Текст книги "Приключения Джона Девиса"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

IV

Ночь прошла, как бывало и прежде; Том не замечал никакой перемены в состоянии больного; на другой день погода была мрачная и сырая. Том, боясь вредного действия осенних туманов, старался уговорить сэра Эдварда не ходить гулять; но больной рассердился и, не слушая никаких представлений, пошел к своей беседке. Он сидел там уже с четверть часа, как вдруг в аллее появилась Анна-Мери и с нею женщина и трое детей: вдова и сироты, которых сэр Эдвард избавил от нищеты, пришли благодарить его.

Увидев Анну-Мери, сэр Эдвард пошел было к ней навстречу; но или от слабости, или потому, что был взволнован, он сделал несколько шагов и принужден был опереться о дерево. Заметив, что он шатается, Анна подбежала, чтобы поддержать его, а вдова и дети бросились между тем к его ногам, хватали его руки, покрывали их поцелуями и слезами. Это простое, искреннее выражение беспредельной признательности до того его растрогало, что он заплакал. Батюшка хотел было удержать свои слезы, считая их постыдными для моряка, но ему показалось, что эти слезы облегчают тяжесть, которая так долго уже давила ему грудь, и он не мог противиться сердцу, которое под грубой корою сохранило всю доброту свою: дал волю чувствительности, схватил на руки малюток, которые цеплялись за его колени, всех их перецеловал и обещал матери, что и впредь их не оставит.

В это время глаза Анны-Мери сияли небесною радостью: все это счастье было ее делом, и надобно думать, что она подобным зрелищем, часто возобновлявшимся, обязана была кроткою ясностью своего лица. Между тем Том пришел за барином, решившись побраниться с ним, если он не согласится идти домой. Увидев вокруг сэра Эдварда несколько человек, он еще более укрепился в своем намерении, надеясь, что представление его будет поддержано. Он начал длинную речь, в которой, то журя, то умоляя, старался доказать, что в сырую погоду больному на воздухе оставаться не годится; но сэр Эдвард слушал его с такою рассеянностью, что все красноречие бедного Тома было, очевидно, растрачено попусту. Слова оратора не произвели действия на его господина, но зато имели влияние на Анну-Мери: она поняла, что сэр Эдвард не только нездоров, как она сначала полагала, но и опасно болен; видя, что ему точно вредно дышать таким сырым воздухом, она подошла и сказала своим приятным голосом:

– Вы слышали, что он говорит?

– Что же он говорит? – спросил сэр Эдвард, вздрогнув.

Том показал было вид, что снова начнет свою речь, но мисс Анна сделала ему знак, чтобы он не трудился.

– Он говорит, – продолжала она, – что в такую холодную и дождливую погоду вам вредно оставаться на воздухе и что надобно войти в комнаты.

– А вы сведете меня? – спросил сэр Эдвард.

– Очень рада, если вам угодно, – отвечала, улыбаясь, мисс Анна.

Она подала ему руку; сэр Эдвард оперся на нее и пошел в замок, к великому удивлению Тома, который не ожидал от него такого послушания.

У лестницы Анна-Мери остановилась, еще раз поблагодарила сэра Эдварда, очень мило поклонилась ему и ушла с вдовой и сиротами.

Сэр Эдвард стоял на месте, не трогаясь, и следил за нею глазами; потом, когда она скрылась за углом, он, послушный, как ребенок, позволил Тому свести себя в комнату.

Вечером доктор, пастор и Сандерс пришли играть в вист; сэр Эдвард играл сначала довольно внимательно, но покуда Сандерс тасовал карты, доктор спросил:

– Говорят, ваше превосходительство, что у вас сегодня была Анна-Мери?

– А вы тоже ее знаете? – сказал сэр Эдвард.

– Как же не знать! Она из нашей братии.

– Как так?

– Да еще очень опасная соперница: она своими домашними лекарствами и ласковыми словами спасает больше больных, чем я со своею наукою. Смотрите, ваше превосходительство, не променяйте меня на нее: она, пожалуй, вас вылечит.

