Текст книги "Генрих IV"

Автор книги: Александр Дюма

Глава XII

В то время, к которому мы подошли, а именно к 1606 году, Бассомпьер был красивым дворянином двадцати семи лет. Он родился 12 апреля 1579 года и носил имя своей родной земли, расположенной между Францией и Люксембургом. У земли этой было два имени, немецкое и французское. Она называлась Бельштайн по-немецки и Бассомпьер по-французски.

В семье его матери сохранялась странная легенда. Сеньор д'Оржевильер был женат на графине Киншпайн и имел он нее трех дочерей. Однажды, возвратясь с охоты, он искал что-то в комнате, расположенной над главной дверью дома. В эту комнату давно никто не входил, и вот, к своему изумлению, он увидел необычайно красивую женщину на дубовой кровати с великолепной резьбой. Это было в понедельник. Женщина эта оказалась феей. С тех пор на протяжении пятнадцати лет граф д'Оржевильер проводил ночь с понедельника на вторник в этой маленькой комнате. И когда ему случалось поздно возвратиться с охоты или если на следующий день ему нужно было встать рано, он также проводил ночь там, чтобы не будить графиню. Но частые отлучки мужа взволновали ее. Она разведала, где ночует граф; ей указали на эту маленькую мансарду. Она решила выяснить причину его затворничества и приказала сделать второй ключ.

И вот в понедельник в полночь она на цыпочках вошла в таинственную комнату и нашла своего мужа, лежащего рядом с феей. Они оба спали. Тогда она сняла с головы легкий шарф, уронила его возле кровати и бесшумно удалилась. На следующий день, проснувшись, фея увидела, что их секрет раскрыт. Она сказала графу, что не может видеться с ним более ни здесь, ни в другом месте. Пролив много слез, она сказала ему, что судьба повелевает ей удалиться от него более чем на сто лье. Но в залог своей любви она оставляет ему, в приданое его трем дочерям, бокал, кольцо и ложку. Каждый из этих подарков станет талисманом и принесет счастье семье, в которую он войдет. Но если кто-нибудь украдет талисман, подарок, вместо того чтобы принести ему счастье, станет для него роковым.

Три дочери вышли замуж: старшая за дворянина из дома де Круай, вторая за дворянина из дома де Сальм, третья за дворянина из дома Бассомпьер. Круай получил бокал, Сальм кольцо, Бассомпьер ложку. Три аббатства стали хранителями трех подарков, пока дети были несовершеннолетними: Нивель для семейства Круай, Ременкур для семьи Сальм и Эпиналь для Бассомпьеров.

Однажды маркиза д'Аврэ из дома Круай, показывая чашу, уронила ее и разбила. Она подняла осколки и, собрав их в чехол, сказала:

– Если я не могу иметь целого бокала, пусть останутся хотя бы осколки.

Но на следующий день, раскрыв чехол, она увидела, что бокал совершенно цел, будто ничего и не было.

Вы помните, что сказала фея:

– Кто украдет один из подарков, будет проклят.

Мсье де Панж не побоялся этой угрозы и украл кольцо у герцога де Сальма вечером, когда герцог крепко уснул после пирушки. Мсье де Панж имел сорок тысяч экю дохода и четыре великолепных поместья. Он был интендантом финансов у герцога де Лоррена. Ну что ж, с этого момента все для него пошло прахом.

Отправленный посланником в Испанию сватать у короля Филиппа одну из его дочерей для своего господина, он провалил все дело. А возвратившись домой, узнал, что его жена забеременела от иезуита. Наконец, три его дочери, до той поры счастливо жившие в замужестве, оказались брошенными мужьями.

Отец маршала, нашего героя, был ярым сторонником Лиги. Герцог Гиз не только считал его товарищем, но, обращаясь к нему, называл его исключительно «сердечный друг». Он был человеком высокого разума, что не помешало ему подхватить болезнь вроде той, от которой умер Франциск I.

– Ах! – вскричала его безутешная жена. – А ведь я так молила Бога, чтобы Он вас хранил!

– Ну что ж, – ответил Бассомпьер-отец, – Он внял вашим молитвам, моя крошка… Он меня сохранил для вас и самым хитрым образом.

Он был красивый малый и имел такую важную физиономию, что о нем говорили, будто он играет при дворе ту же роль, какую Белакей играл в «Романе Розы».

