Текст книги "Смерть краскома (СИ)"
Автор книги: Александр Ягодкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)
Ничего против последней я изначально не имел и даже старательно читал в основном контрабандой привозимую братом из-за рубежа литературу на эту тему. Ведь если я сознательно отверг существовавшие досель официальные виды религий, то слепо начинать верить во всеобщее равенство так же заставить себя не мог. Толстые тома творений Карла Маркса мой приученный к работе мозг одолел сравнительно легко и сразу же обнаружил полное противоречие последнего тома «Капитала» первому. Хотя по раздельности, некоторые моменты интерес вызывали, но как руководство к действию сии труды не годились. Доводилось читать и продолжателей идей марксизма, причём самых разных направлений. Убеждённый коммунист Паулс, толдычил, что единственно верным учением является только марксизм-ленинизм-сталинизм. Именно по причине его религиозной фанатичности, мой критический разум сделал право голоса «гостя» ну очень совещательным, доверяясь в основном техническим вопросам. Труды Джугашвили-Сталина мне пока не попадались, а вот статейки Ульянова-Ленина частенько встречал в издаваемой на Западе оппозиционной прессе. Особенно когда хотелось самому разобраться в очень актуальном в нашем крае национальном вопросе. Прочел «О национальной гордости великороссов», и со многим не согласился – нации тысячелетие не дающей себя поработить гордиться есть чем. Только союз с таким опытным в государственном строительстве и не жадным народом может гарантировать процветание народов малых и тем боле рассеянных. Повторение тупикового пути Хазарского каганата, когда смелым и воинственным этносом правили трусоватые, но организованные иудеи, даже под лозунгом равноправия, навевал на мысль, что вскоре более хитрые станут «ровнее» и в искусственно созданных условиях. А статья, являвшаяся частным спором со статьёй Розы Люксембург о поляках, никак не являлась програмной и не соответствовала названию «О праве наций на самоопределение». В лучшем случае проходила как местно-тактическая, хотя напор, исходящий от автора даже на бумаге чувствовался. Такое же ощущение не покидало при разработке прочих трудов будущего классика. Если это лучшее, что имелось, то становилось жалко не только за народ на всё это клюнувший, но и за себя, от этого народа отрываться не желающего и вместе со всеми бредущего на Голгофу. Ибо когда не знаешь что делать – поступать по устаревшему уставу не годится, надо постараться облегчить общее бремя большинства, подставив и своё плечо.
От тяжких мыслей отвлекала служба, тем более что уставший от неё комполка всё больше и больше принялся перекладывать на зама (то есть меня) свои обязанности. Понять его можно, вторую войну тянул уже, и если не сломался, то трещина всё равно по нутру у него прошла. Мне же, отправившему жену в глубокий тыл было не в тягость, тем более что даже жёсткость по службе, стрелками встречалась с готовностью, если цель была понятна, и всё делалось без обид. И есть ли на войне более разумный лозунг «Лучше ведро пота, чем капля крови». Причём без вранья, ибо и сам я этот пот наравне со всеми проливал, что при достаточном питании совсем не во вред.
Свобода рук позволила и кадровые преобразования проводить. Прежде всего, из самых отчаянных собрал по началу роту, принявшую немало прошедших со мной партизанство, а потом ещё пару – доведя состав, по сути, до условного батальона. Штурмового! Но только ради обретения навыков и соревновательного процесса. Идея эта «проросла снизу» по обе стороны фронта – я пытался противостоять Sturmbataillon кайзера. Как это делал Брусилов на Юге, создавая «любимчикам» особые условия и оберегая от службы, я считал неразумным – войско обязано быть монолитным. Делая в обучении упор на метание гранат не менее чем на 50-60 шагов, как из окопа, так и в узкий окоп. А к оружию рукопашного боя добавил малую пехотную лопатку и даже ножницы для резки проволоки. По возможности натаскав этих бойцов, вновь раскидал их равномерно по полку. Сидевший во мне гвардии капитан Паулс обозвал сей опыт курсами повышения квалификации штурмовиков, и одобрил решение уже обученных вернуть в родные подразделения – пусть теперь остальным показывают своё умение. Не отделяясь, а подтягивая отстающих – в смертельные атаки ведь всем идти, придётся, а не только выглядящим со стороны идиотами и самоубийцам. Лучших нельзя пускать первыми, обрекая на смерть – ведь они не видят, идёт ли кто за ними. Но из них нельзя и заградотряды создавать, чтобы пулемётами гнали трусов на другие пулемёты. Только в едином строю со смелым у робкого появляется шанс побороть свой страх, являющийся нормальным чувством для нормального человека.
В армии и так слишком много пропастей – между нижними чинами и их благородиями, между старослужащими и новичками, и список этот продолжать можно очень долго, причём противоречия отдельных групп настолько велики, что желательно держать их друг от друга подальше. Боевое братство – есть легенда выдуманная пропагандистами, на фронте не бывавшими.
Зубы стиснуты до хруста, Нервы скомканы в кулак. Поначалу нас здесь густо, А на финише костяк.
Мы один другого стоим, Каждый горло рвать готов, Но в полях один не воин, Нет надёжнее оков.
Так зачем же откалывать от войскового тела ещё один кусок, порождая внутреннее противостояние? За то, что стрелки всегда более опрятно выглядели и в лаптях не болтались, и так у прочих окопников внутри зависть нездоровая гнездилась. Но ведь снабжение то было равным, просто не продавали свои сапоги латыши за выпивку, мотивируя «У царя всего много – новые выдаст», а не выдаст, так с трупа сниму. Не хотелось латышу после войны, на свой хутор, вернувшись, от соседа, с которым и воевал вместе, до конца жизни глаза прятать. Такой же образ мыслей и у казаков существовал, и у ополченцев в следующей войне, как подсказал мне Паулс.
