Текст книги "Могикане Парижа"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 61 страниц) [доступный отрывок для чтения: 22 страниц]

IX. Задохнувшиеся

Он побежал к ней.

– О! Скорее, г-н Людовик! Идите скорее! Идите скорее все! Они умерли!

– Кто умер? – спросил Людовик.

– Мадемуазель Кармелита и г-н Коломбо!

– Коломбо? – вскричал Людовик. – Коломбо де Пеноель?

– Да, г-н Коломбо де Пеноель и мадемуазель Кармелита Жерье. Боже мой! Какое несчастье! Такие молодые, такие красивые, такие ласковые!

Людовик в ту же минуту бросился к дому и, найдя дверь открытой, одним скачком очутился в садовом флигеле.

Окно кабинета, плохо закрытое Коломбо, было распахнуто Нанеттой, которая после тщетных криков и стука осмелилась перешагнуть через подоконник, чтобы постучать в дверь комнаты.

Видя, что ей не отвечают, она отворила дверь, но в ту же минуту отступила назад и чуть не упала навзничь.

Ужасный чад углекислоты окружил ее смертоносным облаком.

В один миг она поняла все и, подумав, что она может догнать повозку, бросилась за нею.

Людовик ринулся во флигель через окно кабинета, но отступил из-за страшного угара.

В эту минуту прибежали все.

– Разбейте окна! Ломайте двери! – кричал Людовик. – Больше сквозняков! Они задохнулись!

Попытались открыть ставни, они были заперты изнутри. Выломали дверь.

Но стоявшие на пороге вынуждены были отступить.

– Приготовьте уксуса и соленой воды; разбудите аптекаря, если он есть в деревне, и возьмите у него английской соли и аммиака. Нанетта, разведите где-нибудь огонь и нагрейте салфетки.

Затем, как рудокоп спускается в бездну, как матрос бросается в море, Людовик бросился в комнату.

Веселая маска уступила место человеку науки; врач должен был пустить в ход все средства своего искусства. Людовик ощупью подошел к окну; свеча потухла, огонь в камине погас, в жаровне не было больше ни пламени, ни дыма. Занавески перед окнами были опущены и мешали найти задвижку. Людовик обернул руку носовым платком и двумя ударами кулака выбил два стекла.

Движение воздуха восстановилось. Однако Людовик сам уже шатался, он схватился за рояль.

Затем он сорвал занавеси с карниза и отворил окно. Угар уступал место свежему воздуху, который входил в комнату из других проемов.

– Входите! – закричал Людовик. – Входите, опасности больше нет!.. Войдите и осветите комнату.

Зажгли свечку, и каждый предмет стал виден ясно.

Молодые люди лежали в объятиях друг друга на постели, как будто уснули.

– Нет ли здесь доктора? – спросил Людовик. – Или хоть фельдшера, или цирюльника – все равно, какого-нибудь человека, который мог бы мне помочь?

– Тут живет г-н Пиллоу, старый хирург гвардии… Очень умный человек, – сказал какой-то голос.

– Бегите за г-ном Пиллоу и тащите его сюда.

Потом он бросился к постели.

– Ах! – сказал он, покачав головой. – Я думаю, что пришли очень поздно.

В самом деле, губы молодых людей почернели.

Людовик приподнял веки. Глаза Коломбо были точно стеклянные; глаза Кармелиты тусклы и влажны.

Не было слышно ни малейшего дыхания ни у одного, ни у другого.

– Слишком поздно! Слишком поздно! – повторял Людовик в отчаянии. – Но все равно, сделаем все, что можно. Сударыни, займитесь девушкой, – продолжал он, – а я займусь мужчиной.

– Что нужно делать? – спросила Шант-Лиля.

– Делай как можно усерднее то, что я тебе скажу, мое милое дитя. Прежде всего отнесите девушку к окну.

– Пойдемте, – сказала Шант-Лиля своим подругам.

– А нам что делать? – спросили мужчины.

– Постарайтесь развести огонь… хороший огонь; нагрейте салфетки; снимите с него сапоги… Я постараюсь пустить ему кровь из ноги… Ах! Слишком поздно! Слишком поздно!

Людовик проговорил это, перенося Коломбо с кровати к окну.

