Текст книги "Три мушкетера. Часть 2"
Автор книги: Александр Дюма
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
– Завтра вы будете отомщены, – сказал он, – или я умру!
– Нет! – ответила она. – Вы отомстите за меня, но не умрете. Это трус.
– С женщинами – возможно, но не с мужчинами. Кто-кто, а я кое-что знаю о нем.
– Однако, если не ошибаюсь, в вашей стычке с ним вам не пришлось жаловаться на судьбу.
– Судьба – куртизанка; сегодня она благосклонна, а завтра может повернуться ко мне спиной.
– Другими словами, вы уже колеблетесь.
– Нет, боже сохрани, я не колеблюсь, но справедливо ли будет послать меня на возможную смерть, подарив мне только надежду и ничего больше?
Миледи ответила взглядом, говорившим: «Ах, дело только в этом! Будьте же смелее!»
И она пояснила свой взгляд, с нежностью проговорив:
– Вы правы.
– О, вы ангел! – вскричал д'Артаньян.
– Итак, мы обо всем договорились? – спросила она.
– Кроме того, о чем я прошу вас, моя дорогая.
– Но если я говорю, что вы можете быть уверены в моей любви?
– У меня нет завтрашнего дня, и я не могу ждать.
– Тише! Я слышу шаги брата. Он не должен застать вас здесь.
Она позвонила. Появилась Кэтти.
– Выйдите через эту дверь, – сказала миледи, отворив маленькую потайную дверь, – и возвращайтесь в одиннадцать часов. Мы закончим этот разговор. Кэтти проведет вас ко мне.
При этих словах бедная девушка едва не лишилась чувств.
– Ну, сударыня! Что же вы застыли на месте, словно статуя? Вы слышали? Сегодня в одиннадцать часов вы проведете ко мне господина д'Артаньяна.
«Очевидно, все ее свидания назначаются на одиннадцать часов, – подумал д'Артаньян. – Это вошло у нее в привычку».
Миледи протянула ему руку, которую он нежно поцеловал.
«Однако… – думал он, уходя и едва отвечая на упреки Кэтти, – однако как бы мне не остаться в дураках! Нет сомнения, что эта женщина способна на любое преступление. Будем же осторожны».
ГЛАВА 7
Тайна миледи
Д’Артаньян вышел из особняка и не поднялся к Кэтти, несмотря на настойчивые мольбы девушки; он сделал это по двум причинам: чтобы избежать упреков, обвинений, просьб, а также чтобы немного сосредоточиться и разобраться в своих мыслях, а по возможности и в мыслях этой женщины.
Единственное, что было ясно во всей этой истории, – это что д'Артаньян безумно любил миледи и что она совсем его не любила. На секунду д'Артаньян понял, что лучшим выходом для него было бы вернуться домой, написать миледи длинное письмо и признаться, что он и де Вард были до сих пор одним и тем же лицом и что, следовательно, убийство де Варда было бы для него равносильно самоубийству. Но и его тоже подстегивала свирепая жажда мести; ему хотелось еще раз обладать этой женщиной, уже под своим собственным именем, и, так как эта месть имела в его глазах известную сладость, он был не в силах от нее отказаться.
Пять или шесть раз обошел он Королевскую площадь, оборачиваясь через каждые десять шагов, чтобы посмотреть на свет в комнатах миледи, проникавший сквозь жалюзи; сегодня миледи не так торопилась уйти в спальню, как в первый раз, это было очевидно.
Наконец свет погас.
Вместе с этим огоньком исчезли последние следы нерешительности в душе д'Артаньяна; ему припомнились подробности первой ночи, и с замирающим сердцем, с пылающим лицом он вошел в особняк и бросился в комнату Кэтти.
Бледная как смерть, дрожа всем телом, Кэтти попыталась было удержать своего возлюбленного, но миледи, которая все время прислушивалась, услыхала, как вошел д'Артаньян, и отворила дверь.
– Войдите, – сказала она.
Все это было исполнено такого невероятного бесстыдства, такой чудовищной наглости, что д'Артаньян не мог поверить тому, что видел и слышал. Ему казалось, что он стал действующим лицом одного из тех фантастических приключений, какие бывают только во сне.
Тем не менее он порывисто бросился навстречу миледи, уступая той притягательной силе, которая действовала на него, как магнит действует на железо.
