Текст книги "Княгиня Монако"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 52 страниц)

III

– Я слушаю, сударыня.

– Прежде всего знайте, что королева-мать испытывает ко мне ревность.

– Королева-мать?

– Да, именно она. Сегодня утром она прислала ко мне аббата де Монтегю с поручением сделать мне строгое внушение.

– Почему?

– С тех пор как я здесь, король не отходит от меня ни на шаг, король не навещает больше ее величество; король ездит со мной на охоту, на реку и находит удовольствие только в моем обществе; я похитила его даже у молодой королевы, чья беременность не позволяет ей проводить с нами время, и он совершенно спокойно оставляет ее дома.

– Это правда.

– Королева-мать больна, она святоша, она избегает увеселений и хотела бы, чтобы у ее царственного сына были такие же воззрения. Король же весьма далек от них – он, напротив, не помышляет ни о чем, кроме развлечений, да о том, как бы сделать свой двор самым блестящим на свете. Королева-мать чувствует себя заброшенной в своей молельне, а молодая королева – со своими горничными-испанками. Такое не устраивает их обеих.

– Я это понимаю.

– Моя свекровь полагает, что если она будет держать меня возле себя, то удержит там же и короля, что если она склонит меня оставаться под ее опекой, то король и Месье будут вести себя сходным образом. Смерть господина кардинала сделала жизнь моей свекрови чрезвычайно печальной, она любила этого итальянца больше, чем следовало, вы с этим согласны?

Я вспомнила бедного Филиппа, то, что мне довелось увидеть в детстве, и мне показалось, что Мадам права, но я не стала об этом говорить, невзирая на то, о чем мы условились.

– Господин Мазарини был очень красив во времена покойного короля, – отвечала я, – по крайней мере, меня уверял в этом отец.

– Как бы то ни было, сегодня утром ко мне явился аббат де Монтегю со своим известным вам слащавым видом. Дорогая моя, он начал мне разъяснять, что мы с королем слишком молоды, чтобы разъезжать повсюду вместе, в сопровождении одних лишь сумасбродных юнцов, которые порой не решаются к нам приближаться из почтения; таким образом, это свидания наедине, но на виду у всех. Это якобы может вызвать у Месье подозрения, а сплетники примутся злословить. Единственный способ не допустить того и другого – держаться как можно ближе к королеве-матери, не покидать ее ни на миг и довольствоваться серьезными развлечениями, на которые обрекает нас наше положение. В таком случае двор вновь обрел бы подобающее ему величие, а мы с королем превратились бы в само совершенство. – И что же вы ответили на это, ваша светлость?

– Я ответила без всяких уверток, что мучилась с самого детства, что мне надоело сносить скуку и принуждение, от которых я страдала у своей матери-королевы, и я не потерплю над собой подобной власти теперь, когда я вправе избежать этого. Я прибавила, что слишком дорожу королевскими милостями, чтобы от них отказаться, и не допущу, чтобы меня их лишили. За исключением этого, я заверила ее величество в своей почтительной преданности и покорности. Я не в силах забыть Лувр, времена Фронды, болезнь, которую подхватила тогда из-за нужды, а также то, как сноха Генриха Четвертого и ее любовник третировали его дочь и внучку. Поверьте, милая герцогиня, люди моего звания не забывают такого.

– Право, я верю в это, сударыня. И что же теперь рассчитывает предпринять ваше королевское высочество? Королева, должно быть, в ярости.

– Она еще больше разгневается. Не ревнуйте и не обращайте внимания на то, что я собираюсь подружиться с графиней Суасонской – меня попросил об этом король, и я делаю это только ради того, чтобы ему угодить, ибо эта женщина мне противна. Но молодая королева считает графиню своей соперницей, и поэтому, а также по другим причинам, королева-мать питает к ней неприязнь. Что до меня, то я знаю, как вести себя в подобном случае с его величеством, и мне известны мотивы его сближения с графиней. Любовь тут ни при чем, по крайней мере со стороны короля, поскольку за графиню я не могла бы поручиться. Я не поручусь также, что вместо короля она не станет домогаться Месье. Этого уже следует остерегаться вам, герцогиня.

Мы засмеялись. Между тем, в разгар этого веселья, я дерзнула обратиться к принцессе с весьма любопытным вопросом, следуя примеру, который она мне подала.

– Соблаговолит ли Мадам ответить мне так, как это сделала я?

– Столь же откровенно. Говорите.