Бассомпьерами называли все красивое, галантное, изощренное в элегантности. Одна очень красивая куртизанка заставила называть себя Бассомпьерша. Юноша, носивший путешествующих дам в носилках по горам Савойи, был назван Бассомпьером за то, что за время трехдневного вояжа в Женеву ухитрился завоевать любовь двух очаровательных девиц и сделать каждой по ребенку. Наконец, однажды Бассомпьер во время прогулки по Луаре, с весьма галантными намерениями направляясь к каюте, где расположилась прекрасная путешественница, услышал крик капитана, обращенный к рулевому:

– Поверни руль, Бассомпьер.

Бассомпьер подумал, что он раскрыт и что ему следует повернуть руль в другую сторону, и пристыженно отступил в свою каюту.

На следующий день он узнал, что капитан обращался к парню, державшему руль. Его прозвали Бассомпьер, потому что он был самым красивым матросом на реке. Репутация галантного кавалера не была узурпирована маршалом. Она была настолько реальна, что распространилась и на его слуг.

Один из его лакеев, увидев, что графиня Ла Сюз пересекает двор в Лувре и никто не поддерживает шлейф ее платья, бросился к ней, схватил шлейф и нес его, приговаривая:

– Никогда не скажут, что лакей мсье де Бассомпьера увидел даму в затруднительном положении и не помог ей.

На следующий день графиня рассказала анекдот маршалу. Тот, не сходя с места, возвел лакея в гардеробщики. К тому же он был очень щедр. Однажды вечером в Лувре он играл с Генрихом IV, который, в противоположность ему, был скряга и плут. Вдруг король сделал вид, будто заметил, что в банке пистоли смешаны с полупистолями.

– Эй, эй, – сказал он Бассомпьеру, – а это что такое?

– Черт возьми, – сказал Бассомпьер, – это полупистоли.

– А кто их поставил на кон?

– Вы, сир.

– Я?

– Да, вы.

– Нет, это ты, Бассомпьер.

– Разве я?

– Конечно, клянусь тебе.

– Хорошо, – сказал Бассомпьер.

И, заменив все полупистоли пистолями, он забрал все полупистоли и выбросил их в окно пажам и лакеям, игравшим во дворе, после чего спокойно уселся на свое место.

А когда он исполнял эту роль большого сеньора, Генрих IV и Мария Медичи не спускали с него глаз.

– Ну вот, – сказала Мария, – если король играет в Бассомпьера, Бассомпьеру остается только играть короля.

– О да, – подхватил Генрих, – вам бы хотелось, чтобы он был королем!

– Это еще почему?

– Потому что вы бы получили мужа гораздо моложе и красивее.

Нет, никогда не говорили о Бассомпьере, что он плут, но в игре ему неизменно везло. Он постоянно выигрывал у мсье де Гиза, и когда сумма подошла к пятидесяти тысячам экю, мадам де Гиз предложила ему десять тысяч экю пожизненной ренты, если ему будет угодно обещать не играть больше против ее мужа.

Бассомпьер задумался на мгновение и решил.

– И все-таки нет, – сказал он, – я на этом слишком много потеряю.

Несколько раз Генрих IV использовал его в качестве посла. По возвращении из одного из своих посольств в Испанию он рассказывал королю, как въезжал в Мадрид на крошечном, но самом красивом муле в мире.

– А! – воскликнул Генрих IV. – Вот это спектакль! Увидеть осла верхом на муле!

– Это было впечатляюще, сир, – сказал Бассомпьер, – ведь я представлял ваше величество.

Он был великолепен, как мы уже говорили. И даже настолько, что взялся на свои средства содержать Монсо только для того, чтобы принимать там двор.

Мария Медичи заметила по этому поводу:

– Вы будете заманивать сюда девиц, Бассомпьер.

– Я спорю, мадам, – ответил он, – что вы заманите сюда гораздо больше, чем я.

– Ах так! Послушать вас, Бассомпьер, – бросила королева, – выходит, все женщины шлюхи?

– Не совсем все, мадам, – подхватил Бассомпьер, не желая продолжать спор.

– Ну хорошо, а я? – спросила она.

– Вы, мадам, – отозвался Бассомпьер, кланяясь, – вы королева.

