Текст книги "Полина; Подвенечное платье"
Автор книги: Александр Дюма
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
III
Буря утихла, но небо было еще в черных тучах. Через маленькие просветы между ними порой пробивался лунный свет. В одну из таких минут я взглянул на ту дверь, которую, как мне казалось, отворяли, и осмотрелся вокруг. Насколько я мог видеть в темноте, я находился среди развалин древнего аббатства. Судя по уцелевшим остаткам, это была часовня. Справа и слева от меня тянулись два монастырских коридора с полукруглым и низким сводом. Напротив, в высокой траве, плашмя лежало несколько разбитых камней, обозначавших небольшое кладбище. Сюда, наверное, когда-то приходили обитатели этого монастыря, чтобы наполнить свои души покоем и помолиться у креста, который стоял теперь весь обезображенный, без распятия, но все же стоял.
– Ты знаешь, – продолжал Альфред, – все по-настоящему храбрые люди согласятся с тем, что физические предметы имеют неограниченную власть над впечатлениями души. Вчера я спасся от бури, весь замерзший, добрел до заброшенных развалин, заснул крепким сном и проснулся от странного шума; наконец, пробудившись, я очутился на том самом месте, где могли орудовать воры и разбойники, которые вот уже два месяца разоряли Нормандию. Совершенно один, без оружия и, как я сказал тебе, в одном из тех состояний ума, когда предшествующие обстоятельства мешают собраться с духом. Итак, ты не удивишься, что эти рассказы у камина пришли мне теперь на память, и что я остался неподвижно стоять у столба, вместо того чтобы опять лечь и попытаться заснуть. Впрочем, убеждение мое в том, что меня разбудил шум, который произвел человек, было так велико, что, вглядываясь в темноту коридоров и в более освещенное кладбище, я беспрестанно думал о двери, углубленной в стену, в которую, я в этом не сомневался, кто-то вошел. Не раз мне хотелось подойти туда и прислушаться, чтобы развеять свои сомнения, но для этого нужно было пересечь открытое пространство, освещаемое луной. Кроме того, кто-то еще мог скрываться в этом монастыре так же, как и я. Через четверть часа все опять стихло, так что я решился воспользоваться минутой, когда облако вновь закроет луну, чтобы преодолеть пространство в пятнадцать-двадцать шагов, отделявшее меня от этого углубления, и приложить ухо к двери. Эта минута не замедлила наступить: луна вскоре скрылась, тьма сделалась кромешная, и я надеялся без всякой опасности осуществить свое намерение. Я медленно отодвинулся от столба, к которому оставался все это время прикованным, словно готическая статуя. Переходя от одной колонны к другой, затаив дыхание и на каждом шагу прислушиваясь, я достиг стены коридора. Затем прокрался вдоль нее и наконец пришел к ступеням, ведущим под свод, потом сделал три шага вниз и припал к двери.
Я простоял там минут десять, но ничего подозрительного не услышал. Мало-помалу во мне стали зарождаться сомнения: может, сновидение обмануло меня, и я – единственный обитатель этих развалин. Я хотел уже пойти назад, но тут из-за туч выглянула луна и осветила открытое место, которое мне надо было пересечь. Несмотря на это, я решился уже идти, как вдруг со свода сорвался камень и упал вниз. Раздавшийся шум заставил меня содрогнуться и еще на минуту остаться в тени свода, нависшего над моей головой. Вдруг позади, где-то вдалеке, раздался продолжительный стук. Казалось, будто в глубине подземелья кто-то запирает дверь. Вскоре послышались чьи-то шаги: кто-то явно поднимался по той самой лестнице, на ступенях которой я стоял. В эту минуту луна опять скрылась. Одним прыжком я очутился в коридоре; и, не поворачиваясь спиной к двери, вперившись взглядом в углубление в стене, я ощупью пробрался к своему укрытию – столбу – и занял прежнее место. В следующий миг я услышал тот же стук, который разбудил меня; дверь отворилась и опять затворилась; потом показался человек. Он наполовину оставался в тени, пока не осмотрелся вокруг. Убедившись в том, что все спокойно, этот человек вошел в коридор и направился в сторону, противоположную той, где находился я. Он не сделал еще и десяти шагов, как я потерял его из виду – такая непроглядная была тьма. Но тут опять показалась луна, и в конце небольшого кладбища я увидел таинственного незнакомца с заступом в руках. Он поднял им землю два или три раза и бросил некий предмет в выкопанную им ямку. Чтобы не оставлять следов, этот человек положил на это место могильный камень, который, по всей видимости, откуда-то принес. Вновь осмотревшись, таинственный незнакомец поставил заступ к соседней колонне и скрылся под сводом.
