Текст книги "Три мушкетера. Часть 2"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Далее, – продолжал он, – идет лошадь для моего слуги, а для меня чемодан. Что касается оружия, то вы можете о нем не беспокоиться – оно у меня есть.

– Лошадь для слуги? – нерешительно повторила прокурорша. – Знаете, мой друг, это уж слишком роскошно!

– Вот как, сударыня! – гордо сказал Портос. – Уж не принимаете ли вы меня за какого-нибудь нищего?

– Что вы! Я только хотела сказать, что красивый мул выглядит иной раз не хуже лошади, и мне кажется, что, если раздобыть для Мушкетона красивого мула…

– Идет, пусть будет красивый мул, – сказал Портос. – Вы правы, я сам видел очень знатных испанских вельмож, у которых вся свита ездила на мулах. Но уж тогда, как вы и сами понимаете, госпожа Кокнар, этот мул должен быть украшен султаном и погремушками.

– Будьте спокойны, – сказала прокурорша.

– Теперь дело за чемоданом, – продолжал Портос.

– О, это тоже не должно вас беспокоить! – вскричала г-жа Кокнар. – У мужа есть пять или шесть чемоданов, выбирайте себе лучший. Один из них он особенно любил брать с собой, когда путешествовал: он такой большой, что в нем может уместиться все на свете.

– Так, значит, этот чемодан пустой? – простодушно спросил Портос.

– Ну конечно, пустой, – так же простодушно ответила прокурорша.

– Дорогая моя, да ведь мне-то нужен чемодан со всем содержимым! – вскричал Портос.

Госпожа Кокнар снова принялась вздыхать. Мольер еще не написал тогда своего «Скупого». Г-жа Кокнар оказалась, таким образом, предшественницей Гарпагона.

Короче говоря, остальная часть экипировки была подвергнута такому же обсуждению, и в результате совещания прокурорша взяла на себя обязательство выдать восемьсот ливров деньгами и доставить лошадь и мула, которым предстояла честь нести на себе Портоса и Мушкетона по пути к славе.

Выработав эти условия, Портос простился с г-жой Кокнар. Последняя, правда, пыталась задержать его, делая ему глазки, но Портос сослался на служебные дела, и прокурорше пришлось уступить его королю.

Мушкетер пришел домой голодный и в прескверном расположении духа.

ГЛАВА 3
Cубретка и госпожа

Между тем, как мы уже говорили выше, д'Артаньян, невзирая на угрызения совести и на мудрые советы Атоса, с каждым часом все больше и больше влюблялся в миледи. Поэтому, ежедневно бывая у нее, отважный гасконец продолжал свои ухаживания, уверенный в том, что рано или поздно она не преминет ответить на них.

Однажды вечером, явившись в отличнейшем расположении духа, с видом человека, для которого нет ничего недостижимого, он встретился в воротах с субреткой; однако на этот раз хорошенькая Кэтти не ограничилась тем, что мимоходом задела его, – она нежно взяла его за руку.

«Отлично! – подумал д'Артаньян. – Должно быть, она хочет передать мне какое-нибудь поручение от своей госпожи. Сейчас она пригласит меня на свидание, о котором миледи не решилась сказать сама».

И он посмотрел на красивую девушку с самым победоносным видом.

– Сударь, мне хотелось бы сказать вам кое-что… – пролепетала субретка.

– Говори, дитя мое, говори, – сказал д'Артаньян.

– Я слушаю.

– Нет, только не здесь: то, что мне надо вам сообщить, чересчур длинно, а главное – чересчур секретно.

– Так что же нам делать?

– Если бы господин кавалер согласился пойти со мной… – робко сказала Кэтти.

– Куда угодно, красотка.

– В таком случае – идемте.

И, не выпуская руки д'Артаньяна, Кэтти повела его по темной винтовой лесенке; затем, поднявшись ступенек на пятнадцать, отворила какую-то дверь.

– Войдите, сударь, – сказала она. – Здесь мы будем одни и сможем поговорить.

– А чья же это комната, красотка? – спросил д'Артаньян.

– Моя, сударь. Через эту вот дверь она сообщается со спальней моей госпожи. Но будьте спокойны: миледи не сможет нас услышать – она никогда не ложится спать раньше полуночи.

