Текст книги "Странник"

Автор книги: Александр Вельтман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Наконец с обеих сторон в один голос раздалось: здесь! вот направо! вот налево! – и я увидел, что левую пристяжную жиды тянули в вороты налево, а правую пристяжную в вороты направо, из чего я и заключил тотчас, что Исаевна и Голда обитают одна против другой. Но толстая жидовка слева предупредила толстую жидовку справа ласковым приглашением меня в комнату, и я вступил во владение Исаевны. Вещи внесли. Жиды рассеялись, как туман. На улице опять ничего не стало слышно, кроме еврейского испарения; петухи пропели полночь; дворовая собака в последний раз хамкнула; я потянулся – и заснул.

Так как сновидение есть не что иное, как бессоница воображения, то мне ничего не приснилось, потому что воображение мое успокоилось вместе со мной.

XLIV

День более 6 часов уже хозяйничал на нашем полушарии, когда я проснулся. Едва я оделся, толпа жидов с товарами хлынула в мою комнату. – Что вам надо, проклятые? – А может быть, что-нибудь вам надо? – отвечали все вдруг. – Есть платки, помада, духи! может, что купите? – Полотенцы, салфетки, ножи! извольте посмотреть! – Прочь саранча! Убирайтесь к черту. – А где черт живет? – раздался умный жидовский вопрос. – Ей, проводи их к черту! – Не дождавшись проводника, все жиды пустились в дорогу, и все утихло.

XLV

Акустика, или физика, жидовского наречия поразила меня. Есть что-то. в произношении оригинальное, и в подражании может быть выражено только посредством какого-нибудь инструмента; но покушение напрасно, ибо абуб⁵⁰, древний инструмент, выражавший еврейскую мелодию и хранившийся в святилище храма Соломонова⁵¹, погиб вместе с уничтожением храма. Изобресть подобный инструмент уже трудно, ибо мнения о свойстве его так же различны, как и вообще все мнения и заключения ученых о всякой древности по одним только сохранившимся названиям. Кирхер⁵² в своей Музургии говорит, что это был инструмент, похожий на трубу; Кальме⁵³ заключает, что абуб есть то же, что амбубайя, дуда, бывшая в употреблении у латин; по Талмуду⁵⁴ абуб есть дудочка; а по мнению всех прочих абуб есть тросточка, от которой барабан издавал тоны приятнее, нежели от обыкновенных барабанных палок.

Это очень любопытно для каждого любителя приятных звуков, или мелодии выражений, особенно издаваемых устами милых женщин; но это особенная статья, которая должна быть помещена в главе о гармонии Вселенной и о хоре гениев, когда они возносят на небо праведную душу. И это любопытно, но я уже оделся и тороплюсь осмотреть Кишинев,

XLVI

Первый шаг на улицу в неизвестном городе есть минута затруднительная, в которую человек смотрит во все стороны и, обыкновенно, после короткой или долгой осмотрительности, идет невольно в ту сторону, в которую тянется более народа.

Первое, что мне бросилось в глаза, были шинки и мелочные лавки; почти во всяком доме на окошках стояли в бутылях вино и водка, а на широких опускных ставнях табак, сера, гвозди, дробь, веревки, мешти {красные сафьяновые носки (молд.).}, кушмы {высокая шапка из мерлушек (молд.).}, трубки, кочковал {сорт сыра (молд.).}, масло... – Всемогущий! – думал я. – Здесь везде продают; где же живут те, которые покупают? – Плачинда, плачинда! – вдруг раздался позади меня дикий голос. – Сам ты плачинда. проклятый! – и точно: молдаван с поджаренным лицом, как корка пирожная, замасленный, как блин, нес на медной сковороде жирную горячую лепешку и кричал: плачинда, плачинда! – Это завтрак для прохожих.

XLVII

Экипажей встречал я без счета; здесь, по большей части, все ездят в колясках, от последнего мазила⁵⁵ с обритой бородой до первого бояра с длинной бородой. Но молдаванские кони не соответствуют венским экипажам. Как тиринтиец, я лопнул со смеха, когда увидел, как две водовозные клячи

С трудолюбивым напряженьем

Тащили венскую коляску;

Цыган, в гусарском доломане,

Плачевным ходом клячей правил;

А толстый молдаван бояр

Недвижно, так, как идол древний,

Секирой сделанный из дуба,

Сидел в качуле {*}, расправляя

{* шапка (молд.).}

Усы и бороду густую -

И было тяжело рессорам!