– Правда ли, что король… право, я очень неделикатна, правда ли, что король любит Мадам не как… жену Месье, а иначе?..

– Гм-гм! – воскликнула она, с лукавой улыбкой качая своей хорошенькой головкой. – Может быть.

– Правда ли, что Мадам… считает его величество самым учтивым, самым красивым мужчиной двора, каким он и является в действительности?

– Ах, герцогиня, мне крайне затруднительно вам ответить. Я очень рада, что вы задали этот вопрос, так как он даст мне повод разобраться в своих чувствах. Мы сделаем это вместе, не так ли? Вы мне все проясните. В самом деле, король – самый учтивый и самый красивый мужчина в своем королевстве, я это вижу и сознаю, но, главное, король обладает одним несомненным достоинством в моих глазах: он король, и к тому же это тот самый человек, который так сильно меня презирал, тот, кто отказался танцевать со мной на свадьбе польского короля, перед лицом шведской королевы, из-за того, что в его глазах я была слишком некрасивой. Именно он заявил во всеуслышание, что скорее предпочел бы дать угаснуть своему роду, нежели женился бы на нищей принцессе-дурнушке вроде меня; именно он поднимал на смех Месье, видя, как тот спешит заполучить мою руку, и прозвал меня долиной Иосафата; и именно этот человек сегодня обращается ко мне с мольбами. Он у моих ног, он меня любит, он все бросил ради меня, он называет себя слепцом, а меня самой восхитительной женщиной в мире; от меня зависят его счастье и жизнь. Что вы об этом думаете, герцогиня? Разве это не сладостная месть, которую можно смаковать? Неужели вы полагаете, что следует поскорее простить этого человека и сделать его моим господином вдвойне, в то время как на самом деле этот господин – мой раб? Разве чувство, которое питает удовлетворенная гордость, можно считать любовью? Вы же любите Пюигийема, знакомо ли вам это? Движет ли вами только жажда победы? Словом, неужели вы думаете, что я люблю короля?

– Во всяком случае, по-моему, это нечто вроде своеобразной привязанности.

– Я вовсе не желаю находиться в каком-либо другом положении по отношению к королю по сравнению с нынешним, но я также не хочу, чтобы у него были любовницы. Вся власть принадлежит мне, и я не собираюсь ни с кем ее делить. Мне кажется, что я возненавидела бы всякую женщину, посмевшую бы оспаривать у меня его приязнь. Я невестка его величества, первая дама Франции после королевы и первая придворная дама, стоящая впереди нее. Любовница отняла бы у меня все это; любовница прибрала бы к рукам этого гордеца, который меня презирал и которого я держу сегодня у своих ног; я не допущу, чтобы у него была любовница.

– Значит, у вас отныне не будет ни мужа, ни любовника, раз вы собираетесь всему оказывать противодействие?

– Да.

– Ах! Я знаю одного человека, который умрет от горя..

– Кто же это?

– Надо ли это говорить?

– Да, да, скажите.

– Мой бедный брат, – сказала я со вздохом.

– Граф де Гиш? Мадам сильно покраснела.

– Он уже и так наполовину покойник, что же с ним станет?

– Несомненно, граф де Гиш – приятный человек; он самый элегантный, самый смелый и самый красивый из дворян, но, но… сударыня, вы ошибаетесь: граф де Гиш меня не любит! В тоне Мадам слышалась величайшая досада, и это вселило в меня надежду.

– Как это граф де Гиш вас не любит, сударыня?

– Он любил госпожу де Шале, а теперь он любит Лавальер; это ли тропинка к моему сердцу, по-вашему? И если человек метит так высоко, находит ли он удовольствие в том, чтобы смотреть так низко?

– Мадемуазель де Лавальер – девица, о которой не стоит говорить, сударыня; она находится возле вашей светлости, потому что вы взяли ее по своей доброте. Безвестная, неприметная, из всех придворных особ она меньше всех способна внушить опасение. С вами нельзя об этом говорить, и все же кто-то должен сказать: не на шутку влюбленный мужчина выбирает именно эту девицу, самую ничтожную простушку из всех, и вы по-прежнему не верите в его чувство, вы даже не допускаете такой возможности! Ах, сударыня!

– Вы, случайно, не считаете, что я ревную вашего брата? – перебила Мадам с высокомерием, которое она порой на себя напускала.

– Почему бы и нет, сударыня? – отвечала я почти в том же духе. – Ревновали же вы Бекингема!

– Я никогда ничего не принимала от кого бы то ни было, не давая что-либо взамен.

