Текст книги "Смерть краскома (СИ)"
Автор книги: Александр Ягодкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Annotation
Ягодкин Александр Федорович
Глава 1
1.1
ПЕРВОЕ ПЕРЕРОЖДЕНИЕ
1.2.
1.3.
1.4.
1.5.
1.6.
1.7.
1.8.
1.9.
1.10.
Ягодкин Александр Федорович
Смерть краскома
Глава 1
1.1
Жизнь покидала тело медленно, превращая последние мои часы в ад на этой грешной земле. Лучшим выходом было безносой помочь, прибережённой именно для такого случая пулей. Латыши в плен не сдавались, зная какие муки их, там ждут. В гражданской войне зверств не в пример больше. Хотя земляки мои в грязных делах, часто на озверевшей «гражданке» случавшихся, не замечались.
Всё как бабуля предсказала. Ведь по её завету первую свою смерть принять пришлось в далёком жарком краю. Для балтийской рыбачки, в жизни, не покидавшей своего уезда, степи Приазовья таковыми и казались. В чужедальней земле, наравне с жестокой контузией убивало даже не злое октябрьское солнце, скорее это уже предсмертная горячка действовала и за глоток воды, готов был душу всё равно кому отдать.
Но никто душой, да и телом не интересовался, не считая чужих и своих мародёров. «Отряд не заметил потери бойца» и потрескавшихся, облепленных чёрными навозными мухами губ ни чья фляжка не коснулась. Даже беззаветно верный мне ординарец и боевой побратим Данька не решился преодолеть под кинжальным пулемётным огнём какие-то два десятка аршин. Зато незванных гостей-казачков, ползущих ко мне разжиться кожанкой с хромачами, с дюжину короткими очередями он уже положил.
Не даром бугая-ординарца заставлял всегда патронами от стоявшей на вооружении у стрелков 2,5 линейной «Арисаки» загружаться на столько, что даже ему больше было не унести. Да и потребляло их, по случаю доставшееся при посещении Сестрорецка ружьё-пулемёт Федорова, с большим аппетитом, чем обычные винты. Постоянно перемещаясь и меняя позиции, Данька, противостоя превосходящим силам, сумел загнать бой в позиционный тупик. Низведя его до анекдота про охотника, что медведя поймал, но когда ему крикнули, чтобы тащил добычу к костру, отвечал, что та не пускает. Все ждали ночи для прояснения ситуации, следовательно, и мне до темноты помирать было никак нельзя. Напраслину, конечно, на товарищей возвёл – латыши всегда дружно держались, но над ними стояли командиры и начальники другой, ещё более спаянной веками гонений заорганизованной нации. Им и впал в немилость после моей докладной записки в ЦК, с предложением по максимуму использовать в деле разгрома белополяков пленных врангелевцев, которые неизбежно появятся после захвата Таврии. Нынешний статус постоянно панами срываемого перемирия давал нам моральное право, вновь выдвинуть лозунг «Даёшь Варшаву!». Как минимум десяток дополнительных дивизий из закалённых бойцов, готовых кровью искупить вину перед народом, а так же творческая проработка недавних ошибок Тухачевского, гарантировали успех. Но вместо того, чтобы использовать врангелевцев с пользой для нашего общего дела, товарищ из ЦК Бела Кун и сторонник 'военной оппозиции' Розалия Залкинд принялись сводить с врангелевцами счёты, занявшись банальной резнёй.
