Текст книги "Черный тюльпан (др. изд.)"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

XXI
Вторая луковичка

Ночь была прекрасная, а следующий день еще лучше.

В предыдущие дни тюрьма казалась мрачной, тяжелой, гнетущей. Она всей своей тяжестью давила заключенного. Стены ее были черные, воздух холодный, решетка была такая частая, что еле-еле пропускала свет.

Но, когда Корнелиус проснулся, на железных брусьях решетки играл утренний луч солнца, одни голуби рассекали воздух своими распростертыми крыльями, другие влюбленно ворковали на крыше у еще закрытого окна.

Корнелиус подбежал к окну, распахнул его, и ему показалось, что жизнь, радость, чуть ли не свобода вошли в его мрачную камеру вместе с этим лучом солнца.

Это расцветала любовь, заставляя цвести всё кругом; любовь – небесный цветок, еще более сияющий, более ароматный, чем все земные цветы.

Когда Грифус вошел в комнату заключенного, то вместо того чтобы найти его, как в прошлые дни, угрюмо лежащим в постели, он застал его уже на ногах и напевающим какую-то оперную арию.

Грифус посмотрел на него исподлобья.

– Ну, что, – заметил Корнелиус, – как мы поживаем?

Грифус косо посмотрел на него.

– Ну, как поживают собака, господин Якоб и красавица Роза?

Грифус заскрежетал зубами.

– Вот ваш завтрак, – сказал он.

– Спасибо, друг Цербер, – сказал заключенный: – Он прибыл как раз вовремя, – я очень голоден.

– А, вы голодны?

– А почему бы и нет? – спросил ван Берле.

– Заговор как будто подвигается, – сказал Грифус.

– Какой заговор? – спросил Корнелиус.

– Ладно, мы знаем, в чем дело. Но мы будем следить, господин ученый, мы будем следить, будьте спокойны.

– Следите, дружище Грифус, следите, – сказал ван Берле, – мой заговор так же, как и моя персона, всецело к вашим услугам.

– Ничего, в полдень мы это выясним. Грифус ушел.

– “В полдень”, – повторил Корнелиус, – что он этим хотел сказать? Ну что же, подождем полудня; в полдень увидим.

Корнелиусу не трудно было дождаться полудня, – ведь он ждал девяти часов вечера.

Пробило двенадцать часов дня, и на лестнице послышались не только шаги Грифуса, но также и шаги трех – четырех солдат, поднимавшихся с ним.

Дверь раскрылась, вошел Грифус, пропустил людей в камеру и запер за ними дверь.

– Вот теперь начинайте обыск.

Они искали в карманах Корнелиуса, искали между камзолом и жилетом, между жилетом и рубашкой, между рубашкой и его телом, – ничего не нашли.

Искали в простынях, искали в тюфяке, – ничего не нашли.

Корнелиус был очень рад, что не согласился в свое время оставить у себя третью луковичку. Как бы она ни была хорошо спрятана, Грифус при этом обыске, без сомнения, нашел бы ее и поступил бы с ней так же, как и с первой. Впрочем, никогда еще ни один заключенный не присутствовал с более спокойным видом при обыске своего помещения.

Грифус ушел с карандашом и тремя или четырьмя листками бумаги, которые Роза дала Корнелиусу. Это были его единственные трофеи.

В шесть часов Грифус вернулся, но уже один. Корнелиус хотел смягчить его, но Грифус заворчал, оскалив клык, который торчал у него в углу рта, и, пятясь, словно боясь, что на него нападут, вышел.

Корнелиус рассмеялся.

Грифус крикнул ему сквозь решетку:

– Ладно, ладно, смеется тот, кто смеется последним.

Последним должен был смеяться, по крайней мере, сегодня вечером, Корнелиус, так как ждал Розу.

В девять часов пришла Роза, но Роза пришла на этот раз без фонаря. Розе больше не нужен был фонарь: она уже умела читать.

К тому же фонарь мог выдать Розу, за которой Якоб шпионил больше, чем когда-либо. Кроме того, свет выдавал на лице Розы краску, когда она краснела.

О чем говорили молодые люди в этот вечер? О вещах, о которых говорят во Франции на пороге дома, в Испании – с двух соседних балконов, на востоке – с крыши дома. Они говорили о вещах, которые окрыляют бег часов, которые сокращают полет времени. Они говорили обо всем, за исключением черного тюльпана. В десять часов, как обычно, они расстались.