Но этого ему было мало, и он купил еще и Шайо. Королева, которую всегда забавляло искать ссоры с Бассомпьером, хоть он и отвечал ударом на удар, бросила ему вызов по поводу нового приобретения.

– Бассомпьер, – сказала она, – почему это вы купили этот дом? Это дом для пьяниц.

– Что вы хотите, мадам, я немец.

– Но Шайо не деревня, это пригород Парижа.

– Мадам, я так люблю Париж, что никогда не хотел бы выезжать отсюда.

– Это место пригодно только для того, чтобы водить сюда распутниц.

– Именно их я сюда и вожу, мадам, – ответил Бассомпьер, изгибаясь в глубочайшем поклоне.

Он был любовником и, возможно, даже мужем герцогини де Конти.

Мсье Вандом сказал ему как-то:

– В подобных обстоятельствах вы становитесь членом партии Гизов.

– Это еще почему?

– Ведь вы любовник его сестры.

– Ну и что? – ответил Бассомпьер. – Я был любовником всех ваших теток, что не заставило меня любить вас.

Он был также любовником мадемуазель д'Антраг, сестры мадам де Верней, и это как раз в тот момент, когда Генрих IV влюбился в сестру своей любовницы. Шевалье Тестю был в это время любовным курьером Генриха IV.

Однажды Бассомпьер был у мадемуазель д'Антраг. Вдруг появляется Тестю. Она прячет Бассомпьера за гобелен. И когда Тестю высказывал ей ревнивое недовольство Генриха IV по поводу Бассомпьера, она воскликнула:

– Какой Бассомпьер? Запомните, я забочусь о нем столько же, сколько об этом.

И хлыстиком ударила по гобелену как раз в том месте, где находился Бассомпьер.

Отец Коттон, исповедник короля, упрекал его в том, что он не властен над своими страстями.

– Ах, отец Коттон, – сказал Генрих IV, – хотел бы я посмотреть, что бы сделали вы, если бы вас уложили в одну постель с мадемуазель д'Антраг.

– Я знаю, что я должен делать, сир, – ответил иезуит, – но не знаю, что бы сделал.

– Я знаю, – сказал, входя, Бассомпьер. – Вы исполнили бы долг мужчины, а не долг отца Коттона.

Бассомпьер так ревностно исполнял свой долг Бассомпьера при мадемуазель д'Антраг, что она родила ему сына. Его долго называли аббат де Бассомпьер, и уже гораздо позже стали звать аббат де Ксент. Она также старалась заставить Бассомпьера жениться на ней, как ее сестра мадам де Верней старалась женить на себе короля.

Когда об этом заговорили у королевы, канцлер Ботрю, ставший одним из первых членов Французской академии, хотя никогда ничего не писал, развлекался тем, что сзади показывал Бассомпьеру рожки.

– Чем это вы там занимаетесь? – спросила королева.

– О, не обращайте внимания, мадам, – ответил Бассомпьер, который видел все в зеркале, – просто Ботрю демонстрирует мне свое украшение.

Состоялся процесс, но мадемуазель д'Антраг его проиграла.

Вы помните тот знаменитый балет, во время которого папский нунций выразил свое мнение по поводу женского эскадрона. Спрашивал его Генрих IV, а нунций ответил, что эскадрон этот очень опасен. Так вот, в нем принимал участие и Бассомпьер.

В момент, когда он одевался, ему доложили, что умерла его мать.

– Вы ошибаетесь, – ответил он, – она умрет, когда мы закончим балет.

С сердцем столь послушным, что оно могло подождать со слезами по матери до конца балета; с желудком столь выносливым, что Бассомпьер уверял за месяц перед смертью, что он не знает, где этот желудок находится, Бассомпьер имел все, что требовалось для веселой жизни и спокойной кончины. Он и умер спокойно, после того как весело пожил. Он возвращался в Париж и, проезжая Прованс, скончался там, причем так мирно и тихо, что его нашли в той же позе, в какой он имел обыкновение спать. Рука его была под головой и колени согнуты. Агония не смогла даже заставить его протянуть ноги.

Перед тем как вернуться к любовным приключениям его величества Генриха IV, скажем несколько слов о Кончини.

Он находился на гребне успеха, а королева была беременна мсье Гастоном д'Орлеан, который позже задаст перцу своему дорогому братцу Людовику XIII.