– А своим примером сколько она приводит на путь спасения! – сказал пастор. – Я уверен, ваше превосходительство, что хоть вы и закоренелый грешник, однако же она в состоянии и вас исправить.

С этой минуты, сколько Сандерс ни тасовал и ни сдавал карты, о висте и речи не было: все толковали о мисс Анне-Мери.

В этот вечер сэр Эдвард не только говорил, но и слушал так, как уже давно не бывало; состояние его заметно улучшалось. Глубокая задумчивость, бесчувственность, из которой, по-видимому, ничто не могло извлечь его, совершенно исчезли, пока говорили об Анне-Мери. Потом мистер Робинсон переменил разговор и начал рассказывать политические новости во Франции, которые прочел утром в журнале; хотя эти новости были очень важны, однако сэр Эдвард встал и ушел в свою комнату, а доктор и пастор просидели еще с час, рассуждая о том, как бы остановить развитие революции во Франции; но их ученые теории, сколько известно, не принесли большой пользы.

Ночь больной провел хорошо и поутру был не задумчив, а чем-то занят; он как будто кого-то ждал и оборачивался при малейшем шуме. Наконец, когда подали чай, Джордж доложил о приходе Анны-Мери; она спешила узнать о здоровье сэра Эдварда и отдать ему отчет в употреблении денег.

По тому, как батюшка принял свою прекрасную посетительницу, Том ясно увидел, что он ее-то и ждал, и вчерашняя его покорность объяснялась почтительным поклоном, которым он ее приветствовал. Спросив о здоровье сэра Эдварда, которое, как сам он уверял, в последние два дня очень поправилось, мисс Анна начала говорить о делах вдовы. В кошельке, который она получила, было тридцать гиней; десять из них она отдала за квартиру, на пять купила матери и детям разных необходимых вещей, в которых они уже давно нуждались; две отдала за учение старшего мальчика в течение года столярному мастеру, который обязался содержать его; две другие гинеи в школу, где девочки будут учиться грамоте; что касается до младшего ребенка, мальчика, то он был еще слишком молод и не мог быть взят от матери. Вдове оставалось одиннадцать гиней, с которыми она, конечно, может прожить несколько времени, но потом останется опять без куска хлеба, если не найдет места. А в замке сэра Эдварда, как нарочно, было вакантное место: жене Джорджа нужна была помощница. Батюшка предложил взять мистрисс Денисон к себе, решено было, что она на другой день переберется в замок со своим маленьким Джеком.

Замечая, что общество ее приятно больному, мисс Анна просидела два часа, и эти два часа пролетели для него как минута; потом она встала и простилась с адмиралом; сэр Эдвард не посмел ее удерживать, хотя отдал бы все на свете, чтобы прекрасная посетительница не уходила так скоро. В другой комнате ждал ее Том, чтобы попросить рецепта. Том справлялся о ней в деревне, наслышался о ее познаниях в медицине и, судя по тому, что видел в эти три дня, твердо был убежден, что мисс Анна в состоянии вылечить его отца-командира, если только захочет, хотя за несколько дней перед тем он думал, что болезнь неизлечимая. Анна-Мери видела, что сэр Эдвард болен опасно, потому что хронические болезни, подобные той, которою он страдал, редко проходят благополучно и без сильного и продолжительного перелома почти всегда ведут к гибельном концу. Доктор и пастор рассказали мисс Анне, что ее посещение имело сильное влияние на больного и что он слушал с вниманием, покуда они говорили о ней. Анна-Мери этому не удивилась, потому что, как доктор говорил накануне, она не раз вылечивала больных одним своим присутствием, особенно в этого рода болезнях, в которых единственное лекарство есть развлечение. Притом она понимала, какое влияние может произвести появление женщины. Поэтому-то она и пришла в другой раз: просидев два часа, она сама убедилась, что общество ее полезно для больного. И Анна-Мери рада была приходить, если этим можно сделать добро. Она советовала Тому употреблять то же самое, что предписывал доктор, но Том возразил, что барин его никак не станет пить травяного настоя, и Анна-Мери обещала прийти на другой день опять, чтобы уговорить его.