Мадам хорошо меня знала и потому больше ничего не сказала. Мы молча прогуливались еще с четверть часа. Наконец, принцесса нарушила тишину:

– Герцогиня, вы на меня не сердитесь?

– Сударыня…

– Послушайте, дело в том, что ваш брат меня раздражает своими бесконечными речами, обращенными к этой маленькой дурочке. Она смотрит на него распахнутыми от удивления глазами и ничего ему не отвечает. Как он может находиться рядом с ней? Какое удовольствие он в этом находит? По-дружески посоветуйте ему оставить ее в покое.

– Я непременно это сделаю.

Во время часовой беседы я узнала Мадам лучше, чем за все минувшие годы нашей дружбы. Я дала себе слово рассказать все брату и направить его по верному пути. В принцессе было больше гордости, нежели любви, больше кокетства, нежели увлечения. Она хотела единоличной власти; сопротивление и соперничество возбуждали ее и придавали тому, что ей не желали давать, больше ценности в ее глазах. Малышку Лавальер следовало использовать для того, чтобы завоевать Мадам; Гиш должен был это понимать, либо он был глупцом.

– Итак, герцогиня, подведем итог: что вы мне посоветуете? Останется ли король со мной? Если я смирюсь с графиней Суасонской, единственной возможной соперницей, смогу ли я наверняка убрать ее со своего пути?

– Если ваше королевское высочество любит его величество только как деверя…

– Нет, нет!

– Стало быть, как любовника?

– Ничуть не бывало.

– Как же тогда?

– Я уже вам сказала: это месть.

– Она вам нравится?

– Ах, еще бы она мне не нравилась!

– Что ж, в таком случае растяните ее как можно дольше. Я могу дать вам лишь этот совет.

– Я так и сделаю. Что касается графа…

– Сударыня, мой брат узнает правду, и я надеюсь, что у него хватит духу ее услышать.

– Полно, полно, дорогая моя, он быстро утешится.

– Я приложу все силы, сударыня.

– Нам пора возвращаться, – произнесла принцесса с досадой, – я устала и хочу спать. Давайте выберем самый короткий путь.

– Как будет угодно Мадам.

Она снова приняла обиженный вид. Мне хотелось рассмеяться, и я думала про себя, насколько король изменил бы к г-же Генриетте свое отношение, если бы услышал ее слова. Мое мнение таково: король нравился принцессе, хотя она в этом не признавалась; я до сих пор полагаю, что он ухаживал за ней, но не испытывал к ней страстного чувства. Он считал свою невестку такой, какой она была на самом деле: самой пленительной из окружавших его женщин, но сердце короля отнюдь ей не принадлежало. Словом, и он и она были чрезвычайно милы и от природы наделены кокетством; они виделись ежедневно посреди увеселений и забав, и всем показалось, что они испытывают друг к другу влечение, предшествующее большой любви. Ничего подобного не было, и лишь одна я об этом знала. Королева-мать была уверена в обратном и чахла от этого, сидя в своем кресле; Мадам никогда не боялась никого, кроме короля, и отчасти Месье, когда он препятствовал ее развлечениям.

Когда мы вернулись, было очень поздно. Мы встретили немало людей, но нас не узнали. Кто же ожидал увидеть нас здесь в такое время? Принцесса не сказала мне ни слова до тех пор, пока не настала пора расстаться. Мэри открыла дверь по условному сигналу. Я сделала Мадам реверанс и ушла; она окликнула меня.

– Не забудьте о своих обещаниях, сударыня, – сказала она с улыбкой.

– Ни за что не забуду.

– Хорошо, посмотрим. Приходите ко мне в два часа, мы пообедаем вдвоем. Месье уйдет к своей матери.

– Разве ваше королевское высочество не будет сопровождать его величество?

– Нет, – прошептала она мне на самое ухо, – я хочу проверить, сможет ли он обойтись без меня.

После этих слов Мадам быстро прошла к себе, а я вернулась в свою комнату. Дверь мне открыла Блондо; она была охвачена сильным волнением.

– Ах, сударыня! – вскричала девушка. – Я не знаю, что сейчас произойдет, но вас дожидается Месье.

– Месье! В такое время? Что ему нужно?

– Не знаю. Он в бешенстве.

– Почему?

– Потому что госпожи герцогини нет дома. Он утверждает, что у нее свидание с господином графом де Шарни.

– Хорошо, я с ним поговорю. Я хотела пройти, но она сказала:

– Это еще не все.

– Что еще стряслось?

