Текст книги "Молодо-зелено"
Автор книги: Александр Рекемчук
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)
– Ясно, – кивнул водитель.
Он перевел скорость и осторожно объехал угольник. Погнал дальше.
– А в Джегоре ты бывал? – спросил водитель.
– Бывал… Я ведь и строил его. Джегор. Я его начинал с самого начала.
– Что ж – начал и не кончил?
– Видишь ли какое дело… – стал разъяснять Николай. – Мы от разведки работаем. Наш стройучасток подчинен разведочному тресту. Мы всегда с самого начала начинаем – на пустом месте…
Это он верно сказал. Строители, которые работают от разведки, они всегда начинают с самого начала. На пустом месте. То есть, конечно, не на совсем пустом месте: тайга, например, там есть. И болота есть. Но больше там ничего нет. Если не считать полезных ископаемых, невидимых простому глазу. И когда геологи обнаруживают полезные ископаемые, то приходит черед строителям. Они прокладывают в то место дорогу и начинают строить дома. Они строят жилые дома. Контору. Столовую. Магазин. Клуб. Детский сад. Школу. Прокладывают коммуникации – отопление, освещение, связь.
И когда на бывшем пустом месте возникает подобие города, когда в нем уже можно жить, то выясняется, что дальнейшим строительством здесь будут заниматься другие, более солидные организации, а стройучасток номер два, работающий от разведки, перебрасывается на Пороги, за шестьдесят километров, на пустое место. И все начинается сначала.
– Одним словом, если в городе уже можно жить – значит, нам там нечего делать, – разъяснил Николай.
– Ясно, – кивнул водитель.
Их машина уже догнала караван «ЯАЗов», шла впритык к хвостовому, шла в колонне. В морозном тумане мелькали красные сигнальные огоньки. Преломленные столбы света круто поднимались от фар, колыхались и скрещивались в студеном небе.
А навстречу, из лесной дремоты, из глухой непроезжей тьмы вставало широкое зарево, высилась целая колоннада светящихся столбов, подпирающих свод неба. Столбы дробились и множились, искрились и таяли. В силу каких-то физических законов в эту морозную пору свет устремлялся кверху, рвался в небеса…
Приближался Джегор.
Николай и сам не заметил, как подался всем телом к ветровому стеклу. Как он вперился взглядом в эти огни. Как тревожно заволновалась душа. Джегор…
Он уже целый год не был в Джегоре. Да, целый год… без шестнадцати дней. С того самого дня, когда стройучасток номер два перевели на Пороги. Там все пришлось начинать сначала. И хотя от Порогов до Джегора по нынешним понятиям рукой подать, ему так и не удалось в течение целого года выбраться из тайги, побывать в Джегоре.
– А у тебя что тут… девка? – заинтересовался водитель.
Он, должно быть, заметил, как всем телом подался к ветровому стеклу попутчик.
– Нет. Нету, – ответил Николай.
И впрямь, с чего это он вдруг так разволновался? С чего бы это кровь прилила к щекам?
Да, он строил этот город. Строил Джегор. Строил его своими собственными руками… Ну, и что с того? Ведь и сейчас он строит город. Это уж у него такая профессия – строить города.
Дело не в этом. Дело вот в чем.
Когда ты приезжаешь в Джегор из Москвы или из другого крупного города, скажем, из Ленинграда, когда ты перед этим толкался по шумным площадям, ездил на метро, глазел на различные выставки, а потом приехал в Джегор – то, конечно, этот самый Джегор тебе покажется глухой периферией, дырой и концом света.
Но если ты заберешься еще дальше в глубинку, скажем на Пороги, и там, в этой глубинке, просидишь целый год, и вокруг тебя будет одна сплошная тайга, и по ночам у палатки тявкают приблудные песцы, и оттуда никакой телевизионной антенной не достанешь ни Пермь, ни Ухту, то, подъезжая к Джегору, ты обнаружишь сильное волнение, и тебе покажется, что это очень большой и даже огромный город, важнейший очаг цивилизации и вообще пуп земли.
Все зависит от того, с какой стороны ты подъезжаешь к Джегору.
– А я думал, что у тебя тут девка, – сказал водитель.
