Текст книги "Елена"

Автор книги: Александр Дюма-сын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

XVII

Первым движением Эдмона после объятий, так поразивших толстого господина, было идти к Елене, упасть к ее ногам и сказать ей, как он любил ее до этой жертвы и как эта жертва еще усилила его любовь, но Густав остановил его.

– Теперь Нишетта к ней ходит, – сказал он, – напиши письмо, Нишетта снесет.

– Правда, – отвечал Эдмон, увеличивая шаги, – пойдем же.

Эдмон был так счастлив сознанием любви Елены, что недавнее зловещее открытие совершенно сглаживалось в его уме. Помнил он только, что она его любит, будет его женою, и в восторге целовал переданное ему Густавом кольцо.

– Как она хороша, не правда ли? – говорил он Густаву. – Можно ли было думать четыре дня тому назад, когда мы проходили по этой же самой улице, что дело так разыграется? Да, – продолжал он, улыбаясь, – не дал мне Бог долгой жизни, зато он же ускоряет минуты моего блаженства, и я не в проигрыше. Ведь сама жизнь-то наша – несколько счастливых дней среди тысячи огорчений, страданий, постоянной борьбы и разочарований без счету. Жизнь вдруг улыбнулась мне – а еще сегодня утром я считал себя осужденным! Елена знает, что я должен умереть в молодости, и ее любовь отстранит от меня все огорчения.

На мою долю выпадут только счастливые дни, и, умирая, я найду в своих воспоминаниях столько счастья, сколько хватило бы на две жизни обыкновенной продолжительности. Разве счастье измеряется числом прожитых дней? Счастье заключено в днях, наполненных любовью, дружбою; только в них светлая сторона жизни. Могу ли я называться несчастным? Я? Был ли я когда-нибудь несчастен? Меня любят – любит мать, любишь ты, любит Елена! Много ли стариков, которые во всем своем долгом прошедшем найдут столько любви? Нет, Густав, я счастлив так, как и не мечтал никогда.

И Эдмон весело улыбался и шел, исполненный гордости.

Какая же страшная сила заключена в любви, когда на самое смерть смотрят при ней с улыбкой, когда сменяет она, всевластная, надеждою безнадежность, радостью горе?

– Я рад, что вижу тебя в таком положении, – сказал Густав, взявши своего друга за руки. – Надейся, друг мой, надейся. Почем знать? Может быть, доктор ошибся, и мы еще будем вспоминать когда-нибудь, что его ошибка только ускорила твою свадьбу с его дочерью.

Эдмон ничего не отвечал на это. Он не разделял надежды Густава. Притом же смутный голос, казалось, говорил ему, что он должен быть благодарен смерти, доставившей ему столько счастья, и как честный должник расплатится с нею в свое время!

Читатель назовет это суеверием, предрассудком, но разве не от любви проистекают все предрассудки, суеверие и мечты?

Войдя к Нишетте, Эдмон бросился на шею модистке.

– Добрая Нишетта! – воскликнул он. – Елена любит меня, выйдет за меня замуж. Вот ее кольцо: все это обделал Густав. Дайте мне скорее бумаги, бумаги! Я еще должен писать ей.

Нишетта недоверчиво взглянула на Густава; Домон выразил глазами, что все это правда и Эдмон вовсе не помешанный.

Видя Эдмона в таком благоприятном расположении духа, Нишетта была вне себя от радости, и перья и бумага были тотчас же принесены ею.

– Нишетта, – сказал Эдмон, садясь, – вы мне можете оказать важную услугу?

– С удовольствием, скажите только, какую.

– Вы снесете Елене письмо; я здесь подожду ответа.

– Так я пойду одеваться, – сказала Нишетта и, приводя свои слова в исполнение, скрылась в соседней комнате.

Густав за нею последовал. Эдмон принялся писать.