А арнаут⁵⁶, облитый златом,

Стоял смиренно на запятках

И трубку длинную держал. -

Я шагом шел, но скоро оставил далеко позади себя эту процессию переезда от нечего делать к безделью. Исполнив предписанный мне визит и отрекомендовавшись по установленной форме, я отправился потом в Митрополию⁵⁷. Литургия совершалась самим митрополитом: глубокая старость его возвышала величие обрядов церкви.

XLVIII

В Митрополии много было народа; близ левого клироса стояли женщины. Взглянув на них – хорошенькие! – думал я, но опустил очи своп, вспомнив: ты не в храме древних истуканов, не языческий грешник, который засмотрелся бы, как молится юная грешница, и верно бы вскрикнула

О, как мила! как богомольна!

Зевес, Олимпа строгий бог,

Грехи простил бы ей невольно

За обращенный к небу вздох!

Ее блистательные слезы

Обезоружили б его,

И вместо грома своего

На деву бросил бы он розы!⁵⁸

XLIX

По выходе из церкви я имел все законное право рассматривать богомольцев и богомолок, но рассказ об них, без имен, был трактатом о красоте и безобразии. Я скажу только вообще, что молдаванские купоныи куконицы по наружности очень похожи на русских госпож и барышен, французских мадам идемуазелей, испанских донн, английских леди а мисс, немецких фрау и фрейлейн и так далее. Глаза их черны, быстры и зорки; взгляды спрашивают каждого: «правлюсь ли я вам? а? что? нравлюсь? ага! пропал!» – И потом вдруг – еще один умильный взгляд, как будто говорящий что-то вроде: «не бойтесь меня – я не жестока».

Но здесь не место говорить о куконах ясным и подробным образом; притом же тот, кто жил на свете, нигде не будет говорить ясно и подробно о женщинах. Еще кстати здесь заметить, что я поставил правилом: смотреть на женщин с хорошей только стороны.

L

Возвратившись домой, я обратил внимание на то, чтобы дать пищу желудку, и садился за стол с намерением поискать после обеда чего-нибудь и для сердца. И это очень обыкновенно. Люди всегда заботятся, по большей части, о желудке и сердце, а ум у них голодает, он похож на немого и безрукого нищего: не попросит и руки не протянет.

После обеда пустился я снова вдоль улиц. Встречая повсюду русских, молдаван, греков, сербов, болгар, турков, жидов и пр., я не смел сделать им вопроса: «векую шаташася языцы?»

День VIII

LI

Я полагаю, вы заметили, что в течение последнего дня прошло дно" суток? Если же не заметили, то это доказывает, что или вы человек рассеянный, или......последнее или мне приятнее; по время мстительно! оно заставит забыть и меня! Далее!

LII

Всякий ученый путешественник обязан умно и подробно отвечать на вопросы о той земле, которую он измерял растворением ног своих. Но, несмотря на это, если я буду писать, напр., о Бессарабии, что она лежит между такими-то и такими-то градусами широты и восточной долготы, что она граничит с такими-то и такими-то государствами, лесом, дорогами и т. д., что ее населяют такие-то жители, что в пей столько-то цынутов, или уездов, то, мне кажется, подобным описанием я отобью хлеб у географии – этого я не хочу делать: я скажу только, что Бессарабия лежит на земном шаре в виде длинной фигуры, склонившей главу свою на отрасль Карпатских гор и призывающей в объятия свои родную Молдавию.

LIII

История государства, существа пелого, столько же любопытна и поучительна, как жизнь великого человека, но историю провинции, и провинции, подобной Бессарабии, так же трудно писать, как историю пальца, найденного после сражения. При всех затруднениях, все изыскания будут состоять единственно в следующем: по всему видимому, палец велик и хорош, хотя упругость и твердость его от безжизненности совершенно исчезли. – По сравнениям преданий Страбона, Тита Ливия, Квинта Курция, Аммиана Марцелина⁵⁹ подобный палец принадлежал к левой руке Аттилы⁶⁰, и был он палец безымянный; основываясь же на греческих писателях, он принадлежал во втором веке Децибалу⁶¹ и, будучи мизинцем, был на работах вала, разделяющего Мезию от Певцинии⁶².