Корнелиус был счастлив, так счастлив, как только может быть счастлив цветовод, которому ничего не сказали о его тюльпане. Он находил Розу прекрасной, он находил ее милой, стройной, очаровательной.

Но почему Роза запрещала ему говорить о черном тюльпане?

Это был большой недостаток Розы.

И Корнелиус сказал себе, вздыхая, что женщина – существо несовершенное.

Часть ночи он размышлял об этом несовершенстве. Это значит, что всё время, пока он бодрствовал, он думал о Розе.

А когда он уснул, он грезил о ней.

Но в его грезах Роза была куда совершеннее, чем Роза наяву; эта Роза не только говорила о тюльпане, но она даже принесла Корнелиусу чудесный черный тюльпан, распустившийся в китайской вазе.

Корнелиус проснулся, весь трепеща от радости и бормоча:

– Роза, Роза, люблю тебя.

И так как было уже светло, он считал лишним засыпать. И весь день он не расставался с мыслями, с которыми проснулся.

Ах, если бы только Роза разговаривала о тюльпане, Корнелиус предпочел бы Розу и Семирамиде, и Клеопатре, и королеве Елизавете, и королеве Анне Австрийской[57] 57
  Семирамида – легендарная ассирийская царица, славившаяся будто бы своей мудростью. Клеопатра (69–30 до н. э.) – последняя царица Египта из династии Птолемеев. По преданию, славилась своей красотой. Елизавета Тюдор – английская королева (1558–1603). Годы царствования Елизаветы совпали с укреплением экономического могущества и политического влияния Англии, а также с периодом расцвета английской литературы (Шекспир, Марло и др.). Анна Австрийская (1601–1666) – французская королева и регентша в годы малолетства Людовика XIV.


[Закрыть], то есть самым великим и самым прекрасным королевам мира. Но Роза запретила говорить о тюльпане под угрозой прекратить свои посещения. Роза запретила упоминать о тюльпане раньше чем через три дня.

Правда, это были семьдесят два часа, подаренные возлюбленному, но это были в то же время и семьдесят два часа, отнятые у цветовода. Правда, из этих семидесяти двух часов – тридцать шесть уже прошли. Остальные тридцать шесть часов так же быстро пройдут, – восемнадцать – на ожидание, восемнадцать – на воспоминания.

Роза пришла в то же самое время. Корнелиус и в этот раз героически вынес положенное ею испытание.

Впрочем, прекрасная посетительница отлично понимала, что, выставляя известные требования, надо в свою очередь идти на уступки. Роза позволяла Корнелиусу касаться ее пальцев сквозь решетку окошечка. Роза позволяла ему целовать сквозь решетку ее волосы. Бедный ребенок, все эти ласки были для нее куда опасней разговора о черном тюльпане!

Она поняла это, придя к себе с бьющимся сердцем, пылающим лицом, сухими губами и влажными глазами.

На другой день, после первых же приветствий, после первых же ласк, она посмотрела сквозь решетку на Корнелиуса таким взглядом, который хотя и не был виден впотьмах, но который можно было почувствовать.

– Знаете, – сказала она, – он пророс.

– Пророс? кто? что? – спросил Корнелиус, не осмеливаясь поверить, что она по собственной воле уменьшила срок испытания.

– Тюльпан, – сказала Роза.

– Как так? Вы, значит, разрешаете?

– Да, разрешаю, – сказала Роза тоном матери, которая разрешает какую-нибудь забаву своему ребенку.

– Ах, Роза! – воскликнул Корнелиус, вытягивая к решетке свои губы, в надежде прикоснуться к щеке, к руке, ко лбу, к чему-нибудь.

И он коснулся полуоткрытых губ. Роза тихо вскрикнула.

Корнелиус понял, что нужно торопиться, что этот неожиданный поцелуй взволновал Розу.

– А как он пророс? Ровно?

– Ровно, как фрисландское веретено, – сказала Роза.

– И он уже высокий?

– В нем, по крайней мере, два дюйма[58] 58
  Дюйм – мера длины, равен 2,54 см.


[Закрыть] высоты.

– О Роза, ухаживайте за ним хорошенько, и вы увидите, как он быстро станет расти.

– Могу ли я еще больше ухаживать за ним? – сказала Роза. – Я ведь только о нем и думаю.