«Не знаю, как начать письмо, как обратиться к вам, как называть вас после слышанного мною. Должен ли я писать вам под условною светскою формой или могу, не стесняясь, высказать вам всю свою душу. Я все еще в себя не могу прийти от радости. Вы приняли во мне участие, согласились связать вашу судьбу с моею, вашу молодость, красоту, счастье…

Да ведь вы всего два раза меня видели, я ни разу еще не говорил с вами, да ведь вам предстояли блестящие партии – и вы, увлеченные состраданием к человеку, осужденному вашим отцом, готовы любить меня, быть моею. Благодарю вас, Елена, благодарю.

Я думал обо всем, что вам говорил сегодня Густав, я мечтал даже о блаженстве, которое вы согласились дать мне, но надеяться я не смел и никогда бы не решился склонять вас на эту жертву. А вы – с первых же его слов согласились быть мне женою, согласились связать вашу долгую будущность с небольшим числом Остающихся мне годов. Вы вырвали у отчаяния душу, не смевшую на вас надеяться, ваша ни с чем несравненная доброта сделала для меня то, что только любовь ваша могла бы сделать для другого впоследствии. Сколько величия души, сколько самоотвержения в этом, Елена! И как наградит вас за это Бог!

Мне немного остается жить, но каждую минуту своего времени я употреблю на выражение признательности. Будут, может быть, женщины счастливее вас, но ни одна не будет, как вы, любима. Я вам буду рабом, покорным и преданным. Ведь это Бог свел нас на пути жизни, ведь все, что произошло в эти дни, было Его определением; иначе чем объяснить так много дарованного мне счастья в такое короткое время?

У вас нет матери, вам ее заменит моя мать. Вы увидите, как она добра! Как она будет гордиться вами! Будет любить вас, почти так же, как я!

Ваш отец будет и мне отцом; мы будем ходить за ним, лелеять его старость, окружим его привязанностью, попечениями, доставим ему все, что он любит, к чему он привык. С моей стороны, это даже будет эгоизмом, потому что он мне нужен, чтобы продолжить мою жизнь, чтобы продлить наслаждение видеть вас.

Знали бы вы, как я вас люблю, Елена! Дайте мне в этом письме высказаться, выразить, сколько радости и восторга в душе моей. Обыкновенно любимой женщине высказывают все возбужденные ею чувства по прошествии долгого времени; роковая случайность позволила мне через четыре дня после нашей первой встречи говорить с вами откровенно. Слушайте же, Елена, что я скажу.

Сегодня утром, узнав о своей болезни, я проклинал жизнь; теперь, уверенный в вашей любви, зная, что я болен смертельно, зная, что мой конец близок, я счастлив так, как немногие на земле. И я полюбил жизнь – я ее не проклинаю. Ваше одно слово рассеяло мое отчаяние. Я сознаю, что в моей душе вечность. Нет в природе голоса, который бы я не слышал и не разумел. Я в небесах вижу счастье. Я смеюсь и плачу, готов блуждать в лесу, в поле и, окликая деревья, цветы, облака, звезды, повторять от избытка счастья: «Звезды, цветы, облака! Меня Елена любит!»

И как подумаю, что другие произносят ваше имя, не зная, сколько любви в нем заключено, сколько невинности, преданности, молодости и счастья!.. Как хороша жизнь! Как милосерден Бог! Есть ли что в мире чище и святее двух молодых любящих сердец: все их прошедшее сосредоточено в мыслях одного о другом, все будущее – в надежде быть постоянно вместе!.. Это наши два сердца, Елена, наши с тех пор, как вы согласились принадлежать мне.

Пишу вам и не знаю, когда кончу писать. Слова и мысли толпятся, не успеваю записывать, и все-таки не могу выразить вам всего, что чувствую.

Вы – первая женщина, которую я люблю, и если бы вы знали, как вы прекрасны!..