Дверь за ними закрылась.
Кэтти бросилась к этой двери.
Ревность, ярость, оскорбленная гордость, все страсти, бушующие в сердце влюбленной женщины, толкали ее на разоблачение, но она погибла бы, если бы призналась, что принимала участие в подобной интриге, и, сверх того, д'Артаньян был бы потерян для нее навсегда. Это последнее соображение, продиктованное любовью, склонило ее принести еще и эту последнюю жертву.
Что касается д'Артаньяна, то он достиг предела своих желаний: сейчас миледи любила в нем не его соперника, она любила или делала вид, что любит его самого. Правда, тайный внутренний голос говорил молодому человеку, что он был лишь орудием мести, что его ласкали лишь для того, чтобы он совершил убийство, но гордость, самолюбие, безумное увлечение заставляли умолкнуть этот голос, заглушали этот ропот. К тому же наш гасконец, как известно не страдавший отсутствием самоуверенности, мысленно сравнивал себя с де Вардом и спрашивал себя, почему, собственно, нельзя было полюбить его, д'Артаньяна, ради него самого.
Итак, он всецело отдался ощущениям настоящей минуты. Миледи уже не казалась ему той женщиной с черными замыслами, которая на миг ужаснула его; это была пылкая любовница, всецело отдававшаяся любви, которую, казалось, испытывала и она сама.
Так прошло около двух часов. Восторги влюбленной пары постепенно утихли. Миледи, у которой не было тех причин для забвения, какие были у д'Артаньяна, первая вернулась к действительности и спросила у молодого человека, придумал ли он какой-нибудь предлог, чтобы на следующий день вызвать на дуэль графа де Варда.
Однако мысли д'Артаньяна приняли теперь совершенно иное течение, он забылся, как глупец, и шутливо возразил, что сейчас слишком позднее время, чтобы думать о дуэлях на шпагах.
Это безразличие к единственному предмету, ее занимавшему, испугало миледи, и ее вопросы сделались более настойчивыми.
Тогда д'Артаньян, никогда не думавший всерьез об этой немыслимой дуэли, попытался перевести разговор на другую тему, но это было уже не в его силах.
Твердый ум и железная воля миледи не позволили ему выйти из границ, намеченных ею заранее.
Д'Артаньян не нашел ничего более остроумного, как посоветовать миледи простить де Варда и отказаться от ее жестоких замыслов.
Однако при первых же его словах молодая женщина вздрогнула и отстранилась от него.
– Уж не боитесь ли вы, любезный д'Артаньян? – насмешливо произнесла она пронзительным голосом, странно прозвучавшим в темноте.
– Как вы можете это думать, моя дорогая! – ответил д'Артаньян. – Но что, если этот бедный граф де Вард менее виновен, чем вы думаете?
– Так или иначе, – сурово проговорила миледи, – он обманул меня, а раз это так – он заслужил смерть.
– Пусть же он умрет, если вы осудили его, – проговорил д'Артаньян твердым тоном, показавшимся миледи исполненным безграничной преданности.
И она снова придвинулась к нему.
Мы не можем сказать, долго ли тянулась ночь для миледи, но д'Артаньяну казалось, что он еще не провел с ней и двух часов, когда сквозь щели жалюзи забрезжил день, вскоре заливший всю спальню своим белесоватым светом.
Тогда, видя, что д'Артаньян собирается ее покинуть, миледи напомнила ему о его обещании отомстить за нее де Варду.
– Я готов, – сказал д'Артаньян, – но прежде я хотел бы убедиться в одной вещи.
– В какой же? – спросила миледи.
– В том, что вы меня любите.
– Мне кажется, я уже доказала вам это.
– Да, и я ваш телом и душой.
– Благодарю вас, мой храбрый возлюбленный! Но ведь и вы тоже докажете мне вашу любовь, как я доказала вам свою, не так ли?
– Конечно, – подтвердил д'Артаньян. – Но если вы любите меня, как говорите, то неужели вы не боитесь за меня хоть немного?
– Чего я могу бояться?
– Как – чего? Я могу быть опасно ранен, даже убит…
– Этого не может быть, – сказала миледи, – вы так мужественны и так искусно владеете шпагой.
– Скажите, разве вы не предпочли бы какое-нибудь другое средство, которое точно так же отомстило бы за вас и сделало поединок ненужным?
