵¹. Но это несообразно с целию того, кто останавливается только там, где остановит его великое событие, любопытство, разделение пути, голова Януса⁵² с двумя или четырьмя лицами или нерешенный вопрос, напр.: почему храм Януса был открыт только во время войны? Потому, отвечает он, что во время мира не о чем просить бога войны.

Но этот ответ покажется неудовлетворительным, ибо редкий ученый довольствуется чистым соображением, без комментарий, цитат и фактов.

День XXXVIII

Le metier qu'on croit particulier aux comediens

et aux bateleurs, c'est le metier do tous les hommes.

Hippocrale {*}

{* Занятия, считающиеся присущими комедиантам и фиглярам, – это запятая всех людей.Гиппократ⁵³.}

CCLXVIII

Gli uomini si rendono miseri col desiraro

il superfluo.

(Minerva solto la figura Mentore) {*}

{* Люди становятся жалкими, желая лишнего. (Минерва под изображением Ментора) (итал.).}

.............и т. далее.

CCLXIX

...........? {...Ces exagcrations sont permises a la poesie, surtout dans la maniere d'ecrire dont je me sers. Fables de Lafontaine, Liv. XI. fab. IX (прим. автора).– Эти преувеличения допускаются в поэзии, особенно в том жанре литературы, которому я служу. Басни Лафонтена⁵⁴, кн. XI, б. IX.}

Понятно, ясно! кольми паче

Тому, кто в женской школе рос взрос;

Иной таинственный вопрос

Нельзя и выразить иначе.

CCLXX

Объяснив таким образом причину, по которой удалился я на время из круга военных действий, по обыкновению скакал я на почтовых. Мой суруджи, исхлопав длинный бич, дул коня, на котором сидел верхом, оставшеюся в руках палкою и в хвост и в голову. По крайней мере часом был бы я ранее на станции, если бы не разлетелось колесо в бричке моей и если б следующий разговор был менее занимателен.

Покуда чинили колесо, я прогуливался по местечку. Любопытство остановило меня против ворот госпиталя. Я заглянул в них. Два солдата песлп в корзине стклянки с лекарствами; остановились подле госпитального крыльца отдыхать и стали беседовать:

Постой, брат! мочи нет! схватило за живот!

А лекаря просить не стану о лекарстве!

Нет! кто ему в рецет уж попадет,

Того пиши в небесном царстве!

Горазд морить!.. Уланского полку

Солдатик, видишь ты, был болен просто сыпью...

Что ж!.. ох, брат, вот резня!.. ей-богу не могу!..

Постой-ка, я какой-нибудь мекштурки выпью.

(Пересматривает стклянки на свет и потом пьет.)

Как пиво!.. ну уж дрянь! насилу проглотил!

Варить декох сам дьявол, верно, учит:

Как лазаретную плепорцию хватил,

Так так, как дохлую скотину, и распучит!

(Подходит больной солдат.)

– Что, брат Хадей?

– Что... лихоманка, брат!.. чуть показалась зорька,

Как учала трепать! свалила с ног, ей-ей!

Дай, брат, лекарствеца, да покислей!

– Изволь, и кисло, брат, и солоно, и горько!

На вкус аптекарь не варит.

А ты, брат, что? аль бок-то все болит?

– Какой-те бок! уж согрешил пред небом!

Ни пить, ни есть, ни спать – совсем было пропал!

Спасибо фельшеру, какой-то плаштырь дал,

Вот и поел его сегодня трохи с хлебом,

И лучше!..

– Что ты?

Вот те бог!

Пойдем, брат...

(Поднимают корзину.)

Дежурный

– Что это?

– Мекштура и декох.

(Уходят.)

CCLXXI

Я хотел подтвердить справедливость всего вышеописанного всевозможною клятвою, какую только читатель в состоянии бы был придумать на сей случай, но мои кони мчатся уже быстрее вихря; предметы вправо и влево также торопятся куда-то. За пространней равниной видно только утреннее небо. Кажется, еще версты две, и – бух долой с земного шара! Какой чудный скачок!

CCLXXII

Но...

Рассудок мудрецу поможет

Добро и зло определить:

То хорошо, что может быть,

И худо то, что быть не может.

