Текст книги "Все впереди"
Автор книги: Александр Рекемчук
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)
– Чудно́, – сказал Алексей Деннов. – Выходит, так он и будет ездить и воровать, а его ловить не будут?
– Выходит – так…
Помолчали.
– А школа на Джегоре есть? – спросил Марка-цыган.
– Есть. Для взрослых. Потому что детей там еще нету. А родильный дом уже есть. И амбулатория. Клуб тоже есть. Там, на Джегоре, жить можно. Без дороги только нельзя…
В это время раздался звонкий удар: это прораб ударил ломом по рельсу, подвешенному к сосне.
– Пошли, – поднялся Степан.
Все поднялись.
Участок строительства уже отдалился от вагончиков на шесть километров. Туда ехали в тех самых крытых грузовиках, в которых их привезли сюда дождливой ночью. Те же самые люди и сидели в кузовах.
Кроме Ивановых, оставшихся в городе из-за маленького Олежки. Кроме Рытатуевых. Кроме Гогота.
Все остальные – девятнадцать человек – были.
Алексей со всеми поздоровался, и все с ним тоже поздоровались – очень радостно, как будто его тут по крайней мере целый год не было или как будто он отсюда очень далеко уезжал, а потом вернулся.
Дуся Ворошиловградская тоже была в машине и, когда Алексей с ней поздоровался, она ему приветливо кивнула. Кивнула и отвернулась к соседке – продолжать интересную беседу.
Позади машины оставались зеленые и желтые елки, оставались свежие километровые столбы.
– Мы на каком сегодня? – спросил Степан прораба.
– Двести сорок седьмой километр.
– Вчера двести сорок шестой был, – сказал Марка.
Дороги измеряются километрами. А строятся метрами.
Три бульдозера встали в ряд: нож к ножу. Три бульдозериста докурили свои папиросы – три окурка полетели за окошки. Взревели моторы. Бульдозеры ринулись вперед,
Они атаковали лес в три ножа, сокрушая таежную целину, продираясь сквозь колтун стволов, ответвлений, веток. Стоял сухой непрерывный треск, как от распарываемой ткани.
Лес поддавался. Когда же он не поддавался, когда на пути вставала кряжистая ель, цепко вцепившаяся корнями в грунт, – один бульдозер отходил в сторону. Два других съезжались под углом и сразу два ножа вонзали в этот ствол. Звонкий трепет пробегал по стволу. И ель рушилась, подминая всякую сухостойную мелочь…
Там, где проходили бульдозеры, оставалось широкое земляное полотно.
Алексей даже не сразу догадался, о каких таких особых трудностях говорил главный геолог Храмцов. Почти все самые тяжелые работы здесь выполняли машины. И только потом понял.
В стороне от дороги, например, заготовляли жерди для настила. Моторной пилой «Дружба» – ладной и легкой, как балалайка. Ее зубастая цепь запросто входила в древесину и, урча, в несколько секунд перегрызала ствол. Хорошая пила.
Но обок дороги, там, где росла эта жердь, было топко. В те же несколько секунд, пока перепиливалось дерево, трясина надежно заглатывала человека вместе с его моторной пилой «Дружба». Насилу выдирая сапоги из гнилого месива, хватаясь за сучья, цепляясь, как за соломинку, за только что сваленное дерево, передвигались люди.
Или, например, кюветы. Считалось, что их роет многоковшовый экскаватор, похожий по виду на аттракцион «чертово колесо». Он их и рыл, конечно. Только каждые пять минут прораб созывал народ выкапывать из грязи это чудо техники, годное для строительства всех дорог на свете, кроме джегорской
На жердевой настил, уложенный только что, въезжали самосвалы и, задирая кузова, ссыпали шуршащий, пыльный гравий.
Его-то и надо было ровным слоем разбрасывать по полотну, ровнять лопатами с загнутыми совками.
Именно новеньким доверили эту нехитрую, но пыльную работу. В трм числе – Алексею Деннову, Степану, Дусе, Марке-цыгану.
Марка-цыган, между прочим, старался больше всех. Он орудовал своей лопатой, яростно скалил зубы, вертелся волчком – будто плясал. Спине стало жарко – стащил рубаху. Рукам стало жарко – стащил рукавицы…
– Кирюшкин! – тотчас же закричал на него, устрашающе шевеля усами, прораб. – Надень рукавицы, сию же минуту надень. Намозолишь ладони – кто за тебя работать будет?
Марка испугался и стал разглядывать свои ладони. Мозолей на них еще не было. Никогда еще не было мозолей на цыганских ладонях.