Миледи молча взглянула на своего любовника: белесоватый свет утренней зари придавал ее светлым глазам странное, зловещее выражение.
– Право, – сказала она, – мне кажется, что вы колеблетесь.
– Нет, я не колеблюсь, но с тех пор, как вы разлюбили этого бедного графа, мне, право, жаль его, и, по-моему, мужчина должен быть так жестоко наказан потерей вашей любви, что уже нет надобности наказывать его как-либо иначе.
– Кто вам сказал, что я любила его? – спросила миледи.
– Во всяком случае, я смею думать без чрезмерной самонадеянности, что сейчас вы любите другого, – сказал молодой человек нежным тоном, – и, повторяю вам, я сочувствую графу.
– Вы?
– Да, я.
– Но почему же именно вы?
– Потому что один я знаю…
– Что?
– …что он далеко не так виновен или, вернее, не был так виновен перед вами, как кажется.
– Объяснитесь… – сказала миледи с тревогой в голосе, – объяснитесь, потому что я, право, не понимаю, что вы хотите этим сказать.
Она взглянула на д'Артаньяна, державшего ее в объятиях, и в ее глазах появился огонек.
– Я порядочный человек, – сказал д'Артаньян, решивший покончить с этим, – и с тех пор, как ваша любовь принадлежит мне, с тех пор, как я уверен в ней… а ведь я могу быть уверен в нашей любви, не так ли?
– Да, да, конечно… Дальше!
– Так вот, я вне себя от радости, и меня тяготит одно признание.
– Признание?
– Если б я сомневался в вашей любви, я бы не сделал его, но ведь вы любите меня, моя прекрасная возлюбленная? Не правда ли, вы… вы меня любите?
– Разумеется, люблю.
– В таком случае – скажите: простили бы вы мне, если бы чрезмерная любовь заставила меня оказаться в чем-либо виноватым перед вами?
– Возможно.
Д'Артаньян хотел было приблизить свои губы к губам миледи, но она оттолкнула его.
– Признание… – сказала она, бледнея. – Что это за признание?
– У вас было в этот четверг свидание с де Вардом здесь, в этой самой комнате, не так ли?
– У меня? Нет, ничего подобного не было, – сказала миледи таким твердым тоном и с таким бесстрастным выражением лица, что, не будь у д'Артаньяна полной уверенности, он мог бы усомниться.
– Не лгите, мой прелестный ангел, – с улыбкой возразил он, – это бесполезно.
– Что все это значит? Говорите же! Вы меня убиваете!
– О, успокойтесь, по отношению ко мне вы ни в чем не виноваты, и я уже простил вас.
– Но что же дальше, дальше?
– Де Вард не может ничем похвастать.
– Почему? Ведь вы же сами сказали мне, что это кольцо…
– Любовь моя, это кольцо у меня. Граф де Вард, бывший у вас в четверг, и сегодняшний д'Артаньян – эго одно и то же лицо.
Неосторожный юноша ожидал встретить стыдливое удивление, легкую бурю, которая разрешится слезами, но он жестоко ошибся, и его заблуждение длилось недолго.
Бледная и страшная, миледи приподнялась и, оттолкнув д'Артаньяна сильным ударом в грудь, соскочила о постели.
Было уже совсем светло.
Желая вымолить прощение, д'Артаньян удержал ее за пеньюар из тонкого батиста, но она сделала попытку вырваться из его рук. При этом сильном и резком движении батист разорвался, обнажив ее плечо, и на одном прекрасном, белоснежном, круглом плече д'Артаньян с невыразимым ужасом увидел цветок лилии – неизгладимое клейма, налагаемое позорящей рукой палача.
– Боже милосердный! – вскричал он, выпуская пеньюар.
И он застыл на постели, безмолвный, неподвижный, похолодевший.
Однако самый ужас д'Артаньяна сказал миледи, что она изобличена; несомненно, он видел все. Теперь молодой человек знал ее тайну, страшную тайну, которая никому не была известна.
Она повернулась к нему уже не как разъяренная женщина, а как раненая пантера.
– Негодяй! – сказала она. – Мало того, что ты подло предал меня, ты еще узнал мою тайну? Ты умрешь!