– Господин герцог вернулся, он ждет вас в своей комнате.

– Мой муж видел его королевское высочество?

– Да, сударыня. Он сказал, что вы завтра же отправитесь в Монако.

– О! Это мы еще посмотрим! Проводи-ка меня к Месье. По крайней мере, в такую жару у него должны быть несколько флаконов со льдом.

Блондо посмотрела на меня с удивлением – мое самообладание было ей непонятно.

IV

Я застала Месье перед зеркалом: он надевал на голову гагатовую диадему, извлеченную из моих сундуков, в которых он всегда беззастенчиво рылся. Увидев меня за своей спиной, он нахмурился и спросил, не поворачивая головы:

– Откуда вы пришли, сударыня, в столь поздний час? Я сделала великолепный реверанс и осведомилась:

– Стало быть, мне следует исповедаться Месье во всех грехах?

– Вы хотите сказать, что это меня не касается. Вы ошибаетесь, сударыня, это меня касается. Старшая фрейлина Мадам должна находиться под особо пристальным наблюдением, не говоря уж о том, что в моем любопытстве, возможно, таится особый интерес, так что вам следует удовольствоваться этим объяснением.

– Месье восхитительно смотрится в этой диадеме, она идет ему так же, как мне. – Это не ответ! – вскричал принц, топая ногой.

– Я была с Мадам.

– С Мадам, и где же?

– В ее комнате.

– Стало быть, она сидела там взаперти?

– Да, сударь.

– Что же вы там делали?

– Мы беседовали.

– Ах! Вы беседовали! О чем же, скажите на милость? Раз уж вы так задушевно беседовали, вы сможете, я надеюсь, помочь мне разобраться в чувствах и поступках Мадам, о которых мне прожужжали все уши. Она считает мои упреки вздором, она высокомерно держится с королевой-матерью. Что все это значит? Что она собирается делать дальше?

– Я полагаю, то же, что она делала в прошлом.

– Вероятно, презирать, оскорблять и позорить меня, не так ли? Я положу этому конец.

– Ах, сударь!

– А вас, сударыня, я проучу с помощью вашего мужа. Вам не будет больше дозволено бегать повсюду, насмехаться над ним и сбивать Мадам с истинного пути – все это должно измениться.

– Боже мой! Сударь, откуда весь этот гнев? Кто мог его вызвать? Что мы такого натворили со вчерашнего дня, чтобы вы столь сильно рассердились?

– Черт побери! Я жду вас целых два часа!

– Месье не оказал мне честь, известив меня о своем визите.

– Разве вам не следовало об этом догадаться?

– С какой стати? Не соблаговолит ли его королевское высочество мне это объяснить?

– О подобных визитах не извещают заранее; мне кажется, наши отношения таковы… Вам известно, что я вас люблю. Я не смогла удержаться от смеха.

– Вы смеетесь над моим чувством! Вы бы не посмели смеяться, будь на моем месте король.

– Король!.. Дело в том, что его величество… Словом, я могла бы ему поверить, в то время как Месье…

– И что же?

– Месье слишком любит Мадам, и вряд ли в его сердце осталось место для кого-то еще.

– Мадам – это Мадам, – перебил принц с досадой, – это касается только ее и меня. Вы же… вы, я вас люблю… в особенности из-за вашего брата.

Месье всегда говорил с женщинами только о своих друзьях. В ту пору я не могла этого утверждать наверняка – весь двор узнал об этом позже благодаря шевалье де Лоррену и д'Эффиа. Я не знала, что бы такое ему ответить, и страстно желала, чтобы он ушел. Я падала от усталости и смертельно хотела спать. Месье пробыл у меня больше часа, разглагольствуя подобным образом. Тем не менее я поняла из его болтовни (ибо он был страшным краснобаем и сплетником), что обе королевы не дадут Мадам ни покоя, ни отдыха до тех пор, пока король к ним не вернется. Они полностью подчинили себе Месье, вертели им как хотели и собирались превратить его в карательное орудие, перед которым принцесса рано или поздно склонит голову. Вернувшись к себе, я не могла заснуть, настолько эти мысли меня угнетали. Достаточно было пустяка, чтобы возбудить ревность г-на Монако, заставить его увезти меня, разлучить с Пюигийемом, и если бы Месье принял участие в этой игре, мне недолго пришлось бы ждать.