– Нет. Нету, – ответил Николай. И добавил, хорошо улыбнувшись: – У меня тут друг живет – Лешка. Лешка Ведмедь. Знаешь его?
– Медведя?
– Ведмедя.
– Нет. Такого я не знаю. Не слыхал-даже, – сказал водитель.
– Быть не может! – не поверил Николай. – Ведмедь, Лешка… Он в строительном тресте работает. Его тут все знают.
– Нет, я такого не знаю. Даже не слыхал… – виновато признался водитель.
И Николай Бабушкин вдруг осознал со всей ясностью, что за время, пока он жил в тайге, у Порогов, за этот годичный срок в Джегоре, наверное, произошли очень большие перемены. Должно быть, за это время он стал действительно крупным и многонаселенным городом. Потому что год назад в Джегоре все без исключения знали Лешку Ведмедя и он знал всех без исключения. Но вот минул год, и уже находится человек, житель Джегора, вот этот самый водитель самосвала, который, оказывается, не знает Лешку Ведмедя и даже про него слыхом не слыхал. Хотя и живут в одном городе. Чудеса!..
– Твой дружок, значит? – переспросил водитель.
– Да, – подтвердил Коля Бабушкин.
И тотчас заметил, как лицо водителя опять вдруг сделалось злым и нервным и руки, сжимавшие баранку, побелели в суставах.
– А у тебя что… неприятность какая? – осторожно и сочувственно осведомился Николай.
Водитель помедлил с ответом. Потом искоса, испытующе глянул в лицо Николаю: мол, надежный ты человек? Стоящий парень? Я ведь, дескать, совсем не знаю, что ты за человек. Вижу – торчат в снегу лыжи, стоит посреди дороги человек, голосует. Ну, посадил. А кого посадил – не знаю. Мне, мол, в точности не известно, хороший ли ты человек?
Водитель сжимал баранку, неотступно следя за красными огоньками идущей впереди машины.
Но, как видно, он уже больше не мог сдерживать в себе это. Очевидно, оно целый день его мучило, и ему уже было невтерпеж держать его при себе. Ему было просто необходимо с кем-то поделиться, излить свою душу, найти сочувствие.
– Понимаешь, какое дело… – начал водитель. – У меня тоже есть дружок. Геннадий… ну, фамилию не обязательно. С одного гаража. Он на этой же машине работает. Только я в первую смену, а он во вторую… И в одной квартире мы живем. Смежные комнаты – у меня комната и у него комната. Только я с женой живу, с Нюркой, а у него жены нету, холостой он…
Водитель смотрел в ветровое стекло, неотступно следил за красными огоньками идущей впереди машины. Лоб его – со стороны было видно – от напряжения сморщился, и брови сжались напряженно, но это было уже другое напряжение: не потому, что впереди шла машина.
– Ну?
– Так вот, понимаешь… Сдается мне, что у них с Нюркой дела. Что он за ней ухаживает, когда меня дома нет. Мы ведь в одной квартире живем…
– А какие доказательства? – рассудительно заметил Николай.
Лоб водителя еще сильнее напрягся, и брови его сошлись еще туже. Он недоверчиво покосился на Николая: мол, кто тебя знает, надежный ли ты человек, стоит ли тебе о таком рассказывать. Но, видно, ему уже было невтерпеж все это держать при себе.
– Доказательств, понимаешь, у меня особенных нету. Нету никаких доказательств… Я тут больше теоретически подхожу. Она у меня, Нюрка, на мордочку ничего себе. Сорокового года. А он с тридцать пятого… Живем в одной квартире. Я в первую смену работаю, а он во вторую…
Тут у него, у, водителя, лицо стало совсем кислым, будто его обидели ни за что ни про что, и ему от этого очень муторно на душе.
– А сегодня ночью… – с усилием продолжил он. – Сплю я сегодня ночью… и приснилось мне, понимаешь, что я их накрыл. Что я их застал с Нюркой. Я даже проснулся от этого…
– Ну?
– Ну, смотрю – Нюрка рядом, спит. Я и в ту дверь заглянул – тоже спит. А я их вроде бы только что накрыл. Застал их…
– Мало ли что может присниться, – рассудительно заметил Николай.
– Оно-то верно… А все равно – паршивое дело. – Водитель открыл дверцу и цыкнул в снег сквозь зубы.