CCLXXIII

Здесь должен я признаться всему потомству, что нет ничего грустнев стоянки под крепостью, особенно, друзья мои, в пустынной Булгарии. «Отчего, – спросит медицинский факультет, – отчего задунайский воздух был так ядовит для нас? Какого жизненного элемента недоставало в нем?» – Никто не решит вопроса.

В нем недоставало женского дыхания.

Напрасно военная музыка хотела развеселить душу, играя то русскую песню, то арии из La dame blanche{"Белой дамы" (франц.).}⁵⁵, из Freischutz {"Вольного стрелка" (немец.).}⁵⁶, то мазурку, то cadrille francaise {французскую кадриль (франц.).}. Все это увеличивало тоску, потому что напоминало многое.

CCLXXIV

Все действия устремлены были на Варну и на посланного к ней в защитники милион-пашу. Большая половина войск, облегавших Шумлу. скрытно двинулась на левый фланг черты действия, к р. Камчику, чтоб не допустить 30 т. вспомогательных войск, приближавшихся к Варне.

В дополнение, болезни так наполняли гошпитали, что ни мудрая распорядительность, ни всевозможные средства к предохранению войск от них не в силах были остановить поток лазаретных карет, дрог и фур, который истекал из-под шумлинского лагеря. Палатки опустели. Гуссейн-паша хотел пересчитать нас двумя решительными ночными вылазками, но в оба раза встретил русскую единицу, которая, подобно палице богатыря, укладывала турецкие толпы во чистом поле на вечный сон.

Напрасно Гуссейн с крепостных стен стегал по своим низам-гедитам⁵⁷ картечью, напрасно проклинал их и грозил смертию, они бежали искать спасения от русской палицы в объятиях шумлинских оград.

CCLXXV

С неизъяснимою досадой

В палатке я своей сидел;

Все было занято осадой,

И я был занят кучей дел.

Передо мной, как ряд курганов,

Стопы бумаг, маршрутов тьма;

Вот век! – в нем жить нельзя без планов,

Без чертежей и без письма!

Вот век! – старик скупой, угрюмый,

Окованный какой-то думой!

Как не припомнить давних дней,

Когда возил в походах Дарий⁵⁸

Постели вместо канцелярий,

А женщин вместо писарей.

То было время! не по плану,

А просто так искать побед;

При войске был всегда поэт,

Подобный барду Оссиану⁵⁹;

На поле славы дуб горел,

А он героев пел да пел!

CCLXXVI

Но вот привели для допроса пленного.

Он был собой прекрасен, молод,

Как дева самых пылких лет;

Он по-турецки был одет

И пикою в плечо проколот.

По-русски он немножко знал,

Но очень ясно рассказал,

Как в Шумлс он живал в довольстве,

Как певчим был в Чифте-Хамам {*},

{* Мечеть в Шумле (прим. автора).}

Как был в России при посольстве,

Хороша дивка видел там;

Как он от дивка очень плакал,

Как возвратился в Стамбулу

И как его эмир-оглу

Чуть-чуть не посадил там на кол.

CCLXXVII

Альмэ была причиною этой беды, и вот как рассказывал Эмин⁶⁰:

Она хорошая была,

Была такая молодая,

А! ля-иль-лях-аллах-алла! {*}

{* Нет бога, кроме Аллаха! (араб.).}

Другой получше уж не знай я!

Паша любился на она,

А что такой!.. какой мне дела!

Есть многа у паша жена

В харэм {*}, хорошая и бела,

{* гарем.}

А мой Альмэ ому не пар,

Как мой пистоли с твой пистоли,

Цалуй попрежде мой ханджар {*},

{* кинжал (прим. автора).}

И видим, сила чей поболе!..

Тут молодой турок стал бранить на своем языке пашу; я не понимал. А между тем день кончился.

CCLXXVIII

И расточает каждый год

Богатства жизни понемногу;

Все больше, больше наш расход,

Все ближе, ближе мы к итогу!

День XXXIX

Gelui qui n'a pas un grain de chimore dans

la tete, pour se consoler de la realite, je le

plains.

Dolomieu {*}

{* Я сочувствую тому, кто лишен химер в воображении, чтобы утешать себя в реальной жизни.Доломье⁶¹ (франц.).}

CCLXXIX

Настал новый день, но я, все еще грустный, как будущность безнадежного человека, не знал, в какую часть света удалиться от тоски, и – бросился в пустыню, лежащую между Сенегамбией, Нигрицией⁶² и Северной Америкой.