Все происходило очень быстро и достаточно далеко от меня, однако я успел разглядеть незнакомца: это был белокурый молодой человек среднего роста, лет тридцати. Он был одет в простые панталоны из голубого полотна, подобные тем, которые обыкновенно носят крестьяне в праздничные дни. Однако он не принадлежал к простолюдинам, как это можно было заключить по его одежде. Выдавала его одна вещь – охотничий нож, висевший у него на поясе и блестевший при свете луны. Что же касается лица этого молодого человека, то его трудно было описать, однако я разглядел его так хорошо, что мог узнать, если бы мне пришлось с ним встретиться.
Одной только этой странной сцены было достаточно, для того чтобы изгнать на остаток ночи не только всякую надежду на сон, но даже мысль о нем. И так я стоял, по-прежнему не чувствуя усталости, погруженный в мысли, противоречащие друг другу. Я твердо решил проникнуть в эту тайну, но тогда сделать это было невозможно: я не имел ни оружия, ни ключа от этой двери, ни инструмента, которым бы мог отпереть ее. И еще я подумал, не лучше ли будет рассказать кому-нибудь о том, что я видел, а не самому пускаться в приключение, в конце которого, как и Дон-Кихот, мог встретить ветряную мельницу?
Небо начинало светлеть, и я направился к той паперти, с которой вошел внутрь, и через минуту уже очутился на склоне горы. Сплошной туман стоял над морем. Я вышел на берег и стал ждать, когда он рассеется. Через полчаса взошло солнце, и его первые лучи разогнали туман, покрывавший море, еще свирепое после вчерашней бури.
Я надеялся найти свою лодку, которую морской прилив должен был выбросить на берег. И в самом деле, я заметил ее, лежавшую между камнями, и пошел к ней. Но я один не мог столкнуть лодку в воду, да и борт ее разбился о скалы. Нечего было и надеяться возвратиться на ней в Трувиль. К моему счастью, не прошло и получаса, как вдалеке я увидел судно. Вскоре оно подошло ближе, на расстояние, с которого меня могли услышать. Я замахал руками и закричал. Меня заметили, и судно причалило к берегу; я перенес на него мачту, парус и весла, которые мог унести новый прилив. Лодку я оставил до приезда хозяина, чтобы он решил, годится ли она еще на что-нибудь, и тогда уже расплатиться с ним за ее починку или же за всю целиком. Рыбаки, встретившие меня как нового Робинзона Крузо, были также из Трувиля. Они узнали меня и очень обрадовались, что я остался жив. Накануне рыбаки видели, как я отправился в море, и, зная, что я еще не вернулся, сочли меня утонувшим. Я рассказал им о своем кораблекрушении, поведал о том, как провел ночь и, в свою очередь, спросил, как называются развалины, возвышавшиеся на вершине холма. Они ответили мне, что это бывшее аббатство Гран-Пре, лежащее возле парка замка Бюрси, в котором живет граф Гораций Безеваль.
Во второй раз имя это, произнесенное при мне, заставило мое сердце содрогнуться. Граф Гораций Безеваль был мужем Полины Мельен.
– Полины Мельен? – вскрикнул я, прерывая Альфреда. – Полины Мельен?.. – Я все вспомнил… Так вот кто эта женщина, которую я видел с тобой в Швейцарии и в Италии! Мы были с ней вместе у княгини Б., герцога Ф., госпожи М… Как же я не узнал ее! Но она была такой бледной и изнуренной… О! Эта женщина прелестна, мила, образованна и умна!.. У нее такие прекрасные черные волосы и взгляд – приятный и преисполненный достоинства! Бедное дитя!.. Бедное дитя!.. О! Я помню ее и узнаю теперь!