В этот день капитан уже сам стал рассказывать всем и каждому, что у него была гостья. Узнав, что мистрисс Денисон перебралась в замок, он тотчас послал за нею под предлогом, будто хотел дать ей наставления, а между тем для того, чтобы она поговорила об Анне-Мери. За этим дело не стало. Мистрисс Денисон вообще была охотница поговорить, а тут признательность придала ей большую словоохотливость: она рассыпалась в похвалах насчет матушки: в деревне все ее так называли. Эта болтовня продолжалась до самого обеда. Выйдя в столовую, сэр Эдвард нашел там доктора.

Действие, которого врач ожидал, было произведено: физиономия больного сделалась гораздо веселее прежнего. Видя, что он начинает поправляться, доктор предложил ему после обеда ехать вместе гулять.

При первых словах доктора сэр Эдвард нахмурил было брови, но, услышав, что ему предлагают ехать в ту деревню, где живет Анна-Мери, он тотчас велел сказать кучеру, что поедет со двора, и потом беспрестанно торопил доктора; а тот, бедняк, любил пообедать спокойно и потому дал себе словно впредь приписывать такие рецепты не прежде как за десертом.

Деревня отстояла от замка мили на четыре; лошади пробежали это пространство в двадцать минут, а сэр Эдвард все сердился, что они с места не идут. Наконец приехали и остановились у одного дома, где у доктора был больной. Как нарочно, этот дом был прямо против того, где жила Анна-Мери, и доктор, выходя из кареты, показал его сэру Эдварду.

Это был хорошенький английский домик, которому зеленые ставни и красные черепицы на кровле придавали чистенький и веселенький вид. Покуда доктор толковал с больным, сэр Эдвард не спускал глаз с этого домика, все думал, не выйдет ли мисс Анна; но ожидание это не исполнилось, и доктор, выходя, застал его за этим занятием.

Взойдя на первую подножку, доктор спросил сэра Эдварда, не хочет ли он воспользоваться этим случаем, чтобы отдать мисс Анне ее визит? Батюшка с радостью согласился, и они отправились. Впоследствии он признавался, что, покуда они переходили через улицу, сердце у него билось так сильно, как не билось, когда, определившись в морскую службу, он в первый раз услышал приказ готовиться к битве, то есть команду: «Койки долой!»

Доктор постучал у дверей, и им отворила старая гувернантка, которую родители мисс Анны привезли из Франции и которая ее воспитывала. Мисс Анны не было дома: ее позвали к ребенку, у которого была оспа, в хижину на милю от деревни; но доктор был приятель с мадемуазель Вильвиель и с ее позволения предложил сэру Эдварду войти, чтобы осмотреть коттедж мисс Анны. Домик был прелестный; садик походил на корзину цветов, а комнаты убраны очень просто, но с большим вкусом: маленькая мастерская, из которой выходили все ландшафты, развешенные по стенам, и кабинет, в котором стояли открытое фортепиано, и небольшая библиотека английских и французских книг показывали, что хозяйка посвящает искусствам и чтению минуты, которые не заняты у нее благотворительностью. Этот домик принадлежал Анне-Мери и достался ей от родителей вместе с сорока фунтами стерлингов доходу, которые, как мы уже говорили, составляли все ее богатство. Доктор с удовольствием видел, с каким любопытством сэр Эдвард осматривает весь дом, от кухни до чердака, за исключением только спальни, заветного места английских домов.

Мадемуазель Вильвиель, не понимая этой охоты осматривать чужой дом, догадалась, однако, что посетителям, и особенно сэру Эдварду, не худо было бы отдохнуть. Когда они пришли в гостиную, девица попросила их сесть и побежала готовить чай. Оставшись один с доктором, сэр Эдвард снова погрузился в безмолвие, хотя за минуту перед тем делал мадемуазель Вильвиель множество вопросов об Анне-Мери. Но теперь это уже не беспокоило доктора: он ясно видел, что больной его мечтает, а не потому молчит, что ему тягостно говорить. Во время самой глубокой думы сэра Эдварда дверь, в которую вышла мадемуазель Вильвиель, отворилась, но явилась уже не старая гувернантка, а сама мисс Анна, держа в одной руке чайник, а в другой тарелку с тартинами; она только что воротилась и, узнав, что у нее неожиданные посетители, пришла сама их угощать.