Тайный голос говорил мне, когда я в первый раз вас увидел, что моя жизнь будет от вас зависеть; не почувствовали ли и вы, хотя смутно, что в нас есть что-то родственное?.. Нарочно ли вы уронили тогда перчатку? Знали ли вы, как билось мое сердце, когда я вам ее подал? Вы тогда покраснели – я видел… Можно ли после всего этого отвергать тайные симпатии?..

Что вам еще сказать, Елена? Сердце мое так полно, так полно…

Теперь что мне делать, скажите? Позволяете ли мне видеть вас, видеть и в то же время думать: «Этот ангел любит меня». Идти ли мне прямо к вашему батюшке, или, лучше, чтобы моя мать сделала ему предложение? Только умоляю вас: не медлите…

Мне иногда кажется, что Густав обманул меня. В эти минуты я боюсь обратиться к действительности, боюсь услышать страшные слова: «Ты был ослеплен, Елена не любит тебя, даже не думает о тебе!» Если это правда, зачем же я осужден на такую долгую жизнь!..»

– Готово? – сказала Нишетта, входя. – Вы еще пишете?

– Мне так много нужно сказать ей… – отвечал Эдмон.

– Ну… и вы, стало быть, не можете кончить?

– Кончу, Нишетта, кончу… Я уж и окончил, если хотите.

– На словах ничего не говорить г-же Дево?

– Ничего, только отдайте письмо.

Сказав это, Эдмон сложил письмо и запечатал.

– Вы будете здесь? – спросила Нишетта.

– Да, подожду здесь с Густавом.

Нишетта взяла письмо и вышла.

Она застала Елену под влиянием еще свежих утренних впечатлений от недавнего разговора с Густавом.

Напрасно пыталась заговорить с нею Анжелика, Елена не отвечала ничего, и почтенная гувернантка принуждена была поневоле задремать над «Кенильвортским замком».

«Кажется, я сделала то, что должна была сделать, – думала молодая девушка. – Чувствую, что я скоро полюблю Эдмона, может быть, даже и теперь люблю; но что скажет отец?»

Модистка вошла вместе с появлением последней мысли в уме Елены.

Шум ее шагов немедленно разбудил гувернантку.

– Вы от г-на де Пере? – было первым словом Елены.

– Да, от него, – отвечала Нишетта.

– Кто это такой г-н де Пере? – спросила Анжелика, протирая глаза.

– Мой муж! – отвечала Елена.

– Ваш муж! – вскрикнула гувернантка, глядя во все глаза на свою питомицу. – Господи Боже мой! Никак вы с ума сошли!

– Нисколько, моя добрая Анжелика, – отвечала Елена, час тому назад понявшая, что уж она не ребенок и что не следует ей скрывать свои чувства, так как в них ничего нет дурного. – Что же он вам поручил сказать мне? – продолжала она, обращаясь к Нишетте.

– Просил передать вам это письмо, – отвечала гризетка и, видя, что никаких особых предосторожностей не требуется, спокойно передала письмо Елене.

– Скажете ли вы мне, что все это значит? – говорила Анжелика, закрыв книгу.

– Это значит, – отвечала, распечатав письмо, Елена, – что г-н де Пере меня любит и что я его люблю и выхожу за него замуж.

– Но ваш отец… ваш отец позволил вам с ним переписываться?

– Отец еще ничего не знает.

– Мой прямой долг все это ему сообщить.

– Бесполезно; сейчас я ему все сама расскажу.

Елена принялась читать, и Нишетта заметила, как задрожали ее руки, а лицо покрылось ярким румянцем, и почти слышала сильное биение ее сердца.

– Как он любит меня! – вырвалось у Елены во время чтения.

– Я-то здесь зачем, скажите на милость? – рассуждала Анжелика. – Все устраивают без меня, и я ни на что не смотри!

– Скажите, чтоб г-жа де Пере потрудилась завтра приехать к отцу. Я его предуведомлю. Вы всему этому виною, – прибавила Елена, не сомневавшаяся, что Нишетта была действующим лицом в этой драме.

– Должна ли я сожалеть об этом? – спросила гризетка.