– Да, конечно, – согласился Николай. – А этот Геннадий – он что из себя представляет? В смысле морального облика?
– В смысле морального облика он ничего, спокойный, – подумав немного, ответил водитель. – Член партии.
Машина уже неслась по окраинной улице города, и уже наверху повисли цепочкой фонари, а справа и слева замельтешили частые квадраты окон, показались одноэтажные и двухэтажные дома. То есть, одноэтажных домов здесь не было: здесь, на этой окраинной улице, строили только двухэтажные и трехэтажные. Но сейчас, после декабрьских снегопадов, предшествовавших, январской стуже, первые этажи зданий оказались ниже снегового настила, и поэтому все дома укоротились на один этаж.
На улице было светло и людно, несмотря на мороз: как раз в это время кончилась работа в учреждениях и все расходились по домам.
– Я думаю, – рассудительно сказал Николай Бабушкин, – что волноваться тебе не из-за чего и расстраиваться тоже. Мало ли что может присниться. Это все ерунда… Тем более что дружок твой в смысле морального облика – положительный человек.
– Факт, – согласился водитель, и напряженное его лицо несколько смягчилось, посветлело. – Мне бы вот только на всякий случай квартиру сменить. Чтобы с отдельным входом. А то смежные комнаты – это просто беда. Это уж беды не миновать, когда смежные комнаты… Я, понимаешь, уже заявление подал насчет отдельной квартиры. Но боюсь, откажут: с квартирами у нас покамест туго. Не хватает в Джегоре квартир…
– Мало строят?
– Строят много. Но еще мало. Кирпича не хватает…
– Кирпича? – обеспокоился Николай.
– Да. Возим, возим, а все не хватает… Тебя где ссаживать?
Николай выглянул в окошко.
– У магазина. Мне нужно в магазин зайти.
– Ясно, – усмехнулся водитель.
– Нет, не за этим… – возразил Николай. – Я не за этим, за другим.
Но водитель снова усмехнулся – не поверил.
Машина свернула к магазину. Освещенные витрины были сплошь одеты коростой инея и льда, но и сквозь них можно было разглядеть, что в магазине полно народу.
– Ну, спасибо, – сказал Николай, открывая дверцу машины.
Перегнувшись через борт, достал из кузова свои лыжи-голицы, соскочил на землю.
– Будь здоров, – сказал водитель, уже на свету, а не в темноте кабины разглядывая лицо своего попутчика. Запомнить хотел, что ли. – Будь здоров…
– Постараюсь, – ответил Николай Бабушкин.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Он не соврал, сказав водителю, что в магазин ему нужно не за этим – не за водкой. Он ему правду сказал.
Всего-то Николай и купил в магазине – кулек шоколадных конфет «Ромашка».
Он еще по дороге сообразил, что теперь у Вед-медей, наверное, есть ребеночек. Николай Бабушкин не был в Джегоре целый год (без шестнадцати дней). Как раз накануне его отъезда из Джегора Лешка Ведмедь женился на Верочке. Стало быть, они уже целый год женаты – Лешка и Верочка. И у них за это время мог появиться ребеночек. Не иначе – уже появился. У таких молодых, как Лешка с Верочкой, они быстро появляются.
И Коля Бабушкин сообразил, что ребеночку нужно купить гостинец. Каких-нибудь конфет или печенья. Даже неудобно явиться в дом, где имеются дети, не захватив с собой никакого гостинца.
Поэтому Николай зашел в магазин и купил полкило «Ромашки». Он при этом подумал, что если даже у Ведмедей – у Лешки и Верочки – еще нету детей, то конфеты все равно не пропадут. Они им все равно пригодятся. С ними, например, можно чай пить.
Шагая к дому Ведмедей – а от магазина до этого дома рукой подать, – Николай все-таки остановился разок: погреться у знакомой ему водоразборной колонки. Это была такая водоразборная колонка, что возле нее зимой можно греться.
Тут, на окраинной улице Джегора, еще не в каждом доме имеется водопровод. И люди, которые живут на окраинной улице, берут воду из общих колонок. Ну, летом, когда на улице тепло, никаких особых затруднений это не представляет: разве что придется разогнать смуглых, как чертенята, мальчишек, плещущихся под краном, – до реки им, видите ли, добежать недосуг…
А вот зимой… В сорок градусов ниже нуля колонку облепит льдом, округлые наледи взгромоздятся под самый рычаг, ледяная пробка закупорит кран – и на кране повиснет сосулька. Воды нет. Хочешь пить – соси сосульку.