Кончини, как мы уже видели, женился не совсем по собственной воле на Элеоноре Дози по прозвищу Галигаи. Ему, молодому, красивому, элегантному, было не очень приятно стать мужем этой смуглой и сварливой карлицы, верившей всем приметам и постоянно носившей вуаль против дурного глаза. Правда, ему дали почувствовать, что при поддержке этой королевской фаворитки он сможет без всяких опасностей и неудобств сам сделаться фаворитом. И он им стал.

Его положение было солидным, но недостаточно. Реальность милостей нарушали взрывы скандалов. Ревность мучила его. Ревность к Вирджинию Орсини, ревность к Паоло Орсини, ревность к епископу де Люсону.

За эту ревность ему пришлось дорого заплатить. Ришелье, предупрежденный накануне, что Кончини будет на следующий день убит, положил себе под подушку письмо, проговорив: «Ночь принесет совет».

Но на другой день он проснулся только в одиннадцать часов, то есть когда Кончини был уже убит.

Кончини, явившийся во Францию беднее Иова, уже через четыре года отложил три или четыре миллиона. Разумеется, эти миллионы он получил не от Генриха IV. Король мог спокойно смотреть, как его любимый пес помирает от голода, и позволять д'Обилье называть себя «игривым скрягой». Эти миллионы не были пожалованы ему Генрихом IV. Он из экономии мог дарить бриллианты Габриель Марии Медичи. На один из этих миллионов Кончини хотел купить герцогские земли де Ла Ферте. Король горько сетовал на эту чрезмерность. Конечно, не королеве, черт возьми, он бы не осмелился. Он знал, что она холодная и упорная брюзга, а для него не было ничего более антипатичного, чем нахмуренные лица. Жаловался он мадам Сюлли, а та обсудила это с королевой. Королева в свою очередь со своим верным кавалером.

Верный кавалер вошел в раж. Чтобы муж восставал против любовника? Это было настолько противно итальянским нравам, что Кончини крепко намылил голову королеве, прибавив, что, если Генрих IV шевельнет хоть пальцем, он будет иметь дело с ним. Фраза дошла до короля, и тот, вместо того чтобы его покарать, грустно отправился к Сюлли со словами:

– Этот человек мне грозит. Ты увидишь, Сюлли, со мной произойдет какое-нибудь несчастье. Они меня убьют.

Бедный король! Он все видел ясно, и он не хотел быть убитым. Не то что боялся смерти, а потому, что столько вещей еще нужно было сделать не только во Франции, но и в Европе. Но пока, чтобы развеяться, Кончини устроил праздник.

Вкус к турнирам прошел. Последний, проходивший во Франции, дурно обернулся для Генриха II, его главного участника. На этот раз на том же месте торжествовал сеньор Кончини. Он бросил вызов всем принцам, всем высшим сеньорам, французским и зарубежным.

Королева, будучи королевой и дамой турнира, возложила венец на голову победителя: победителем был светлейший олух.

Король взбесился от подобной наглости. Ему писали письма, говоря, что по первому его знаку убьют Кончини.

И что же этот знак? Он его не подал. Он искал забвения в двух вещах – в романтическом проекте выборной республики и наследственной монархии (проект Сюлли) и в новых влюбленностях.

Несмотря на свои пятьдесят восемь лет, король оставался последним неутомимым любовником, по крайней мере на французский манер, так как на итальянский манер любили теперь едва ли не все. Его милый маленький Вандом в свои пятнадцать лет имел самые странные привязанности, и после смерти Генриха IV говорили, будто он ходил к мадемуазель Поле, львице, чтобы она исправила этот порок в юном принце.

Конде в двадцать лет ненавидел женщин, и ему потребовалось ни больше, ни меньше, как трехлетнее заключение в Бастилии, чтобы заставить его спать со своей женой, мадемуазель де Монморанси. Так, случайно родился великий Конде. Итак, король решился искать новой любви.

Все эти споры, которые он должен был терпеть каждую минуту с маркизой де Верней, понемногу охладили его к ней. Нужен был лишь повод, чтобы эта любовь, столь богатая печальными событиями, совершенно улетучилась из его сердца. Удобный момент не замедлил представиться.