– Да! – тихо сказал Альфред, и голос его дрогнул. – Да! Это она… Она тоже тебя узнала, поэтому и убегала с таким старанием. Это создание – ангел красоты, очарования и кротости, ты знаешь это, ведь вы не раз виделись. Но ты не знаешь, что я любил ее тогда всей душой, и верно бы решился просить ее руки, если бы имел такое состояние, как теперь. Я не сделал этого лишь потому, что был беден по сравнению с ней. Я понял тогда, что если буду продолжать видеться с ней, то поставлю на карту все свое будущее счастье против одного презрительного взгляда или унизительного отказа. Я уехал в Испанию, и когда был в Мадриде, узнал, что Полина Мельен вышла замуж за графа Горация Безеваля.
Новые мысли, возникшие у меня при имени, произнесенном рыбаками, постепенно изгладили в моей памяти впечатление от минувшей ночи. Кроме того, теперь стоял день, светило солнце, и это странное происшествие, так сильно выбивавшееся из нашей обычной жизни, казалось уже чем-то неправдоподобным, похожим на сон. Желание донести о случившемся совершенно исчезло, но где-то в глубине души осталось стремление объяснить все это самому себе. Помимо всего прочего, я упрекал себя за минутный ужас, который овладел мной в ту ночь, и мне хотелось реабилитировать себя.
Я приехал в Трувиль к одиннадцати часам утра. Все мне были рады. Меня уже считали утонувшим или убитым и радовались тому, что я отделался одной только легкой слабостью. В самом деле, я падал от усталости и тотчас лег в постель, приказав разбудить себя в пять часов вечера и приготовить лошадей, чтобы ехать в Пон-л’Эвек, где собирался остаться на ночь. Приказания мои были в точности исполнены, и к восьми часам я добрался до пункта назначения. На следующий день, в шесть часов утра, взяв почтовую лошадь и проводника, я верхом поехал в Див. Из этого города я хотел отправиться, как бы для прогулки, к морскому берегу, где находились развалины аббатства Гран-Пре. Днем я думал посетить эти места, как простой любитель пейзажей, и хорошо изучить их, чтобы вернуться туда ночью. Непредвиденный случай разрушил мои планы и привел к цели другой дорогой.
Когда я приехал в Див, к содержателю почтового двора, который в то же время был и мэром, то нашел у его ворот жандармов и взволнованных горожан. Все говорили о новом преступлении, совершенном с небывалой дерзостью. Графиню Безеваль, приехавшую несколько дней назад из Парижа, убили в парке ее замка, где жил граф и двое или трое из его друзей. Понимаешь ли ты?.. Полина, женщина, которую я любил, от одного воспоминания о которой трепетало мое сердце, была убита… Убита ночью, в парке своего замка, в то время как я находился в развалинах аббатства по соседству, в пятистах шагах от нее! Это было невероятно… Но вдруг это видение, эта дверь, этот человек возникли в моей памяти. Я хотел уже обо всем этом объявить, но какое-то необъяснимое предчувствие не дало мне сделать этого. Я сам еще ни в чем не был уверен и решился ничего не открывать до тех пор, пока сам все не разузнаю.
Жандармы, которых уведомили о происшествии в четыре часа утра, приехали искать мэра, мирового судью и двух медиков, чтобы составить протокол. Мэр и мировой судья были готовы ехать, но один из медиков отлучился по делам и не мог приехать. Я брал для живописи несколько уроков анатомии и решился назвать себя учеником врача. Меня взяли, так как на лучшее рассчитывать не приходилось, и мы отправились в замок Бюрси. Все это я делал, следуя какому-то инстинкту. Я хотел видеть Полину, прежде чем крышка гроба закроется над ней, а, может, повиновался внутреннему чувству, возникшему у меня по какому-то наитию.
Мы прибыли в замок. Граф с утра уехал в Каен, чтобы просить у префекта позволения перевезти тело в Париж, где находился фамильный склеп, и воспользовался для этого тем временем, когда правосудие приступило к исполнению печальных формальностей, столь тягостных для любящего сердца.
Нас принял один из друзей графа и проводил в комнату графини. Я с трудом стоял: ноги мои подгибались, сердце сильно билось; я был бледен как и жертва, нас ожидавшая. Мы вошли в комнату; она еще была наполнена запахом жизни. Бросив на постель испуганный взор, я увидел там что-то подобное человеческому телу, закрытое простыней; тогда я почувствовал, что вся твердость моя исчезает, и прислонился к двери. Медик подошел к постели с удивительным спокойствием и тем непостижимым бесчувствием, которое дает привычка. Он поднял простыню, покрывавшую труп, и открыл лицо умершей. Тогда мне показалось, что я брежу или околдован: этот труп, распростертый на постели, не был телом графини Безеваль; убитая женщина, в смерти которой мы приехали удостовериться, не была Полиной!..