Плутарх⁶³ очень рассудительно сказал в «Жизни Перикла», что «трудно, или, лучше сказать, невозможно познать и различить истину в истории», а С. Реаль⁶⁴ еще умнее сказал: «довольно знать, как полагают в справедливости событий такие-то и такие-то историки».

Если б при Термопилах⁶⁵ в 300-х спартанцах столько же было единодушия, сколько в 300-х историках, описавших марафонскую битву⁶⁶, – погибла бы Греция!

LIV

Отклонив внимание и любопытство читателя от Частной и Всеобщей истории, которую в настоящем веке борьбы классицизма с романтизмом не нужно знать, а иногда не должно знать, а иногда стыдно знать, – я иду по кишиневской улице.

Мне кажется, уже давно

У всех в обычай введено:

Чуть дом порядочен немножко,

Взглянуть в открытое окошко;

И иногда награждено

Бывает наше любопытство,

И как я знаю, то окно

Всегда причина волокитства.

Таким же образом и я,

Кидая взоры вправо, влево,

Увидел, точно как моя

Родная! Ангел, а не дева!

Не доходя к окну на шаг,

Невольно сиял свою я шляпу,

И если б был я брат арапу,

То и тогда, как черный рак

В воде горячей, стал бы красен;

Но все пройдет! и я согласен:

Хоть крылья режь, хоть крылья рви,

Но улетит пора любви!

Ах, милый друг, какое прекрасное чувство любовь! Знаешь ли что? Она для мужчин соблазнительна, как женщина, а для женщины, как мужчина. Не правда ли?

LV

От окошка я уже продолжал идти, как прикованный к чему-то; чем более я отдалялся, тем более мне становилось жаль чего-то, точно как будто я потерял самое лучшее из всего существа своего. Я хотел воротиться, как вдруг попадается навстречу старый приятель-товарищ. Сначала увлек он меня к себе, а потом повел знакомить с одним знатным бояром молдаванским⁶⁷.

В доме встретил я все во вкусе европейской роскоши. Проходя залу, слух мой поражен был хлопаньем в ладоши и громкими повелительными звуками: Иорги! чу буче! {трубку! (молд.).} – В следующей комнате хозяин дома сидел на диване всею своею особого. Едва мы взошли, он приподнялся, снял феску и произнес важно: слуга! пуфтим, шец {прошу, садитесь (молд.).}, а потом повторил снова: Иорги! чубуче!– Арнаут Георгий подал и нам трубки. После долгих приветствий, завязался разговор между товарищем моим и хозяином. По приличию, я внимательно устремил очи на бояра и слушал его плавные речи; посмотрев на меня, он обратился к товарищу моему и сказал: Молдовеншти нушти? {По-молдавски не знает? (молд.).} – Нушти, – отвечал мой товарищ. Тем и кончилось обращение ко мне. О приятностях выражений молдавского языка я не могу сказать ни слова, но мне всегда казалось, что хозяин рубил дубовые дрова, а щепка, летели прямо мне в уши.

LVI

Так как есть меры и долготерпению, то, соскучившись слушать непонятный разговор, я неспокойно ворочался на диване, вертел шляпу, надевал перчатки, вставал с места, ходил по комнате, смотрел в окошко, кивал товарищу головой, давал знак глазами – ничто не помогло! как прикованный, сидел он на месте. Я уже... как вдруг дверь отворилась, входит дева...

То, верно, дочь была бояра;

Мы поклонились. Буна сара! {*} -

{* Добрый вечер! (молд.).}

Тихонько молвила она.

Казалось, бурная волна

В младой груди ее кипела

И рвалась вон! – Ралука! шец! -

Сказал ей ласково отец,

И, закрасневшись, дева села.

LVII

Товарищ мой недолго думал, свел кое-как разговор с отцом и подсел к дочери. Несколько французских слов ободрили меня; как учтивый кавалер я также подал свое мнение о погоде; но речи наши скоро прервались взаимным согласием, что день был прекрасный, и заключением, что, вероятно, будет дождь, потому что нахлынула туча и отзывался гром. Между тем я заметил, что в очах у товарища моего потемнело, уста его точили сот и мед, вся вещественность его была в каком-то конвульсивном состоянии и начинала выражать верховное блаженство души и избыток сладостного огня, похищенного Прометеем⁶⁸ с неба. Я знал, что подобное состояние продолжительно и заставляет забывать не только товарища, но и все в мире. Хозяин дома, наговорившись до усталости, предался вполне сладости молчания. Будучи вроде лишнего, я оставил хозяина в табачном дыму, товарища в чаду любви, а пышную Ралу в некоторой нерешительности, что удобнее на каждый вопрос отвечать: да или нет, хотя слова да и нет изобретены людьми решительными и для людей решительных.