– Вот уксус и соленая вода, – сказала Нанетта.

– Налейте уксусу на тарелку так, чтобы можно было намочить в нем платки, и трите виски задохшихся. Ты слышишь, Шант-Лиля?

– Да, да, – отвечала молодая девушка.

– Отрежьте перо. Как я делаю, видите?.. Разожмите зубы, если можете, и вдувайте им воздух в рот.

Все повиновались Людовику, как во время сражений повинуются главнокомандующему.

Зубы Кармелиты были стиснуты; но при помощи ножа из слоновой кости Шант-Лиля разжала ей челюсти и всунула перо между зубов.

– Ну что? – спросил Людовик.

– Перо всунуто.

– Теперь дуйте… Я не могу ничего сделать: у него железные зубы!.. Сняли ли вы с него сапоги и чулки?

– Да.

– Трите ему виски уксусом; спрысните лицо водой; разожмите ему зубы, если бы даже пришлось сломать их! Я постараюсь пустить кровь из ноги.

Людовик открыл свой футляр, вынул ланцет, кольнул два раза ножную вену, но напрасно. Кровь не показывалась.

– Снимите с него галстук, сорвите жилет, сдерните рубашку!.. Сорвите все!

– Вот горячие салфетки, – сказал чей-то голос.

– Дайте их Шант-Лиля и трите грудь этими салфетками. Слышишь, Шант-Лиля?. А! Вот ножик!

Людовику удалось просунуть ножик между челюстей Коломбо, но челюсти были так сжаты, что перо не проходило; тогда он прильнул губами к губам молодого человека и старался вдохнуть ему воздух в легкие, но и это оказывалось напрасным.

– Слишком поздно! Слишком поздно! – шептал Людовик. – Попробуем опять пустить кровь в другом месте.

Он взял опять свой ланцет и проколол шейную вену.

Но так же, как и из ноги, кровь не показалась.

– Вот соль и нашатырный спирт, – сказал посланный, подавая Людовику два флакона.

– Шант-Лиля, возьми флакон с солью и подержи его около носа девушки. Я возьму аммиак.

– Хорошо, – сказала Шант-Лиля, протягивая руку.

– А воздух? – спросил Людовик.

– Как воздух?

– Думаешь ли ты, что он проник в ее грудь?

– Мне кажется, что да.

– Тогда смелее, дитя мое! Смелее! Три ей виски уксусом и держи у носа соль.

Коломбо оставался недвижим; ни одного вздоха не выходило из его груди.

– О! – сказала Шант-Лиля. – Мне кажется, что губы ее бледнеют.

– Смелее! Смелее! Шант-Лиля, это хороший признак. О! Мое милое дитя, какое было бы для тебя счастье, если бы ты могла сказать, что спасла жизнь женщины!

– Мне кажется, что она вздохнула, – сказала Шант-Лиля.

– Приподними веко и посмотри глаз: он все еще тусклый?

– О! Людовик, мне кажется, что он не очень тусклый…

– Г-на Пиллоу нет дома, – сказал возвратившийся посланный за хирургом.

– Где же он? – спросил Людовик.

– У г-на Жерара, который очень болен.

– А где живет г-н Жерар?

– В Ванвре… Нужно ли идти туда?

– Бесполезно! Это очень далеко.

– Г-н Людовик, г-н Людовик, она дышит! – вскричала Шант-Лиля.

– Уверена ли ты в этом, дочь моя?

– Я терла ей грудь теплой салфеткой и почувствовала, что грудь приподнялась… Г-н Людовик, она приподнимает к голове свою руку!

– Хорошо, – сказал Людовик, – мы, по крайней мере, спасем одного из двух! Унесите ее поскорее отсюда, чтобы она не увидела, что ее возлюбленный умер.

– В ее комнату, в ее комнату, – сказала Нанетта.

– Да, в ее комнату. Вы откроете там все окна и разведете хороший огонь. Ступайте, ступайте!

Женщины унесли Кармелиту.

Начинало рассветать.

– Ты знаешь, что нужно делать, Шант-Лиля? – вскричал Людовик вслед группе девушек, уносивших Кармелиту.

– Нет, скажите что?

– Ничего, кроме того, что ты делала до сих пор.