Не боясь ни хищных арабов, ни хищных зверей, ни хищных птиц, ни бурных вихрей, вздымающих валы песчаного моря, я сел на высокую насыпь в самом центре Заары⁶³ и стал смотреть на медное небо.

Тут видел я все богатство солнца и неуместную щедрость его.

Сыплет лучи без меры, не позволяет пронестись над пустыней ни облаку, утоляющему жажду земли, ни ветру, разносящему прохладу. Одно хочет быть добрым и щедрым.

Кто же скажет, что излишество благодеяния не есть истинное зло?

Смотрите, может ли эта пустыня быть благодарною солнцу за то, что оно щедростию своею обращает ее в ад?

Прощай же, бедная Заара, земля бесплодная и пустынная! ты ли виновна в излишестве и в недостатках своих, которые на пространстве 5 895 760 квадратных верст не дают приют бедному человечеству: ему так тесно на земле!

CCLXXX

Когда я еще был ребенком и, сердитый, с досады, отказывался от пищи, тогда няня тщетно уговаривала меня. Что ж сделал бы я теперь, рассерженный на медное небо Заары и в таком же расположении духа, как₍ Ксеркс во время наказания Геллеспонта и вызова горы Атоса на бой⁶⁴. На слова:

Милый друг, послушай,

Хоть немножко скушай!

я отвечал бы:

Не хочу я хлеба!

Дайте мне неба,

Южного неба!

CCLXXXI

Так отвечал бы я няне и всем, кто вздумал бы мне давать пустопорожнюю землю, например, посреди Гоби.

Как житель Гоби, человек может не знать наслаждений жизни, может даже не понимать, что на земле существует благополучие. Виноват ли он, что родился посреди пустынной степи? Нет лесов, нет воды, утоляющей жажду. Летом тщетные молитвы о дожде, зима грозит истреблением стад. Вода соленая, как море, ядовитая трава сули – вот украшения природы, в которой суждено обитать иногда существу, одаренному разумом.

Но это ничего. Человек, который похож на жителя Гоби, должен думать и чувствовать, как житель Гоби: "Некогда утолю я жажду из чудесного, священного ключа Арашана, сладостно журчащего посреди рая, предназначенного праведным монголам; некогда буду я нетленен, как злато, и буду сиять, как драгоценный камень; некогда перегоню я на своем тарпане {дикий конь (прим. автора).} три тысячи скакунов и получу от Кутухтвы в награду: ружье, панцирь, 15 быков и коров, 15 лошадей, 100 баранов, одного верблюда, 1000 кирпичей чаю, 20 кусков атласу и несколько шкур лисиц и выдр!"⁶⁵

Воображая иметь такое несчетное богатство, житель Гоби украшает им всю свою будущность, строит мысленно Жэхэ {Дворец Богды⁶⁶ (прим. автора).} и – счастлив.

День XL

Celui qui est assis, travaille pour se lever;

celui qui est dans le njouvenient, travailio

pour etre en repos.

Hippocrala {*}

{* Тот, кто сидит, трудится, чтобы подняться; тот, кто движется, трудится, чтобы быть в покое.Гиппократ (франц.).}

CCLXXXII

Du, lieber Benr!

(Gesangbuch far Kinder, von Stoh) {*}

{* Ты, любимая гора! (Книга песен Штоха для детей) (немец.).}

Возвратись из степей африканских, чрез пустыню Гоби, в лагерь, я был встречен объятиями доброго моего товарища. – Что ты так пасмурен? – спросил я его, «Проклятый жид опять насолил мне!» Понимаю!

Свой своему, к твоей беде,

Невольно друг, что же на поверку:

Разумный рок тебя преследовал везде,

А счастье глупое преследовало Берку!

CCLXXXIII

Мы вошли в палатку.

CCLXXXIV

(В палатке.)

А сердце бедное...

Сбитенщик (за палаткой)

Кипит!

Денщик

Монета мелкая, как женщина злодейка,

Недолго и в руках надежных наживет,

Ну, встань ребром, моя последняя копейка,

Которую берег на денежный развод!

Горячий! ходь сюды!

Сбитенщик

Вот кипяток!