Но северяне – хитроумный народ.
К водоразборной колонке подвели газовую трубу. Изогнули трубу коленцем, приплюснули срез. Сверху колонку накрыли чугунным колпаком – только рычаг и кран торчат наружу. Чиркнули спичкой – вырвался синий пламень. Й вот упала, раскололась со звоном сосулька, потекли осклизлые наледи, засипело, запело в трубе. Кап, кап, кап…
Вокруг – сорок градусов ниже нуля, морозный туман. Мгла. Потрескивают и корежатся деревья. Птицы замерзают на лету, как пишется в учебниках географии. А у водоразборной колонки – оттепель и сырость. Хлещет в ведра вода. Напряженно гудит газовая труба, синий пламень пышет из нее, озаряя изнутри чугунные стенки колпака.
И так – день и ночь. Круглые сутки. Всю долгую зиму.
Если даже тебе не нужно воды, если в данный момент тебе она вовсе ни к чему, то и тогда ты не проходи мимо этого уличного чуда, а задержи шаг, постой рядом, ощути на задубевшем от стужи лице зыбкие отсветы пламени, близкое тепло…
Тут, на Севере, все не просто.
Конечно, Север нынче не тот, каким он был в прежние времена. Тут теперь и городов понастроили. И железные дороги провели. И однажды сюда приезжал на гастроли московский цирк.
Но несмотря на значительные перемены, Север остался Севером. Он так и не стал Югом. Здесь хотя рубль и длиннее, но лето короче. И морозы куда более жгучи. И атмосферное давление капризней. И комары свирепей. И на деревьях тут не произрастает урюк – его сюда спекулянты возят.
Каждое, даже самое пустяковое дело, здесь требует от человека особых усилий и особого хитроумия. Вот почему северных жителей нужно уважать.
Коля Бабушкин немного постоял у водоразборной колонки, погрелся немного. Но для него не имело смысла долго стоять тут и греться, поскольку совсем рядом – рукой подать – был дом, где живет Лешка Ведмедь. И Верочка.
Николай еще издали узнал Этот дом. Ведь он и сам когда-то жил в этом доме. Почти полгода он прожил в доме № 16 по улице Товарищей.
Он сам и строил этот дом. Это их комсомоль-ско-молодежная бригада строила двухэтажные дома по улице Товарищей – все до единого дома, которые сейчас стоят здесь. Сперва они даже назвали улицу Комсомольской – в свою честь. Сами намалевали таблички «ул. Комсомольская» и повесили на каждый дом. Но райисполком велел поснимать эти таблички, потому что в Джегоре уже было две Комсомольских улицы, и почтальоны здорово ругались: они не знали, на какую же из трех Комсомольских улиц нести письма.
А в Джегоре жил один старичок – Павел Казимирович Крыжевский. Люди поговаривали, что, дескать, он тут, на Севере, отбывал ссылку или вроде бы даже сидел. Давно – еще при Сталине. Вроде бы он отбывал на Севере ссылку или даже сидел, а потом, когда освободился, приехал в Джегор и поступил бухгалтером на кирпичный завод.
Потом оказалось, что Павел Казимирович Крыжевский – очень старый коммунист. В новом партбилете указали стаж: «С августа 1904 года». Его наградили орденом и дали ему персональную пенсию союзного значения. Ему даже давали квартиру в Москве.
Но он из Джегора никуда не уехал, остался в Джегоре. Он вышел на пенсию и стал заниматься общественной работой. Райком комсомола поручил ему составлять летопись города Джегора – подбирать разные документы и газетные вырезки. А райисполком поручил ему придумывать названия для новых улиц.
Вот он-то и придумал название: улица Товарищей.
– Кто? – пропел за дверью знакомый голос, Коля Бабушкин хотел, было пошутить: «Из милиции», мол. Потом хотел прошамкать: «Подайте копеечку». Назваться хотел: «Дедушкин». А в общем у него отчего-то вдруг перехватило, сжало горло, и он на этот вопрос ничего не ответил.