В этот раз, пряча глаза, мутно повёл себя товарищ Троцкий. Но особенно обидно, что так же поступил и мой друг Ивар Смилга. А ведь его я ещё пацаном, будучи среди прочих на борту шхуны, от пограничной стражи рискуя жизнью, прятал. Он мне в благодарность за это задним числом членство в партии с 1905 года выправил. После последнего ранения, едва выйдя из госпиталя, просил я у Ивара хоть захудалую часть из дезертиров. Не дал! А тут Михаил Фрунзе при моём прибытии к месту службы на вторично уже образованный Южный фронт и вовсе для «укрепления революционного духа союзника» военным советником к Махно приставил. Будто не знал про то, что чуть ранее пленных красных эстонских стрелков батька лично порубил. Укреплял, стало быть, во мне дух дисциплины! Но главаря анархистов недавно ранили, и заменил его в походе на Врангеля Семён Каретник. Кстати земляк моего Даниила и даже дальняя тому родня. Потому за горилкой, вспоминая совместные проказы в детстве, спелись гуляйпольские хохлы сходу. Что на меня, увы, не распространялось. К счастью, в повстанческой армии смелость весьма уважалась, вот и пришлось по привычке давно закрепившемуся образу берсерка соответствовать, и в который раз на безрассудство идти.
Всех напугавший танк я конечно как смог поломал, но от драпа, повстармейцев, очередной подвиг хоть и храброго, но чужака, удержать всё равно не смог. У тяжёлой фугасной гранаты Новицкого-Фёдорова, прозванной на фронте «фонариком», четырёх фунтов взрывчатки хватило не только гусеницу разворотив, обездвижить этот ранее невиданный, бронированный самоходный форт, но и меня взрывной волной даже в укрытии достать. А вот никого из 8 членов экипажа «Рикардо» шеффилдская броня повредить не позволила, и башнёр-пулемётчик к истекающему кровью в неглубокой впадинке красному комиссару подмогу не подпускал.
Mark-V я на картинке в «Ниве» ещё в 1917 году видел. Потому, мелькнула мысль о том что не плохо всё же что застрял неуклюжий танк ко мне бортом и гвоздят не все 6 пулемётов «самки»(собаки), а только один Виккерс из спонсона, хотя о таких мелочах думалось в последнюю очередь. Время, когда наверняка знаешь что не выжить, течёт иначе – вся жизнь перед глазами пройти успевает. В первый раз приходилось мне столь увлекательный синематограф наблюдать, но по завещанию прародительницы, должно быть, не последний.
ПЕРВОЕ ПЕРЕРОЖДЕНИЕ
Помнить себя рано начал – ещё в прошлом, 19-м веке нашей эры. Хотя море, дюны и сосны Курземе и до этой эры вряд ли были иными, как и фамильное наше рыбацкое ремесло. Лодка-лайва была уже далеко не новой, но батя с дедом за ней следили, да и дуб гниёт медленно. Заготовленный на новую лайву пиловочник сох не для меня, потому как брат Мартин в семье старшим наследником являлся. Так что и моих бы детей изрядно просмоленной старушке кормить предстояло, не прервись связь времён и веками заведённый порядок.
Перемены предначертанного начались с того, что так же старшая моя сестрёнка Аусма, струхнула и сбежала в лес, когда наша бабушка-рагана (знахарка) вздумала умирать, и традиционно передать свой дар врачевания по женской линии не смогла. Но в таком раскладе отходить выйделотке пришлось бы в страшных муках, и в беспамятстве могла она до седьмого колена род проклясть. О таких мелочах не упоминая, как привидением являться до тех пор, пока в избе крышу не разберут. Вот и подвели тогда меня к смертному одру, заставив своей детской ручкой коснуться обтянутых кожей костей старухи. Обрекая уже только мою душу на серию реинкарнаций, причём мучительных. Ибо при переселении в не женщину, душу ждала участь истинного мужа (вира) служить богине Каре, становясь КАРА-ВИРОМ (воином), а не Дале (Доле), как в нашем роду велось до того.
В ту пору я про электричество ещё ничего не знал, но тряхануло меня изрядно, когда душа раганы, а так же жизненный опыт и познания как самой, так и предшественниц в меня переселились. Внешних изменений никто не обнаружил, потому радовалась вся семья и тому, что жив, остался, и что хозяйству разора не случилось. Напротив, удивились изрядно, когда я вытащил на стол бабулей припрятанные увесистые ларцы да древние рукописи, и принялся разбирать непонятные белые руны на чёрных пергаментных листах. Ведь до того и грамоте обучен не был, только на следующий год намеревались собрать меня в Феликсбергскую приходскую двухкласную школу.