Денщик

Налей-ка!

Почем?

Сбитенщик

Есть в разную цену;

А сбитенек, что – чай твой, чрезвычаен!

Денщик (поет)

Не черт ли сам тебя занес, брат, на войну?

Сбитенщик

Какой-те черт, не черт, Савельич, мой хозяин.

Денщик

Что, борода, видал секим-башку?

Сбитенщик

А как же, вишь: с Каменским⁶⁷ мы ходили

В Силистру, под Рущук, да был в Базарчику,

Потом под Ботиным в большом сраженье были.

Денщик

Эгэ-гэ-гэ! так ты, брат, послужил!

Сбитенщик

Пять лет все при одном полку был маркитантом⁶⁸,

Да при дивизии год целый; с ней ходил

Под Шумлу, крепость за Балкантом!

CCLXXXV

Уже было около полуночи. Мне должно было отправиться на левый фланг. Казак, Ермак безымянный, подвел мне коня, подал нагайку, я вскочил на седло и помчался широкою тропинкой около лагеря. Кто-то ехал передо мной рысцой и бормотал что-то про себя. Я тихо следовал за ним. Любопытство прислушивалось к словам его. Это были жалобы самому себе, военная зависть:

У нас орудий вечный говор,

Свист ядер, пуль и треск гранат,

И наши головы трещат.

Л здесь на полной кухне повар

Готовит барину бивстек {*}!..

{* бифштекс.}

Как славно пахнет теплым супом!..

А как бурчит в желудке глупом!..

Как нежен здесь военный человек!

Под кровом парусных палаток

Приятные летают сны...

На всем здесь виден отпечаток

Довольствия и тишины,

И в неге тонет петербургство!..

Но между тем, как говорят,

Где два фонарика горят,

Найду я главное дежурство!

Отрядный офицер свернул влево, а я вправо; таким образом мы, никогда не встречаясь друг с другом, расстались. Мог ли он догадаться, что я преступным ухом подслушал те слова, которые он говорил сам себе, и выдал их в свет, приделав к ним бахрому из рифм?

CCLXXXVI

Темнота ночная застлала дорогу. Призадумавшись, я ехал полем; вдруг раздался в ушах моих вопрос, на который всякий (хотя бы он был голодная собака) обязан отвечать: солдат!

Этот вопрос, сделанный мне ночью часовым на передовой цепи, я считаю за самый счастливейший и умнейший из всех тех, на которые я должен был отвечать. Без него, под покровом ночи, в предположении, что и плотный некрасовец⁶⁹, с густого бородой, в русском перепоясанном кафтане, в высокой мерлушковой, цилиндрической, перегнутой на бок шапке, стоя на турецкой передовой цепи, также не заметил бы меня, и я, блуждая между передовыми неприятельскими укреплениями, верно, ударился бы лбом обо что-нибудь, принадлежащее султану Махмуду.

Какое неприятное чувство наполнило бы душу мою, если б уроженцы Булгарии, Румилии, Албании, Боснии, Македонии, Анатолии, Армении, Курдистана, Ирак-Араби, Диарбекира⁷⁰ и всех мест и всех островов, принадлежащих блистательной Порте⁷¹, окружили меня, воскликнули: ля-иль-лях-алла! Гяур!{Слава Аллаху! Неприятель! (араб.).} и повлекли бы в ставку Гуссейна.

Сидя на пространной бархатной подушке, сераскир⁷² спросил бы меня" каким образом попал я в турецкий лагерь.

– Заблудился, – отвечал бы я.

«Не заблуждения, а путь правый ведет под кров Аллаха и его пророка», – сказал бы Гуссейн и велел бы меня отправить в Константинополь.

CCLXXXVII

Снабдив по доброте души

Каким-нибудь негодным мулом,

Какой-нибудь Ахмет-баши

Меня бы вез под караулом.

И долго он меня бы вез

Чрез Карнабат, или Айдос,

Чрез Кирккилиссу, до Стамбула.

Прощай бы молодость моя!

И сколько раз вздохнул бы я,

И сколько раз бы ты вздохнула

И сколько слез бы пролила,

Но мне ничем не помогла!..