В феврале 1609 года королева-мать устроила балет. К участию в нем она привлекла самых красивых дам двора.

Среди них была Шарлотта-Маргарита де Монморанси, очаровательное дитя четырнадцати лет.

«Никогда еще под небесами, – говорил Бассомпьер в своих мемуарах, – не являлось ничего прекраснее мадемуазель де Монморанси. Не было ничего изящнее, ничего совершеннее».

Она была дочерью коннетабля де Монморанси, второго сына известного Анн де Монморанси, пленника в баталии при Сент-Квентине и нашедшего смерть в битве при Сент-Дени. Этот Монморанси был особенно знаменит своей верховой ездой; он клал мелкую монету на планку стремени, сверху ставил ногу и полчаса мог гарцевать на лошади так, что монета не падала.

Жизнь он вел беспорядочную. О нем и о его дочерях можно было услышать довольно забавные суждения.

Таллеман де Рео подытожил их таким образом:

«Он брал на себя труд продырявить бочку, прежде чем дать напиться своим зятьям».

К пятнадцати годам на Шарлотту был уже большой спрос. Маркиз де Сурди предлагал свою руку, затем Бассомпьер делал все возможное, чтобы его считали ее избранником. И как раз в тот момент, когда встал вопрос о свадьбе Бассомпьера и мадемуазель де Монморанси, королева отобрала ее для балета. Этот балет стал поводом для ссоры между ней и Генрихом. Генрих желал, чтобы туда попала Жаклин де Рей, графиня де Морэ, его новая любовница. Но королева не хотела этого и предлагала заменить ее на мадам де Вердекон, жену президента счетной палаты. Королева восторжествовала: графиня де Морэ была исключена, и мадам де Вердекон заняла ее место. Королева торжествовала всегда; как можно было отказать такой плодовитой королеве!

Итак, репетировали балет, не задумываясь о мадемуазель де Монморанси, а во время репетиции танцовщицы проходили мимо двери короля. Король захлопнул дверь. Но вот однажды он закрыл ее не столь плотно, чтобы не заметить мелькнувшую фигурку мадемуазель де Монморанси. Тогда, вместо того чтобы закрыть, он распахнул дверь. На другой день он пошел еще дальше – сам явился на репетицию. Дамы были одеты нимфами, с позолоченными дротиками в руках.

В определенный момент, исполняя одну из фигур балета, они поднимали дротики, будто желая их метнуть. И мадемуазель де Монморанси оказалась как раз перед королем, когда поднимала свой дротик. Создалось впечатление, будто она хотела его пронзить.

Король признавался позже, что она проделала этот жест столь грациозно, что ему показалось, будто сердце его и в самом деле разбито, и он чуть было не лишился чувств.

С этого момента король не закрывал больше дверь своей комнаты. Вопрос о графине Морэ больше не поднимался. Он позволил королеве делать все, что она пожелает.

Балет состоялся и стал одним из самых прекрасных зрелищ. Он был исполнен двенадцатью дамами, что подтверждается этой строфой Малебра:

 
Двенадцать красавиц пленяли
Так нежно, что сердце отняли!
А это уже не смешно.
Пусть ласково глазки глядят,
Удачи желать им грешно!
Того небеса не хотят!
 

Мадемуазель де Монморанси не только привлекла взоры короля, но и возбудила воодушевление поэта.

Вот две строфы Малерба о ней в оде, которая начинается словами: «Оставь меня, докучный разум». Эти две строфы – живой портрет мадемуазель де Монморанси.

 
Я знаю, роза устыдится
С подобной свежестью равняться,
А грудь и шея не боятся
Лебяжьей белизной гордиться.
Огнем любые небеса
Затмят небесные глаза.
 
 
Пусть слышу я, пока не глух,
Простой напев ее речей!
Пусть красота среди ночей
Мне зренье обострит и слух!
Но то, что Бог лишь может дать,
Мне песнями не воссоздать.
 

Понятно, что король Генрих IV с его способностью возгораться не мог пройти мимо такой красоты и не влюбиться. И он страстно влюбился в мадемуазель де Монморанси. Но нужно было соблюсти приличия. Она должна была выйти замуж за Бассомпьера, и говорили, что это с обеих сторон брак по любви. По крайней мере Бассомпьер со своей стороны, не задумываясь, громко об этом заявлял. Король желал, чтобы совесть его по отношению к мадемуазель де Монморанси была чиста. Он устроил встречу с ней в обществе своей тетки, мадам д'Ангулем, дочери Генриха II, и как бы невзначай заговорил о свадьбе мадемуазель де Монморанси и Бассомпьера.