Увидев хозяйку, сэр Эдвард с заметною радостью встал, чтобы подойти к ней. Поставив чайник и тарелку на столик, мисс Анна отвечала на приветствие батюшки французским поклоном и английским very well. Анна-Мери была прелестна в эту минуту; ходьба придала ей румянец, который является уже только по временам, когда свежесть молодости прошла. Притом она была немножко смущена тем, что нашла у себя нежданных посетителей и очень желала, чтобы это посещение было для них приятно. После этого немудрено, что сэр Эдвард разговорился с нею так, как давно уже с ним не бывало. Правда, что эта говорливость была не совсем сообразна с правилами светского обращения, и строгий наблюдатель приличий, вероятно, нашел бы, что в речах сэра Эдварда слишком много похвал. Но моряк умел говорить только то, что думал, а он был очень хорошего мнения о мисс Анне. Однако, как ни занят был он, а все заметил, что на серебре у хозяйки герб с баронскою короною. Это польстило его аристократической гордости. Ему как-то странно показалось бы найти такую образованность в простой девушке.

Доктор принужден был напомнить сэру Эдварду, что они уже два часа тут. Он было не поверил, но, взглянув на часы, убедился в истине показания доктора и почувствовал, что дольше оставаться никак нельзя. Он поневоле должен был распрощаться с мисс Анною и взял с нее слово прийти на другой день к нему чай пить. Анна обещала за себя и за гувернантку, и сэр Эдвард сел в карету.

– Вам иногда в голову приходят прекрасные вещи, доктор, – сказал сэр Эдвард, возвратившись домой, – и я, право, не знаю, отчего бы нам не ездить каждый день кататься; а то ведь лошади застоятся.

V

На другой день батюшка встал часом раньше обыкновенного и пошел ходить по всему замку, велел все мыть, чистить и убирать для дорогих гостей. Чистота в доме Анны-Мери так ему понравилась, что он решился поставить на ту же ногу и Виллиамс-Гауз. Кроме натирания полов и чистки мебели, он велел еще обмыть все картины. От этого произошло то, что предки контр-адмирала, которые уже давно были покрыты почетною пылью, как будто оживились и светлее посматривали на то, что происходило в замке, где уже давно ничего особенного не происходило. Что касается до доктора, то он потирал себе с довольным видом руки, следуя за своим больным, который хлопотал и распоряжался, как в лучшие годы своей жизни. В это время пришел Сандерс и, увидев все эти приготовления, спросил, не король ли Георг намерен посетить Дербишейр? Он чрезвычайно удивился, узнав, что вся эта хлопотня от того, что Анна-Мери пожалует чай пить. Что касается до Тома, то он был в отчаянии: теперь он уже не боялся сплина, но воображал, что барин его с ума сходит; один доктор, по-видимому, смело шел по этому, для всех других темному, пути и действовал по плану, заранее обдуманному. Почтенный Робинсон видел, что сэру Эдварду лучше, а ему больше ничего и не нужно было: он привык в отношении к средствам полагаться на Провидение и благодарить Бога за результаты.