IV
Это оказалась белокурая женщина с ослепительно белой кожей, голубыми глазами и прелестными и аристократическими ручками; женщина молодая и прекрасная, но не Полина!
Женщину ранили в правый бок: пуля прошла между ребрами и попала в сердце, так что смерть настигла ее в то же мгновение. Все это было так странно, что я начинал теряться в догадках и не знал, на чем остановить свои подозрения. Единственное, что я мог утверждать наверняка, что это не Полина, что муж объявил ее умершей, и что под ее именем хотели похоронить другую женщину.
Не знаю, насколько я был полезен во время этой медицинской процедуры; не знаю даже, что подписал в протоколе; к счастью, доктор из Дива, желая, без сомнения, продемонстрировать свое преимущество перед учеником и превосходство провинции перед Парижем, взял на себя весь труд и потребовал от меня одной лишь подписи. Все это заняло около двух часов; потом мы прошли в столовую, в которой для нас была приготовлена закуска. Товарищи мои сели за стол, а я прислонился головой к окну, выходившему во двор. Я простоял так с четверть часа, когда человек на лошади, весь покрытый пылью, проскакал во весь опор во двор. Всадник бросил лошадь, нисколько не беспокоясь о том, позаботится ли кто о ней, и вбежал на крыльцо. Одно удивление сменяло другое! Я узнал этого человека, несмотря на то что теперь на нем был совсем другой костюм. Я видел его лишь несколько минут, но это был тот самый человек, за которым я наблюдал вчера среди развалин. Это он выходил из подземелья, на нем были голубые панталоны, у него были заступ и охотничий нож. Я подозвал слугу и спросил у него имя приехавшего. «Это господин наш, – ответил он, – граф Безеваль, вернулся из Каена. Он ездил просить позволения перевезти тело». Я спросил тогда, как скоро его хозяин хочет отправиться в Париж? «Сегодня вечером, – сказал слуга, – потому что фургон, который должен везти тело графини, уже готов, и почтовые лошади затребованы к пяти часам». Выходя из столовой залы, мы услышали стук молотка: это столяр заколачивал гроб. Все шло по заведенному порядку, но слишком поспешно, как ты видишь.
Я вернулся в Див, в три часа был в Пон-л’Эвеке, а в четыре – в Трувиле.
Я решился осуществить свое намерение в ту же ночь и, если моя попытка не увенчается успехом, на следующий день предать все огласке и оставить это дело полиции.
Приехав, я сразу же взял лодку и двух матросов в сопровождающие. Потом прошел в свою комнату, заткнул пару превосходных двуствольных пистолетов за дорожный пояс, на котором уже висел охотничий нож, застегнулся, чтобы скрыть от хозяйки эти страшные приготовления, велел перенести на лодку заступ и лом и сел в нее с ружьем: будто еду охотиться.
На этот раз ветер был попутный; меньше чем через три часа мы оказались в устье Дива. Я приказал матросам подождать до тех пор, пока наступит ночь; потом, когда окончательно стемнело, мы направились к берегу и пристали.
Тогда я отдал им последние распоряжения: ждать меня в ущелье скалы, спать по очереди и быть готовыми отплыть по первому моему сигналу. Если не вернусь к утру, они должны поехать в Трувиль и вручить мэру запечатанный конверт. В нем было письмо, где я описал подробности предпринятой мной поездки, а также изложил сведения, которые помогли бы найти меня – живого или мертвого.
Итак, я повесил через плечо ружье, взял лом, заступ и огниво, чтобы в случае необходимости высечь огонь, и попытался найти ту самую дорогу, по которой шел во время первого своего путешествия. Отыскав ее, преодолел гору; всходившая луна осветила развалины старинного аббатства. Я миновал паперть и вновь очутился в часовне.
И в этот раз мое сердце билось учащенно – но больше от ожидания, чем от ужаса. У меня было время утвердиться в своем намерении; мною двигал не сиюминутный порыв, который вызывает мгновенную храбрость, а нравственные убеждения, порождающие разумную, но неизменную решительность.