Но вот, по-моему, беда:

Когда согласие готово,

Когда в душе вертится: да!

А произнесть не в силах слово.

В подобном случае, друзья,

Прелестных женщин видел я.

Им вынужденье неприятно;

Любовь имеет тьму примет,

Ее наружность так понятна,

К чему же звуки: да и нет?

LVIII

Здесь должно заметить, что во время вышеозначенных приключений верный слуга мой переехал в отведенную мне квартиру. Запыхавшись, пришел я на новоселье, и, приближаясь к крыльцу, я уже мечтал, как полетит с меня платье и я погружусь в мягкую постель, как утопленник в волны. Но кто мог предвидеть новое огорчение? На крыльце встретил я хозяйку дома – молоденькую женщину в черном платье, которое к ней пристало, как весна к природе. На поклон мой я получил ласковое приветствие на французском языке. Она сама показала мне назначенные для меня комнаты и потом пригласила к себе.

LIX

Здесь продолжение описания я должен был бы начать вроде некоторых новейших поэм:

Нас было двое...

Но я начну другим образом и совершенно в новейшем вкусе. Однако же, я не имею теперь времени продолжать рассказ, и читатель, если он чересчур любопытен, должен знать, что не всегда имеющий уста да глаголет.

LX

Занимаясь иногда мелкими стихотворениями, я всегда терпеть не мог шарад, и тем более шарад, вроде предложенной на разрешение графу Ланьёлю⁶⁹. Самые лучшие произведения, по-моему, экспромты; в них видно искусство и резкий полет гения. Все в мире, что хорошо и умно было сделано, – сделано былоэкспромтум: касалось ли это до создания, до стихотворений, до военного искусства или до поднятий покрова со всего, что облечено какою бы то ни было таинственностью.

Вот один из экспромтов:

Не встретив в ней противоречий,

Я кратко кончил свою речь:

«Мой друг, игра не стоит свеч» -

И мигом потушил все свечи. -

День IX

LXI

Мне не спалось, и встал я рано,

Еще до света, свечку вздул,

Прочел главу из Аль-Корана⁷⁰

И снова мертвым сном заснул.

И спал я долго, до полуден;

Мой сон был сладостен и чуден:

В нем видел гурии я тень;

Мне снилось, что с ее совета

Я начал свой девятый день

Девятой сказкой Магомета⁷¹.

Так и случилось:

Магомет, или Мухаммед, или Мегоммед, или по-прежнему Магомет, путешествовал на своем Альбораке⁷² подобно мне, не сходя с места. Что за быстрое и решительное воображение! где он не был? Читая книгу Азар⁷³, я восхищался описанием поездки в Эдем. Седьмой рай мне более всех нравится; и кому бы не нравился этот блаженный сад, где вечно бьют фонтаны и текут реки млечные, медовые и винные? Там вечно цветут чудные древа, там плоды обращаются в дев, столь прелестных и сладостных, что если б хоть одна из них плюнула в море, то вода морская потеряла бы горечь свою! Это бесподобно, несравненно! Но, при всех сих наслаждениях, вообразите себе там же ангелов, имеющих по 70 000 уст, каждые уста по 70 000 языков, и каждый язык, хвалящий бога 70 000 раз в день на 70 000 различных наречиях. Это ужасно! что за шум, что за крик! Нет! беда быть в магометовом Эдеме, несмотря на прекрасный стол и вечно девственных гурий. Вы помните как на Кавказе черный ворон терзал каждый день сердце Прометея и как оно, заживая к следующему дню, готово было на новые терзания? Это все вещи понятные и возможные.