Она подбежала к небольшой шкатулке с инкрустациями, стоявшей на ее туалете, открыла ее лихорадочно дрожавшей рукой, вынула маленький кинжал с золотой рукояткой, с острым и тонким лезвием и бросилась назад к полураздетому д'Артаньяну.
Как известно, молодой человек был храбр, но и его устрашило это искаженное лицо, эти жутко расширенные зрачки, бледные щеки и кроваво-красные губы; он отодвинулся к стене, словно видя подползавшую к нему змею; его влажная от пота рука случайно нащупала шпагу, и он выхватил ее из ножен.
Однако, не обращая внимания на шпагу, миледи попыталась взобраться на кровать, чтобы ударить его кинжалом, и остановилась лишь тогда, когда почувствовала острие у своей груди.
Тогда она стала пытаться схватить эту шпагу руками, но д'Артаньян, мешая ей сделать это и все время приставляя шпагу то к ее глазам, то к груди, соскользнул на пол, ища возможности отступить назад, к двери, ведущей в комнату Кэтти.
Миледи между тем продолжала яростно кидаться на него, издавая при этом какое-то звериное рычание.
Это начинало походить на настоящую дуэль, и понемногу д'Артаньян пришел в себя.
– Отлично, моя красавица! Отлично! – повторял он. – Но только, ради бога, успокойтесь, не то я нарисую вторую лилию на ваших прелестных щечках.
– Подлец! Подлец! – рычала миледи.
Продолжая пятиться к двери, д'Артаньян занимал оборонительное положение.
На шум, который они производили: она – опрокидывая стулья, чтобы настигнуть его, он – прячась за них, чтобы защититься, Кэтти открыла дверь.
Д'Артаньян, все время маневрировавший таким образом, чтобы приблизиться к двери, в эту минуту был от нее не более как в трех шагах. Одним прыжком он ринулся из комнаты миледи в комнату служанки, быстрый как молния, захлопнул дверь, налегая на нее всей тяжестью, пока Кэтти запирала ее на задвижку.
Тогда миледи сделала попытку проломить перегородку, отделявшую ее спальню от комнаты служанки, – выказав при этом необычайную для женщины силу; затем, убедившись, что это невозможно, начала колоть дверь кинжалом, причем некоторые из ее ударов пробили дерево насквозь.
Каждый удар сопровождался ужасными проклятиями.
– Живо, живо, Кэтти! – вполголоса сказал д'Артаньян, когда дверь была заперта на задвижку. – Помоги мне выйти из дома. Если мы дадим ей время опомниться, она велит своим слугам убить меня.
– Но не можете же вы идти в таком виде? – сказала Кэтти. – Вы почти раздеты.
– Да-да, это правда, – сказал д'Артаньян, только теперь заметивший свой костюм. – Одень меня во что можешь, только поскорее! Пойми, это вопрос жизни и смерти…
Кэтти понимала это как нельзя лучше; она мгновенно напялила на него какое-то женское платье в цветочках, широкий капор и накидку, затем, дав ему надеть туфли на босу ногу, увлекла его вниз по лестнице.
Это было как раз вовремя – миледи уже позвонила и разбудила весь дом.
Привратник отворил дверь в ту самую минуту, когда миледи, тоже полунагая, крикнула, высунувшись из окна:
– Не выпускайте!
ГЛАВА 8
Каким образом Атос без всяких хлопот нашел свое снаряжение
Молодой человек убежал, а она все еще грозила ему бессильным жестом.
В ту минуту, когда он скрылся из виду, миледи упала без чувств.
Д'Артаньян был так потрясен, что, не задумываясь о дальнейшей участи Кэтти, пробежал пол-Парижа и остановился лишь у дверей Атоса.
Душевное расстройство, подгонявший его ужас, крики патрульных, кое-где пустившихся за ним вдогонку, гиканье редких прохожих, которые, несмотря на ранний час, уже шли по своим делам, – все это только ускоряло его бег.
Он миновал двор, поднялся на третий этаж и неистово заколотил в дверь Атоса.
Ему открыл Гримо с опухшими от сна глазами. д'Артаньян ворвался в комнату с такой стремительностью, что чуть было не сшиб его с ног.
Вопреки своей обычной немоте, на этот раз бедный малый заговорил.
– Эй, ты! – крикнул он. – Что тебе надо, бесстыдница? Куда лезешь, потаскуха?