Д'Артаньян осмотрелся. Маленькая уютная комнатка была убрана со вкусом и блестела чистотой, но, помимо воли, он не мог оторвать глаз от той двери, которая, по словам Кэтти, вела в спальню миледи. Кэтти догадалась о том, что происходило в душе молодого человека.

– Так вы очень любите мою госпожу, сударь? – спросила она.

– О да, Кэтти, больше, чем это можно высказать словами! Безумно!

Кэтти снова вздохнула.

– Это очень печально, сударь! – сказала она.

– Почему же, черт возьми, это так уж плохо? – спросил он.

– Потому, сударь, – ответила Кэтти, – что моя госпожа нисколько вас не любит.

– Гм… – произнес д'Артаньян. – Ты говоришь это по ее поручению?

– О нет, сударь, нет! Я сама, из сочувствия к вам, решилась сказать это.

– Благодарю тебя, милая Кэтти, но только за доброе намерение, так как ты, наверное, прекрасно понимаешь, что твое сообщение не слишком приятно.

– Другими словами, вы не верите тому, что я сказала, не так ли?

– Всегда бывает трудно верить таким вещам, хотя бы из самолюбия, моя красотка.

– Итак, вы не верите мне?

– Признаюсь, что пока ты не соблаговолишь представить мне какое-нибудь доказательство своих слов…

– А что вы скажете на это?

И Кэтти вынула из-за корсажа маленькую записочку.

– Это мне? – спросил д'Артаньян, хватая письмо.

– Нет, другому.

– Другому?

– Да.

– Его имя, имя! – вскричал д'Артаньян.

– Взгляните на адрес.

– Графу де Варду!

Воспоминание о происшествии в Сен-Жермене тотчас же пронеслось в уме самонадеянного гасконца. Быстрым, как молния, движением он распечатал письмо, не обращая внимания да крик, который испустила Кэтти, видя, что он собирается сделать или, вернее, что он уже сделал.

– О, боже, что вы делаете, сударь! – воскликнула она.

– Ничего особенного! – ответил д'Артаньян и прочитал:

«Вы не ответили на мою первую записку. Что с вами – больны вы или уже забыли о том, какими глазами смотрели на меня на балу у г-жи де Гиз? Вот вам удобный случай, граф! Не упустите его».

Д'Артаньян побледнел. Самолюбие его было оскорблено; он решил, что оскорблена любовь.

– Бедный, милый господин д'Артаньян! – произнесла Кэтти полным сострадания голосом, снова пожимая руку молодого человека.

– Тебе жаль меня, добрая малютка? – спросил д'Артаньян.

– О да, от всего сердца! Ведь я-то знаю, что такое любовь!

– Ты знаешь, что такое любовь? – спросил д'Артаньян, впервые взглянув на нее с некоторым вниманием.

– К несчастью, да!

– В таком случае, вместо того чтобы жалеть меня, ты бы лучше помогла мне отомстить твоей госпоже.

– А каким образом вы хотели бы отомстить ей?

– Я хотел бы доказать ей, что я сильнее ее, и занять место моего соперника.

– Нет, сударь, я никогда не стану помогать вам в этом! – с живостью возразила Кэтти.

– Почему же? – спросил д'Артаньян.

– По двум причинам!

– А именно?

– Во-первых, потому, что моя госпожа никогда не полюбит вас…

– Как ты можешь знать это?

– Вы смертельно обидели ее.

– Я? Чем мог я обидеть ее, когда с той минуты, как мы познакомились, я живу у ее ног, как покорный раб? Скажи же мне, прошу тебя!

– Я открою это лишь человеку… человеку, который заглянет в мою душу.

Д'Артаньян еще раз взглянул на Кэтти. Девушка была так свежа и так хороша собой, что многие герцогини отдали бы за эту красоту и свежесть свою корону.

– Кэтти, – сказал он, – я загляну в твою душу, когда тебе будет угодно, за этим дело не станет, моя дорогая малютка.

И он поцеловал ее, отчего бедняжка покраснела, как вишня.

– Нет! – вскричала Кэтти. – Вы не любите меня! Вы любите мою госпожу, вы только что сами сказали мне об этом.

– И это мешает тебе открыть вторую причину?