Дверь отворилась, из нее сильно пахнуло теплом, тепло, мгновенно остынув, взвихрилось клубами пара, и сквозь этот морозный пар неясно проступила тоненькая женская фигурка..
– Коля!.. – сказала фигурка. – Ко-оля… Николай переступил порог, прикрыл за собою дверь. Космы пара мягко осели на пол.
Теперь он уже мог вполне отчетливо разглядеть Верочку. Веру. Жену Лешки Ведмедя.
Но он не стал ее особенно рассматривать. Он прислонил к стене щетинистые лыжи – голицы. Потом стащил с себя оленью куртку и повесил ее на гвоздь. Туда же повесил длинноухую шапку. Собрался уже и валенки скинуть с ног – только сейчас почувствовал, какие они холодные, какие они насквозь прошитые ледяными иглами, эти валенки, – но почему-то не решился, так и остался стоять, разглядывая свои холодные валенки.
А Верочка стояла в двух шагах напротив него и, соединив опущенные руки, разглядывала его, Колю Бабушкина. С ног до головы разглядывала. И улыбалась.
– Ко-оля… – снова протянула она. – Какой же ты стал… Какой стал.
– Какой? – буркнул Николай.
Верочка помолчала, должно быть, сама еще не могла понять, какой же именно он стал. Все разглядывала его. А потом сказала:
– Большой стал. И широкий. Плечи… Тебе сколько лет? Двадцать один?
– Двадцать три.
– Наверное, ты еще растешь. За год как вырос. Какой стал… – все повторяла она. И вдруг обеспокоилась: – Чего же ты тут стоишь? Заходи, пожалуйста. Заходи, Коля…
Николай прошел через кухню в комнату.
– Ты садись, – сказала Верочка. Он сел. Оглядел комнату.
Ему знакома была эта комната. Полгода он жил в ней. Как только достроили дом, ему и Лешке Ведмедю дали ордер на эту комнату, чтобы они тут жили вдвоем. И они тут жили. Только тогда комната выглядела иначе. У правой стены стояла раскладушка Ведмедя, а у левой – такая же раскладушка Николая.
А теперь ни той, ни другой раскладушки в комнате нет. Вместо двух раскладушек стоит одна большая кровать: стальная, из двухдюймовых никелированных труб и крепеж – стальные шишаки. На кровати ухабистая перина, поверх перины атласное одеяло, а поверх него пунцовое покрывало с райскими птицами, гора подушек, а поверх подушек – кружевная накидка. На торцах кровати – кружевные занавески, и вдоль фасада – кружева. Богатая кровать.
Вообще, Николай уже давно не бывал в такой богатой комнате. После таежной палатки, в которой он теперь живет на Порогах, эта комната поразила его своей роскошью.
На стене висит огромный плюшевый ковер с бахромой по контуру. И на этом ковре, на голубом фоне, вытканы золотистые верблюды, зеленые пальмы, а вдали виднеется белый город с куполами и башнями. Как в сказке… Николай сроду не видел такого богатого ковра.
У другой стены возвышается зеркальный шкаф. Этот шкаф стоит на полу так уверенно и грузно, что нетрудно себе представить, сколько разного барахла понавешено в нем. Должно быть, Лешка много денег зарабатывает. Ну и хорошо. Они ведь с Верочкой молодожены – им и надо много.
У окна на тумбочке стоит радиоприемник «Октава», а на приемнике стоит бельмастый телевизор «Рекорд». На «Рекорде» стоит стеклянная ваза, а в вазе стоит изящный цветок, сделанный из птичьих перьев – как живой. Просто черт его знает, сколько всякой роскоши накупили за год Лешка и Верочка.
Под самым потолком висит мудреный какой-то – вверх тормашками – шелковый абажур. На окне висит тюлевая гардина. А еще на одной стене висит картина – не какая-нибудь вырезанная из «Огонька», а настоящая, масляная: пожилая русалка с акульим хвостом, парусный корабль, и на нем – матрос в тельняшке играет на гитаре.
«Да, живут люди… Как в сказке», – подумал Николай.