– Только о нем? Берегитесь, Роза, – теперь я стану ревновать.

– Ну, вы же хорошо знаете, что думать о нем – это всё равно, что думать о вас. Я его никогда не теряю из виду. Мне его видно с постели. Это – первое, что я вижу, просыпаясь. Это – последнее, что скрывается от моего взгляда, когда я засыпаю. Днем я сажусь около него и работаю, так как с тех пор, как он в моей комнате, я ее не покидаю.

– Вы хорошо делаете, Роза. Ведь, вы знаете, – это ваше приданое.

– Да, и благодаря ему я смогу выйти замуж за молодого человека двадцати шести – двадцати восьми лет, которого я полюблю.

– Замолчите, злючка вы этакая!

И Корнелиусу удалось поймать пальцы молодой девушки, что если и не изменило темы разговора, то, во всяком случае, прервало его.

В этот вечер Корнелиус был самым счастливым человеком в мире. Роза позволяла ему держать свою руку столько, сколько ему хотелось, и он мог в то же время говорить о тюльпане.

Последующий каждый день вносил что-нибудь новое и в рост тюльпана и в любовь двух молодых людей. То это были листья, которые стали разворачиваться, то это был сам цветок, который начал формироваться.

При этом известии Корнелиус испытал огромную радость, он стал забрасывать девушку вопросами с быстротой, доказывавшей всю их важность.

– Он начал формироваться! – воскликнул Корнелиус, – начал формироваться!

– Да, он формируется, – повторяла Роза.

От радости у Корнелиуса закружилась голова, и он вынужден был схватиться за решетку окошечка:

– О, боже мой!

Потом он снова начал расспрашивать.

– А овал у него правильный? Цилиндр бутона без вмятины? Кончики лепестков зеленые?

– Овал величиной с большой палец и вытягивается иглой, цилиндр по бокам расширяется, кончики лепестков вот-вот раскроются.

В эту ночь Корнелиус спал мало. Наступал решительный момент, когда должны были приоткрыться кончики лепестков.

Через два дня Роза объявила, что они приоткрылись.

– Приоткрылись, Роза, приоткрылись! – воскликнул Корнелиус. – Значит, можно, значит, уже можно различить….

И заключенный, задыхаясь, остановился.

– Да, – ответила Роза, – да, можно различить полоску другого цвета, тонкую как волосок.

– А какого цвета? – спросил, дрожа, Корнелиус.

– О, очень темного, – ответила Роза.

– Коричневого?

– О нет, темнее.

– Темнее, дорогая Роза, темнее! Спасибо! Он темный, как черное дерево, темный, как…

– Темный, как чернила, которыми я вам писала.

Корнелиус испустил крик безумной радости.

– О, – сказал он, – нет ангела, равного вам, Роза.

– Правда? – ответила Роза улыбкой на этот восторг.

– Роза, вы так много трудились, так много сделали для меня; Роза, мой тюльпан расцветет, мой тюльпан будет черного цвета; Роза, Роза – вы одно из самых совершенных творений природы!

– После тюльпана, конечно?

– Ах, замолчите, негодная, замолчите из сострадания, не портите мне моей радости! Но скажите, Роза, если тюльпан находится в таком состоянии, то он начнет цвести дня через два, самое позднее через три?

– Да, завтра или послезавтра.

– О, я его не увижу! – воскликнул Корнелиус, отклонившись назад, – и я не поцелую его, как чудо природы, которому нужно поклоняться, как я целую ваши руки, Роза, как я целую ваши волосы, как я целую ваши щечки, когда они случайно оказываются близко от окошечка.

Роза приблизила свою щеку к решетке, но не случайно, а намеренно; губы молодого человека жадно прильнули к ней.

– Ну, что же, если хотите, я срежу цветок, – сказала Роза.

– О, нет, нет; как только он расцветет, Роза, поставьте его совсем в тени и в тот же момент, в тот же момент пошлите в Гаарлем и сообщите председателю общества цветоводства, что большой черный тюльпан расцвел. Гаарлем далеко, я знаю, но за деньги вы найдете курьера. У вас есть деньги, Роза?

Роза улыбнулась.

– О, да, – сказала она.

– Достаточно? – спросил Корнелиус.

– У меня триста флоринов.

– О, если у вас триста флоринов, Роза, то вы не должны посылать курьера, вы должны сами ехать в Гаарлем.