Д'Артаньян сдвинул набок свой капор и высвободил руки из-под накидки.
Увидев усы и обнаженную шпагу, бедняга Гримо понял, что перед ним мужчина. Тогда он решил, что это убийца.
– На помощь! Спасите! На помощь! – крикнул он.
– Замолчи, дурак! – сказал молодой человек. – Я д'Артаньян. Неужели ты меня не узнал? Где твой господин?
– Вы господин д'Артаньян? Не может быть! – вскричал Гримо.
– Гримо, – сказал Атос, выходя в халате из своей спальни, – вы, кажется, позволили себе заговорить…
– Но, сударь, дело в том, что…
– Замолчите!
Гримо умолк и только показал своему господину на д'Артаньяна.
Атос узнал товарища и, несмотря на всю свою флегматичность, разразился хохотом, который вполне оправдывался причудливым маскарадным костюмом, представившимся его взору: капор набекрень, съехавшая до полу юбка, засученные рукава и торчащие усы на взволнованном лице.
– Не смейтесь, друг мой, – вскричал д'Артаньян, – во имя самого бога, не смейтесь, потому что, даю вам честное слово, тут не до смеха!
Он произнес эти слова таким серьезным тоном и с таким неподдельным ужасом, что смех Атоса оборвался.
– Вы так бледны, друг мой… – сказал он, схватив его за руки. – Уж не ранены ли вы?
– Нет, но со мной только что случилось ужасное происшествие. Вы один, Атос?
– Черт возьми, да кому же у меня быть в эту пору!
– Это хорошо.
И д'Артаньян поспешно прошел в спальню Атоса.
– Ну, рассказывайте! – сказал последний, затворяя за собой дверь и запирая ее на задвижку, чтобы никто не мог помешать им. – Уж не умер ли король? Не убили ли вы кардинала? На вас лица нет! Рассказывайте же скорее, я положительно умираю от беспокойства.
– Атос, – сказал д'Артаньян, сбросив с себя женское платье и оказавшись в одной рубашке, – приготовьтесь выслушать невероятную, неслыханную историю.
– Сначала наденьте этот халат, – предложил мушкетер.
Д'Артаньян надел халат, причем не сразу попал в рукава – до такой степени он был еще взволнован.
– Итак? – спросил Атос.
– Итак… – ответил д'Артаньян, нагибаясь к уху Атоса и понижая голос, – итак, миледи заклеймена на плече цветком лилии.
– Ах! – вскричал мушкетер, словно в сердце ему попала пуля.
– Послушайте, – сказал д'Артаньян, – вы уверены, что та женщина действительно умерла?
– Та женщина? – переспросил Атос таким глухим голосом, что д'Артаньян едва расслышал его.
– Да, та, о которой вы мне однажды рассказали в Амьене.
Атос со стоном опустил голову на руки.
– Этой лет двадцать шесть – двадцать семь, – продолжал д'Артаньян.
– У нее белокурые волосы? – спросил Атос.
– Да.
– Светлые, до странности светлые голубые глаза с черными бровями и черными ресницами?
– Да.
– Высокого роста, хорошо сложена? С левой стороны у нее недостает одного зуба рядом с глазным?
– Да.
– Цветок лилии небольшой, рыжеватого оттенка и как бы полустертый с помощью разных притираний?
– Да.
– Но ведь вы говорили, что она англичанка?
– Все называют ее миледи, но очень возможно, что она француженка. Ведь лорд Винтер – это всего лишь брат ее мужа.
– Д'Артаньян, я хочу ее видеть!
– Берегитесь, Атос, берегитесь: вы пытались убить ее! Это такая женщина, которая способна отплатить вам тем же и не промахнуться.
– Она не посмеет что-либо рассказать – это выдало бы ее.
– Она способна на все! Приходилось вам когда-нибудь видеть ее разъяренной?
– Нет.
– Это тигрица, пантера! Ах, милый Атос, я очень боюсь, что навлек опасность ужасной мести на нас обоих…
И д'Артаньян рассказал обо всем: и о безумном гневе миледи и о ее угрозах убить его.
– Вы правы, и, клянусь душой, я не дал бы сейчас за свою жизнь и гроша, – сказал Атос. – К счастью, послезавтра мы покидаем Париж; по всей вероятности, нас пошлют к Ла-Рошели, а когда мы уедем…
– Она последует за вами на край света, Атос, если только узнает вас. Пусть уж ее гнев падет на меня одного.