В назначенный час Анна-Мери и мадемуазель Вильвиель пришли, не воображая, что их посещение наделало столько хлопот. Сэр Эдвард любезничал от всей души. Он был еще бледен и слаб, но проворен и развязен так, что никто бы не подумал, что это тот самый человек, который за неделю едва ходил и не говорил ни слова. В то время как пили чай, погода, обыкновенно пасмурная в октябре в северных частях Англии, вдруг прояснилась и луч солнца проглянул из-за облаков, как последняя улыбка неба. Доктор воспользовался этим и предложил погулять по парку, посетительницы охотно согласились. Эскулап подал руку мадемуазель Вильвиель, а сэр Эдвард мисс Анне. Он сначала затруднялся, что ему говорить при этом свидании, некоторым образом наедине; но мисс Анна была так проста и любезна, что смущение прошло при первых ее словах. Анна много читала, старый моряк много видел; между такими людьми есть о чем говорить. Батюшка рассказывал о своих кампаниях и путешествиях, как он два раза чуть было не погиб в полярных водах и как корабль его разбился в Индийском море; потом началась история одиннадцати сражений, в которых он участвовал. Анна-Мери сначала слушала из учтивости, но потом с живейшим участием, потому что, как ни был неопытен рассказчик, в словах его всегда заметно могущественное красноречие, когда он говорит о великих делах, которые сам видел. Сэр Эдвард замолчал уже, а мисс Анна все еще слушала; прогулка их продолжалась два часа, и он нисколько не устал, а она нисколько не соскучилась. Наконец, мадемуазель Вильвиель, которую рассказы доктора, видно, не слишком занимали, напомнила своей подруге, что пора домой.

Сэр Эдвард не тотчас почувствовал отсутствие Анны-Мери; появление ее наполнило для него весь день. Но на следующее утро ему пришло в голову, что мисс Анна, верно, нынче уже не будет, да и ему ехать в деревню нет никакого предлога; батюшке казалось, что время ужасно тянется, и он был печален и уныл так же, как накануне любезен и весел.

Дожив до сорока пяти лет, батюшка еще никогда не был влюблен. Он поступил на службу, можно сказать, еще ребенком и не знал других женщин, кроме своей матери. Душа его сначала разверзлась для великих зрелищ природы; нежные инстинкты были подавлены суровыми привычками, и, проводя всю жизнь на море, он считал одну половину человеческого рода роскошью, которую Господь Бог рассеял на землю как блестящие цветки и поющих птичек. Надобно правду сказать, что те из этих цветков или птичек, которых ему случалось встречать, были совсем непривлекательны. Он знавал только содержательниц трактиров в портах, где бывал, гвинейских и занзибарских негритянок, готтентоток на мысе Доброй Надежды и патогонок в Огненной Земле. Мысль, что род его вместе с ним пресечется, и в голову ему не приходила, а если и вспадала иногда на ум, то не очень его беспокоила. Само собою разумеется, что при таком равнодушии в прошедшем, первая женщина, молоденькая и смазливая, которая столкнулась бы с сэром Эдвардом, непременно должна была сбить его с пути; а тем более женщина, замечательная во всех отношениях, какова была Анна-Мери. Что должно было случиться, то и случилось. Не ожидая атаки, батюшка не принимал оборонительного положения и потому был разбит наголову и взят в плен при первой стычке.

Сэр Эдвард провел день как ребенок, который потерял лучшую свою игрушку и с досады ни на что другое и смотреть не хочет. Он сердился на Тома, повернулся спиною к Сандерсу и развеселился немножко только тогда, когда доктор в обыкновенное время пришел играть в вист. Но моряку было уже не до виста; он оставил Робинсона и Сандерса на месте, а доктора увел к себе в кабинет под таким неловким предлогом, как будто ему было восемнадцать лет. Там он говорил обо всем, исключая только того, о чем бы ему хотелось говорить; спрашивал, каков его больной, и предлагал съездить на другой день вместе в деревню. К несчастью, больной давно уже выздоровел. Тут сэр Эдвард начал ссориться с почтенным эскулапом, который вылечивал всех, исключая только его одного; а ему в этот день было смертельно скучно. Он прибавил, что чувствует себя хуже, чем когда-нибудь, и непременно умрет, если проведет еще хоть три дня таких. Доктор советовал ему пить травяной настой, есть ростбиф и как можно более рассеиваться. Сэр Эдвард послал его к черту с травяным настоем, ростбифом и рассеянием и лег спать, сердитее чем когда-либо и не посмев ни разу произнести имя Анны-Мери. Доктор ушел, потирая руки от радости. Престранный человек был этот доктор.