– Мадемуазель, – спросил король красавицу Шарлотту, – по душе ли вам эта свадьба?

– Сир, – ответила она, – я всегда счастлива подчиняться моему отцу. И этим подчинением ограничиваются мои амбиции.

Ответ был настолько покорный, что у короля не осталось ни малейшего сомнения, что эта покорность неприятна юной красавице.

Король понимал, однако, что слишком любимый муж способен развеять все надежды любовника. И тогда он послал за Бассомпьером. Бассомпьер явился с видом настоящего покорителя сердец, подбоченясь, с носом по ветру и подкручивая ус.

– Бассомпьер, – обратился к нему король, – я посылал за тобой, чтобы поговорить о вещах серьезных. Сядь сюда, мой друг.

Король был так очарователен, признавался Бассомпьер, что такое начало сразу испугало его.

Он сел туда, куда указал король, и заявил, что он к его услугам.

– Бассомпьер, – сказал ему король, – я думал о том, как укрепить твое положение при дворе.

– И как же, сир? – спросил Бассомпьер.

– Женив тебя на мадемуазель д'Омаль, мой друг.

– Как, сир? – ответил Бассомпьер. – Вам угодно дать мне двух жен?

– Каких двух жен?

– Да, ваше величество изволили забыть, в каких я отношениях с мадемуазель де Монморанси.

– А, – вздохнул король, – именно теперь, Бассомпьер, я должен понять, друг ли ты мне на самом деле. Я не только влюбился, я в горячке, я вне себя от мадемуазель де Монморанси. Если ты на ней женишься и она тебя полюбит, я тебя возненавижу. Если она полюбит меня, ты меня возненавидишь. Лучше будет, если у нас не будет никакой причины, способной нарушить наше согласие. Ведь я тебя люблю и сердцем и умом.

Но тут король заметил, что Бассомпьер слушает его как-то нетерпеливо.

– Погоди, – сказал ему король, – я решил ее выдать за герцога Конде, и пусть они будут рядом с моей семьей. Это станет успокоением и забавой старости, в которую я отныне вхожу. Я дам своему племяннику – он в тысячу раз больше любит охоту, чем дам, – сто тысяч ливров в год на развлечения. А от нее я не потребую никаких даров, кроме доброго отношения, не претендуя на большее.

Бассомпьер, оглушенный ударом, сначала повесил голову; но он был слишком опытным придворным, чтобы, поднимая ее, не изобразить на лице улыбку.

– Разумеется, сир, – сказал он, – что до меня, пусть все будет так, как желает ваше величество. Здесь не о чем разговаривать. Подданный ни в коей мере не должен противиться желаниям своего короля.

Тогда король, испустив крик восторга, бросился, рыдая от радости, на шею Бассомпьера. А несколько дней спустя о женитьбе герцога Конде на мадемуазель де Монморанси было официально объявлено при дворе. Обручение состоялось в начале марта 1609 года.

Хотите ли вы знать, что представлял собой отец великого Конде? Это совсем неинтересно, я знаю, но не важно. Это был двадцатилетний юноша, ненавидевший женщин (мы об этом уже сказали), этот кошмар он передал сыну. Неискренний, неразговорчивый, угодливый, маленький и бедный. Он даже не был Конде, как уверяли. До него Конде были весельчаками, а начиная с него их души принимали выражение трагических масок. Он родился, когда его мать находилась в тюрьме за отравление. За отравление кого? Возможно, ее мужа, умершего слишком поспешно, чтобы его смерть сочли естественной, особенно притом, что эта смерть совпала с бегством юного пажа-гасконца, которого так и не поймали. Вот при каких обстоятельствах родился наш Конде. Отсюда и сомнения. Расчет короля был верен. Находясь рядом с этим угрюмым, тусклым типом, мадемуазель де Монморанси неизбежно будет искать утешителей. Король не был уже молодым утешителем, он это знал. Но знал он и то, что основной чертой характера мадемуазель де Монморанси было честолюбие.