Ворожить да нашёптывать, как раньше бабушка делала, я не принялся, хотя дар её в меня влился сполна, но ведь и она оказывается, окружающим не показывала всех своих способностей. Без того авторитет лекарки гремел по округе, на богатых колясках господа приезжать не брезговали. За излечение золотой кругляш, как учёному доктору оставляли, а вырезанные дедом из янтаря крестики, чётки да прочие амулеты, поскольку сильной колдуньей заговорённые, и дороже расходились. Мальчонке сопливому такие гонорары не светили, ожидать мог только мелкую медь и крупные неприятности. Потому нечего было и начинать на рисковой стезе практиковаться – уж слишком много влиятельных и жестоких конкурентов не пощадили бы наверняка. Зато в коновальстве проявиться способностям рискнул – посоветовал отцу у проходящего табора больную и, по мнению даже цыган обречённую клячу на копченую рыбу сменять, а потом, излечив кобылку, жеребёнка от неё дождался. Без своего тягла и пахарю моря прожить сложно, хотя бы, потому что зимой по прибрежному льду заледеневшие сети и из лунок взятый улов на себе не приволочь. Да и одна рыба без гарнира приедается быстро, а картофельные борозды сохой по сухопутью не на раках, с лебедями и щуками проезжают.
Но не одну только бульбу возделывать нужда требовала. Цены на лён для парусов и сетей кусались, свой же труд для себя в расчёт не брался. Да и землю неподалёку разорившегося поместья наш древний фамильный статус выкупить позволял. Ибо восходил род к всегда вольным «куриш кениге» – или «куршским королям». То есть тем коленам наловчившейся в битвах с викингами корси (корсаров), которых Орден поработить не сумел и, по сути, ради мира в правах с рыцарями уровнял. Десятина земли выходила не дёшево, аж по 95 рублей, это когда хороший работник в год 120 зарабатывал. Но благодаря почти дворянским привилегиям, первый наш взнос составил только 10%, а потом банк дал долгий кредит на недвижимость, и выплаты начинать надлежало аж в 1905 году, с рассрочкой на пол-века. Потому рискнул отец замахнуться на кусок в три десятка лесом покрытых и заболоченных десятин. Обрекая себя не только на финансовую кабалу, но и на прокладку дренажных канав, лесоповал да раскорчёвку пней. Исключительно о наследниках думая – когда ещё случай пашней разжиться представится, а как я потом прочёл в умной книге, земля это тот товар, который больше не производят.
Лесок на выкупленной делянке не только из сорной ольхи да черёмухи состоял, там и деловой хвойной древесины обнаружилось изрядно. Потому первая мысль в голову закралась – «Продать!» и сходу отбить начальные вложения. Но смысла в наших увесистых кубышках со златом никто не видел. Да и последнее дело над златом чахнуть, разве не оно на нас трудиться должно? Решили на семейном совете пустить ранее бабулей хранимые семейные накопления в дело. Подумалось так же на новом месте новую избу срубить, но пока балки мох примнут да улягутся, несколько лет болеть от сквозняков всем придётся. Пока же и полуземлянкой для лесорубов на «новой земле» обойтись можно – дабы короткий зимний день на дорогу не расходовать. Заготовленный лесоматериал решили свезти на "кооперативно-крестьянскую " верфь неподалёку в Феликсберге и сладить там из материала заказчика парусник покруче нынешней нашей рыбацкой лайвы.