LXII

С высот Эдема спустившись на высоты Кавказские, я еще желаю с них перенестись на аравийскую гору Абарим; с ее чела взглянул бы я на обетованную мою землю, в которую приведу чрез все известные моря и пучины несколько тысяч своих читателей. Да ниспошлет небо на пути нашем манну и Земзен⁷⁴, и да осветится путь наш и луною и солнцем, – да возблестит на нас одежда славы, да опояшет нас честь и да венчает главу нашу добродетель!

LXIII

Но где, где эта обетованная земля, в которой, сложив с себя тягость жизни, я узнаю, что такое истинное спокойствие, бесконечность любви и сладость дружбы?. Там должен меня встретить избранный, единственный друг мой. Так, милый добрый друг мой! до встречи с тобою я буду странником; только ты в состоянии остановить полет мой и приковать меня к блаженству!"

LXIV

.. .. . я ее люблю. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. . она меня любит!. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. – Что же? – Больше ничего.

День X

LXV

Утро и день провел я, приводя в порядок хозяйство свое. Столик под зеркалом накрылся чистой белой салфеткой, и разложился на нем весь мой necessaire: помада; духи; щетки: головные, зубные, ноготные; гребни, гребенки, гребешки; savon a la mausseline; бритвы barber; cuir de Pradier; Pate d'Amand, Pate minerale {Сорт мыла; барберские бритвы; ремень для точки; притирания (франц.).}; ножички, ножницы; двуличное зеркало; и т. п. в[ещи]. Стол близ дивана покрылся зеленым сукном, и по чинам расставились на нем книги, бумаги мои, чернилица и перья. Уложив все, я лег на диван и восхищался мысленно устроенным порядком, квартирой и самой хозяйкой, которую чрез окошко я видел на крыльце. К вечеру влюбленный мой товарищ пришел ко мне.

Я

Ты весь расстроен! что с тобой?

Ну точно как ушел с кладбища!

Он

Черт знает! я совсем не свой,

На ум нейдет ни сон, ни пища!

Я

Помочь теперь уж трудно злу:

Тебя, друг, сглазила Ралу!

Мила!

Он

Ты шутишь!

Я

Кроме шуток!

Она мне нравится весьма:

Я сам на несколько, брат, суток

Сошел бы от нее с ума!

Он

Какая свежесть!

Я

Чудо!

Он

Очи!

Ты видел этот блеск очей?

Я

А как же! – время было к ночи,

А нам не подали свечей,

Не нужно было!

Он

Ври!

Я

Ей, ей!

Он

Ну полно! ты чудак, насмешник,

Не испытал ты чувств святых!

Я

Бог знает, кто из нас двоих

По этой части больше грешник!

LXVI

В продолжении подобных разговоров мы собирались в кишиневский сад. Чрез четверть часа мы были уже в нем. Гуляющих было очень много. В толпах искал я того ангела, которого видел в окошке, но напрасно; прелестное видение, как светлый метеор, пронеслось и исчезло навеки! Гуляющих было много: дам, девушек – миленькие мои! Что это за душенька, которая там кокетливо смотрит на нас?

Ах, как же ей не быть кокеткой:

Ее томит врожденный жар,

К ней муж ласкается так редко,

К тому же он и дряхл и стар.

Несносны древние ей сказки,

От них хоть дома не живи,

И усыпительны ей ласки

Экономической любви!

– А это кто?

– Матильда.

– Чудо!

– А это?

– Машинька.

– Мила!

– А это?

– Пульхерица.

– Роскошь!

– А это?

– Сашинька.

– Огонь!

– А то?

– Не знаю.

– О Рафаэль! Взгляни на это существо!

Дай легкость мне свою, Азаель!⁷⁶

Лечу за ним!.. Но для кого

Земля произвела его?

Не для небес ли, не для рая ль?

LXVII

Что дальше было, о друзья,

Не в силах выговорить я!

Еще я помню сон прекрасный,

Еще я помню сон ужасный!

Я знал любовь! я знал ее!

Мне божеством она явилась!

Но где ж она? куда мое

Светило счастья закатилось?

М...., милый, верный дух!

Пленяй собой мой взор и слух!

Пусть слышу твой полет мгновенный,

Пусть вижу призрак твой явленный,

Пусть призрак лишь один люблю!

Не сон ли жизнь? – я сладко сплю!⁷⁷

Может быть, преждевременная смерть есть благодеяние, ниспосылав* мое небом.