– Но если она спросит, что сделалось с ее возлюбленным?

– Скорее всего, она будет в состоянии говорить не раньше, чем через час, а рассудок не вернется к ней раньше, чем через два или три часа.

– А тогда?..

– Тогда уже я буду около нее.

И он опять принялся за молодого человека со сверхъестественным упорством врача, преследующего жизнь даже в объятиях смерти.

X. Вокруг постели Кармелиты и у постели Коломбо

В девять часов утра карета, в которой ехали Жакаль, Сальватор и Жан Робер, остановилась у дверей дома, в котором произошли ужасные события, только что рассказанные нами.

Три другие кареты стояли уже у этой двери: фиакр, маленькая карета буржуа и большая карета с гербами.

– Они все три уже здесь, – прошептал Сальватор. Жакаль обменялся тихо несколькими словами с господи ном, одетым в черное, который стоял у дверей.

Этот человек, одетый в черное, сел на лошадь, привязанную в нескольких шагах от кабачка, и поскакал галопом.

– Я забочусь о вашем школьном учителе, – сказал Жакаль Сальватору и Жану Роберу.

Сальватор безмолвно поблагодарил его кивком головы и вошел в сени.

Едва сделал он шага три, как собака, лежавшая на площадке первого этажа, перескакивая через ступени, бросилась к нему и положила обе свои лапы к нему на плечи.

– Да, моя собака, да, Роланд, она здесь, я знаю… Ступай, показывай дорогу, Роланд.

Собака поднялась по лестнице и остановилась перед дверью комнаты Кармелиты.

Жакаль, как человек, имеющий право проникать всю ду, отворил дверь и вошел в сопровождении Сальватора и Жана Робера.

Глубоко поэтическая картина представилась глазам полицейского и двух молодых людей.

Около постели, на которой лежала Кармелита, еще оцепеневшая, но уже вне опасности, стояли на коленях и молились три молодые девушки одних лет, но равные по красоте, одеты они были так же, как и Кармелита, то есть в особенный костюм, который мы опишем.

Это был костюм пансионерки Сен-Дени. Он состоял из черного платья тонкой саржи с широкой юбкой, закрытым лифом и белым воротником, рукава платья были широкие и висячие, как рукава монахинь; широкая шерстяная лента, обернутая вокруг плеч, стягивала талию, образуя на спине угол, нижний конец которого был на талии, а верхушка на плечах; этот пояс, шириною в ладонь, был из шерсти шести различных цветов: зеленой, фиолетовой, желтой, голубой, белой и светло-красной. Это был костюм полусветский, полумонашеский; светская женщина ни когда не оделась бы с такой суровой строгостью, а монашенка никогда не надела бы этого пояса, сверкающего всеми цветами радуги. Таков костюм пансионерок Сен-Дени, когда они поступают в высшие классы.

Жан Робер с первого взгляда узнал Фражолу и взглянул на Сальватора, чтоб указать ее; но тот уже видел ее, и даже был ею замечен; он приложил палец к губам, рекомендуя Жану Роберу молчать.

Вдруг два друга отступили, испуганные: им показа лось, что тело пошевелилось, а они не знали, что Карме лита была спасена Людовиком.

– А! – сказал Жакаль с равнодушным видом чело века, привыкшего к таким спектаклям, – значит, она не умерла?

– Нет, сударь, – отвечала самая высокая из девушек, превосходившая других как ростом, так и красотою.

Жан Робер повернулся: звуки этого голоса были ему знакомы.

Он узнал мадемуазель Регину де Ламот Гудан.

– А молодой человек? – спросил Жакаль.

– Еще надеются, – отвечала Регина, – около него находится молодой доктор.

В эту минуту дверь отворилась и, к большому удивлению Жана Робера и Сальватора, вошел Людовик.

Он сбросил свой маскарадный костюм и послал верхового привезти себе платье.

– Ну что? – спросили все голоса.

Людовик покачал головой.

– Монах около него, – сказал он, – мне же там больше нечего делать.

Затем, когда ему показали все еще безмолвную Кармелиту, глаза которой, когда они открывались, казалось, еще ничего не видели, он сказал:

– О! Бедное дитя! Оставьте ее в ее неведении: она вернется к жизни слишком рано!