Подойдя к столбу, у которого спал, я остановился, чтобы осмотреться. Вокруг была тишина, до меня не доносилось ни единого звука, кроме шума морских волн. Я решил делать все по порядку и сначала копать в том месте, где граф Безеваль – я был убежден, что это был он, – зарыл предмет, который я не смог разглядеть. Итак, я оставил лом и факел у столба, взял ружье, чтобы защитить себя в случае нападения, и пошел по коридору с его мрачными сводами и у одной из колонн, которые поддерживали эти своды, обнаружил заступ. Взяв его, постоял минуту. Убедившись, что я один, решился действовать: направился к месту, где видел графа, поднял камень, как сделал тот, и увидел недавно вскопанную землю. Положил ружье на землю, копнул заступом и наткнулся на блестящий ключ; забрав его, заполнил ямку землей, положил сверху камень, поднял ружье, отнес заступ туда, где нашел его, и остановился на минуту, чтобы привести в порядок мысли.
По всей видимости, это был ключ от двери, из которой тогда вышел граф, поэтому я спрятал лом за колонной и взял только факел. Подойдя к двери, утопленной в стену, и спустившись к ней по трем ступенькам, я примерил ключ к замку – на втором обороте замок открылся. Я хотел уже запереть за собой дверь, как вдруг мне пришла в голову мысль, что какая-нибудь случайность может помешать мне открыть ее ключом на обратном пути. Я вернулся за ломом, спрятал его на лестнице, в темном углу между четвертой и пятой ступенями и только потом запер за собой дверь. Оказавшись в кромешной темноте, зажег факел, и подземелье осветилось.
Я увидел проход шириной не больше пяти-шести футов; стены и свод его были каменные; передо мной вилась лестница в двадцать ступеней. Спустившись по ней, я продолжал идти вниз по проходу, который все больше и больше углублялся в землю. Затем я заметил впереди вторую дверь. Подойдя, приложил к ней ухо, однако ничего не услышал. Тогда я попробовал отпереть ее тем же ключом – замок поддался. Я вошел, не запирая за собой дверь, и очутился в подземелье, где прежде погребали настоятелей аббатства – простых монахов хоронили на кладбище.
Очевидно, мое путешествие близилось к концу. Я твердо решил исполнить свое намерение, однако, – с волнением в голосе продолжал Альфред, – эти места, как ты понимаешь, произвели на меня гнетущее впечатление. Я положил руку на лоб, покрытый испариной, и попытался собраться с духом. Что я здесь найду? Наверное, какой-нибудь надгробный камень, положенный дня три назад… И тут я содрогнулся: мне показалось, что я слышал стон.
Мое оцепенение как рукой сняло; я быстрым шагом пошел вперед. Стон раздался еще раз – на этот раз отчетливее, и я бросился в ту сторону, откуда он доносился. Я заглядывал в каждый темный угол, каждую впадину, но ничего не видел, кроме надгробных камней с именами усопших. Наконец, добравшись до самого дальнего надгробия, я заметил женский силуэт. Женщина сидела в углу, за решеткой, сложив руки и закрыв глаза, с клоком своих волос во рту. Возле нее на камне лежало письмо, стояли погасшая лампа и пустой стакан.
Может быть, я опоздал и она умерла? Я бросился к решетке – заперта, примерил ключ – не подходит.
Услышав шум, женщина открыла глаза, в которых проглядывало безумие, судорожно откинула волосы, закрывавшие ее лицо, и вдруг поднялась. Я вскрикнул и позвал ее: «Полина!»
Женщина бросилась к решетке и упала на колени, издав вопль, полный страдания.
– О! Заберите меня отсюда… Я ничего не видела… ничего не скажу! Клянусь своей матерью!..
– Полина! Полина! – повторял я, взяв ее за руки через решетку. – Я пришел к вам на помощь, пришел спасти вас!
– Спасти меня… – пробормотала она, поднимаясь с колен. – Спасти меня… спасти меня… да, спасти меня! Отоприте эту дверь… отоприте ее сейчас же; пока она не будет отперта, я не поверю тому, что вы сказали!.. Именем Господа умоляю вас, отоприте дверь! – И она затрясла решетку с почти нечеловеческой силой.
– Остановитесь, остановитесь! – закричал я. – У меня нет ключа от этой двери, но есть средство отворить ее. Я сейчас вернусь…
– Не оставляйте меня! – Она с невероятной силой сжала мою руку через решетку. – Не оставляйте меня, иначе я больше вас не увижу!