Когда я появилась в обществе на следующий день, внимание двора было поглощено некоторыми речами королевы-матери и ее очень длительной встречей с Месье. Она была чрезвычайно обрадована, найдя столь подходящий предлог, касающийся благопристойности и благочестия, и воспользовалась им, чтобы воспрепятствовать любви короля к Мадам. Ей не составило труда заставить Месье разделить ее мнение: как известно, принц был ревнивцем; он был таким от природы и становился еще большим ревнивцем из-за досады на Мадам, не настолько лишенной кокетства, как ему того хотелось.

Недовольство королевы-матери возросло до такой степени, что вечером, когда мы ужинали в покоях ее величества, она ни разу не обратилась к Мадам и не сказала ей ни слова; королева-мать приказывала слугам подносить испанские засахаренные фрукты королю, Месье, Мадемуазель и даже придворным дамлм принцесс, а Мадам ничего не получила. Король был так этим раздосадован, что послал невестке собственные фрукты. Выходя из-за стола, королева-мать не позволила королю остаться за картами; она увела его в свою молельню и стала говорить ему самые ласковые слова, более всего способные тронуть его сердце. Государь поддался на ее уговоры и обещал королеве все, о чем она просила, заверив ее, что отныне станет относиться к Мадам не иначе как к жене брата, и, таким образом, избавится от былых заблуждений.

Месье узнал об этом от матери; он сообщил это Мадам, придя к заключению, что король не испытывает к принцессе того глубокого почтения, какое он ей выказывает. Все это вскоре стало предметом споров и пересудов, не оставлявших нам ни минуты покоя. Король и принцесса продолжали вести себя по-прежнему, и каждый при дворе, за исключением меня и Гиша, полагал, что они влюблены друг в друга. Я успокоила брата, показав ему подоплеку этой дружбы, в основе которой лежали лишь гордость и удовлетворенное тщеславие. Гиш исподтишка подстрекал Месье, и тот каждый вечер устраивал нам гнусные сцены. Мадам приходила в мою комнату вся в слезах, клянясь, что будет добиваться справедливости у короля; она говорила, что с такой царственной особой, как она, нельзя обращаться подобным образом и что она скорее уедет к своему брату-королю, нежели согласится и дальше терпеть все эти оскорбления.

Я изо всех сил старалась успокоить Мадам, но мне это не удавалось. По ночам она не смыкала глаз, предаваясь унынию. Временами, в минуты отчаяния, принцесса говорила со мной о графе де Гише; она хотела, чтобы он воспользовался своей властью и убедил Месье перестать ее мучить. Я взялась выполнить это поручение и сама прибегла к своему заметному влиянию на Месье; в ответ принц нес всякий вздор.

Накануне не помню какого праздника, когда было очень жарко и мы должны были рано утром идти в церковь, Мадам сказала мне на ухо: – Сегодня ночью мы не будем ложиться спать. – Почему, Мадам?

– Я рассказала королю о нашей таинственной прогулке, и он захотел к нам присоединиться. Мы условились, что он зайдет за нами ко мне в сопровождении одного лишь придворного, и мы вчетвером прекрасно проведем время в лесу.

– Что это за придворный?

– А вы не догадываетесь? Мало же вы верите моему слову!

– Как!.. Мой брат…

– Ах, герцогиня! Вы хотите, чтобы я это сказала, ведь вы и сами знаете, что господину де Гишу нечего делать в нашем с королем обществе. Это Пюигийем.

– Спасибо, сударыня.

– Да, мы должны посоветоваться: пора избавиться от королевы-матери и Месье. К тому же я не понимаю, ради чего вы хотите, чтобы я лишила графа де Гиша его благородных чувств.

– Я не понимаю, о чем изволит говорить ваше высочество.

– Да уж, притворяйтесь простушкой. Неужели вы не понимаете? Разве хотя бы один человек при дворе пребывает в неведении относительно любви этого прекрасного красавца-сеньора к малышке де Лавальер?

– Какой вздор!

– Граф тщательно это скрывал, о чем мне известно, но все открылось, и о его романе с этой девицей теперь знают все. С какой стати все находят ее такой красивой? Она хромает; она похожа на спящего барана, вздрагивающего, когда его будят, а в довершение всего она даже блеет.