– Но в это время цветок…

– О, цветок, вы его возьмете с собой; вы понимаете, что вам с ним нельзя расставаться ни на минуту.

– Но, не расставаясь с ним, я расстаюсь с вами, – господин Корнелиус, – сказала Роза грустно.

– Ах, это верно, моя милая, дорогая Роза! Боже, как злы люди! Что я им сделал, за что они лишили меня свободы? Вы правы, Роза, я не смогу жить без вас. Ну, что же, вы пошлете кого-нибудь в Гаарлем, вот и всё; а, кроме того, это чудо достаточно велико для того, чтобы председатель мог побеспокоиться и лично приехать в Левештейн за тюльпаном.

Затем он вдруг остановился и сказал дрожащим голосом:

– Роза, Роза, а если тюльпан не будет черным?

– Ну что же, об этом вы узнаете завтра или послезавтра вечером.

– Ждать до вечера, чтобы это узнать, Роза! Я умру от нетерпения. Не можем ли мы установить какой-нибудь условный знак?

– Я сделаю лучше.

– Что вы сделаете?

– Если он распустится ночью, я приду; я приду сама сказать вам об этом. Если он распустится днем, я пройду мимо вашей двери и просуну записку или под дверь, или через окошечко, между первым и вторым обходом моего отца.

– Так, так, Роза, одно слово от вас с весточкой об этом будет для меня двойным счастьем.

– Вот уже десять часов, я должна покинуть вас.

– Да, да, идите, Роза, идите.

Роза ушла почти печальная. Корнелиус почти прогнал ее. Правда, он сделал это для того, чтобы она наблюдала за черным тюльпаном.

XXII
Цветок расцвел

Корнелиус провел очень приятную, но в то же время очень тревожную ночь. Каждую минуту ему казалось, что его зовет нежный голос Розы. Он внезапно просыпался, подбегал к двери, прислонял свое лицо к окошечку, но у окошечка никого не было, коридор был пуст.

Роза тоже бодрствовала, но она была счастливее его: она следила за тюльпаном. Перед ней, перед ее глазами стоял благородный цветок, чудо из чудес, не только до сих пор невиданное, но и считавшееся недостижимым.

Что скажет свет, когда узнает, что черный тюльпан расцвел, что он существует и что вырастил его ван Берле, заключенный?

Как решительно прогнал бы Корнелиус человека, который пришел бы предложить ему свободу в обмен на тюльпан!

Следующий день не принес с собой никаких новостей. Тюльпан еще не распустился.

День прошел, как и ночь.

Пришла ночь, и с ней явилась Роза, радостная и легкая, подобная птице.

– Ну, как? – спросил Корнелиус.

– Ну, что же, всё идет прекрасно. Этой ночью, несомненно, ваш тюльпан расцветет.

– И будет черного цвета?

– Черного, как смоль.

– Без единого пятнышка другого цвета?

– Без единого пятнышка.

– О, радость! Роза, я провел ночь, мечтая сначала о вас…

Роза сделала движение, которое выражало недоверие.

– Затем о том, как мы должны поступить.

– Ну, и как?

– Как? А вот что я решил. Как только тюльпан расцветет, как только мы установим, что он черный, вам нужно будет сейчас же найти курьера.

– Если дело только в этом, то у меня уже есть курьер наготове.

– Курьер, которому можно довериться?

– Курьер, за которого я отвечаю. Один из моих поклонников.

– Это, надеюсь, не Якоб?

– Нет, успокойтесь, это лодочник из Левештейна, бойкий малый, лет двадцати пяти – двадцати шести!

– О, дьявол!

– Будьте покойны, – сказала, смеясь, Роза, – он еще не достиг того возраста, который вы назначили, – от двадцати шести до двадцати восьми лет.

– Словом, вы считаете, что на этого молодого человека можно положиться?

– Как на меня самое. Он бросится со своей лодки в Вааль или в Маас, куда мне будет угодно, если я ему это прикажу.

– Ну, хорошо, Роза, через десять часов этот парень сможет быть в Гаарлеме. Вы мне дадите бумагу и карандаш или, лучше, чернила и перо, и я напишу или, лучше всего, напишите вы сами; ведь я – несчастный заключенный; в этом еще усмотрят, по примеру вашего отца, какой-нибудь заговор. Вы напишете председателю общества цветоводов, и я уверен, что председатель приедет.

– Ну, а если он будет медлить?