– Нет, – отвечала Елена, – потому что я никогда не забуду, что вы принесли мне письмо это. Передайте г-же де Пере слова мои и прибавьте, что, простившись с вами, я пошла прямо в кабинет к отцу.

С этими словами Елена положила под корсаж письмо Эдмона и отправилась к доктору.

– Отец, добрый отец! – сказала она, усевшись у него на коленях. – Мне нужно поговорить с тобою о важном деле.

– Ты меня пугаешь, – отвечал доктор, смеясь. – В твои лета важное дело? Что ж это за дело такое?

– Отец, – отвечала Елена серьезно, – я люблю.

– Ты любишь? – протянул несколько озадаченный доктор.

– Да, я люблю, и он меня любит; я пришла предупредить вас: завтра приедет его мать с предложением.

Доктор с возрастающим изумлением посмотрел на дочь.

– И ты сама все это устроила? Одна?

– Да.

– Что ж это за молодой человек? Полагаю – ты любишь молодого. Как его зовут? Если он достоин быть мужем моей дочери, почему же нет? Но он должен быть достоин тебя, дитя мое, я не отдам наобум своей дочери, за которую каждый день благодарю Бога.

– Это Эдмон де Пере, отец.

– Эдмон де Пере? – заметил Дево, уже забывший своего нового пациента.

– Как вы забывчивы, – сказала Елена, указывая рукой на лежавшую на столе карточку Эдмона.

– Это тот молодой человек, что приходил ко мне лечиться… дня два тому назад? – спросил Дево, указав на карточку.

– Тот самый, отец.

– И он… он тебя любит?

– Любит.

– Давно любит?

– С тех пор, как увидел меня.

– Давно это было?

– Четыре дня.

– И ты тоже любишь его, разумеется?

– Так же, как и он.

– С того же самого времени?

– Да, отец.

– Ты, мой друг, помешалась.

– Я в полном рассудке, отец, клянусь вам.

– Да ведь знаешь же ты, что нельзя тебе быть женою де Пере?

– Почему же нельзя?

– Потому, что де Пере через три года умрет, потому, что я это знаю и не могу согласиться отдать дочь свою за человека, который через три года оставит ее вдовою, с детьми, пораженными одною с ним болезнью. Согласись, что это вздорная, ребяческая выдумка, и нечего говорить об этом.

– Ничего не может быть серьезнее, отец, – отвечала Елена, – именно то, на основании чего вы ему отказываете, заставляет меня любить его.

– Я не понимаю тебя.

– А это так просто, отец. Де Пере меня любит. Так же, как и вы, я знаю, что ему остается жить только три года, и хочу быть его женою для того, чтоб эти три года он был счастлив.

– И ты думаешь, соглашусь я когда-нибудь на эту жертву?

– Нужно согласиться, отец.

Не только никогда Елена не говорила так с отцом своим, но он даже не подозревал, что она способна говорить с такою силой и твердостью.

– Нужно, – повторил он, – а почему нужно?

– Потому что вот уже час, как я обручена с ним. Видите, отец, – продолжала молодая девушка, показывая доктору руку, – я отдала ему кольцо матери с клятвою, что не буду принадлежать никому другому. Времени нельзя терять, отец, когда дело идет о браке с человеком, которому всего остается жить три года!..

– И ты в эти-то три дня все это устроила?

– Всего в пять минут, отец.

– И хоть минуту думала, что я соглашусь на этот брак?

– Знала, что вы думаете противиться, и потому именно отдала это кольцо и дала клятву.

– Пока я жив, ты не будешь женой де Пере!

– Я клялась могилою матери, – отвечала Елена.

– Нарушение клятвы ничего не значит при сумасшествии, а ты помешана. Могу ли я допустить, чтобы ты из-за сентиментальности погубила себя несчастным браком? Твое счастье прежде всего. Я умнее тебя, дитя мое, я лучше вижу, чем ты, поверь мне: откажись от этого человека, не рискуй своей будущностью; помни, что я должен дать за нее ответ Богу. Бог мне дал видеть более, чем другим людям; тяжелая наука должна послужить мне к отвращению горя от моего ребенка. Не говори же мне больше об этом. Я бы сейчас же отдал тебя в монастырь, если бы не был уверен, что через неделю ты не бросишь все эти выдумки.