Наученный Крымской войной Александр II, дозволил прибрежным лесохозяевам не за гроши перекупщикам зелёное своё добро отдавать, а строить суда какие только осилят. Расплодилось тогда на побережье (юра-мале) самопальных стапелей десятки, на некоторых даже барки ладили пятимачтовые. Этот же император в 1867 году закон о мореходных школах издал, и к Петром ещё открытым «статусным» Рижской и Либавской мореходкам добавился по побережью в рыбацких деревушках ещё десяток «низшей категории». Казна на эти заведения деньги выделяла, и сыновьям рыбаков они были доступны, но диплом помощника шкипера давали не каждому. А лишь тем, кто грыз науку и не отлынивал.
Начали мы эту авантюру с того, что контрабандой пересекли на лайве Балтику и прикупили у зведров (шведов) пилы да топоры доброй хьюскварновской выработки. Не удержался я и от соблазна случайно в лавке завалявшийся арбалет со стальной дугой и дюжиной болтов «для баловства» купить. Вышла рухлядь по цене лома, шведы ведь народ практичный и в век пороха дурью не маялись. Но им и волки на зимних дорогах не известны – цивилизация. А у нас извоз брёвен, когда «отец, слышишь, рубит», по традиции на мужичка с ноготок возложат. Но ему огнестрелом грохотать, от санитаров леса отбиваясь, закон не дозволяет.
Так как тамошних крон не имелось у нас, а с золотом расставаться жаба давила, предложил торговцу для расчёта дедовы поделки из янтаря и тот с радостью согласился на обмен. Дело в том, что солнечный камень через море волны сами не доносят, а традиции им украшать скандинавок в ожерельях да сактах ещё со времён викингов сохранились. Это курляндских невест герцог Якоб приучил от женихов коралловые бусы принимать – в цене всегда то за чем за море ходить приходится, и чем дальше в море, добыча дороже. Но и на куршский берег, даже после осенних штормов не так уж много как хотелось бы, окаменевшей смолы выбрасывает, вот южнее – в Пруссии, совсем другое дело. Только там на его сбор и добычу постарался кайзер жесткий контроль наложить. Но разве смогут муйтниеки (мытники-таможенники) да робеж-сарги (охранники рубежа – пограничники) взявшись за руки по всему побережью выстроиться? А кто смерть в море принять не боится, тому и эти клоуны, ряженные не страшны, и рыбак с рыбаком в море встретившись, всегда поладят и к взаимной выгоде сговорятся, на власти внимания не обращая. Так что дешёвое сырьё для дедовых поделок у нас водилось постоянно, а для работы самый лучший шведский инструмент ему привозили, даже ножную бор-машину, как у зубодёра раздобыть удалось, вот он и старался, и меня к своему ремеслу-искусству приучать всё норовил.
Но река судьбы уже втянула хрупкое тело ребёнка в своё русло, и по первопутку повёз я по лесной дорожке первую сосновую балку на гатер при стапеле. А там, имея изрядный запас сухого материала, заложили для нашей фамилии вместительную гафельную шхуну, на которых уже изрядно набили руку местные корабелы. Львиная доля знаменитого британского флота уже веками из балтийской древесины строилась, и верфи Лондона и Ливерпуля с нетерпением ждали курляндских парусных лесовозов. Ожидающих клиентов томить не следовало, ещё наняли страдающих зимней дурью соседских крестьян, и пока болота не потаяли с лесоповалом и перевозом управились.
Уже к Рождеству добыть мне удалось арбалетным болтом зазевавшегося недалеко от дороги красавца, оленя-рогача. На месте его выпотрошив, перекинутой через сук сосны лебёдкой затянул тушу в пустые дровни и наш праздничный стол украсила не только поднадоевшая салака. К следующей лунной ночи сколотил на той же сосне засидку, и, прихватив всю овчину, что в доме нашлась, из утеплённого гнезда-насеста взял на приваде ещё и четверых волков и пару лис. Пока баронский обходчик обнаружил следы наглого браконьерства, я выполнил его работу, проблему безопасности, на дороге решив кардинально – уцелевшие остатки стаи ушли пакостить в чужие леса. До того как начать служить Каре, надлежало побыть в послушниках у богини лова – Медне. Это она надоумила меня на действия, которыми рыбакам были не свойственны, а потом дарила удачу старательному ученику. Оценив задатки, отец даже приобрёл для меня почти игрушечное ружьё «Монте-Кристо», очень тихо стреляющее малюсенькими пульками, впрочем достаточными что бы остановить того же волка или косулю. Я же по весне на пернатой дичи оттянулся, позволив и рыбацкой семье пожевать буржуйской пищи – рябчиков да вальдшнепов. Много их в прибрежных болотах водилось, и даже проход в Рижский залив в их честь был назван – Ирбенский, то есть Рябчиковый.