– Вторая причина, сударь… – сказала Кэтти, расхрабрившись после поцелуя, а также ободренная выражением глаз молодого человека, – вторая причина та, что в любви каждый старается для себя.

Тут только д'Артаньян припомнил томные взгляды Кэтти, встречи в прихожей, на лестнице, в коридоре, прикосновение ее руки всякий раз, когда он встречался с вей, и ее затаенные вздохи. Поглощенный желанием нравиться знатной даме, он пренебрегал субреткой: тот, кто охотится за орлом, не обращает внимания на воробья.

Однако на этот раз наш гасконец быстро сообразил, какую выгоду он мог извлечь из любви Кэтти, высказанной ею так наивно или же так бесстыдно: перехватывание писем, адресованных графу де Варду, наблюдение за миледи, возможность в любое время входить в комнату Кэтти, сообщающуюся со спальней ее госпожи. Как мы видим, вероломный юноша уже мысленно жертвовал бедной девушкой, чтобы добиться обладания миледи, будь то добровольно или насильно.

– Так, значит, милая Кэтти, – сказал он девушке, – ты сомневаешься в моей любви и хочешь, чтобы я доказал ее?

– О какой любви вы говорите? – спросила Кэтти.

– О той любви, которую я готов почувствовать к тебе.

– Как же вы докажете ее?

– Хочешь, я проведу сегодня с тобой те часы, которые обычно провожу с твоей госпожой?

– О да, очень хочу! – сказала Кэтти, хлопая в ладоши.

– Если так, иди сюда, милая крошка, – сказал д'Артаньян, усаживаясь в кресло, – и я скажу тебе, что ты самая хорошенькая служанка, какую мне когда-либо приходилось видеть.

И он сказал ей об этом так красноречиво, что бедная девочка, которой очень хотелось поверить ему, поверила. Впрочем, к большому удивлению д'Артаньяна, хорошенькая Кэтти проявила некоторую твердость и никак не хотела сдаться.

В нападениях и защите время проходит незаметно.

Пробило полночь, и почти одновременно зазвонил колокольчик в комнате миледи.

– Боже милосердный! – вскричала Кэтти. – Меня зовет госпожа. Уходи! Уходи скорее!

Д'Артаньян встал, взял шляпу, как бы намереваясь повиноваться, но, вместо того чтобы отворить дверь на лестницу, быстро отворил дверцу большого шкафа и спрятался между платьями и пеньюарами миледи.

– Что вы делаете? – вскричала Кэтти.

Д'Артаньян, успевший взять ключ, заперся изнутри и ничего не ответил.

– Ну! – резким голосом крикнула миледи. – Что вы там, заснули? Почему вы не идете, когда я звоню?

Д'Артаньян услышал, как дверь из комнаты миледи распахнулась.

– Иду, миледи, иду! – вскричала Кэтти, бросаясь навстречу госпоже.

Они вместе вошли в спальню, и, так как дверь осталась открытой, д'Артаньян мог слышать, как миледи продолжала бранить свою горничную; наконец она успокоилась, и, пока Кэтти прислуживала ей, разговор зашел о нем, д'Артаньяне.

– Сегодня вечером я что-то не видела нашего гасконца, – сказала миледи.

– Как, сударыня, – удивилась Кэтти, – неужели он не приходил? Может ли быть, чтобы он оказался ветреным, еще не добившись успеха?

– О нет! Очевидно, его задержал господин де Тревиль или господин Дезэссар. Я знаю свои силы, Кэтти: этот не уйдет от меня!

– И что же вы с ним сделаете, сударыня?

– Что я с ним сделаю?.. Будь спокойна, Кэтти, между этим человеком и мной есть нечто такое, чего он не знает и сам. Я чуть было не потеряла из-за него доверия его высокопреосвященства. О, я отомщу ему!

– А я думала, сударыня, что вы его любите.

– Люблю?.. Да я его ненавижу! Болван, который держал жизнь лорда Винтера в своих руках и не убил его, человек, из-за которого я потеряла триста тысяч ливров ренты!

– И правда! – сказала Кэтти, – ведь ваш сын – единственный наследник своего дяди, и до его совершеннолетия вы могли бы располагать его состоянием.

Услыхав, как это пленительное создание ставит ему в вину то, что он не убил человека, которого она на его глазах осыпала знаками дружеского расположения, – услыхав этот резкий голос, обычно с таким искусством смягчаемый в светском разговоре, д'Артаньян весь затрепетал.