На другой день было еще хуже: никто не смел подступиться к сэру Эдварду. Одна мысль занимала ум его, одно желание гнездилось в сердце: желание увидеть Анну-Мери… Но как это сделать? В первый раз свел их случай; во второй ее привела благодарность; потом он сделал визит из приличия; она отплатила ему визитом, и кончено. Чтобы придумать предлог продолжать знакомство, надобно было воображение поизобретательнее, чем у сэра Эдварда. Оставалась одна надежда на вдов и сирот; но ведь не всякий же день умирает какой-нибудь семейный бедняк; да хоть бы какой-нибудь бедняк и умер, легко может быть, что Анна-Мери не решится беспокоить его еще раз. И напрасно: сэр Эдвард готов был в то время пристроить всех вдов и принять на свое содержание всех сирот в целом графстве.

Погода была дождливая, и потому сэру Эдварду никак нельзя было надеяться, чтобы Анна-Мери пришла в замок; он решился сам ехать со двора и велел заложить лошадей. Том спросил, не прикажет ли он и ему ехать, но батюшка отвечал: «Мне тебя не нужно». А когда кучер, увидев, что барин уселся, спросил, куда он прикажет ехать, сэр Эдвард отвечал: «Куда хочешь». Ему все равно было куда ехать, потому что он не смел сказать, куда бы ему хотелось.

Кучер подумал немножко, потом покрутил усы и пустил лошадей во весь галоп. Дождь так и лил, и кучеру очень хотелось приехать куда бы то ни было. Через четверть часа он остановился. Батюшка сидел, или, лучше сказать, лежал в карете, и тут он высунулся из окна: карета стояла у дверей бывшего больного и, следовательно, против дома Анны-Мери. Кучер вспомнил, что в последний раз, как они тут были, барин просидел два часа, и потому он надеялся, что и нынче так же будет, а между тем дождь пройдет. Батюшка дернул шнурок, надетый на руку кучера: тот соскочил с козел и отворил дверцы.

– Ну, что ж ты делаешь? – вскричал Эдвард.

– Приехали, сударь.

– Да куда ж мы приехали?

– В деревню, ваше превосходительство.

– Да зачем же в деревню?

– А разве ваше превосходительство не сюда изволили ехать?

Кучер нечаянно угадал. Сэру Эдварду именно туда хотелось, и потому он не нашелся, что отвечать.

– Хорошо, – сказал он. – Высади меня.

Батюшка постучался у дверей бывшего больного, которого не знал даже по имени. Выздоравливающий сам отворил ему дверь.

Сэр Эдвард придумал, будто ему хотелось узнать, что делает больной, к которому он дня четыре назад завозил доктора.

Бывший больной, толстый пивовар, который прибегал к пособию медицины, потому что объелся на свадьбе своей дочери, был очень рад, что такой знатный барин вздумал посетить его, привел гостя в лучшую свою комнату, униженно просил его садиться и принес ему пробы всех сортов своего пива.

Батюшка уселся у окна так, чтобы видно было на улицу, и налил себе стакан портеру, чтобы иметь право оставаться, пока не выпьет его. Пивовар, чтобы удовлетворить любопытство почтенного посетителя, принялся рассказывать все подробности своей болезни, которая произошла совсем не оттого, что он объелся, а оттого, что выпил на радостях крошечную рюмочку вина, питья самого вредного. Потому, пользуясь случаем, он предложил сэру Эдварду, не угодно ли ему будет купить пива, и тот велел прислать ему в замок два бочонка.

Этот торг немножко их сблизил, и пивовар решился спросить, что это его превосходительство изволит все смотреть на улицу.

– Я смотрю на этот дом с зелеными ставнями, что прямо против вашего.

– А это дом Анны-Мери.

– Очень мил.

Пивовару послышалось, что он сказал: очень мила, и он отвечал:

– Да, да, девушка пресмазливенькая, да и такая предобрая, Бог с нею. Да вот, хоть бы и теперь, изволите видеть, какая погода, зги божьей не видать, а она отправилась за пять миль отсюда ухаживать за одной бедняжкой, у которой было шестеро лишних детей, да теперь еще двух родила. Она было хотела пуститься пешком, потому что если можно сделать добро, так ее ничто на свете не остановит; да я ей сказал: «Возьмите мою тележку, мисс Анна, пожалуйста, возьмите». Она было и туда, и сюда, да я опять: возьмите, дескать, матушка, ну, сделайте милость, возьмите. Она и взяла.