– Пускай будут, – засмеялся Марка. И не надел рукавиц.
Так дело и шло: впереди бульдозеры крушили лес, а позади оставалась уже готовая широкая дорога с гравийным покрытием и километровыми столбами.
Дело шло бы еще быстрее, если бы хватало гравия. Но его не хватало. Гравий возили медленно. Через час по чайной ложке, И приходилось курящим и некурящим очень часто устраивать перекур.
– Машин не хватает, что ли? – подосадовал Алексей, прикуривая от прорабской трубки.
– Машин хватает, – отозвался прораб, и усы у него при этом уныло поникли. – Вчера пять новых получили. Ездить некому. Водителей нет… И так уже за руль всех посажали, кто в детстве на велосипеде катался. Донюхается автоинспектор – большой будет разговор. Слава богу, что нюх у него до Джегора пока не достает…
Алексей покосился на Степана Бобро. Но Степан разговора этого, должно быть, не слышал, хотя и скреб лопатой гравий в двух шагах. Прилежно так скреб.
– Тащится один наконец… – увидел кто-то.
До того всем надоело ждать сложа руки, что каждый самосвал встречали уже не приветственными возгласами, а иными. Поминали кислое молоко, деревню-матушку и родителей того шофера.
– Да я что? – оправдывался на этот раз курносый шофер. – По такой дороге разве скорость возьмешь? К тому же чихает она у меня, самосвал…
– Я вот тебе чихну! – грозился прораб. – Ссыпай и поезжай скорее.
Курносый ссыпал. Что же касается «скорее поезжать» – это у него получилось не сразу.
Мотор и вправду простудно чихал, туберкулезно кашлял, обиженно фыркал и, пофыркав, дох. Курносый вылезал из кабины с заводной ручкой, влезал с ней обратно в кабину и опять вылезал. Попутно давал разъяснения:
– Я ж говорю – в капитальный ремонт надо. Чихает она, самосвал…
И ни с места.
А люди стояли, облокотившись о черенки лопат, и, может, подсчитывали в уме: на сорок или на шестьдесят пять процентов выполнят они сегодня норму из-за таких порядков с автотранспортом?
– Дали бы мне новую, из тех, что вчера получили, я бы вам с милой душой возил. Так ведь нет, не дают…
Машина в ответ на это чихала: дескать, правду говорит человек – не дают.
Степан Бобро положил лопату на землю и вразвалку, не торопясь, пошел к машине.
Он уверенно, одной рукой, поднял капот. Другой стал вывинчивать свечу: не первую, не четвертую, а именно вторую.
– Запасной свечи у меня все равно нету, – небрежно заметил курносый, следя за действиями Степана. Вроде бы он и сам отлично знает, что мотор барахлит из-за неисправной второй свечи, но вот, к сожалению, не оказалось запасной…
– Да? – посочувствовал Степан, разглядывая свечу. – А пакли клок найдется?
И, не спрашивая разрешения, полез в кабипу, разворошил сиденье. Похоже, что он разбирался не только в самих машинах, но и имел представление, где у шофера лежит пакля, где гаечный ключ, а где граненый стакан – так, на всякий случай…
Степан поджег паклю и стал коптить свечу. Когда же она прогрелась, огонь притушил подошвой, а свечу начисто отер рукавом. И ввинтил туда, откуда вывинтил.
В кабину забрался с шоферским щегольством: первый шаг – на подножку, второй – на педаль. Теплая дрожь прошла от фар до кузова. Мотор больше не чихал и не кашлял – дышал.
– С капитальным ремонтом можно еще погодить, – поделился Степан с курносым своими впечатлениями. – Годика два.
И пошел прочь от машины, ни на кого не глядя. Подобрал лопату и заскреб гравий.
– Нет, не дам безобразничать! – взвизгнул прораб, и усы у него встали дыбом. – Не позволю! А ну, садись за руль…
– Не сяду, – хмуро отозвался Бобро. – Заставить не можете.
Но прораб подбежал к Степану и за рукав потащил его к самосвалу:
– Разве я тебя заставляю? Я тебя прошу – и только. Все тебя просят. А ну, садись без никаких разговоров!
Степан оглядывался исподлобья.
– Садись, изверг, садись, родной… Сейчас я тебе напишу бумажку – и получай машину. Какую хочешь бери!..
Прораб так разволновался, что вместо карандаша из-за уха вытащил трубку изо рта и трубкой намеревался писать. Но потом трубку сунул обратно и стал писать карандашом.
– Держи! Чтобы через час ты тут был с гравием. Ясно?