– Я давно отомстила бы ему, – продолжала миледи, – если б кардинал не приказал мне щадить его, не знаю сама почему.

– Да! Зато, сударыня, вы не пощадили молоденькую жену галантерейщика, которую он любил.

– А, лавочницу с улицы Могильщиков! Да ведь он давно забыл о ее существовании! Право же, это славная месть!

Лоб д'Артаньяна был покрыт холодным потом: поистине эта женщина была чудовищем.

Он продолжал прислушиваться, но, к несчастью, туалет был закончен.

– Теперь, – сказала миледи, – ступайте к себе и постарайтесь завтра получить наконец ответ на письмо, которое я вам дала.

– К господину де Варду? – спросила Кэтти.

– Ну, разумеется, к господину де Варду.

– Вот, по-моему, человек, который совсем не похож на бедного господина д'Артаньяна, – сказала Кэтти.

– Ступайте, моя милая, – ответила миледи, – я не люблю лишних рассуждений.

Д'Артаньян услыхал, как захлопнулась дверь, как щелкнули две задвижки – это заперлась изнутри миледи; Кэтти тоже заперла дверь на ключ, стараясь произвести при этом как можно меньше шума; тогда д'Артаньян открыл дверцу шкафа.

– Боже! – прошептала Кэтти. – Что с вами? Вы так бледны!

– Гнусная тварь! – пробормотал д'Артаньян.

– Тише, тише! Уходите! – сказала Кэтти. – Моя комната отделена от спальни миледи только тонкой перегородкой, и там слышно каждое слово!

– Поэтому-то я и не уйду, – сказал д'Артаньян.

– То есть как это? – спросила Кэтти, краснея.

– Или уйду, но… попозже.

И он привлек Кэтти к себе. Сопротивляться было невозможно – от сопротивления всегда столько шума, – и Кэтти уступила.

То был порыв мести, направленный против миледи. Говорят, что месть сладостна, и д'Артаньян убедился в том, что это правда. Поэтому, будь у него хоть немного истинного чувства, он удовлетворился бы этой новой победой, но им руководили только гордость и честолюбие.

Однако – и это следует сказать к чести д'Артаньяна – свое влияние на Кэтти он прежде всего употребил на то, чтобы выпытать у нее, что сталось с г-жой Бонасье. Бедная девушка поклялась на распятии, что ничего об этом не знает, так как ее госпожа всегда только наполовину посвящала ее в свои тайны; но она высказала твердую уверенность в том, что г-жа Бонасье жива.

Кэтти не знала также, по какой причине миледи чуть было не лишилась доверия кардинала, но на этот счет д'Артаньян был осведомлен лучше, чем она: он заметил миледи на одном из задержанных судов в ту минуту, когда сам он покидал Англию, и не сомневался, что речь шла об алмазных подвесках.

Но яснее всего было то, что истинная, глубокая, закоренелая ненависть миледи к нему, д'Артаньяну, была вызвана тем, что он не убил лорда Винтера.

На следующий день д'Артаньян снова явился к миледи. Миледи была в весьма дурном расположении духа, и д'Артаньян решил, что причиной этому служит отсутствие ответа от г-на де Варда. Вошла Кэтти, но миледи обошлась с ней очень сурово. Взгляд, брошенный Кэтти на д'Артаньяна, говорил: «Вот видите, что я переношу ради вас!»

Однако к концу вечера прекрасная львица смягчилась: она с улыбкой слушала нежные признания д'Артаньяна в даже позволила ему поцеловать руку.

Д'Артаньян вышел от нее, не зная, что думать, но этот юноша был не из тех, которые легко теряют голову, и, продолжая ухаживать за миледи, он создал в уме небольшой план.

У дверей он встретил Кэтти и, как и накануне, поднялся в ее комнату.

Он узнал, что миледи сильно бранила Кэтти и упрекала ее за неисполнительность. Миледи не могла понять молчания графа де Варда и приказала девушке зайти к ней в девять часов утра за третьим письмом.

Д'Артаньян взял с Кэтти слово, что на следующее утро она принесет это письмо к нему; бедняжка обещала все, чего потребовал от нее возлюбленный: она совершенно потеряла голову.