При охоте на пернатых без собаки не обойтись, это даже такому рыбаку как я понятно. Вот мой арбалет последний раз сгодился. Поменял я его на щенка-емтхунда – шведскую или норвержскую лайку, в те времена разницы между ними особой никто не видел. Тем более, разницы этой не видел скорняк, собиравшийся пустить пёсика то ли на рукавицы, то ли на шапку. От знающих людей слышал, собака надёжная, учится, можно сказать, сама. Назвал я маленького пса, без всяких затей, Виром. А что? Как лодку назовёшь, так она и поплывёт.
Потом мы с братом учиться принялись, я в народной школе, а он в так же народной мореходке. Комнатку в своём большом доме сдал преподаватель брата – недавно прекративший плавать капитан, за то, что подрядились мы всю жилплощадь отапливать, причём своими дровами. Горбыля после роспуска брёвен образовывалось 40% и даже двигавший гатер локомобиль не успевал сожрать в своём чугунном жерле такую гору отходов. Деликатные топки голландок охотно принялись помогать в наведении мирового порядка, только для них дровишки требовалось ещё мелко попилить и поколоть, что заменяло у нас, как и у царя, гимнастику. На верфь мы не только за топливом наведывались – строилось ведь судно не для дяди, так что весь остаток времени среди мастеровых и пребывали, стараясь помочь посильно, потому два года пролетели за заботами как один день.
Спущенную на воду шхуну повёл в плаванье наш домовладелец, вновь с обучения перешедший на морскую службу. Что ему оставалось, если единственная и любимая дочь на статного и уже явно не бедного Мартина глаз положила, а тому ещё учиться. Пришлось неожиданно образовавшейся родне подсобить, не даром, разумеется, хотя управлять взялся как бы уже семейным имуществом.
Меня как вундеркинда отправили учиться дальше, уже в столицу Курляндии и Семигалии – в Митавскую мужскую гимназию, порой называемую в честь основавшего её герцога Петра Бирона «Петерин академия». Качество преподавания названию соответствовало.
Стоящие знания, особенно по классической филологии эта Альма Матер, давала, поэтому местное дворянство не считало зазорным отправлять туда своих чад. Причём дворянство не только немецкое. В общежитии моим соседом был молодой литвин, который всех уверял в том, что он шляхтич.
Но титулом «курземских королей» больше никто не обладал, и родовитые однокашники даже гордились знакомством со мной, приглашая на выходные в фамильные имения. Чем с удовольствием пользовался – ведь в поместьях непременно леса имелись, а там дичь, причём для гостя разрешаемая к лову и отстрелу. Интересен мне был сам процесс, а не трофей, который всегда оставлял хозяевам угодий. Разглядев во мне спортсмена, некий чин из Дворянского собрания допустил даже до тренировок в находящимся под его попечением Рыцарском фехтовальном классе, под руководством опытного фехтмейстера. А так же дал добро на посещение библиотеки собрания, хотя академической её назвать язык не поворачивался. Так что и эти годы школярства скучать не приходилось и пролетели они незаметно, а золотую медаль по окончанию я получал, будучи первым по списку.