– Господа, – сказал Жакаль Сальватору и Жану Роберу, – мы здесь только случайно и, я думаю, было бы хорошо оставить больную с ее подругами и доктором, составить наскоро протокол и отправиться в Версаль.

Жан Робер и Сальватор поклонились в знак согласия.

Фражола встала и подошла сказать несколько слов на ухо Сальватору, который ответил ей утвердительно наклоном головы.

После этого комиссионер и поэт вышли вместе с Жакалем.

Дверь в коридор была отворена, и сквозь оконные стекла флигеля видны были горящие свечи.

– Хотите вы покропить водой и помолиться над этим молодым телом? – спросил Сальватор поэта.

Жан Робер сделал знак согласия, и пока Жакаль, чтобы собраться с мыслями, набивал себе нос табаком, оба они направились к флигелю.

Коломбо лежал на своей постели; простыня, закрывавшая его с головой, позволяла видеть сквозь складки суровый облик, который смерть придает трупам.

Красивый монах-доминиканец сидел в изголовьи постели с раскрытой на коленях книгой, с закинутой назад головою, и, проливая тихие слезы, читал заупокойные молитвы.

Увидав молодых людей, входивших с опущенными, обнаженными головами, монах встал; взгляд его переходил по очереди с Жана Робера на Сальватора; но было очевидно, что оба эти лица были ему незнакомы.

Впечатление, которое произвел монах на Сальватора, было совершенно другое: увидав Доминика, молодой человек остановился и тихонько радостно вскрикнул.

При этом крике монах обернулся; но новый взгляд, брошенный им на Сальватора, сказал ему не более, чем первый, кроме невольного движения удивления, промелькнувшего, как молния, он остался спокоен.

Но Сальватор подошел к нему.

– Отец мой, – сказал он ему, – нисколько не подозревая этого, вы спасли жизнь человека, который стоит перед вами. Этот человек, который никогда не видел вас и не встречал с тех пор, чувствует к вам глубокую благодарность… Дайте мне вашу руку, отец мой!..

Монах протянул свою руку молодому человеку, который несмотря на попытку Доминика отдернуть ее, почти тельно поцеловал эту руку.

– Теперь, – начал Сальватор, – выслушайте меня, отец мой. Я не знаю, понадоблюсь ли я вам когда-нибудь; но клянусь именем всего, что существует святого, над трупом этого честного человека, который испустил последний вздох, клянусь вам, что жизнь, которой я вам обязан, принадлежит вам!

– Я принимаю вашу клятву, – отвечал серьезно монах, – хотя не знаю, как и когда оказал вам услугу, о ко торой вы говорите. Все люди – братья и созданы для того, чтобы помогать друг другу; когда вы мне понадобитесь, я приду к вам. Ваше имя и адрес?

Сальватор подошел к письменному столу Коломбо и написал имя и свой адрес на бумаге, которую передал монаху.

Доминиканец положил сложенную бумагу в карман, сел опять в изголовье Коломбо и продолжал свои молитвы.

Молодые люди взяли по очереди кропило, смоченное в святой воде, и окропили простыню, покрывавшую труп Коломбо; затем оба стали на колени в ногах постели и мысленно горячо читали молитвы.

Пока они молились, в комнату вошел человек, одетый в ливрею, указывавшую, что это лакей какого-нибудь богатого буржуазного дома.

– Сударь, – сказал он монаху, – я думаю, что я ищу именно вас.

– Что вы хотите от меня, друг мой! – спросил Доминик.

– Мой хозяин умирает, сударь, и так как священника в Ванвре нет дома, то он просит вас сделать милость прийти исповедовать его.

– Но, – отвечал Доминик, – я не чужой здесь. Молодой человек, около которого я молюсь, – друг мой, и я приехал сюда вследствие его письма, которое, к несчастью, слишком поздно пришло ко мне.

– Сударь, – возразил лакей, – я думаю, что хотя вы и не чужой здесь, но барину моему нужно, чтобы вы его напутствовали… Он очень, очень плох и г-н Пиллоу, хи рург, говорит, что ему нельзя терять времени.

Монах вздохнул и посмотрел на неподвижный труп, формы которого проступали сквозь простыню.