– Ах, друг мой, а что за важность, если она и убьет меня! – сказал Атос. – Уж не думаете ли вы, что я дорожу жизнью?
– Во всем этом скрывается какая-то ужасная тайна… Знаете, Атос, эта женщина – шпион кардинала, я убежден в этом.
– В таком случае – берегитесь. Если кардинал не проникся к вам восхищением за лондонскую историю, то он возненавидел вас за нее. Однако ему не в чем обвинить вас открыто, а так как ненависть непременно должна найти исход, особенно если это ненависть кардинала, то берегитесь! Когда вы выходите из дому, не выходите один; когда вы едите, будьте осторожны – словом, не доверяйте никому, даже собственной тени.
– К счастью, – сказал д'Артаньян, – нам надо только дотянуть до послезавтрашнего вечера, так как в армии, надеюсь, нам не придется опасаться никого, кроме вражеских солдат.
– А пока что, – заявил Атос, – я отказываюсь от своих затворнических намерений и буду повсюду сопровождать вас. Вам надо вернуться на улицу Могильщиков, я иду с вами.
– Но как это ни близко отсюда, – возразил д'Артаньян, – я не могу идти туда в таком виде.
– Это правда, – согласился Атос и позвонил в колокольчик.
Вошел Гримо.
Атос знаком приказал ему пойти к д'Артаньяну и принести оттуда платье. Гримо также знаком ответил, что превосходно все понял, и ушел.
– Так-то, милый друг! – сказал Атос. – Однако же вся эта история отнюдь не помогает нам в деле экипировки, ибо, если не ошибаюсь, все ваши пожитки остались у миледи, которая вряд ли позаботится о том, чтобы вернуть их. К счастью, у вас есть сапфир.
– Сапфир принадлежит вам, милый Атос! Ведь вы сами сказали, что это фамильное кольцо.
– Да, мой отец купил его за две тысячи экю – так он говорил мне когда-то. Оно составляло часть свадебных подарков, которые он сделал моей матери, и оно просто великолепно! Мать подарила его мне, а я, безумец, вместо того чтобы хранить это кольцо как святыню, в свою очередь, подарил его этой презренной женщине…
– В таком случае, дорогой мой, возьмите себе это кольцо: я понимаю, как вы должны дорожить им.
– Чтобы я взял это кольцо после того, как оно побывало в преступных руках! Никогда! Это кольцо осквернено, д'Артаньян.
– Если так, продайте его.
– Продать сапфир, полученный мною от матери! Признаюсь, я счел бы это святотатством.
– Тогда заложите его, и вы, бесспорно, получите около тысячи экю.
Этой суммы с избытком хватит на ваши надобности, а потом из первых же полученных денег вы выкупите его, и оно вернется к вам очищенным от прежних пятен, потому что пройдет через руки ростовщиков.
Атос улыбнулся.
– Вы чудесный товарищ, милый д'Артаньян, – сказал он. – Своей неизменной веселостью вы поднимаете дух у тех несчастных, которые впали в уныние. Идет! Давайте заложим это кольцо, но с одним условием.
– С каким?
– Пятьсот экю берете вы, пятьсот – я.
– Что вы, Атос! Мне не нужно и четверти этой суммы – я ведь в гвардии. Продав седло, я выручу как раз столько, сколько требуется. Что мне надо? Лошадь для Планше, вот и все. Вы забываете к тому же, что и у меня есть кольцо.
– Которым вы, видимо, дорожите еще больше, чем я своим; по крайней мере, так мне показалось.
– Да, потому что в случае крайней необходимости оно может не только вывести нас из затруднительного положения, но и спасти от серьезной опасности. Это не только драгоценный алмаз – это волшебный талисман.
– Я не понимаю, о чем вы говорите, но верю вам. Итак, вернемся к моему кольцу или, вернее, к вашему. Вы возьмете половину той суммы, которую нам за него дадут, или я брошу его в Сену. А у меня нет уверенности в том, что какая-нибудь рыба будет настолько любезна, что принесет его нам, как принесла Поликрату.
– Ну хорошо, согласен! – сказал д'Артаньян.
В эту минуту вернулся Гримо и с ним Планше; беспокоясь за своего господина и любопытствуя узнать, что с ним произошло, последний воспользовался случаем и принес одежду сам.