Ради продолжения гуманитарного образования, ехать, как большинство выпускников в Дерпт, не пожелал – в чиновничество не рвался. Но в Риге имелся весьма престижный технический институт, с тщательно отобранной профессурой и транспортным отделением, выпускники которого котировались весьма высоко и в Риге же трудоустраивались. Вот к этой стезе тянуло сына рыбака ещё, когда наблюдал, как фамильная шхуна возводится. Кстати, брат давно получил капитанский патент и, отправив тестя на залуженный отдых, сам встал к штурвалу, а я каждое лето на каникулах подрабатывал у него юнгой. В первый свой рейс довелось даже в «перевозке живого товара» поучаствовать. Только грузом являлись не рабы, а нелегально покидающие Родину участники революционных событий, за которыми охотилась охранка. За дело, в том числе и сожжённый неподалёку от нашей земли Эдольский замок, ещё в 13-м веке Орденом возведённый. Но что делать, если в Остзейских землях классовая борьба наслоилась на национально-освободительную. За многие века сосуществования куршей с немцами, взаимная ненависть так и не погасла, а просто перешла в стадию тления, как пожар на торфянике, да и какие ещё могут быть отношения между поработителем и хоть угнетённым, но пассионариями? Только эти же века привели и к ментальному взаимопроникновению обоих народов – уж слишком сильно гнали бароны своих рабов вначале в веру католическую, а когда в ней разочаровались – в поборники Лютера. И хотя курши в душе так и остались язычниками, но религию ненавидимых угнетателей принимали, как слабость немцев. Мол, слишком расслабляются в церкви.
На волков охотиться можно с помощью флажков, но если одичают собаки, то на этого зверя уже не действуют правила существующие для диких сородичей, такие хищники самые опасные и неуловимые. Вот «стаю» таковых пришлось и мне с братом вывозить в «дальние угодья», когда в родных лесах егеря активизировались. Через несколько лет узнал в английской газете фотографии мною спасённых. Боевики не могли уже превратиться в законопослушных граждан и занялись привычным ремеслом на Лондонщине – принялись долбить туннель к ближайшему ювелиру. Тот на подозрительный стук за стеной отреагировал и вызвал полицию. Она в те поры только дубинками вооружённая, культурно постучала в дверь нарушителям тишины, но когда та отворилась, то из проёма вылетел рой пуль. Два латыша-отморозка с «Маузерами» в итоге разменяли свои жизни на более чем полуроту бобби и шотландских стрелков. Черчиль уже приказ отдал подвозить пушки, но случившийся в доме пожар уберёг королевскую рать от позора. Дуя на воду, арестовали тогда с сотню латышских «беженцев» от царской тирании, в том числе и двоюродного брата сгоревшего боевика. На беду правосудию, в статного и красивого парня влюбилась кузина самого Уинстона, да видно не она одна. И очень профессионально развернула в прессе травлю уже своего родственника и «его прихлебателей – цепных псов русского самодержавия». Суд присяжных оправдал невинно задержанных, но из открытой продажи в Великобритании с тех пор оружие исчезло. Схлопотать срок стало возможно даже за детский водяной пистолетик, и прочие предметы похожие на огнестрел.
Вплоть до Манчестера, ещё школяром числясь, на летних каникулах окрестные воды обошёл, и в студенческую латышскую корпорацию «Selonija» принят был как бывалый, крепкий и талантом фехтования не обделённый. Последнее оказалось важным, ибо с другими корпорациями проводились турниры, на которых чаще побеждали студиозы немецкие или польские. С напористым старшекурсником из последней – «Valetia», Владиславом Андерсом пришлось выдержать бой буквально через месяц после поступления, и не опозориться – рапиру я любил не меньше чертёжной доски, и та отвечала взаимностью. А шляхтича поражение раззадорило и дрались мы с ним в последующем до тех пор пока он, окончив курс, перешёл военную профессию осваивать. Правда и в последующем у нас бой случился, когда носили мы уже не студенческие бархатные шапочки корпорантов. Он к тому времени нацепил польскую рогатывку-конфедератку, а я русскую армейскую фуражку.