– Предположите, что он промедлит день, даже два дня. Но это невозможно: любитель тюльпанов не промедлит ни одного часа, ни одной минуты, ни одной секунды, он сразу же пустится в путь, чтобы увидеть восьмое чудо света[59] 59
  Семью чудесами света в древности назывались семь наиболее прославленных произведений архитектуры и ваяния: пирамиды египетских фараонов; легендарные висячие сады Семирамиды; ефесский храм Афродиты; статуя Зевса, сидящего на троне, работы Фидия (V в. до н. э.); надгробный памятник царя Мавзола (отсюда слово “Мавзолей”) в Геликарнассе; Колосс Родосский (медная статуя высотой в 72 метра, стоявшая, по преданию, у входа в гавань Родос); маячная башня высотой в 180 метров, воздвигнутая в Александрии в III веке до нашей эры. Выражение “восьмое чудо света” употребляли в нарицательном смысле, желая подчеркнуть необычайную красоту произведения искусства.


[Закрыть]. Но, как я сказал, пусть он промедлит день, два дня, всё же тюльпан будет еще во всем своем великолепии. Когда председатель увидит тюльпан, когда он составит протокол, всё будет кончено, и вы сохраните у себя копию протокола, а ему отдадите тюльпан. Ах, Роза, если бы мы могли снести его лично, то из моих рук он перешел бы только в ваши руки! Но это мечты, которым не нужно предаваться, – продолжал, вздыхая, Корнелиус, – другие глаза увидят, как он будет отцветать. А главное, Роза, пока его не увидит председатель, не показывайте его никому. Черный тюльпан! Боже мой, если бы кто-нибудь увидел черный тюльпан, он украл бы его.

– О!

– Не говорили ли вы мне сами, что вы опасаетесь этого со стороны вашего поклонника Якоба? Ведь крадут и один флорин, почему же не украсть сто тысяч флоринов?

– Я буду оберегать его, будьте спокойны.

– А что если он распустился, пока вы здесь?

– Капризный цветок способен на это, – сказала Роза.

– Если вы, придя к себе, найдете его распустившимся?

– То что же?

– Ах, Роза, если вы его найдете распустившимся, то не забывайте, что нельзя терять ни минуты, нужно сейчас же предупредить председателя.

– И предупредить вас. Да, я понимаю.

Роза вздохнула, но без горечи, как женщина, начинающая понимать слабость человека или привыкать к ней.

– Я возвращаюсь к тюльпану, господин ван Берле; как только он расцветет, вы будете предупреждены; как только я предупрежу вас, курьер уедет.

– Роза, Роза, я не знаю больше, с каким земным или небесным сокровищем сравнить вас!

– Сравнивайте меня с черным тюльпаном, господин Корнелиус, и я буду очень польщена, клянусь вам. Итак, простимся, господин Корнелиус.

– Нет, скажите: до свидания, мой друг.

– До свидания, мой друг, – сказала Роза, немного утешенная.

– Скажите: мой любимый друг.

– Мой друг…

– Любимый, Роза, я вас умоляю, любимый, любимый, не правда ли?

– Любимый, да, любимый, – повторяла Роза, трепеща от безумного счастья.

– Ну, Роза, раз вы сказали “любимый”, скажите также и “очень счастливый”, скажите “счастливый”, потому что человек еще никогда не был так счастлив на земле, как я. Мне не хватает, Роза, только одного.

– Чего?

– Вашей щечки, вашей свежей щечки, вашей розовой щечки, вашей бархатной щечки. О, Роза, по вашему доброму желанию, не невзначай, не случайно, Роза!

Заключенный вздохом закончил свою просьбу. Он встретил губы молодой девушки, но не случайно, не невзначай. Роза убежала.

Корнелиус задыхался от радости и счастья. Он открыл окно и с переполненным радостью сердцем созерцал безоблачное небо, луну, серебрившую обе сливающиеся реки, которые протекали за холмами. Он наполнил свои легкие свежим, чистым воздухом, разум – приятными мыслями и душу – благодарным и восторженным чувством.

Бедный больной выздоровел, бедный заключенный чувствовал себя свободным.

Часть ночи Корнелиус оставался, насторожившись, у решетки своего окна, сконцентрировав все свои пять чувств в одно, или вернее, в два, – в слух и в зрение.

Он созерцал небо, он слушал землю.