– Вот так мы и живем, – будто угадав, про что он думает, сказала Верочка. И добавила: – Знаешь что, Коля, ты тут посиди, отдохни. А мне на кухню надо. У меня там картошка жарится. Скоро Леша придет, будем ужинать…
– Картошка – это дело, – улыбнулся ей Николай. – Ты ее побольше нажарь. А то я голодный, как волк… Лешка, значит, скоро придет?
– Он уже давно должен был прийти. А еще не пришел… Значит, скоро.
Верочка вышла на кухню, и тотчас там раздалось нетерпеливое шипенье – должно быть, картошка подгорала.
А Коля Бабушкин остался сидеть в комнате. В комнате было жарко. Из-за сильных морозов отопление пустили на полную мощность. И в комнате было жарко, как в пекле. От этого тепла, oт усталости, после такой нелегкой дороги, и оттого, что с утра ничего не ел, его разморило. Его клонило в сон. И ему пришлось напрячь волю, чтобы не уснуть прямо здесь, на стуле.
Он нарочно стал вспоминать, как год назад они тут жили с Лешкой Ведмедем, когда им, на двоих дали вот эту комнату.
Тогда в этой комнате не было ни кровати с шишаками, ни райских птиц, ни шкафа, ни кар тины с русалкой. Всего-то и было в этой комнате что две раскладушки – одна у правой стены, другая – у левой. Между раскладушками стояла табуретка, а на табуретке лежала шахматная доска с расставленными на ней фигурами. И они с Ведмедем, лежа каждый на своей раскладушке, играли в шахматы. Лешка Ведмедь при этом без конца курил, хотя Николай и советовал ему бросить это вредное для здоровья занятие. Но Лешка утверждал, что курение помогает ему сосредоточиться, и без конца курил, а окурки кидал на пол.
Вообще у них тогда не наблюдалось особого уюта в этой комнате, когда они тут жили вдвоем, На полу валялись Лешкины окурки, на кухне лежали горой немытые стеклянные банки из-под консервов, на отопительных трубах сушились стиранные под краном носовые платки, а над всем этим полным безобразием орал черный, как ворона, репродуктор, и они не выключали его ни днем ни ночью: было интересное – слушали, a если неинтересное – не обращали внимания.
«Что вы тут наделали? – испугалась Верочка, впервые переступив порог их комнаты. – Это просто возмутительно, что таким ненормальным людям доверяют жилую площадь… Что вы тут наделали?»
«А что?» – пожал плечами Лешка.
«Ерунда. Мы уберем», – улыбнулся Верочке Николай.
Это был первый случай, когда Верочка пере-| ступила порог их комнаты.
До этого случая она еще ни разу порога не переступала. Хотя они уже давно были между собой знакомы – Николай, Лешка и Верочка. Они все вместе работали в тресте «Джегорстрой»: Николай и Лешка монтажничали, а Верочка была учетчицей.
И как-то так получалось, что вечерами, когда Коля и Лешка у себя дома играли в шахматы, лежа каждый на своей раскладушке, Николай вдруг ни с того ни с сего задумывался, подперев рукой щеку.
«Ну, чего тут раздумывать? – кипятился Лешка. – Ходи турой… Ослеп, что ли?»
«А знаешь, – говорил ни с того ни с сего Коля Бабушкин, – она, по-моему, добрая…»
«Кто?» – недоумевал Лешка.
«Она… Вера».
«Добрая? – ехидно усмехался Лешка. – А ты просил?»
«Балда… – спокойно отвечал Николай. – По-моему, сердце у нее доброе. Это ведь самое главное – доброе сердце…»
«А по-моему, – раздражался Лешка и кидал окурок на пол, – самое главное – это играть в шахматы по правилам. Если бы мы по правилам играли – с часами, – ты бы уже сидел в полном цейтноте. Тут игра, а он мечтает. Чепуху мелет… Разве ж так можно про девушку говорить: добрая?»
«Почему же нельзя?»
«Тьфу!..» – злился Лешка и закуривал.
Короче говоря, началась известная история: про то, как двое парней, двое закадычных друзей полюбили одну и ту же. Единственную,
Про это даже в песнях поется. Про это уже столько песен сложено. И столько песен забыто.
А в один прекрасный выходной день, когда Николай сидел дома один и читал газету «Советский спорт», отворилась дверь и вошел Лешка Ведмедь. А за ним вошла Верочка.