Самосвал развернулся круто, как волчок. Степан Бобро, весь рыжий и красный от растерянности, держал увесистые ладони на баранке, раскинув плечи во всю кабину так, что курносого притиснул к самой дверце.
Разворачиваясь, он высунул голову в окно и смущенно улыбнулся ему, Алексею.
Алексей поймал эту улыбку и стал махать Степану брезентовой рукавицей. Но, обернувшись, вдруг понял, что Степанова улыбка, оказывается, предназначалась не ему Алексею.
Она, оказывается, предназначалась Дусе Ворошиловградской, которая, распахнув глаза, смотрела вслед отъезжающей машине и тоже махала брезентовой казенной рукавицей.
10
Вечером тоже хватало различных дел.
Например, приехал магазин. Автобус. Сбоку в нем открывался широкий люк, и получался прилавок. Надо сказать, что в том разъезжем магазине много чего можно было купить. Там торговали и селедкой, и золотыми часами, и валенками, и халвой.
Алексей, правда, ничего такого покупать не стал, а купил только хлеба, свиной тушенки и тридцать пачек папирос – на целый месяц. Потом, поразмыслив, купил еще шоколадных конфет. Конфеты он вообще любил, но в детстве его как-то не очень часто конфетами баловали, в армии же солдатам сахар дают, а конфетами не кормят.
Степан Бобро купил патефон.
А Дуся Ворошиловградская купила в магазине-автобусе огромный оранжевый абажур с бахромчатым подолом.
– На что он тебе? – очень удивился Алексей. – Куда ты его в вагончике вешать станешь?
– А я его сейчас вешать и не стану, – сказала на это Дуся. – Вот когда до Джегора дорогу доведем, я его там в своей комнате повешу. Понял?
И пошла, неся абажур в далеко отставленной руке. А рядом с ней пошел Степан Бобро, размахивая синим патефоном.
Алексей тоже отнес в вагончик все свои покупки, кроме конфет. С конфетами уселся на ступеньке и, вынув одну из кулька, стал читать на обертке, какая кондитерская фабрика произвела эту сласть.
Выяснилось, что конфету произвела Ленинградская кондитерская фабрика имени Самойловой. А не какая-нибудь другая…
Жуя шоколад, Алексей Деннов о чем-то думал и глядел на тихие елки.
Достал из кармана гимнастерки лист бумаги, самопишущую ручку, еще подумал и написал:
«Здравствуй, Таня!»
Потом он этот листок изорвал, вынул новый и написал:
«Здравствуй, Таня!»
Затем собрался было уже рвать и этот листок, как вдруг услышал музыку.
Сперва Алексей Деннов решил, что это Степан Бобро испытывает купленный патефон, однако тут же вспомнил, что пластинок в магазине-автобусе не оказалось и играть Степану нечего. Да и музыка слышалась не из вагончика, а совсем с другой стороны. И приближалась.
Все остальные тоже услышали музыку и высыпали из вагончиков.
И увидели вот что.
По дороге со стороны города шла целая колонна автомашин. В кузове передней машины сидел духовой оркестр и, оглушая окрестную тайгу медными голосами, играл марш. В других машинах было полно людей, они, не обращая внимания на оркестр, пели совсем другую песню, а над ними раскачивались кумачовые транспаранты и красные флаги.
На одном транспаранте было написано: «Привет комсомольцам-добровольцам Ярославля от разведчиков Джегора!»
Алексей сразу понял, в чем дело. Это были те самые добровольцы, о которых писали в газетах и которых с таким нетерпением ждала Зина Собянина – секретарь комитета комсомола.
А вот и она сама – тут как тут – влезла на грузовик и стала говорить приветственную речь. Рядом с ней – Устин Яковлевич Храмцов. Должно быть, они специально ездили туда, за двести километров, к железной дороге, чтобы встретить дорогих гостей.
Добровольцы дружно аплодировали, а духовой оркестр играл «туш».
После Зины выступил Устин Яковлевич Храмцов. Он стал вкратце объяснять, что такое Джегор и какие ответственные задачи стоят перед строителями джегорской дороги.
Алексей спрятал недописанное свое письмо в карман и пошел поближе к митингу.
Большинство приехавших парней были в клетчатых рубахах-ковбойках, в куртках, исполосованных застежками-«молниями», а большинство девушек были в лыжных шароварах различных расцветок. Все они были молодые, а некоторые совсем молодые, – наверное, только что вылупились из форменной школьной одежки.