CCLXXXVIII

К счастию, этого не случилось; вздохи и слезы остались целы. А между тем время было отправляться на зимние квартиры. И я, вслед за историческими лицами 1828 года, скакал на почтовых от Варны чрез Мангалиго... Тс! За пересыпью, между небольшим озером и морем, показался на отлогом скате к морю небольшой, пустынный азиатский городок; кроме одной или двух мечетей, из-за домов белела башенка с крестом; это была церковь.

Так вот то место, где жил изгнанный из Рима Овидий, по неизвестной потомству причине! Вот тот город Томи, где лежал надгробный камень е подписью:

Hic ego qui jaces tenerorum lusor amorum,

Ingemis peru Naso poeto meo.

At tibi qui transis, ne sit grave, quisqius amasti,

Dicere Nasonis, molliter ossa cubent {*}⁷³

{* Здесь я лежу, поэт Назон, певец сладостных песен,

Погибший из-за своего таланта.

Да не будет тебе в тягость, прохожий,

Как и всякому, пожелать, чтобы кости Назона покоились мягко (лат.).}

CCLXXXIX

Люди по большей части развязывают узлы не умнее Александра Великого⁷⁴. И потому кто же упрекнет меня за перевод древней латинской рукописи, объясняющей тайну, важную для ученого света.

CCXC

(Октавий Август ⁷⁵   и Овидий Назон в теплице Пантеойа)

Август

Ложись, Назон!.. распарив кости, приятно лечь и отдохнуть!

Мне кажется... что вместе с грешным телом омылись также ум и чувства и с грязью стерлись все заботы.

Читай мне новое твое произведенье; готов внимать.

Я в бане свой... вполне свободен... как мысль крылатая певца!

Здесь, отдохнув от тяжести державы, я чувствую себя...

Все говорит во мне: ты сам в душе поэт!..

О, если б не судьба мне быть владыкой Рима и прославлять отечество свое, я посвятил бы жизнь одним восторгам чистым, как огнь богов, хранимый Вестой!⁷⁶

Любить и петь любовь... вот два предназначенья, святой удел людей и жизни цель!..

О, я бы был поэтом дивным!.. мой век Октавия бы знал!

Между творцом великим Илиады... и богом песней есть довольно места!..

Наш беден век достойными названия поэтов!..

(вздыхает)

Ну что Виргилий⁷⁷ наш?.. Тибулл⁷⁸?.. или Гораций? – Певцы ничтожные, временщики у славы. Будь сам судьей, Назон!

Овидий

Им судьи время и потомство.

Август

Нет, говори свободно!.. Ты цену им давать имеешь право... Назон живет для славы римских муз.

Овидий

Таких нахлебников у славы очень много!

Август

Виргилиевы сказки про Енея⁷⁹ я слушал, слушал и заснул.

Язык нечист, болотист и тяжел, как воздух понтипейский...

Эклога и конец шестой лишь песни – так – изрядны, сносны... {Эклоги в честь Августа; в конце шестой песни Виргилий воспевает Клавдия Марцелла, сына Октавии, сестры Августа (прим. автора).}

Ему бы не простил я глупости народной и восторгов, когда читал на сцене он отрывок; но... кесарская честь... так шла к Виргилию, как тога к обезьяне.

Я посадил его с Горацием за стол свой...

Живые статуи!.. ничем не сдвинешь с места; но одаренные завидным мне желудком!..

(смеется)

Один вздыхал, другой точил все слезы {Виргилий был одержим одышкой. Гораций имел фистулы в глазах (прим. автора).}... Я смеялся... мне для сваренья пищи смех полезен...

Трибун Гораций, кажется, знаком тебе, Назон?.. и, верно, знаешь ты, что он бежал с сраженья?.. а трус поэтом быть не может.

Его все оды так несносны!.. надутее Эзоповой лягушки⁸⁰, и, кажется, их слава скоро лопнет!..

Овидий

Да... так... но, кажется, что прежде этой славы от зависти к поэту лопнет зависть!..

Август

Из дружбы ты к Горацию пристрастен.

Но слушай, как его Октавий проучил:

Ему и в мысль не приходило, что кесарь может быть поэтом.

Вот я шутя ему однажды предложил учить меня науке стихотворства"

Что ж? вдруг является Гораций мой ко мне с огромным свитком.

Вот, говорит, Наука Стихотворства⁸¹, когда начнем урок?