Все произошло так же, как накануне: д'Артаньян спрятался в шкафу, миледи позвала Кэтти, совершила свой туалет, отослала Кэтти и заперла дверь. Как и накануне, д'Артаньян вернулся домой только в пять часов утра.

В одиннадцать часов к нему пришла Кэтти; в руках у нее была новая записка миледи. На этот раз бедняжка беспрекословно отдала ее д'Артаньяну; она предоставила ему делать все, что он хочет: теперь она душой и телом принадлежала своему красавцу солдату.

Д'Артаньян распечатал письмо и прочитал следующие строки:

«Вот уже третий раз я пишу вам о том, что люблю вас. Берегитесь, как бы в четвертый раз я не написала, что я вас ненавижу.

Если вы раскаиваетесь в своем поведении, девушка, которая передаст вам эту записку, скажет вам, каким образом воспитанный человек может заслужить мое прощение».

Д'Артаньян краснел и бледнел, читая эти строки.

– О, вы все еще любите ее! – вскричала Кэтти, ни на секунду не спускавшая глаз с лица молодого человека.

– Нет, Кэтти, ты ошибаешься, я ее больше не люблю, но я хочу отомстить ей за ее пренебрежение.

– Да, я знаю, каково будет ваше мщение, вы уже говорили мне о нем.

– Не все ли тебе равно, Кэтти! Ты же знаешь, что я люблю только тебя.

– Разве можно знать это?

– Узнаешь, когда увидишь, как я обойдусь с ней.

Кэтти вздохнула.

Д'Артаньян взял перо и написал:

«Сударыня, до сих пор я сомневался в том, что две первые ваши записки действительно предназначались мне, так как считал себя совершенно недостойным подобной чести; к тому же я был так болен, что все равно не решился бы вам ответить. Однако сегодня я принужден поверить в вашу благосклонность, так кок не только ваше письмо, но и ваша служанка подтверждают, что я имею счастье быть любимым вами.

Ей незачем учить меня, каким образом воспитанный человек может заслужить ваше прощение. Итак, сегодня в одиннадцать часов я сам приду умолять вас об этом прощении.

Отложить посещение хотя бы но один день значило бы теперь, на мой взгляд, нанести вам новое оскорбление.

Тот, кого вы сделали счастливейшим из смертных,

Граф де Вард».

Это письмо было прежде всего подложным, затем оно было грубым, а с точки зрения наших современных нравов, оно было просто оскорбительным, но в ту эпоху люди церемонились значительно меньше, чем теперь. К тому же д'Артаньян из собственных признаний миледи знал, что она способна на предательство в делах более серьезных, и его уважение к ней было весьма поверхностным. И все же, несмотря на это, какая-то безрассудная страсть влекла его к этой женщине – пьянящая страсть, смешанная с презрением, но все-таки страсть или, если хотите, жажда обладания.

Замысел д'Артаньяна был очень прост: из комнаты Кэтти войти в комнату ее госпожи и воспользоваться первой минутой удивления, стыда, ужаса, чтобы восторжествовать над ней. Быть может, его ждала и неудача, но… без риска ничего не достигнешь. Через неделю должна была начаться кампания, надо было уезжать, – словом, д'Артаньяну некогда было разыгрывать любовную идиллию.

– Возьми, – сказал молодой человек, передавая Кэтти запечатанную записку, – отдай ее миледи: это ответ господина де Варда.

Бедная Кэтти смертельно побледнела: она догадывалась о содержании записки.

– Послушай, милочка, – сказал ей д'Артаньян, – ты сама понимаешь, что все это должно кончиться – так или иначе. Миледи может узнать, что ты передала первую записку не слуге графа, а моему слуге, что это я распечатал другие записки, которые должен был распечатать господин де Вард. Тогда миледи прогонит тебя, а ведь ты ее знаешь – она не такая женщина, чтобы этим ограничить свою месть.

– Увы! – ответила Кэтти. – А для кого я пошла на все это?

– Для меня, я прекрасно знаю это, моя красотка, – ответил молодой человек, – и, даю слово, я тебе очень благодарен.

– Но что же написано в вашей записке?

– Миледи скажет тебе об этом.

– О, вы не любите меня! – вскричала Кэтти. – Как я несчастна!