– Полина! – сказал я, поднося факел к своему лицу. – Вы не узнаете меня? Взгляните на меня и скажите: могу ли я оставить вас?
Полина устремила на меня потерянный взгляд своих черных глаз; на мгновение пришла в растерянность, потом воскликнула: «Альфред де Нерваль!..»
– Благодарю вас, – ответил я, – мы с вами не забыли друг друга. Да, это я, который так вас любил и все еще любит. Теперь вы верите мне?
Бледное лицо Полины внезапно залилось краской стыда. Она отпустила мою руку.
– Надолго ли вы уйдете? – спросила она.
– На пять минут.
– Идите, но умоляю, оставьте мне факел: темнота убьет меня.
Я отдал ей факел; просунув лицо меж прутьев решетки, она следила за мной взглядом. Я поспешил осуществить задуманное. Проходя первую дверь, обернулся – Полина стояла в том же положении: неподвижная как статуя, с факелом в мраморно-белой руке.
Пройдя двадцать шагов, я нашел лестницу, а на четвертой ступеньке оставленный мною лом, и тотчас вернулся. Увидев меня, Полина издала радостный крик. Я бросился к решетке.
Замок оказался так крепок, что я переключился на петли и принялся выбивать из-под них камни. Полина светила мне факелом. Через десять минут петли подались – я потянул их и вынул решетку. Полина упала на колени: теперь она была свободна! Я вошел к ней; она вдруг резко обернулась, схватила с камня развернутое письмо и спрятала его на груди. Внезапно я вспомнил о пустом стакане; с беспокойством схватив его, увидел на дне белый осадок.
– Что было в этом стакане? – спросил я, испугавшись.
– Яд! – ответила она.
– И вы его выпили?
– Откуда я могла знать, что вы придете! – сказала Полина, опираясь на решетку. Она и забыла, что осушила этот стакан за час или два до моего прихода.
– Вам плохо?
– Нет еще…
– Давно ли был яд в этом стакане?
– Около двух суток. Впрочем, я не могу точно назвать время…
Я снова заглянул в стакан; осадок на дне немного успокоил меня: за двое суток яд мог разложиться. Полина выпила отравленную воду, но, может быть, концентрация яда в ней была уже несмертельной.
– Нам нельзя терять ни минуты, – сказал я, схватив ее за руку. – Надо бежать и искать помощи.
– Я могу идти сама! – Она отняла у меня руку, и ее лицо снова залилось стыдливым румянцем.
В ту же минуту мы направились к первой двери – я запер ее за собой, потом достигли второй и, открыв ее ключом, мы вышли в монастырь. На небе блестела луна. Полина подняла руки и упала на колени.
– Пойдем, пойдем! – торопил ее я. – Каждая минута на счету!
– Мне нехорошо, – сказала она, вставая.
Холодный пот выступил у меня на лбу; я взял ее на руки, как ребенка, выбежал из монастыря и, спустившись с горы, увидел огонь, который разложили мои люди.
– В море, в море! – закричал я что есть силы.
Матросы поняли, что дело не терпит промедления, кинулись к судну, подтащили его как можно ближе к берегу; я вошел в воду по колено, передал им Полину и сам запрыгнул в лодку.
– Вам хуже? – спросил я.
– Да! – слабо отозвалась она.
Я был в отчаянии: я не мог ей помочь. Вдруг я вспомнил о морской воде; я наполнил ею раковину, которую нашел в лодке, и подал Полине.
– Выпейте, – сказал я.
Она повиновалась.
– Что вы делаете? – возмутился один из рыбаков. – Ее же стошнит!
Этого я и желал: только это могло спасти ее. Минут через пять Полина почувствовала сильнейшие спазмы: за три дня в ее желудок не попадало ничего, кроме яда. Когда приступ рвоты прошел, ей стало легче; тогда я дал ей стакан чистой, свежей воды, которую она с жадностью выпила. Вскоре боль отступила – за ней последовало совершенное изнеможение. Мы сняли с себя верхнюю одежду и сделали из нее постель. Полина послушно легла на нее и тотчас закрыла глаза; с минуту я прислушивался к ее дыханию: она дышала часто, но ровно. Опасность миновала.
– Теперь в Трувиль! – весело сказал я матросам. – И как можно скорее: я дам вам двадцать пять луидоров по прибытии!
Мои честные рыбаки, решив, что паруса недостаточно, тут же бросились к веслам, и судно полетело по воде, как птица.