Она впервые переступила порог их комнаты. До этого она еще ни разу порога не переступала.
– Что вы тут наделали? – испугалась Верочка, поглядев вокруг. – Это просто возмутительно, что таким ненормальным людям доверяют жилую площадь… Что вы тут наделали?
– А что? – пожал плечами Лешка.
– Ерунда. Мы уберем, – улыбнулся Верочке Николай.
Но Лешка и Верочка при этих его словах смущенно как-то поглядели друг на друга, замялись и оба вздохнули.
– Вы чего? – не понял этого вздоха Николай.
– Да мы ничего… – ответил ему Лешка.
А Верочка, посмотрев прямо на Колю, сказала:
– Знаешь, Коля, мы сегодня с Лешей расписались. Мы с ним теперь муж и жена. Понимаешь?
– А-а, понимаю… – ответил Николай. Черный, как ворона, репродуктор в это время
стал сообщать сводку погоды – он накаркал дальнейшее Понижение температуры. И они все трое несколько минут очень внимательно слушали ве-щанье репродуктора.
– Вот, понимаешь, какие пироги… – сказал потом Лешка Ведмедь и закурил.
– Ну, тогда я вас поздравляю. – Николай подошел к ним обоим, к Лешке и Верочке, и пожал им руки. – Я вас поздравляю и желаю вам большого счастья. А из этой квартиры я могу сегодня же переехать обратно в общежитие. Только вот схожу к коменданту…
– Нет, зачем? – жалостно так посмотрела на него Верочка. Ведь сердце у нее было на самом деле доброе. – Чего это ты так сразу надумал переезжать? Ты можешь пожить…
– Ну, конечно! – обрадовался Лешка Ведмедь. – Зачем тебе переезжать? Ты здесь живи…
Но Коля Бабушкин все-таки переехал в общежитие. Ему там снова дали койку. А ради свадьбы Лешки и Верочки он купил себе в магазине двубортный бостоновый костюм. Он хотел в этом новом костюме прийти на их свадьбу. И подарок им купил к свадьбе – светящийся будильник.
Но перед самой свадьбой Лешки и Верочки в тресте «Джегорстрой» начали комплектовать штат нового стройучастка, стали подбирать людей, которые согласны работать на Порогах, строить там дома для буровиков на берегу Печоры и круглый год жить в палатках. И Коля Бабушкин попросил записать его на Порожский участок к прорабу Лю-тоеву.
Он уехал на Пороги первой же машиной. Это было год назад. Без шестнадцати дней.
Так и не довелось ему погулять на свадьбе Лешки и Верочки. Уезжая, он подарил молодым светящийся будильник. А двубортный бостоновый костюм он попросил их оставить у себя, потому что в тайге, на Порогах, он ему вряд ли мог понадобиться – этот черный бостоновый костюм.
Светящийся будильник тут как тут: вот он стоит на тумбочке возле кровати с райскими птицами. А костюм – он, наверное, в шкафу висит, В этом новом шкафу.
Однако не очень весело сидеть одному и предаваться разным воспоминаниям. Когда от усталости слипаются веки – вот-вот уснешь. И когда свирепо рычит оголодавшее брюхо.
А Лешки все нет. Запропал где-то малый.
Николай пошел на кухню. К Верочке. Хотя там, на кухне, было еще жарче от включенных горелок газовой плиты – зато не так одиноко. Не так скучно.
Верочка колдовала у плиты над своими сковородками, кастрюлями. Она понимающе улыбнулась Николаю: что, надоело ждать? Мне тоже надоело…
– Кис-кис, – позвала Верочка и бросила на пол обжаренный кусок колбасы.
На табуретке у стола возлежал белый кот. Породистый и пушистый – хвост как у песца. Очень большой и жирный кот. Он возлежал, убрав лапы под себя, скрыв их в своем меху, – как будто и в этакой жаре у него зябли лапы. Кот не спал – глаза его были раскрыты. Он даже чуть повернул голову, когда Николай вошел в кухню. Он чуть повернул утонувшую в мехах голову и посмотрел на него зелеными, пустыми, жуткими глазами…
– Кис-кис, – снова позвала Верочка, подтолкнув ногой колбасу.
Кот пустыми глазами издали посмотрел на эту колбасу – и не двинулся с места. Только пушистый хвост его шевельнулся раздраженно: оставьте меня в покое…
Видно – сытый кот.