Д'Артаньян оделся. Атос сделал то же. Затем, когда оба друга были готовы, Атос знаком показал Гримо, что прицеливается. Гримо тотчас же снял со стены мушкет и приготовился сопровождать своего господина.
Они благополучно добрались до улицы Могильщиков. В дверях стоял Бонасье. Он насмешливо взглянул на д'Артаньяна.
– Поторапливайтесь, любезный жилец, – сказал он, – вас ждет красивая девушка, а женщины, как вам известно, не любят, чтобы их заставляли ждать.
– Это Кэтти! – вскричал д'Артаньян и бросился наверх.
И действительно, на площадке перед своей комнатой он увидел Кэтти: бедная девушка стояла, прислонясь к двери, и вся дрожала.
– Вы обещали защитить меня, – сказала она, – вы обещали спасти меня от ее гнева. Вспомните, ведь это вы погубили меня!
– Конечно, конечно! – сказал д'Артаньян. – Не беспокойся, Кэтти. Однако что же произошло после моего ухода?
– Я и сама не знаю, – ответила Кэтти. – На ее крики сбежались лакеи, она была вне себя от ярости. Нет таких проклятий, каких бы она не посылала по вашему адресу. Тогда я испугалась, как бы она не вспомнила, что вы попали в ее комнату через мою, и не заподозрила, что я ваша сообщница. Я взяла все свои деньги, самые ценные из своих вещей и убежала.
– Бедная девочка! Но что же мне с тобой делать? Послезавтра я уезжаю.
– Все, что хотите, господин д'Артаньян! Помогите мне уехать из Парижа, помогите мне уехать из Франции…
– Но не могу же я взять тебя с собой на осаду Ла-Рошели! – возразил д'Артаньян.
– Конечно, нет, но вы можете устроить меня где-нибудь в провинции, у какой-нибудь знакомой дамы на вашей родине, к примеру…
– Милая Кэтти, у меня на родине дамы не держат горничных… Впрочем, погоди, я знаю, что мы сделаем… Планше, сходи за Арамисом. Пусть сейчас же идет сюда. Нам надо поговорить с ним.
– Понимаю, – сказал Атос. – Но почему же не с Портосом? Мне кажется, что его маркиза…
– Маркиза Портоса одевается с помощью писцов своего мужа, – со смехом сказал д'Артаньян. – К тому же Кэтти не захочет жить на Медвежьей улице… Правда, Кэтти?
– Я буду жить где угодно, – ответила Кэтти, – лишь бы меня хорошенько спрятали и никто не знал, где я.
– Теперь, Кэтти, когда мы расстаемся с тобой и, значит, ты больше не ревнуешь меня…
– Господин д'Артаньян, – сказала Кэтти, – где бы я ни была, я всегда буду любить вас!
– Вот где, черт возьми, нашло приют постоянство! – пробормотал Атос.
– И я тоже… – сказал д'Артаньян, – я тоже всегда буду любить тебя, будь спокойна. Но вот что – ответь мне на один вопрос, это для меня очень важно: ты никогда ничего не слышала о молодой женщине, которая была похищена как-то ночью?
– Подождите… О, боже, неужели вы любите еще и эту женщину?
– Нет, ее любит один из моих друзей. Да вот он, этот самый Атос.
– Я?! – вскричал Атос с таким ужасом, словно он чуть не наступил на змею.
– Ну конечно же, ты! – сказал д'Артаньян, сжимая руку Атоса. – Ты отлично знаешь, какое участие принимаем мы все в этой бедняжке, госпоже Бонасье. Впрочем, Кэтти никому не расскажет об этом… Не так ли, Кэтти?
– Знаешь, милочка, – продолжал д'Артаньян, – это жена того урода, которого ты, наверное, заметила у дверей, когда входила ко мне.
– О, боже! – вскричала Кэтти. – Вы напомнили мне о нем. Я так боюсь! Только бы он не узнал меня!
– То есть как – узнал? Значит, ты уже видела прежде этого человека?
– Он два раза приходил к миледи.
– Так и есть! Когда это было?
– Недели две – две с половиной назад.
– Да, да, именно так.
– И вчера вечером он приходил опять.
– Вчера вечером?
– Да, за минуту до вас.