– Послушайте, – сказал сэр Эдвард, – пришлите мне уж лучше не два, а четыре бочонка пива.

– Да уж не прикажете ли еще бочонка два, ваше превосходительство? Пивцо, право, доброе.

– Нет, мне больше не нужно, – сказал, улыбаясь сэр Эдвард. – Но я хвалил не мисс Анну, а ее дом.

– Ага, так вы соизволили сказать мил, а не мила! Да, домик не дурен, да ведь у нее больше ничего и нет, кроме этого домика и небольшого доходца; и из того она половину отдает нищим, так что ей, бедняжке, не на что пива купить; все пьет чистую водицу.

– Француженки обычно пьют воду, – сказал батюшка, – а ее воспитывала француженка, мисс Вильвиель.

– Не смею спорить с вашим превосходительством; но мне, право, не верится, чтобы человек по доброй воле стал пить воду вместо пива. Знаю, что французы пьют воду и едят кузнечиков, да ведь мисс Анна коренная англичанка, дочь барона Лемтона. Славный человек был покойник! Отец мой знавал его во время претендента. Барон, сказывают, знатно дрался при Престонпенсе; за то все имение его отобрали на короля, и он, бедняк, принужден был уехать во Францию. Нет, ваше превосходительство, верьте или нет, а мисс Анна не по доброй воле пьет воду. А как подумаешь, что она, моя голубушка, могла бы всю жизнь себе потягивать пивцо, да еще какое!

– Как же это?

– Да мой сынишка втюрился в нее и затеял было жениться.

– Неужели же вы не позволили?

– О, я было и руками и ногами! Как малому, который получит при наследстве десять тысяч добрых фунтов стерлингов и мог бы взять за невестой вдвое и втрое против этого, жениться на девушке, у которой за душой ничего! Нет, это не ладно! Но сколько я ни толковал, он, бывало, все свое несет; нечего делать, пришлось благословить.

– И что же? – спросил сэр Эдвард дрожащим голосом.

– Да она не пошла. Батюшка отдохнул.

– И все ведь это из гордости: она-де дворянка. Уж эти мне дворяне, чтоб их всех…

– Потише, – сказал батюшка, вставая, – я сам дворянин…

– Э, ваше превосходительство, ведь я это говорю о тех дворянах, которые пьют только воду. Вы изволили взять у меня четыре бочонка?

– Шесть…

– Да, да, бишь, шесть!.. Виноват, ошибся. Больше ничего не прикажете, ваше превосходительство? – сказал пивовар, почтительно провожая сэра Эдварда, который пошел к дверям.

– Ничего; прощайте, любезный друг. Батюшка сел в карету.

– Домой прикажете? – спросил кучер.

– Нет, к доктору. А дождь так и лил.

Кучер, бормоча про себя, сел на козла и погнал лошадей во всю мочь. Минут через десять приехали. Доктора не было дома.

– Куда прикажете? – спросил кучер.

– Куда хочешь.

Кучер воспользовался позволением и поехал домой. Батюшка пошел прямо в свою комнату, не сказав никому ни слова.

– Барин-то, кажись, рехнулся! – сказал кучер, встретившись с Томом.

– Эх, брат Патрик, уж я и сам то же думаю! – отвечал Том.

Действительно, в нем сделалась такая перемена, и притом так внезапно, что эти добрые служители, не понимая настоящей причины, легко могли подумать, что он помешался. Вечером они сообщили свое мнение доктору, когда он в обыкновенное время пришел играть в вист.

Доктор слушал их с вниманием, прерывая по временам слова их более или менее выразительным: «Тем лучше»; а потом, когда они кончили, он, потирая себе руки, пошел в комнату сэра Эдварда. Том и Патрик посмотрели ему вслед, покачивая головой.

– Очень рад, любезный друг, что вы пришли, – вскричал батюшка, как скоро завидел его. – Мне сегодня хуже, чем когда-нибудь!