Затем на машину взобрался шустрый такой паренек в очках, с остриженной наголо головой и сказал:
– От имени нас всех передаю благодарность разведчикам и строителям Джегора за теплую встречу и за все, что тут нам говорили!
Все зааплодировали, и оркестр опять сыграл.
– Только разрешите мне сразу внести одно предложение, – продолжал свою речь шустрый паренек в очках. – Я вношу предложение переименовать Джегор в Комсомольск-на-Печоре и строить дорогу прямо до Комсомольска-на-Печоре!..
«Скажи, какой шустрый, – подумал Алексей Деннов про шустрого паренька. – Только что приехал, а уже взялся все переименовывать».
Он-то, Алексей, приехал раньше этого паренька и уже по праву чувствовал себя здесь старожилом. Однако предложение паренька насчет Комсомольска-на-Печоре Алексею все-таки понравилось.
Наверно, оно и всем понравилось, потому что все стали горячо хлопать в ладоши, некоторые даже закричали «ура». А Устин Яковлевич Храмцов заулыбался и развел руками – дескать, раз поступило такое предложение, то возражать не приходится и он, Храмцов, согласен, чтобы дорогу строили именно до Комсомольска-на-Печоре.
После этого митинг окончился, и оркестр тут же вместо маршей заиграл на три четверти – вальс.
И, как только оркестр заиграл вальс, комсомольцы-добровольцы, побросав в кучу свои рюкзаки и чемоданы, закружились по скользкой от дождей земле. Прямо в сапогах они кружились и в лыжных шароварах, с дальней дороги, должно быть, усталые, может быть, проголодавшиеся, без ужина, – самозабвенно кружились они в вальсе.
Им только дай потанцевать, молодым, – хоть после какой дороги, хоть после какой работы. Им лишь бы музыка была.
Алексей стоял и смотрел на эти танцы. Подошел полюбоваться танцами и Устин Яковлевич Храмцов. А подойдя, он увидел знакомого человека – Алексея Деннова. То ли он очень удивился, увидев его здесь, то ли совсем не удивился, потому что, здороваясь, хитровато эдак сощурился:
– Вы почему не на одиннадцатой буровой? Не понравилось?
Алексей никому не рассказывал и не собирался рассказывать, почему он вернулся с Джегора сюда, на строительство дороги. Просто вернулся – и все. Однако он очень дорожил своим близким знакомством и, как ему казалось, дружбой с главным геологом комбината «Севергаз». Он испугался, что Храмцов может как-нибудь не так истолковать случившееся и тогда дружбе этой придет конец.
«Мне на одиннадцатой буровой все понравилось, а всего больше – новая установка „Уралмаш-5Д“, которая, правда, сейчас простаивает без глины. Вот как только мы проложим дорогу до самого Джегора, я стану работать на одиннадцатой буровой помощником дизелиста. А сидеть там и ждать сложа руки, пока мои товарищи проложат дорогу, – этого мне совесть не позволит, Устин Яковлевич!.. И можете меня сколько угодно ругать, даже можете объявить административное взыскание – я так решил».
Вот что решил ответить Храмцову Алексей, но, чтобы лишнего не говорить, сказал только:
– А я еще буду работать на одиннадцатой буровой. Немного погодя.
Устин Яковлевич посмотрел на Алексея внимательно и сказал:
– Хорошо. Должность помощника дизелиста оставим за вами.
Должно быть, ему тоже не хотелось разводить турусы на колесах, хотя он и имел в виду, очевидно, сказать следующее:
«Вы – очень мировой парень, товарищ Алексей Деннов. Я, между прочим, не сомневался, что, побывав на Джегоре, вы все отлично поймете и вернетесь на строительство дороги. И не только вернетесь, но и расскажете своим друзьям, что такое Джегор, или как его отныне будут именовать – Комсомольск-на-Печоре».
Такой приблизительно у них получился разговор.
А музыка все играла. А пары все кружились. Все любовались танцами, кроме Марки-цыгана, который с тоскливой гримасой сказал Алексею:
– Какие это танцы? Это совсем даже не танцы…
Уже один комсомолец-доброволец взял да и пригласил на вальс незнакомую ему девушку с очень густыми темными волосами, толстопятенькую такую. И они тоже закружились. А Степан Бобро смотрел на это дело с поощрительной кислой улыбочкой, с какой обычно смотрят мужья, когда их жен пригласят танцевать.
Алексею, впрочем, было тоже невесело: стоять вот так и смотреть, как другие танцуют, почти все – люди незнакомые, слушать печальный столетний вальс, от которого любой нетанцующий человек почувствует себя очень одиноким и даже круглым сиротой.