День XI

LXVIII

Кончено о Кишиневе. Я все об нем уже сказал, что хотелось сказать. Забыл только объявить охотникам, что подле Кишинева было гнилое озеро, куда я хаживал от скуки стрелять бекасов, диких уток и гусей. Теперь это озеро для очищения воздуха спущено. Населявшая оное дичь переселилась далее на юг, в Буджак⁷⁸, частию на лиман Днестровский, на озера: Ялпух, Кагуль, Сасик и проч., а частию на нижнюю, болотистую часть р. Прута. Коренные крылатые обитатели сих вод, птицы бабы, лебеди и прибрежные цапли, приняли переселенцев с распростертыми крыльями. При перелете на новоселье чрез степи Буджакские один Историк-Гусь описал довольно подробно кочевье дроф, стрепетов, куропаток, тетеревей, цыганскую веселую жизнь журавлей, пляску их недремлющих часовых, стоящих на одной ноге и имеющих в другой вместо ружья камень. Описал он также странный обычай аистов, или черногрудов, строить огромные своп гнезды на деревенских церквах и избах и по окончании образования детей отправляться в известное время в неизвестные страны. Кроме того, исчислил он все роды виденных им на речках и ставах куликов, лысок, водяных курочек и водяных бычков. Все эти описания очень любопытны, тем более что Историк-Гусь подробно рассматривает нравы, обычаи и язык их.

Рыбы, вонючие караси, населявшие озеро, не имея средств к переселению, со делались жертвою рыболовов; лягушки же, хотя довольно тесно, но до сего времени живут еще в проведенном канале.

LXIX

Таким образом, сказав все о Кишиневе, все, что не слишком занимательно, я подвергаю любопытство читателя желанию посетить лично Кишинев и увидеть здание бывшего Верховного суда, требующее починки, развалины Дибуглу, древний замок Крупенского78, известный столькими событиями; сад, Митрополию, Марсово поле, Малину и проч.

LXX

Сбираясь в дорогу, я еще должен осмотреть свое воображение. Подобного коня должно гладить, чистить и холить, кормить мозгом, а поить жизненными соками. Зато, едва только ногу в стремя... распахнулись крылья... хлоп задними ногами в настоящее... глядишь, уж он в будущем или в прошедшем, на том или другом полюсе, на небе или под землей, везде и нигде! чудный конь!

LXXI

Едемте! возлюбленный народ мой! запасись терпением на дальнюю дорогу по пустыням Гетским⁸⁰.

Ну, с богом!.. Свистнула нагайка

По ребрам быстрого коня...

Эге, постой! – еще хозяйка

Зовет, друзья мои, меня!

"Прощай, мой милый постоялец!

Ты едешь в дальний, в дальний путь!

Надень же ладанку на грудь,

А этот талисман на палец,

И Калипсицу не забудь!" -

«Нет, не забуду!» – "Не измучай!

Не забывай, не забывай!

И если только будет случай,

Мой постоялец!.. приезжай!" -

«Приеду!» – «Ну! еще прощай!» -

Как Телемака81 в страшном горе

Столкнул премудрый Ментор в море,

Так точно, други, и меня

Мой Ментор взбросил на коня! И вот я еду...

LXXII

От Кишинева вниз по долине реки Бык, близ с. Бульбок чрез мост, на высокую гору, потом горой, потом длинным спуском... и вот в нескольких верстах видны каменные, устарелые стены и башни Тигинские. Днестр в пространной долине, между садами, лесом, под крутизнами гор извивается, как дьявол-искуситель. За рекой с. Парканы и карантин, далее г. Тирасполь⁸², далее стены Херсонские. Что за картина? как далеко человек видит, если у него глаза зорки и если все пред ним открыто.

LXXIII

Здесь, в 3 верстах от Бендер, вверх по Днестру и по сие время есть с. Варница. Здесь сын первого драбанта⁸³ в мире, великий беглец с битвы Полтавской, никогда не пьющий горячих напитков и вечно нетрезвый, здесь, говорю я, в 1713 году, если кто помнит, Северный капрал, Карл XII 83 обращает свой екзерцирхауз {манеж (немец.).} в крепость, противустает с горстию шведов всему гарнизону бендерскому; здесь сражается он pro arts et focis! {за родину! (лат.).} в сей беспримерной битве теряет он часть уха, но не теряет бодрости и надежды победить 20 тыс. татар и 6 тыс. турок, осаждающих его. «Храбрые шведы, друзья мои! переносите припасы пороха и пуль в цитадель нашу – в канцелярию!» – восклицает он и тушит загоревшуюся свою крепость бочкой водки. Уже победа почти в его руках, Розен произведен уже на поле битвы в полковники, но – о проклятые ботфорты с длинными шпорами! вы были причиною падения героя!