– Неужели?.. Ну, что ж, и то уже хорошо, что вы это замечаете.

– Я думаю, что у меня с неделю уже сплин.

– А я думаю, что сплин у вас с неделю уже прошел.

– Мне все скучно и досадно.

– Почти все.

– Везде скучно.

– Почти везде.

– Том мне несносен.

– Это очень понятно.

– Робинсон мне надоел до смерти.

– Ну, да не его и дело быть забавным.

– Сандерс приводит меня в отчаяние.

– Да, я думаю! Управитель честный человек!

– Да, признаюсь вам, доктор, даже и вы иногда…

– Да, а в другое время?..

– Что вы хотите сказать?

– Я уже знаю.

– Послушайте, доктор, мы, право, поссоримся!

– Анна-Мери помирит нас.

Сэр Эдвард покраснел, как ребенок, которого уличили в шалости.

– Послушайте, ваше превосходительство, поговорим откровенно.

– Очень рад.

– Скучали ли вы тогда, когда были в гостях у Анны-Мери?

– Ни минуты.

– Скучали ли вы тогда, когда Анна-Мери была у вас?

– Ни секунды.

– Стали бы вы скучать, если б вы могли видеть «ее всякий день?

– Никогда!

– И Том не был бы для вас несносным?

– Том! Да я его от души любил бы.

– И Робинсон не надоедал бы вам?

– Я думаю, что я бы был, напротив, очень привязан к нему.

– А Сандерс приводил бы вас в отчаяние?

– О, я бы любил и уважал его.

– Захотели ли бы со мной ссориться?

– С вами мы были бы друзьями до гроба.

– Чувствовали ли бы вы себя нездоровым?

– Я был бы как двадцатилетний…

– И не думали бы что у вас сплин?

– О, я думаю, я бы сделался весел, как морская свинка!

– За чем же дело стало? Нет ничего легче, как видеть Анну-Мери всякий день.

– Каким же образом? Говорите, доктор, ради Бога говорите, я на все готов.

– Стоит только жениться на ней.

– Жениться! – вскричал сэр Эдвард.

– Ну да, жениться! Само собой разумеется, что она в компаньонки к вам не пойдет.

– Но, любезный мой, она не хочет замуж.

– Э, девушки всегда так говорят!

– У нее были богатые партии, и она отказала.

– Какие же партии? Пивовар! Дочери барона Лемтона не прилично торговать пивом.

– Но вы забываете, доктор, что я стар.

– Вам сорок пять лет, а ей тридцать.

– Я безногий.

– Она иначе вас и не знала, следовательно, привыкла к этому.

– Вы знаете, у меня характер несносный.

– Напротив, вы добрейший в мире человек.

– В самом деле? – спросил сэр Эдвард с самым простодушным сомнением.

– Уверяю вас.

– Но тут есть большое затруднение.

– Какое же?

– У меня язык не поворотится сказать ей, что я ее люблю.

– Какая же надобность вам самим говорить ей?

– Да кто же вместо меня скажет?

– Я.

– Вы меня оживляете.

– Да я на то и доктор.

– Когда же вы к ней поедете?

– Завтра, если вам угодно.

– Отчего же не сегодня?

– Сегодня ее нет дома.

– Так дождитесь ее.

– Я сейчас велю оседлать моего клепера.

– Возьмите лучше мою карету.

– Ну, так прикажите закладывать.

Батюшка позвонил так, что чуть не оборвал колокольчика. Патрик прибежал в испуге.

– Закладывай скорее! – вскричал сэр Эдвард.

Патрик убедился более чем когда-нибудь, что барин помешался. За Патриком вошел Том. Батюшка бросился обнимать его. Том вздохнул из глубины души. Он ясно видел, что командир решительно сошел с ума. Через четверть часа после этого доктор, получив полномочия, отправился в путь.

Поездка его имела самые счастливые последствия для батюшки и для меня.

Для батюшки потому, что он месяца через полтора женился на Анне-Мери.

Для меня потому, что месяцев через десять после того, как он на ней женился, я имел честь родиться.