– Отец, это ваше последнее слово?

– Последнее.

– Сколько бы я вам ни говорила, что мое счастье, счастье г-жи де Пере, счастье ее сына и сама жизнь его зависят от этого брака, вы будете ему противиться?

– Буду противиться, сначала убеждениями, потом, если убеждения не помогут, – прибавил он голосом более строгим, – всеми средствами, какие дадут мне права отца.

– И вы скажете бедной матери: «Я не соглашусь на брак моей дочери с вашим сыном, потому что он болен смертельно?»

– Не скажу, но скорее готов сказать это, чем согласиться на этот брак, потому что согласие считаю преступлением. Если бы ты была матерью и была бы на моем месте, ты бы сделала то же.

– И решение ваше неизменно?

– Да, неизменно.

– Прощайте, отец.

Сказав это, Елена обняла доктора.

– Ты порассудишь, дитя мое? Не правда ли?.. – сказал Дево.

– Да, отец, и к чему бы ни привели меня размышления, я скажу вам.

Заглянув в комнату, где дремала Анжелика, Елена поспешно надела шляпку, накинула шаль, в которой первый раз встретила Эдмона, и, убедившись, что никто не слышит и не видит ее, отворила дверь прихожей и спустилась по лестнице.

– На улицу Трех Братьев, № 3, – сказала она кучеру, сев в первую попавшуюся наемную карету.

XVIII

– Г-жа де Пере дома? – спросила Елена лакея, отворившего ей дверь.

– Дома, – отвечал лакей.

– Никого у нее нет?

– Никого.

– Доложите: Елена Дево.

Лакей, пропустив Елену в залу, отворил дверь в будуар, где сидела г-жа де Пере.

Едва произнес он имя Елены, как г-жа де Пере встала и, выйдя ей навстречу, сказала:

– Вы дочь доктора Дево?

– Да, – отвечала Елена.

– И вы здесь одна?

– Одна.

– Что же случилось, дитя мое? – спросила мать Эдмона. – И почему вы…

– Я приехала, – отвечала Елена, обнимая г-жу де Пере, – откровенно спросить вас, согласны ли вы быть мне матерью?

– Согласна ли!.. Согласна, дитя мое; я буду счастлива и горда вами.

Говоря эти слова, г-жа де Пере увлекла Елену в будуар, сняла с нее шаль и шляпку, посадила ее и, сев возле нее сама, сказала:

– Расскажите, дитя, что вас привело сюда, как вы решились?

И г-жа де Пере с участием смотрела на девушку, так очаровавшую ее сына.

– Г-на де Пере нет здесь? – спросила Елена.

– Нет, он сейчас придет.

– Видели ли вы его поутру сегодня?

– Видела.

– Он ничего вам не говорил обо мне?

– Ничего, кроме того, что вас любит. А вы его любите? Любите хоть немножко?

– Была ли бы я здесь, если бы его не любила? Просила ли бы вас быть мне матерью, если бы не решилась быть его женою? Да, я люблю его, и, так как от меня зависит его счастье, я хочу, чтобы он был счастлив.

– Бог да благословит вас! Что же я могу сделать для вас? Вы любите моего сына, и для вас я готова решиться на все.

– Он вам говорил обо мне?

– Он только и говорит, что о вас, и я вас воображала хорошенькой, но никогда не думала, что вы так прекрасны. Но объясните мне, дитя мое, как это… вы здесь одна? Отчего нет с вами ни отца, ни гувернантки?

– Очень просто, я отдала свою руку вашему сыну.

– Как! Когда?

– Нынче утром.

– Вы его видели?

– Нет, я говорила с его другом.