– Сударь, – продолжал лакей, – мой барин приказал мне, чтобы я умолял вас именем Бога, которого вы представляете, прийти к нему как можно скорее.

– Я бы, однако, очень не хотел оставлять это бедное тело, – сказал монах.

– Отец мой, – заметил Сальватор, – мне кажется, вы должны уделять ваши утешения живым прежде, чем ваши молитвы мертвым.

– Затем, – прибавил Жан Робер, – если вы хотите, чтобы кто-нибудь, сочувствующий великому несчастию, которое здесь случилось, оставался тут, я останусь.

– Сударь, – настаивал лакей, – что должен я сказать моему хозяину?

– Скажите ему, что я иду за вами, друг мой. Кого я должен спросить?

– Г-на Жерара. Первый встречный, которого вы спросите, укажет вам дом. Мой бедный хозяин…

– Ступайте, – сказал монах.

Лакей быстро ушел.

– Вы обещаете мне остаться здесь до моего возвращения? – спросил Доминик Жана Робера.

– Вы найдете меня там, где оставите, отец мой, – сказал поэт, – в ногах этой постели.

– И если у вас есть какие-нибудь дела или особенные поручения, – предложил Сальватор, – я постараюсь исполнить их как можно лучше.

– Я принимаю ваше предложение. Коломбо поручил мне позаботиться, чтобы его тело было положено рядом с телом той, которую он любил. Провидение допустило, чтоб был один труп вместо двух, и я, конечно, не могу исполнить желания моего друга. Этот труп должен быть как можно скорее удален с глаз несчастной Кармелиты, и я решил, что сегодня же в четыре часа я уеду в Бретань… Там его отец, он имеет право на труп своего сына и на мои утешения.

– В четыре часа, отец мой, труп, положенный в дубовый гроб, будет ждать вас в конце деревни в почтовом экипаже; все формальности будут совершены. Вам останется только занять свое место около него и ехать.

– Я беден, – сказал монах, – и имею с собой только деньги для моего личного проезда. Как же мне поступить?

– Не беспокойтесь, отец мой, – прервал его Сальватор. – Путевые издержки будут заплачены.

Монах подошел к постели, приподнял простыню, поцеловал Коломбо в лоб и вышел.

Через пять минут вошел Жакаль.

Он подошел к молодым людям, постоял минуту в нерешительности, засунув руки в карман, затем обратился в отдельности к Жану Роберу:

– Вы, кажется, поэт? – спросил он молодого человека.

– Да, сударь, по крайней мере, желаю быть им. Но по какому случаю спрашиваете вы меня об этом?

– А по случаю вот этого письма.

И он вынул из кармана письмо, которое показал Жану, но не отдал ему.

– Что это за письмо?

– А это письмо, которое было получено вчера вечером, – сказал Жакаль, – на котором позаботились написать два слова «очень нужное» и которое почтальон отдал вчера вечером в конце деревни садовнице Нанетте, а она увезла его в Париж в своем кармане. Если бы это письмо было прочитано вчера вечером теми, кому оно адресовано, то сделало бы их обоих счастливыми, вместо того, чтобы сделать одного мертвым, а другую привести в отчаяние! Читайте!

И он подал письмо Жану. Тот развернул его и прочел:

Мой милый Коломбо, моя милая Кармелита!

Не правда ли, вы будете очень довольны, очень счастливы, когда получите это письмо вашего друга Камилла Розана вместо того, чтобы увидать его самого?

Я слышу отсюда, как вы вскрикнете:

«О! Добрый, превосходный Камилл!»

Слушайте, мои дорогие, вот что пишет мне один из моих соотечественников, которому я когда-то говорил о желании жениться на вас, Кармелита:

«Мой дорогой Розан, твои друзья живут, как два голубка, не оставляя друг друга ни на минуту; они не только любят друг друга, я скажу больше: они обожают друг друга!

Я думаю, что ты их очень огорчишь, если вернешься. Будь же так же велик, как Александр, который уступил Апеллесу свою любовницу Кампасию. Я не скажу тебе: Уступи твою любовницу Кармелиту, но я говорю тебе: „Не разъединяй два сердца, которые небо создало друг для друга!“

Вот что написал мне мой соотечественник, дорогой Коломбо.