– Его Ромка зовут. Роман… – сообщила Верочка. – Ангорский кот.
Роман опять раздраженно шевельнул хвостом: да, Роман… да, ангорский… Оставьте меня в покое.
Ишь какая дрянь.
А Лешки все нет. Запропал где-то малый.
Верочка колдовала у плиты над своими сковородками, кастрюлями. Она была в ситцевом халатике, плотно запахнутом, туго спеленавшем ее фигурку. Фигурка у нее была тоненькая, немыслимо тоненькая фигурка. Ноги тоненькие, будто щепочки. И руки тоненькие, будто щепочки. Узенькие плечи, лопатки остро выделяются на спине, выпирают сквозь ситец халата. Смотри, какая она вся стала тоненькая… А раньше она такой тоненькой не была, Верочка. Раньше она вся была какая-то плотная, упругая, вся какая-то закругленная. Раньше от нее так и пахло свежестью, здоровьем и, что ли, парным молоком. Икры у неё тогда были округлые, молодые и задорные – точно по голенищу фетрового валенка. А сейчас вон – торчит тоненькая, как щепочка, нога из просторной домашней туфли. Плечи у нее тогда были налитые и гладкие, мягкой линией переходившие в сильную девичью руку – до самого запястья… Как же она теперь похудела, Верочка.
– Похудела я? Подурнела, да? – вдруг спросила Верочка, быстро обернувшись.
Ох, до чего они догадливы, женщины. До чего же они горазды читать мужские мысли.
Николай понимал, что надо бы соврать. Было бы лучше соврать. Но ему почему-то не хотелось врат Верочке. Врать ей. В сердечных делах если уж врут, так врут настоящему. А прошлому не врут. Прошлое не обманешь.
– Да, – сказал он.
Верочка вернулась к своим сковородкам. По тому, как наклонилась ее шея с частыми пуговками позвонков, по тому, как зябко сжались плечи, по тому, как еще больше заострились лопатки под ситцем, – Николай догадался, что Верочка обиделась.
Вот и говори женщинам правду. А они обижаются.
Обиделась, наверное, Верочка. Что бы теперь такое сделать, чтобы она не обижалась. Чтобы она повеселела. Чтобы она забыла про сказанную им правду. Может быть, дать ей конфету? «Ромашку» – из тех, что лежат в кульке, а кулек в кармане куртки, а куртка висит на гвозде в прихожей.
Да, вспомнил:
– А разве у вас ребеночка нету?
– У нас с Лешей мог быть ребеночек… Но мы аборт сделали, – обыкновенно ответила Верочка.
До. чего все-таки жарко здесь, на кухне. Вернуться, что ли, в соседнюю комнату? Может быть, там прохладней. Нет, не стоит – не все ли равно, где сидеть. А Лешки все нет. Запропал малый.
Коля Бабушкин задумался, вперив взгляд в черную точку на белой стене, что напротив него.
Черная точка… Вот бывает же: найдут глаза ка кую-нибудь совершенно бессмысленную точку, вперятся в нее и уже никак не оторвать их от этой неподвижной точки, будто они к ней приросли. Это бывает, если о чем-нибудь сильно задумаеться. Или когда тебя обволакивает вязкая духота натопленной комнаты. Когда ты очень сильно устал, когда тебе очень хочется есть, а еще больше хочется спать, и ты вот так сидишь, Вперив взгляд в черную точку на стене и, сам того не замечая, впадаешь в дрему, впадаешь в сон, засыпа…
Николай вздрогнул. Сон сник. Неподвижная точка на белой стене вдруг двинулась. Она поползла наискосок стены – к потолку. Она ползла не так уж быстро, но и не так уж медленно – как ползают обычно клопы, когда их никто не преследует.
Николай хотел уже было обратить Верочкино внимание на этого клопа, но постеснялся. Какне принято обращать внимание хозяев на такие вещи: дескать, у вас в квартире имеются клопы Да и хозяева, надо полагать, сами об этом знают. Кому об этом лучше знать, как не хозяевам. И гостям в таких случаях лучше бы делать вид, что они не заметили никаких клопов. А если и заметили, то подумали, что это муха-зимуха либо таракан.