И меня не миновала судьба воина-каравира, хоть и старался, как мог этой стези избегнуть и созидать мирно. После первого своего пролития крови бабушкин дар врачевания живого пропал во мне окончательно и из «старых» талантов сохранилась только сила внушения.
Но за прожитые годы развилось не менее мощная способность вникать в суть машин и механизмов. Не только «чувствуя» как они работают, но и, осязая параметры всех составляющих деталей вплоть до микронов и состава материала из которого сделаны. Нечто подобное ещё первокурсником заметил я всего у одного человека – Теодора Фердинандовича Калепа, так же выпускника нашего Политеха. Нас водили на завод производивший авиадвигатели «Мотор», где он директорствовал. Но к сожалению в 1913 году технический гений умер совсем молодым. Вскоре начавшаяся и подошедшая к дому война к кульману меня так и не подпустила, заставив «осваивать» даже не самое лучшее оружие эпохи.
1.2.
Началась война. Воспринятая населением даже с какой то нервической радостью – как новое развлечение. В Риге проживало огромное количество этнических немцев – остзейцев, или по латышски – балтвацешей, но они себя в большинстве своём с кайзеровской Германией не отождествляли, их и русский царь неплохо кормил. Истые же и явные германофилы, ожидающие неприятностей, незаметно исчезли, но не в лагеря, морем ведь выбирались не только революционеры. Неожиданно и брат превратился в обладателя хорошей квартиры в центре, оставленной ему очевидно в уплату за «некоторые услуги». Даже на открытых в городе филиалах немецких фирм, зачастую выпускавших военную продукцию, заказы русской армии не срывались. Хотя и в мирное время руководство этих предприятий режим секретности и кадровую национальную политику поддерживало. Но делалось это в первую очередь для защиты от конкурентов и облегчения обучения персонала на «материнских» предприятиях. На нескольких оптических предприятиях, открытых немцами, в том числе и Цейсом, продолжали производить бинокли и дальномеры для флота. Кстати и я поспешил обзавестись качественной оптикой, пока та не пропала из продажи. А открытая знаменитым германским концерном Шихау год назад Мюльграбенская верфь, изначально создаваемая для постройки эсминцев типа «Новик» и потому формально оформленная на российского подданого, барона-остзейца, контр-адмирала Карла Иессена, изначально своей продукцией ориентировалась противостоять Кайзермарине.
На «Руссо-Балте», где мне довелось проходить преддипломную практику, так же можно было вешать лозунг «Всё для фронта!». Распределён я оказался на «дочку» завода – в её авторемонтные мастерские при опустевших казармах Нижегородского пехотного полка. И имел удовольствие трудиться под руководством обрётшего знаменитость ещё до войны авиатора и конструктора Саши Пороховщикова. Невеликая разница в возрасте дозволяла нам фамильярничать, будучи наедине. Ему удалось выбить из военного ведомства 9660 рублей 72 копейки на проект «Вездеход» – гусеничную машину для поля боя. Выделили ему из расквартированного рядом полка 25 солдат порукастей, да ещё столько же нанял изобретатель мастеровых со стороны. Кстати, там столкнулся я и с рядовым Данилом Колесником, прекрасно умевшим подчинять всякое железо, но от жестокости сослуживцев постоянно страдавшего. Самоутверждение за счёт унижения других характерно не только среди уголовников, в большом коллективе человека мягкого и незлобливого всегда найдутся желающие обидеть. Ценный работник взят был нами с Сашей под свою опеку и тот из чувства благодарности готов был работать хоть сутки напролет. К сожалению, мне поучаствовать в завершении проекта не вышло, но слухи донесли, что в июне 1915 года испытания прошли. Правда, первый блин вышел комом – начальник Рижского отдела квартирного довольствия войск инженер-полковник Поклевский-Козелло аппарат не принял. Хотя, давайте по порядку.