Кроме того, есть еще вещь, которую я уже знал, мой друг. Это та, что ты любил Кармелиту, и есть вещь, которую я знаю теперь: что и Кармелита любит тебя; кроме того, есть еще третья вещь, которую тымне сказал и которой я верю: что ты умрешь прежде, чем изменишь клятве, которую дал мне – заботиться о Кармелите, как о сестре.

Я не хочу, чтобы ты умер, мой бедный Коломбо! И вот почему я возвращаю тебе твое слово так же, как и слово Кармелиты. Будь счастлив, Коломбо! И если твоя жертва была тяжела для тебя, получи за нее величайшую награду, которую я могу тебе предложить; потому что теперь, в ту минуту, когда я расстаюсь с ней навсегда, я чувствую всю любовь, которую питал к Кармелите.

И так как я должен потушить эту любовь и поставить между моим сердцем и ею непреодолимую преграду, то я женился вчера вечером и из брачной комнаты пишу вам сегодня утром.

Прощай, мой дорогой Коломбо! Прощай, моя дорогая Кармелита! Я желаю вам всего того счастья, которое вы заслуживаете. Я сознаюсь в моей слабости, я сказал бы – почти в подлости, если бы не был уверен в том, что это известие обрадует вас обоих, особенно Кармелиту.

Ваш друг Камилл Розан».

– Ну, что? – спросил Жакаль, взяв обратно письмо. – Что вы скажете на это, г-н Жан Робер?

– Я говорю, что это раздирает сердце! – отвечал молодой человек.

– И вы все еще верите в провидение?

– Да, верю.

– Провидение, г-н Жан Робер, – возразил Жакаль, набивая нос табаком, – хотите, чтобы я вам сказал, что такое провидение?

– Вы мне доставите большое удовольствие, хотя я вполне верю в него.

– Ну, хорошо, мой милый господин, провидение – хорошая полиция! Отправимся в Версаль посмотреть, не найдем ли мы невесту школьного учителя.

Если бы читатели предложили нам теперь случайно вопрос, который предложил потихоньку Жан Робер Сальватору в ту минуту, когда верный своему обещанию, он остался около тела Коломбо, если бы случайно, говорим мы, спросили нас: как Жакаль мог в семь с половиной часов узнать о событиях, происшедших в Медоне между полуночью и пятью часами утра? – мы ответили бы:

В эту эпоху существовало остроумное учреждение, которое называли «Черный Кабинет». Этот Черный Кабинет был местом, в котором дюжина служащих тайно занималась распечатыванием писем, посланных по почте, и чтением этих писем ранее тех лиц, к которым они были адресованы.

Теперь этого Черного Кабинета больше нет; эти вещи делаются гораздо проще…

Жакаль – вследствие слухов о тройном заговоре республиканцев, орлеанистов и наполеонистов – не пренебрегал уже два месяца исполнением в свободное время обязанностей простого чиновника и провел всю ночь, распечатывая и читая письма.

Письмо Коломбо к Доминику попало к нему в руки почти уже в четыре с половиною часа утра. Жакаль тотчас же посадил человека на лошадь и велел ему скакать во весь опор в Нижний Медон. Этот Жакаль, который предполагал, что провидение есть хорошо устроенная полиция – он надеялся, что его человек приедет вовремя; но этот человек приехал через минуту после того, как Людовик проник во флигель Коломбо, следовательно, приехал слишком поздно.

Во время суматохи не обратили внимания на этого агента. Он видел письмо, адресованное на имя мадемуазель Регины де Ламот Гудан, мадемуазель Лидии де Маран и мадемуазель Фражолы Понтое. Он взял это письмо и передал его Жакалю; тот прочел его так же, как прочел письмо, адресованное к Доминику, потом при казал своему человеку взять свежую лошадь и отнести письмо на то место, откуда он его взял.

Это именно и сделал посланный Жакаля, когда молодые люди видели его разговаривающим с человеком, одетым в черное, лошадь которого была привязана у двери кабачка; Жакаль говорил тихо этому человеку, что он может лечь спать и что префект полиции будет знать, с какой скоростью и умением он исполнил данное ему поручение.