LXXIV

Кончаю свой день, оставляю последователей моих размышлять о превратностях судьбы и странностях человека и, утомленный, склоняюсь на ложе сна.

«Здесь, – говорит Байрон, – здесь утихает шумная радость, здесь горе призывает сон, сладостное забвение жизни, последнее прибежище несчастному от бедствий! Здесь покоятся и мятежные надежды страстей, заботы вероломства и расчеты беспокойного честолюбия. Забвение облекает все крылами своими, и существование кажется заживо заключено в гробнице!»

Покойся, покойся мечтатель! завтра новые силы окрылят твою гордость; завтра снова ты окинешь взором природу и скажешь: все мое!

День XII

LXXV

Грешно быть так близко от Тирасполя и не съездить туда, где некогда я выучился накладывать 25 различных пасьянсов, где так сладка и нежна стерлядь днестровская, где так велик, жирен и румян осетр, где так огромна белуга и зерниста икра свежепросольная! Грех было бы не заехать посетить добрых моих знакомых, добрых моих хозяев, не откушать у них русских щей, янтарной ухи и пирога, но 21 день карантина удерживает меня и читателей моих от этого невинного искушения.

LXXVI

От Бендер вниз по Днестру места прелестны, природа и жители богаты, долина днестровская покрыта селениями, все протяжение реки осенено фруктовыми и виноградными садами. Как жив человек там, где природа прекрасна, воздух свеж и куда не заносится заразное дыхание притеснителей и возмутителей спокойствия.

LXXVII

В котором-нибудь из этих селений мы остановимся. Садитесь, гости мои, под акацию; она разливает на нас благоухание свое; столетняя липа заслонила нас от солнца. Хозяин мазил уже заботится, чтоб угостить вас. Земфира и Зоица выносят приданое свое, разноцветные ковры своей работы, стелят на траву. Они не смотрят на вас, но очи их быстры и пламенны, темнорусые волосы завиты в косу, румянца их не потушит и время, груди их пышны, все они – свежесть и здоровье!

Вот несут вам кисти прозрачного винограда, волошские орехи, яблоки, сливы, груши, дыни, арбузы, едва только снятый сот, душистый, как принесенный ореадой" Мелиссою. Домашнее вино легко и здорово. Чу! раздались скрыпка и кобза; два цыгана запели мититику; старшие дочери-невесты собираются наджок; молодые молдаване лихими наездниками толпой подскакали к ним, слезают с коней, и все становятся в кружок. Здесь вы видите, как безмолвствуют уста их, как их взоры прикованы к земле и как движутся руки, ноги и весь кружок. Долго продолжается мититика, и наконец следуют за нейсербешты, булгарешти и чабанешти⁸⁶. Это веселее и живее.

LXXVIII

Но все, что продолжительно, теряет цену. Скука родилась от единообразия, и потому, не имея возможности разделять удовольствие джока и вплестись в венок румяных молдаванок, я говорю хозяину, милой Земфире и живой Зоице: мулт премулгимеск! и тихими шагами иду тропинкой через холмы и лес с прелестной моей читательницей.

Я

Не правда ли, природа здесь прекрасна?

Вы в первый раз здесь?

Она

В первый раз.

Я

Вам нравится жизнь сельская?

Она

Ужасно!

Особенно, когда...

Я

Я понимаю вас!

Но вы меня, быть может, не поймете...

Она

Ах, как вы больно руку жмете!

Я

Простите мне! природу так любя,

От красоты ее теперь я вне себя!

Мне сладко здесь, я счастлив на свободе!

О, как живительна, как сладостна весна!

Примите поцелуй, назначенный природе,

Вы так же хороши и милы, как она!