– С Густавом?

– Да, с Густавом, он мне сказал, что Эдмон… что г-н де Пере, – поправила, покраснев, Елена, – может быть счастлив только сделавшись моим мужем, и я дала клятву принадлежать ему, послала ему кольцо своей матери, такой же, как вы, святой женщины.

– Я ничего этого не знала.

– Зачем же нам медлить, зачем изобретать препятствия своим чувствам? Сын ваш меня любит, я его люблю, и мы друг друга знаем. Зачем же нам отдалять свое счастье? Есть пословица: «Лучше поздно, чем никогда»; я нахожу, что лучше раньше, чем позже.

– Милое дитя! – сказала г-жа де Пере, тронутая этой наивной, доверчивой откровенностью.

– Я просила передать г-ну Пере, что вы можете сделать завтра моему отцу предложение, и сама пошла в его кабинет предупредить его.

– И что же сказал вам г-н Дево?

– Он сказал мне, что я помешанная, что нельзя любить человека, которого знают только четыре дня, с которым даже ни разу не говорили, и решительно отказал мне в моей просьбе, прибавив, что, если я буду упорствовать, он отдаст меня в монастырь.

– Что же вы?..

– Так как я дала клятву с тем, чтобы сдержать ее, – торжественно произнесла Елена, и глаза ее гордо заблистали, – и так как ничто в мире не может мне воспрепятствовать следовать влечению сердца, я надела шляпку, осторожно вышла из дому, села в карету и приехала сказать вам, что повторяю еще раз: согласны ли вы быть мне матерью?

Елена еще раз обняла г-жу де Пере.

– Стало быть, ваш отец не знает, что вы здесь? – сказала последняя.

– Если вы позволите мне здесь остаться, я его уведомлю.

– Он приедет за вами сам и увезет вас отсюда.

– Никогда!

– Вы так думаете?

– Я уверена. Я знаю отца: покричит немного, но всегда сделает по-моему.

– Но ваш поступок так важен…

– Почему важен?..

– Уехать от своего отца!..

– Чтобы приехать к вам! Что же в этом дурного? Разве у вас я не все равно что у матери?

– Что за ангел будет жена у моего сына!

– И как мы будем счастливы вместе!

Елена и г-жа де Пере уже любили друг друга, будто десять лет были знакомы.

– Теперь я напишу отцу, – сказал Елена.

– Дитя мое, – возразила г-жа де Пере, взяв за обе руки Елену и привлекая ее к себе, – ваш отец непременно рассердится, получив вашу записку. Дело это так важно, что простой запиской нельзя ограничиться.

– Что же в таком случае делать?

– Если вы последуете моему совету, я берусь все устроить.

– Ради Бога, говорите.

– Мы поедем вместе к г-ну Дево: я ему расскажу, с какою целью вы ко мне приехали, и буду просить вашей руки для Эдмона. Он увидит тогда, что с вашей стороны это не было ребячеством. Потом я объясню наше положение в обществе – это ни в каком случае не лишнее – и все устроится.

– Едемте, – отвечала, надевая шляпку, Елена.

Только что г-жа де Пере и молодая девушка приготовились ехать, вошедший в будуар слуга громко произнес:

– Господин Дево!

Доктор вошел; он был бледен и находился, очевидно, под гнетом тяжелых ощущений; но при взгляде на дочь лицо его просветлело.

– Измучила ты меня, Елена!.. – были его первые слова.

В самом деле, он едва стоял на ногах и, чтобы не упасть, должен был прислониться к столу. Он тяжело дышал, и пот градом катился по лицу его. Елена стремительно бросилась обнимать его.

– Ты уж думал, что я умерла, отец, – сказала она, улыбаясь.

– Ну как сладить с таким характером, как у тебя? – говорил старик. – Не найди я тебя здесь, не знал бы уже, где и искать. Извините мою невежливость, – прибавил он, обратясь к г-же де Пере, – я был так взволнован, что забыл все приличия и даже не поклонился вам; но вы сами мать и поймете, что мы чувствуем, когда вдруг у нас пропадает ребенок.