Урок?.. садись!.. и слушал я с терпением и смехом,

Как с важностью глубокой на челе он толковал цезуру и гекзаметр и альцеический⁸² глупейший свой размер.

Я обещал ему твердить все наизусть; а между тем просил на завтра же задать предмет для описанья в стихах ямбических; и хитро речь склонил к Сицилии роскошной.

Он не заметил сети, и сам мне предложил Сицилию воспеть.

Вот, на другой же день являюсь с торжеством я пред наставника как. ученик успешный.

Читаю третью песнь моей Сицилиады {Светоний⁸³ (прим. автора).}... Ты знаешь сам, Назон, как хороша она!

Что ж, думаешь, Гораций мой плаксивый? Не понял красоты! и вздумал мне мои высчитывать ошибки!..

А, друг! ты хлопаешь ушами,

Так отправляйся же с своей наукою в деревню! Учись сперва, потом; учи других!

Овидий

Ты дал урок не одному ему.

Август

Ну, а Табулл?.. певец любовных дел Сюльпиции с Церинтом, как нравится тебе?.. а мне так жаль его!..

Недаром он свои елегии заслюнил: мне кажется, ему Церинт из дружбы позволил сесть в ногах и списывать с натуры восторги страстные свои!..

(смеется)

Постой... прекрасно!.. эпиграмма!..

Увы, судьба над ним жестоко тяготеет:

Другие пьют, а он пьянеет!

Я, как Метида⁸⁴, вдруг рожаю головой вооруженную Минерву – Эпиграмму! Ну, начинай, Назон!

Овидий

(развертывает свиток)

Август

Что, не Искусство ли любить⁸⁵?

Овидий

О, нет, Искусство ненавидеть, трагедия.

Август

Трагедия!.. прекрасно! мы с тобой как будто сговорились!.. и я трагедию недавно кончил и, отдохнув, тебе намерен прочитать. Названье как?

Овидий

Медея ⁸⁶ .

Август

Как?.. Медея?.. Назон, ты, верно, знал, что я пишу Медею... и подшутить желаешь надо мной!

Овидий

Невыгодно шутить мне над тобой!.. Кто ж виноват, что Мельпомена81 внушила кесарю и мне одну и ту же мысль!

Август

Так ты не знал, что я пишу Медею?

Овидий

Я только знал одно, что Август – император и долг его писать законы Риму!

Август

Не хочешь ли и ты давать законы мне?.. Но полно, в стороне оставим сердце, рассудок нас с тобою примирит...

Но если ты без всякой цели свою Медею написал, то ты легко мне это и докажешь.

(хлопает в ладони; являются слуги)

Курильницу, и с жертвенным пылающим огнем! Дай свиток свой!

Овидий

Зачем?

(вносят курильницу)

Август

На жертву дружбе. Я состязаться с Еврипидом...⁸⁸ один хочу!

Овидий

Когда бы у тебя родился сын... ужели всех чужих младенцев ты повелел предать бы смерти... чтоб не встречать нигде подобных сыну?..

Август

Зло, колко!.. но прощу, когда исполнишь просьбу.

Овидий

Я, как отец, люблю своих детей!.. на жертву и богам я их не принесу!

Август

(вырывает у Овидия свиток и бросает в огонь)

Смотри же на свою пылающую славу!

Овидий

(схватывает свиток Августа и бросает в огонь)

Смотри же и ты на казнь своей Медеи и на дымок, оставшийся от кесарских трудов!

Август

Стража, стража!

(стража входит)

На скифскую границу, в заточенье!

Овидий

(увлекаемый стражею)

Медея!.. ты виновна!.. и я наказан небом за то, что освятить твою желал я память и оправдать тебя хотел перед потомством!

День XLI

CCXCI

(Вечер.)

(Общество сидит вкруг стола; читают новое произведение Поэта.)

Une demoiselle {Девица (франц.).}

(восхищенная до седьмого неба прекрасными стихами)

"Как он хорош, как он умен!

Как мил!.. и я того не знала!..

Ах, если б здесь явился он,

Его бы я расцеловала!"

И вот является Поэт

Нежданно, робко, осторожно.

Ей шепчут: вот он!

«Что вы!.. нет!»

– Клянусь вам честью! – "Невозможно!..

Я не поверю никогда!"