LXXIX

Незаметным образом приблизились мы к тому месту, на котором по преданиям и по карте древней истории Бессарабии⁸⁷ лежит г. Тирас⁸⁸; время стерло его с лица земли, и трудно отыскать его могилу; может быть, с. Паланка⁸⁹ есть то место, где жила нескромная переселенка с острова Мило⁹⁰; она прекрасна и жива, как воображение пламенного, влюбленного Анакреона⁹¹, власы ее, как блестящий поток струящейся лавы, легкие сандалии и тонкое, прозрачное, как облако, покрывало составляют всю ее одежду.

LXXX

Читатель, взор твой вероломен!

Но бог с тобой, смотри, смотри.

Ты видишь все! но будь же скромен

И никому не говори!

Гречанка юная не знает,

Зачем ты смотришь на нее,

Она от взоров не скрывает

Богатство дивное свое!

Но ты не в силах взор насытить,

Смутил тебя нечистый дух!

Злодей! ты ждешь, чтоб день потух,

Ты хочешь все у ней похитить!

LXXXI

Но, может быть, Тирас был там, где впоследствии славяне основали Бел-Город и где ныне Аккерман⁹², это все равно для нас. Не Овидий92 ли жил, спросят меня, за Днестровским лиманом? там виден город Овидиополь. Нет, скажу я, Овидий Назон был сослан Октавием Августом в г. Томи в Мезии, где теперь г. Мангалия; там жил 10 лет изгнанный поэт. Может быть, какой-нибудь генуэзский корабль завез надгробный его камень вместе с балластом на место нынешнего Овидиополя и неумышленно поселил в потомстве сомнение к преданиям.

Зачем нам знать, где жил изгнанник сей,

И прах его влачить с кладбища на кладбище?

Он жил, он пел, и вечное жилище

Поэта в памяти людей!

LXXXII

Теперь, добрые мои! перед нами Черное море. Воображению нашему представляется уже грозная стихия со всеми ее ужасами и тот корабль, который, помните вы, ветры носили в пучине, и та страшная минута, в которую все снасти лопнули, вода заструилась и бедные пассажиры воскликнули: гибель! Плач и вопли заглушили бурю, сердца облились кровью, и вы – бросили книгу из рук своих! Кто помнит из вас, милые охотники до чтения, Оберона⁹⁴ и те прелестные строфы, которые кончаются словами: Sie horen nicht? {Они ничего не слышат? (немец.).} Это также было на море, и в самую критическую, щекотливую минуту.

LXXXIII

Бурю на море мне никогда не случалось видеть; должна быть ужасна! я читал путешествие капитана Кука⁹⁵; но бурю в чистом поле мне случалось видеть. Вот как описывает ее бурный поэт!⁹⁶

Поднявшись с цепи гор огромной,

Накинув мрачный саван свой,

Старуха-буря в туче темной

На мир сбирается войной,

Стихии ссорит и бунтует!

Ее союзник Ураган,

Жестокий сорванец, буян,

Свистит и что есть мочи дует!

Что встретит, где ни пролетит,

Все ломит, рвет, крутит, вертит,

Мутит, ерошит и волнует.

С полей, с равнин, с лесов и гор,

Взвивая пыль, песок и сор,

По поднебесью тучей носит,

И солнцу ясные глаза

И золотые волоса

Он дрянью пудрит и заносит.

И вот, нахлупя капишон,

Седую бровь как лес нахмуря,

Несется черной ведьмой буря;

За ней, пред ней, со всех сторон

Крутятся тучки; Аквилон⁹⁷,

Собравши ветров хор с полночи,

Ревет в честь бури что есть мочи.

Стучит, гремит, грохочет гром;

Как льстец, змеею молнья вьется;

В земле от страху сердце бьется.

Но слабым ли моим пером...

И т. д.

Тучи прежде времени угасили день; я не виноват, внимательные, добрые мои читатели.

День XIII

LXXXIV

Окончив драку, шум и споры,

Все тучи в западные горы

Ушли. Природа в тишине.

Уж на восточной стороне

Румянец заиграл Авроры⁹⁸.

И Феб⁹⁹, оставя сладкий сон,

Зевнул, супруге скорчил маску,

Надел плащ огненный, взял связку

Лучей, сел в пышный фаэтон¹⁰⁰

И на лазурный небосклон

Пустился шагом. Пусть он едет...

Однако ж, я думаю, как скучно ему ездить всякий день по одной и той же дороге. Вообразите, что эта история продолжается слишком 7 тысяч лет¹⁰¹ не говоря о безначальности и бесконечности.