– Садитесь, доктор, – сказала г-жа де Пере. – Мы собирались сейчас ехать к вам, но так как вы угадали, что дочь ваша здесь, и приехали сами, мы можем переговорить и здесь.

– Так ты сразу догадался, отец, что я у г-жи де Пере? – спросила Елена, принимая от отца шляпу и палку.

– Только это и мог я полагать, – отвечал доктор, отирая фуляром лицо.

– Бедный отец, тебе жарко! – сказала Елена. – Видишь, как нехорошо заставлять других нарушать клятвы.

И, усевшись у ног его, она тихо прибавила:

– Ни слова о болезни де Пере, отец, если не желаешь зла своей дочери!

– Доктор, – начала мать Эдмона, – вы мне отказываете в счастье назвать дочерью это прелестное дитя?

– Воображаю, как засуетилась Анжелика, не найдя меня в доме! – перебила Елена, не желая, чтоб г-жа де Пере могла даже подозревать настоящую причину отказа доктора, и для того давая веселое направление разговору.

– Она три раза падала в обморок, и я оставил ее всю в слезах. Как в бреду говорила она о каком-то чепце с пунцовыми лентами, о розовом платье, о модистке – я понять ничего не мог и поехал сюда сам.

– Я тебе все это объясню.

– Итак, ты решительно любишь этого молодого человека? – спросил доктор, посадив дочь к себе на колени.

В поцелуях, которыми он стал осыпать Елену, уже выражалось радостное спокойствие духа, сменившее недавнее волнение.

– Как же не люблю, отец, – отвечала она, – когда для него я решилась огорчить тебя, а я никогда тебя не огорчала и не огорчу никогда, если ты согласишься. Вольно тебе было не верить, когда я сказала, что твердо решилась, – тогда этого бы ничего и не было.

– Доктор, – стала в свою очередь просить г-жа де Пере, – доктор, полноте упорствовать. Эти дети любят друг друга, пусть они будут счастливы. У вас будет добрый сын, у меня прелестная дочь. Послушайтесь меня, доктор.

Бедный доктор так был рад, что нашел свою дочь, и вместе с тем так боялся, что, пожалуй, при своей крайней экзальтации она или сойдет с ума или лишит себя жизни, что противиться более был решительно не в состоянии.

– Ну! – сказал он. – Елена этого хочет, она дала клятву, она обратилась к вашему покровительству – пусть будет, как она хочет.

– Ну не правду ли я говорила, – заметила Елена, – что мой отец прекраснейший человек в мире!

Г-жа де Пере вместо ответа взяла руку доктора и молча поднесла ее к губам своим.

На ее глазах навернулись слезы.

– Вам я одолжена спокойствием моего сына, – сказала она, – и я никогда этого не забуду.

Вошедший в это время Эдмон остановился, пораженный представившимся ему зрелищем.

– Обойми твоего тестя, – сказала ему г-жа де Пере, – все устроилось.

Эдмон бросился в объятия доктора и потом подошел к Елене.

– В первый раз мне приходится говорить с вами, – сказал он, – и уже я имею право сказать вам, что люблю вас.

– Разве вы мне этого не писали? – возразила Елена, протягивая ему руку и показывая его письмо.

– Доктор, – сказала г-жа де Пере так тихо, что никто, кроме Дево, не мог расслышать ее, – я счастлива вдвойне вашим согласием. Вообразите, я до сих пор боялась, что к Эдмону перешла чахотка, болезнь отца его. Но если вы, доктор, отдаете ему свою дочь, стало быть, нечего бояться. Какой счастливый день для меня сегодня!

– Бояться, точно, нечего, – отвечал Дево и в то же время подумал: «Теперь нужно спасти его. В его жизни – наше общее счастье. Мне предстоит упорная борьба с болезнью – помоги Господи!»