Тут откуда ни возьмись прямо перед ним из толчеи вынырнула Зина Собянина, секретарь комитета.
– А ты почему стоишь тут – никого не приглашаешь? – строго нахмурив свою единственную соболью бровь, спросила она.
– А кого мне приглашать?
– Меня, допустим. Ты что же – танцевать не умеешь?
Алексея очень возмутил этот начальственный тон, а еще больше возмутило его Зинино сомнение в том, что он умеет танцевать. Он, Алексей, не только умел танцевать, но и некоторых других мог бы поучить.
И, задохнувшись от злости, положил он свою руку на талию Зины Собяниной, скрытую где-то под округлыми складками пальто, выставил другую руку и сказал:
– Давай. Тебе с левой ноги начинать…
И они понеслись. Алексей держался прямо, выгнул грудь колесом, ловко перебирал сапогами. Жаль только, что очень уж много народу вертелось вокруг и нельзя было по-настоящему разогнаться… Зина, пользуясь его крепкой поддержкой, отклонилась назад, чтобы больше кружилась голова. Надо отдать справедливость, у Зины этой не было скверной привычки во время танца смотреть по сторонам: она честно смотрела своими смородиновыми глазами на него одного. А потом сказала:
– Между прочим, ты похож на французского киноартиста Жана Марэ. Только не задавайся.
Алексей пренебрежительно хмыкнул: во-первых, он никогда в жизни не задавался, что, кстати, не про всех скажешь, а во-вторых, еще неизвестно, кто на кого похож. Может быть, именно тот киноартист на него похож.
– Но Жан Марэ уже пожилой, – добавила Зина.
Тем более.
Мимо пролетали лица людей, следящих, как здорово Алексей Деннов танцует вальс. Эти лица даже размазывались от скорости, однако Алексей успел заметить и торчащую выше всех голову Степана Бобро, и сверкающие зубы Марки-цыгана, который терпеливо ждал, когда же начнутся настоящие танцы.
– А тебе какие девушки нравятся? – спросила вдруг Зина Собянина.
Она, наверное, рассчитывала, что Алексей смутится, услышав такой вопрос. Но Алексей не смутился и ответил:
– Все правятся, кроме одной.
– Это очень хорошо, – засмеялась Зина.
– Чего ж хорошего?
– Значит, таких больше нет на свете. Значит, если такая кому-нибудь понравится, то он уже никогда не найдет похожую.
«Что за ерунда? – удивился Алексей. – Каких-таких больше нет на свете? Бровастых, что ли? Или таких занозистых? Кто ее, интересно, секретарем выбирал?..»
– А ты когда-нибудь зеленого воробья видел? – задала вопрос Зина Собянина.
Алексей стал припоминать. Вспомнил о желтых елках. Но такого случая, чтобы ему попался зеленый воробей, не припомнил.
– Не видел, – признался он.
– И я не видела. Зеленых воробьев не бывает.
Она опять заливисто рассмеялась. Алексей же, у которого от этих странных вопросов в голове начался полный переполох, до того рассердился, что хотел уже оставить Зину посреди круга и уйти.
Но тут вальс прекратился, и музыканты стали выдергивать мундштуки из труб: пришла пора кончать музыку. Все стали расходиться. В вагончиках зажигали лампы.
Зина, в глазах которой все еще плясали озорные искры, протянула Алексею руку:
– До свиданья, дикий… Встретимся на Джегоре.
– Ладно, – примирительно ответил Алексей. – Только я не дикий.
– Не дикий? Какой же?
Она наморщила нос, выпятила губу:
– Может быть, ты ручной? Не люблю ручных…
Повернулась и побежала к машине, в которой уже сидел Храмцов. Им еще предстояло добираться до Джегора. Машиной, потом катером, потом – как случится. Машина исчезла за поворотом.
Алексей, все еще размышляя насчет зеленого воробья, полез в карман, вытащил смятую пачку папирос, спичечный коробок, а вместе с коробком – белый листок бумаги.
«А что, если в зоопарке есть зеленый воробей?.. И кто ей дал право заявлять, что таких, как она, больше нет на свете?.. И что это за бумажка вытащилась из кармана?»
В темноте Алексей пригляделся к бумажке, прочел: «Здравствуй, Таня!»
Он повертел этот листок в руках, потом сунул обратно в карман вместе со спичками.
Темень вокруг. Уже острозубая кромка леса помутнела расплылась. Только редкая проседь берез проступает еще сквозь темноту.
Где-то там, впереди, Джегор. Алексею даже показалось, что он видит отсвет дальних огней, легший на облака.
1957