И кто поверит, в самом деле,

Что истинный талант всегда

Судьбина держит в черном теле!

Я

(про себя)

О память, душу не волнуй!

Ужели в жизни все непрочно!

Увы, не отдан поцелуй,

И мне обещанный заочно!

CCXCII

Поэта посадили также в круговую. Он был робкого свойства.

Я с сожалением смотрел на его страдальческое положение между двумя дамами, которые по-своемуэкзаменовали ум и чувства его и заметно удивлялись простоте его ответов. А он – учтивец! – стягивался в математическую линию, чтоб не задеть плечами, локтем или рукою за которую-нибудь из своих соседок; но – увы! – стали рассматривать портрет глаза одной из дам; ему также предложили взглянуть; он протянул руку и – провел локтем по лицу хорошенькой соседки справа.

«Сочините экспромт на этот портрет глаза», – сказала ему соседка слева.

Бедный поэт не знал, отвечать ли ему прежде на предложение или извиняться в своей неосторожности.

Только с двух сторон он был виноват, со всех сторон заметили его неловкость.

Он краснел; казалось, что весь поэтический угар выступил ему в лице. «Пишите же экспромт!» – повторила соседка слева и придвинула к нему бумагу и чернилы.

– Что прикажете писать? я не знаю?..

«Найдите, например, ошибку в изображении этого глаза».

– Если это ваш глаз, то... «То пишите!»

Поэт взял перо и написал:

Ошибку отыскать я рад,

Язык мой чувств моих невольник,

По мне бы, должно не в квадрат

Вписать ваш глаз, а в

Поэт задумался; дело стало за рифмой.

«Хорошо, хорошо, рифму я сама подберу, – вскричала капризная соседка; – теперь пишите что-нибудь другое, а именно: посвящение этого глаза моему другу; только по-французски».

– Не умею-с.

«Пишите, пишите! говорю вам».

Поэт не умел и не смел отговориться. Слабое существо поэт, а не женщина, подумал я.

Он написал:

Mon amie! que cet ceil vous rappele les yeux,

Qui aimaient vous chercher, contempler et com prendre;

Qu'il vous souvient toujours les regards tendres,

Et les larmes qu'ils versaient au moment des adieux {*}.

{* Мой друг, пусть этот взгляд вам напоминает

Глаза, которые любили вас искать, созерцать и понимать;

Пусть он всегда напоминает вам нежные взгляды и слезы,

Которые они источали в момент прощания (франц.).}

"Хорошо!.. Теперь стихи в альбом, без отговорок! Для вас это легко.

– Трудно, – отвечал, запинаясь, поэт.

"Так же трудно, как нам из горсти бисера связать какой-нибудь узор. Вот вам горсть слов: Coeur, souffrir, souvenir, oubli {Сердце, страдать, воспоминание, забвение (франц.).}; составьте из них какой-нибудь смысл".

– Из поэзии хотят сделать мозаическую работу! – прошептал поэт и стал писать:

Deux choses qui font le coenr souffrir,

Que le tourmentent pendant le vie:

C'est d'un cote le souvenir,

De l'autre cote l'oubli {*}.

{* Две вещи, которые заставляют сердце страдать,

Которые его мучают в течение жизни:

Это, с одной стороны, воспоминание,

С другой – забвение (франц.).}

«Браво, браво! и еще раз браво! Это можно поместить не только в альбом, по и в новое издание конфектных девизов!»

Поэт не обиделся этим восклицанием: он знал, что поэзия есть сладость, полезная для сварения истины, особенно для тех, которым философическая пища тяжела и неудобосварима.

CCXCIII

– Скажите пожалуйста! – думал я, – так стихи есть не что иное, как мозаическая, бисерная работа? Нетрудная работа! Буду и я писать стихи! буду писать – и кончено! Горсть слов, немного смысла, музыкальное ухо, небольшой навык – вот и все материалы для произведения стихов.

Читатель, давайте же писать стихи! Верьте, что менее, нежели в несколько дней, мы собьем цену со всех поэм, опер, водевилей и т. д., не говоря о мелочных стишках, которые пишутся в один присест и даже экспромтум, как вы видели в предыдущей главе. Мы пособьем спеси со всех недорослей, которые величают себя поэтами.

Назад к карточке книги "Странник"