Затем, обращая время от времени свои взоры в сторону коридора, он говорил:

– Там Роза, Роза, которая так же, как и я, бодрствует, как и я, ждет с минуты на минуту. Там, перед взором Резы таинственный цветок – живет, приоткрывается, распускается. Быть может, сейчас Роза держит своими теплыми, нежными пальцами стебель тюльпана. Роза, осторожно держи этот стебель. Быть может, она прижимается своими устами к приоткрытой чашечке цветка. Прикасайся к ней осторожно, Роза; Роза, твои уста пылают.

В этот миг на юге загорелась звезда, пересекла всё пространство от горизонта до крепости и упала на Левештейн.

Корнелиус вздрогнул.

– Ах, – сказал он, – небо посылает душу моему цветку.

Он словно угадал; почти в тот же самый момент заключенный услышал в коридоре легкие шаги, как шаги сильфиды[60] 60
  Сильфиды – в средневековых поверьях, добрые духи воздуха.


[Закрыть], шорох платья, похожий на взмахи крыльев, и хорошо знакомый голос, который говорил:

– Корнелиус, мой друг, мой любимый друг, мой счастливый друг, скорее, скорее!

Корнелиус одним прыжком очутился у окошечка. На этот раз его уста опять встретились с устами Розы, которая, целуя, шептала ему:

– Он распустился! Он черный! Он здесь!

– Как здесь? – воскликнул Корнелиус, отнимая свои губы от губ девушки.

– Да, да, большая радость стоит того, чтобы ради нее пойти на небольшой риск. Вот он, смотрите.

И одной рукой она подняла на уровень окошечка зажженный потайной фонарь, другой – подняла на тот же уровень чудесный тюльпан.

Корнелиус вскрикнул, ему показалось, что он теряет сознание.

– О, боже, о, боже! – шептал он, – эти два цветка, расцветшие у окошечка моей камеры, – награда за мою невиновность и мое заключение.

– Поцелуйте его, – сказала Роза, – я тоже только что поцеловала его.

Корнелиус притаил дыхание и осторожно губами дотронулся до цветка; и никогда поцелуй женщины, даже Розы, не проникал так глубоко в его душу.

Тюльпан был прекрасен, чудесен, великолепен; стебель его был восемнадцати дюймов вышины. Он стройно вытягивался кверху между четырьмя зелеными гладкими, ровными, как стрела, листками. Цветок его был сплошь черным и блестел, как янтарь.

– Роза, – сказал, задыхаясь, Корнелиус, – нельзя терять ни одной минуты, надо писать письмо.

– Оно уже написано, мой любимый Корнелиус, – сказала Роза.

– Правда?

– Пока тюльпан распускался, я писала, так как я не хотела упустить ни одной минуты. Просмотрите письмо и скажите, так ли оно написано.

Корнелиус взял письмо, написанное почерком, который значительно улучшился после первой записки, полученной им от Розы, и прочел:

“Господин Председатель, черный тюльпан распустится, может быть, через десять минут. Сейчас же, как только он расцветет, я пошлю к вам нарочного, чтобы просить вас приехать за ним лично в крепость Левештейн. Я – дочь тюремщика Грифуса, почти такая же заключенная, как узники моего отца. Поэтому я не смогу сама привезти вам это чудо природы. Вот почему я и осмеливаюсь умолять вас приехать за ним лично.

Мое желание, чтобы его назвали Rosa Barlaensis.

Он распустился. Он совершенно черный…. Приезжайте, господин председатель, приезжайте…

Имею честь быть вашей покорной слугой

Роза Грифус”.

– Так, так, дорогая Роза, это чудесное письмо. Я не мог бы написать его с такой простотой. На съезде вы дадите все сведения, которые у вас потребуют. Тогда узнают, как был выращен тюльпан, сколько бессонных ночей, опасений, хлопот он причинил. Ну, а теперь, Роза, не теряйте ни секунды. Курьер, курьер!

– Как имя председателя?

– Давайте я напишу адрес. О, он очень известный человек! Это господин ван Систенс, бургомистр Гаарлема. Дайте, Роза, дайте! – и Корнелиус написал на письме дрожавшей рукой:

“Мингеру Петерсу ван Систенс, бургомистру и председателю Общества цветоводов города Гаарлема”.

– А теперь, Роза, ступайте, ступайте, – сказал Корнелиус, – и отдадимся воле судьбы, которая до сих пор покровительствовала нам.