На этот упрек есть один ответ, который всегда вводит женщин в заблуждение. д'Артаньян ответил так, что Кэтти оказалась очень далека от истины.

Правда, она долго плакала, прежде чем пришла к решению отдать письмо миледи, но в конце концов она пришла к этому решению, а это было все, что требовалось д'Артаньяну.

К тому же он обещал девушке, что вечером рано уйдет от госпожи и, уходя от госпожи, придет к ней.

Это обещание окончательно утешило бедняжку Кэтти.

ГЛАВА 4
Гдe говорится об экипировке Арамиса и Портоса

С тех пор как четыре друга были заняты поисками экипировки, они перестали регулярно собираться вместе. Все они обедали врозь, где придется или, вернее, где удастся. Служба тоже отнимала часть драгоценного времени, проходившего так быстро. Однако раз в неделю, около часу дня, было условленно встречаться в квартире Атоса, поскольку последний оставался верен своей клятве и не выходил из дому.

Тот день, когда Кэтти приходила к д'Артаньяну, как раз был днем сбора друзей.

Как только Кэтти ушла, д'Артаньян отправился на улицу Феру.

Он застал Атоса и Арамиса за философской беседой. Арамис подумывал о том, чтобы снова надеть рясу. Атос, по обыкновению, не разубеждал, но и не поощрял его. Он держался того мнения, что каждый волен в своих действиях. Советы он давал лишь тогда, когда его просили об этом, и притом очень просили.

«Обычно люди обращаются за советом, – говорил Атос, – только для того, чтобы не следовать ему, а если кто-нибудь и следует совету, то только для того, чтобы было кого упрекнуть впоследствии».

Вслед за д'Артаньяном пришел и Портос. Итак, все четыре друга были в сборе.

Четыре лица выражали четыре различных чувства: лицо Портоса – спокойствие, лицо д'Артаньяна – надежду, лицо Арамиса – тревогу, лицо Атоса – беспечность.

После минутной беседы, в которой Портос успел намекнуть на то, что некая высокопоставленная особа пожелала вывести его из затруднительного положения, явился Мушкетон.

Он пришел звать Портоса домой, где, как сообщал он с весьма жалобным видом, присутствие его господина было срочно необходимо.

– Это по поводу моего снаряжения? – спросил Портос.

– И да и нет, – ответил Мушкетон.

– Но разве ты не можешь сказать мне?

– Идемте, сударь, идемте.

Портос встал, попрощался с друзьями и последовал за Мушкетоном. Через минуту на пороге появился Базен.

– Что вам нужно, друг мой? – спросил Арамис тем мягким тоном, который появлялся у него всякий раз, как его мысли вновь обращались к церкви.

– Сударь, вас ожидает дома один человек, – ответил Базен.

– Человек?.. Какой человек?..

– Какой-то нищий.

– Подайте ему милостыню, Базен, и скажите, чтобы он помолился за бедного грешника.

– Этот нищий хочет во что бы то ни стало говорить с вами и уверяет, что вы будете рады его видеть.

– Не просил ли он что-либо передать мне?

– Да. «Если Господин Арамис не пожелает прийти повидаться со мной, сказал он, – сообщите ему, что я прибыл из Тура».

– Из Тура? – вскричал Арамис. – Тысяча извинений, господа, но по-видимому, этот человек привез мне известия, которых я ждал.

И, вскочив со стула, он торопливо вышел из комнаты.

Атос и д'Артаньян остались вдвоем.

– Кажется, эти молодцы устроили свои дела. Как по-вашему, д'Артаньян? – спросил Атос.

– Мне известно, что у Портоса все идет прекрасно, – сказал д'Артаньян, – что же касается Арамиса, то, по правде сказать, я никогда и не беспокоился о нем по-настоящему. А вот вы, мой милый Атос… вы щедро роздали пистоли англичанина, принадлежавшие вам по праву, но что же вы будете теперь делать?

– Друг мой, я очень доволен, что убил этого шалопая, потому что убить англичанина – святое дело, но я никогда не простил бы себе, если бы положил в карман его пистоли.

– Полноте, любезный Атос! Право, у вас какие-то непостижимые понятия.