В ту пору это светило, ставшее впоследствии столь блестящим, лишь всходило над горизонтом. Девушка стала фрейлиной Мадам, покинув Блуа после смерти г-на Гастона, герцога Орлеанского. Ее мать во втором браке была замужем за Сен-Реми, главным дворецким герцога. Состояние у них было небольшое, а их знатность была так себе. Мадемуазель де Лавальер считали кроткой и простодушной; девица искренне выражала свою сильную радость по поводу того, что она оказалась у Мадам и избавилась от брюзжания своей матушки. Мой брат скорее всего и в самом деле за ней ухаживал, но не он один, были и другие молодые дворяне, которых привлекали ее простота и манеры пастушки: девушка отнюдь не отличалась блестящим умом. Мадемуазель де Тонне-Шарант каждый день насмехалась над провинциалкой, да и Мадам, как мы видим, не отказывала себе в этом удовольствии. Я же почти не замечала мадемуазель де Лавальер.

Я попробовала запретить графу де Гишу за ней ухаживать, в то же время особенно не настаивая; зная нрав Мадам, следовало внушить брату беспокойство. И, прежде чем вернуться к себе, я не преминула предостеречь влюбленного. Поспешно одевшись по-домашнему, я прошла к своей принцессе, которая на моих глазах наряжалась крайне скромно. Она прихорашивалась украдкой, как женщина, которая желает понравиться единственному мужчине и для которой на свете существует только он. В дверь осторожно постучали. То были король и Лозен, закутанные в плащи ливрейных слуг, с шейными платками, закрывавшими пол-лица; мы были готовы последовать за ними. Таким образом король вместе со своим новым фаворитом предварил небезызвестные ночные прогулки к фрейлинам королевы, когда они вдвоем карабкались по крышам и перелезали через печные трубы ради этой бесстыдницы де Ла Мот-Уданкур. Господин и г-жа де Навай поплатились за эти прогулки, не говоря уж обо мне, о чем будет сказано в свое время.

Мы молча спустились по черной лестнице, вышли в парк и стали гулять по грабовым аллеям, которые король любил больше всего. Там же находилась небольшая роща, где мы присели отдохнуть. Король был необычайно весел и предавался всевозможным шалостям; он даже поцеловал Мадам! Мне до сих пор в это не верится, особенно при мысли о том, каким он стал теперь.

– До чего же я люблю свою сестру! – воскликнул король.

– Государь, вы не всегда так думали.

– Я был тогда слепцом.

– А теперь вы маленький мальчик, который боится порки, как писал некий фаворит о Месье.

– Сударыня, я боюсь огорчить матушку, которой, возможно, Господь не позволит долго оставаться со мной.

Мадам говорила кисло-сладким тоном, а король принялся отвечать ей серьезно. Я чувствовала, что они скоро поссорятся, и подала знак Пюигийему, самообладание и дерзость которого были мне хорошо знакомы. Кузен, сидевший на ковре из мха, резко поднялся:

– Ваше величество, у меня есть идея.

– По-моему, у вас их предостаточно; но расскажите все же об этой.

– Если король позволит мне отчасти остановиться на подробностях, которые… которым… которые… на первый взгляд…

– Говорите все, что вам угодно.

– Итак, государь, ее величество королева-мать, да хранит ее Бог…

– Господи, до чего вы медлительны! – с раздражением перебила его Мадам. – Я бы изложила суть дела за две минуты. Ее величество королева-мать полагает по доброте душевной, что я оказываю влияние на разум и сердце ее августейшего сына, хотя этого нет и в помине; ее доброта даже граничит с ревностью. Благодаря ее стараниям этот недуг передался Месье и молодой королеве; в итоге жизнь каждого из нас стала невыносимой; необходимо положить этому конец, и я умоляю короля соблаговолить впредь не заговаривать со мной и никогда больше не искать со мной встречи.

– Ах, сударыня!

– Да, ваше величество, я так решила. Раз королева, раз Месье…

Мадам отвернулась, не закончив фразы. Испытывала ли она волнение? Притворялась ли она взволнованной? Я не знаю: принцесса была слишком искусной актрисой и говорила лишь то, что хотела. – Вы желаете привести меня в отчаяние? – спросил король.

– Ваше величество, я еще не изложил вам свою идею, – отозвался Лозен.

– А каково ваше мнение, госпожа де Валантинуа?

– Ваше величество, по-видимому, я пришла к той же мысли, что и господин де Пюигийем.

– Пусть же этот мучитель, наконец, ее выскажет!

– Государь, вы не желаете расставаться с Мадам?

– Ни за что на свете.

– Вы хотите отвести подозрения обеих королев и Месье?

– Совершенно дурацкие и мнимые подозрения, которые тем не менее беспрестанно омрачают жизнь.

– В таком случае, государь, я знаю, как помочь вашему величеству: вам остается лишь с этим согласиться.