– Милый Атос, мы окружены сетью шпионов!.. И ты думаешь, Кэтти, что он узнал тебя?
– Заметив его, я низко надвинула на лицо капор, но, пожалуй, было уже поздно.
– Спуститесь вниз, Атос, – к вам он относится менее недоверчиво, чем ко мне, – и посмотрите, все ли еще он стоит у дверей.
Атос сошел вниз и вскоре вернулся.
– Его нет, – сказал он, – и дом на замке.
– Он отправился донести о том, что все голуби в голубятне.
– В таком случае – давайте улетим, – сказал Атос, – и оставим здесь одного Планше, который сообщит нам о дальнейшем.
– Одну минутку! А как же быть с Арамисом? Ведь мы послали за ним.
– Это правда, подождем Арамиса.
В эту самую минуту вошел Арамис.
Ему рассказали всю историю и объяснили, насколько необходимо найти у кого-нибудь из его высокопоставленных знакомых место для Кэтти.
Арамис на минуту задумался, потом спросил, краснея:
– Я действительно окажу вам этим услугу, д'Артаньян?
– Я буду признателен вам всю жизнь.
– Так вот, госпожа де Буа-Траси просила меня найти для одной из ее приятельниц, которая, кажется, живет где-то в провинции, надежную горничную, и если вы, д'Артаньян, можете поручиться за…
– О сударь! – вскричала Кэтти. – Уверяю вас, я буду бесконечно предана той особе, которая даст мне возможность уехать из Парижа.
– В таком случае, – сказал Арамис, – все уладится.
Он сел к столу, написал записку, запечатал ее своим перстнем и отдал Кэтти.
– А теперь, милочка, – сказал д'Артаньян, – ты сама знаешь, что оставаться здесь небезопасно ни для нас, ни для тебя, и поэтому нам надо расстаться. Мы встретимся с тобой в лучшие времена.
– Знайте, что когда бы и где бы мы ни встретились, – сказала Кэтти, – я буду любить вас так же, как люблю сейчас!
– Клятва игрока, – промолвил Атос, между тем как д'Артаньян вышел на лестницу проводить Кэтти.
Минуту спустя трое молодых людей расстались, сговорившись встретиться в четыре часа у Атоса и поручив Планше стеречь дом.
Арамис пошел домой, а Атос и д'Артаньян отправились закладывать сапфир.
Как и предвидел наш гасконец, они без всяких затруднений получили триста пистолей под залог кольца. Более того, ростовщик объявил, что, если они пожелают продать ему кольцо в собственность, он готов дать за него до пятисот пистолей, так как оно изумительно подходит к имеющимся у него серьгам.
Атос и д'Артаньян, расторопные солдаты и знатоки своего дела, потратили не более трех часов на приобретение всей экипировки, нужной мушкетеру. К тому же Атос был человек покладистый и натура необычайно широкая. Если вещь ему подходила, он всякий раз платил требуемую сумму, даже не пытаясь сбавить ее. д'Артаньян попробовал было сделать ему замечание на этот счет, но Атос с улыбкой положил ему руку на плечо, и д'Артаньян понял, что если ему, бедному гасконскому дворянину, пристало торговаться, то это никак не шло человеку, который держал себя как принц крови.
Мушкетер отыскал превосходную андалузскую лошадь, шестилетку, черную как смоль, с пышущими огнем ноздрями, с тонкими, изящными ногами. Он осмотрел ее и не нашел ни одного изъяна. За нее запросили тысячу ливров.
Возможно, что ему удалось бы купить ее дешевле, но, пока д'Артаньян спорил с барышником о цене, Атос уже отсчитывал на столе сто пистолей.
Для Гримо была куплена пикардийская лошадь, коренастая и крепкая, за триста ливров.
Однако, когда Атос купил седло к этой лошади и оружие для Гримо, от его ста пятидесяти пистолей не осталось ни гроша. д'Артаньян предложил приятелю взять часть денег из его доли, с тем чтобы он отдал этот долг когда-нибудь впоследствии, но Атос только пожал плечами.
– Сколько предлагал ростовщик, чтобы приобрести сапфир в собственность? – спросил он.
– Пятьсот пистолей.
– То есть на двести пистолей больше. Сто пистолей вам, сто пистолей мне. Друг мой, да ведь это целое состояние! Идите к ростовщику.