– Ну, хватит об этом!.. Господин де Тревиль, оказавший мне вчера честь своим посещением, сказал, что вы часто бываете у каких-то подозрительных англичан, которым покровительствует кардинал. Это правда?

– Правда состоит в том, что я бываю у одной англичанки, – я уже говорил вам о ней.

– Ах да, у белокурой женщины, по поводу которой я дал вам ряд советов, и, конечно, напрасно, так как вы и не подумали им последовать.

– Я привел вам свои доводы.

– Да, да. Кажется, вы сказали, что это поможет вам приобрести экипировку.

– Ничуть не бывало! Я удостоверился в том, что эта женщина принимала участие в похищении госпожи Бонасье.

– Понимаю. Чтобы разыскать одну женщину, вы ухаживаете за другой: это самый длинный путь, но зато и самый приятный.

Д'Артаньян чуть было не рассказал Атосу обо всем, но одно обстоятельство остановило его: Атос был крайне щепетилен в вопросах чести, а в небольшом плане, задуманном нашим влюбленным и направленном против миледи, имелись такие детали, которые были бы отвергнуты этим пуританином, д'Артаньян был заранее в этом уверен; вот почему он предпочел промолчать, а так как Атос был самым нелюбопытным в мире человеком, то откровенность д'Артаньяна и не пошла дальше.

Итак, мы оставим наших двух друзей, которые не собирались рассказать друг другу ничего особенно важного, и последуем за Арамисом.

Мы видели, с какой быстротой молодой человек бросился за Базеном или, вернее, опередил его, услыхав, что человек, желавший с ним говорить, прибыл из Тура; одним прыжком он перенесся с улицы Феру на улицу Вожирар.

Войдя в дом, он действительно застал у себя какого-то человека маленького роста, с умными глазами, одетого в лохмотья.

– Это вы спрашивали меня? – сказал мушкетер.

– Я спрашивал господина Арамиса. Это вы?

– Я самый. Вы должны что-то передать мне?

– Да, если вы покажете некий вышитый платок.

– Вот он, – сказал Арамис, доставая из внутреннего кармана ключик и отпирая маленькую шкатулку черного дерева с перламутровой инкрустацией.

– Вот он, смотрите.

– Хорошо, – сказал нищий. – Отошлите вашего слугу.

В самом деле, Базен, которому не терпелось узнать, что надо было этому нищему от его хозяина, поспешил следом за Арамисом и пришел домой почти одновременно с ним, но эта быстрота принесла ему мало пользы: на предложение нищего его господин жестом приказал ему выйти, и Базен вынужден был повиноваться.

Как только он вышел, нищий бросил беглый взгляд по сторонам, желая убедиться, что никто не видит и не слышит его, распахнул лохмотья, небрежно затянутые кожаным кушаком, и, подпоров верхнюю часть камзола, вынул письмо.

Увидев печать, Арамис радостно вскрикнул, поцеловал надпись и с благоговейным трепетом распечатал письмо, заключавшее в себе следующие строки:

«Друг, судьбе угодно, чтобы мы были разлучены еще некоторое время, но прекрасные дни молодости не потеряны безвозвратно. Исполняйте свой долг в лагере, я исполняю его в другом месте. Примите то, что вам передаст податель сего письма, воюйте так, как подобает благородному и храброму дворянину, и думайте обо мне. Нежно целую ваши черные глаза.

Прощайте или, вернее, до свиданья!»

Между тем нищий продолжал подпарывать свой камзол; он медленно вынул из грязных лохмотьев сто пятьдесят двойных испанских пистолей, выложил их на стол, открыл дверь, поклонился и исчез, прежде чем пораженный Арамис успел обратиться к нему хоть с одним словом.

Тогда молодой человек перечел письмо и заметил, что в нем была приписка:

«P.S. Окажите достойный прием подателю письма – это граф и испанский гранд».

– О, золотые мечты! – вскричал Арамис. – Да, жизнь прекрасна! Да, мы молоды! Да, для нас еще настанут счастливые дни! Тебе, тебе одной – моя любовь, моя кровь, моя жизнь, все, все тебе, моя прекрасная возлюбленная!

И он страстно целовал письмо, даже не глядя на золото, блестевшее на столе.

Базен робко постучал в дверь; у Арамиса больше не было причин держать его вне комнаты, и он позволил ему войти.