Обещанная прессой населению по обе стороны фронта победа до того как опадут листья не случилась. «Спасая Париж», царём экстренно были отмобилизованы среди прочих своих верноподданых и 25 тысяч латышей, а потом брошены громить усадьбы прусской военной аристократии. Столицу Франции удалось сохранить, а в результате, казалось бы, далёкая и почти абстрактная война пришла в наш дом. На юге Курземе почти граничила с самой северной крепостью-портом 2-го Рейха Мемелем. Уже распробовавшие вкус крови тевтоны принялись наползать по веками знакомым направлениям – «Дрангх на Остен!» (и попутно на север). Потому то, когда в Большом Ауле нашей Альма Матер студенты в апреле 1915-го стихийно стеклись на митинг, я одним из первых подписал прошение к государю разрешить создавать из студентов добровольные команды разведчиков и связистов – лучше нас эту местность никто не знал.
Сразу в бой не послали – а в рижской же офицерской школе прогнали на ускоренном курсе и вскоре вручили уже погоны подпоручика. Следом за студентами в огромном количестве запросились на войну люмпены и батраки, да малоземельные. Но они воспринимали её как шанс сменить малооплачиваемый нынешний свой труд, на более сытый образ жизни, ведь на военной службе даже мясо в изрядных порциях ежедневно полагалось. Да и говорил враг на языке, ненависть к которому за века в генный уровень вошла. Формируемым национальным частям требовалось офицерство так же национальное, и бывшие студенты удачно растворились среди кадровых земляков, надёрганных по всей царской армии. Даже пара генералов-латышей нашлась, причём не голубых кровей, а выслуживших свои эполеты честно, кровью и потом. Наш командир батальона так же происходил из батраков, но желая вырваться из безнадёги, не взвалил на себя долю безземельных своих предков, а добровольно в армию запросился. Там сметливого охотника вскоре в унтерскую школу определили, а следующей ступенью стала школа офицерская, так и дорос до подполковника, реально в дворянство пробившись. У остальных «господ офицеров» биография разнилась не сильно, и происхождение никто не выпячивал, а вот за нижних чинов радел, зная ментальность земляков. Потребность в разделении по национальному признаку не по чьей-то прихоти «сверху» произошла, ведь в царской армии языком общения являлся только РУССКИЙ. Даже не невозможность общих молебнов причиной тому стала, их и так на фронте вскоре отменили.
С Кавказской войны в армии знали, что мусульмане свинину есть не станут, потому «из за котла» сформировали из них «дикие» дивизии. А о том, что прибалт щи да кашу чуть тёплыми потребляет чинно и с достоинством – не ведали. Когда тому в армии хлебать пришлось из одного котелка с сибиряком, для которого чем горячей, тем вкуснее, то доставаться опоздавшему стала только кислая жижица. Начались драки, что для вооружённых людей лучше делать с противником. Не побоялся раздуть скандал подпоручик Сибирского полка Альфред Ульманис, сам через солдатчину прошедший, за что перевода в национальную часть и удостоился. Стал формировать батальоны латышских стрелков, как из фронтовиков, так и из новобранцев. Последних оказалось не более чем добровольцев, но уже повоевавших воинов оказалось вдвое больше вышеперечисленных групп, и фронтовым своим опытом с земляками они щедро делились. Ещё одним отличием явилось вооружение стрелков американскими Винчестерами с плоским штыком, но под мосинский патрон. Стоило это заказанное в Штатах недоразумение как несколько трёхлинеек, только Тула не справлялась с военным заказом, и казна шла на расходы. Русская военная приёмка, мстя за цену, извращалась, как могла. Усатые чины в черкесках с газырями и кинжалами аж цирковые шоу для заокеанских мастеровых устраивали. Но всё ими забракованное оружие без доработок тут же продавалось на внутреннем американском рынке и нареканий не вызывало. Мощный патрон даже из ружейного антиквариата на охоте показывал прекрасный результат. Но вот на войне, особенно при стрельбе из положения лёжа, перезаряжание рычагом вызывало неудобства и нарекания.