При виде золота Базен остолбенел от изумления и совсем забыл, что пришел доложить о приходе д'Артаньяна, который по дороге от Атоса зашел к Арамису любопытствуя узнать, что представлял собой этот нищий.

Однако, видя, что Базен забыл доложить о нем, и не слишком церемонясь с Арамисом, он доложил о себе сам.

– Ого! Черт возьми! – сказал д'Артаньян. – Если эти сливы присланы вам из Тура, милый Арамис, то, прошу вас, передайте мое восхищение садовнику, который вырастил их.

– Вы ошибаетесь, друг мой, – возразил Арамис, как всегда скрытный, – это мой издатель прислал мне гонорар за ту поэму, написанную односложными стихами, которую я начал еще во время нашего путешествия.

– Ах, вот что! – воскликнул д'Артаньян. – Что ж, ваш издатель очень щедр, милый Арамис. Это все, что я могу вам сказать.

– Как, сударь, – вскричал Базен, – неужели за поэмы платят столько денег? Быть этого не может! О сударь, значит, вы можете сделать все, что захотите! Вы можете стать таким же знаменитым, как господин де Вуатюр или господин де Бенсерад. Это тоже мне по душе. Поэт – это лишь немногим хуже аббата. Ах, господин Арамис, очень прошу вас, сделайтесь поэтом!

– Базен, – сказал Арамис, – мне кажется, что вы вмешиваетесь в разговор, друг мой.

Базен понял свою вину; он опустил голову и вышел из комнаты.

– Так, так, – с улыбкой сказал д'Артаньян. – Вы продаете свои творения на вес золота – вам очень везет, мой друг. Только будьте осторожнее и не потеряйте письма, которое выглядывает у вас из кармана. Оно, должно быть, тоже от вашего издателя.

Арамис покраснел до корней волос, глубже засунул письмо и застегнул камзол.

– Милый д'Артаньян, – сказал он, – давайте пойдем к нашим друзьям. Теперь я богат, и мы возобновим наши совместные обеды до тех пор, пока не придет ваша очередь разбогатеть.

– С большим удовольствием! – ответил д'Артаньян. – Мы давно уже не видели приличного обеда. К тому же мне предстоит сегодня вечером довольно рискованное предприятие, и признаться, я не прочь слегка подогреть себя несколькими бутылками старого бургундского.

– Согласен и на старое бургундское. Я тоже ничего не имею против него, – сказал Арамис, у которого при виде золота как рукой сняло все мысли об уходе от мира.

И, положив в карман три или четыре двойных пистоля на насущные нужды, он запер остальные в черную шкатулку с перламутровой инкрустацией, где уже лежал знаменитый носовой платок, служивший ему талисманом.

Для начала друзья отправились к Атосу. Верный данной им клятве никуда не выходить, Атос взялся заказать обед, с тем чтобы он был доставлен ему домой; зная его как великого знатока всех гастрономических тонкостей, д'Артаньян и Арамис охотно уступили ему заботу об этом важном деле.

Они направились к Портосу, как вдруг на углу улицы Дюбак встретили Мушкетона, который с унылым видом гнал перед собой мула и лошадь.

– Да ведь это мой буланый жеребец! – вскричал д'Артаньян с удивлением, к которому примешивалась некоторая радость. – Арамис, взгляните-ка на эту лошадь!

– О, какая ужасная кляча! – сказал Арамис.

– Так вот, дорогой мой, – продолжал д'Артаньян, – могу вам сообщить, что это та самая лошадь, на которой я приехал в Париж.

– Как, сударь, вы знаете эту лошадь? – удивился Мушкетон.

– У нее очень своеобразная масть, – заметил Арамис. – Я вижу такую впервые в жизни.

– Еще бы! – обрадовался д'Артаньян. – Если я продал ее за три экю, то именно за масть, потому что за остальное мне, конечно, не дали бы и восемнадцати ливров… Однако, Мушкетон, каким образом эта лошадь попала тебе в руки?

– Ах, лучше не спрашивайте, сударь! Эту ужасную шутку сыграл с нами муж нашей герцогини!

– Каким же образом, Мушкетон?

– Видите ли, к нам очень благоволит одна знатная дама, герцогиня де… Впрочем, прошу прощения, мой господин запретил мне называть ее имя.