Текст книги "Елена"

Автор книги: Александр Дюма-сын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

XII

Войдя в церковь, Эдмон встал так, чтобы ему было видно входящих. Народ только что начал собираться.

Эдмон набожно перекрестился. Уважение к святости места не было им забыто: в сердце и в уме его вера и любовь были связаны прочно.

Притом же раннее утреннее богослужение, без блеска и без торжественности, с небольшим числом истинно верующих и молящихся, произвело на него благоприятное впечатление.

Преданный религиозным размышлениям, он не заметил, как прошло время, самое тяжелое время ожидания.

Елена вошла в сопровождении Анжелики. Сердце Эдмона забилось сильно: он хотел, чтоб его заметили, но боялся быть замеченным слишком рано.

Эдмон спрятался за колонною.

Молодая девушка прошла мимо него, не взглянув даже в его сторону, и встала на колени у маленького предела, перед которым совершалось богослужение.

Елена перекрестилась, открыла молитвенник и стала усердно молиться.

Служба только еще начиналась.

Эдмон был слишком набожен и потому вовсе не хотел мешать Елене в ее молитве. Ему хотелось только быть ею замеченным и показать ей, что он продолжает искать случаев видеть ее. Не сделав ни малейшего движения, которое бы могло отвлечь ее от молитвы, он погрузился в безмолвное созерцание, поместившись за стулом, перед которым стояла она на коленях.

Прекраснее, чем в первую встречу, показалась ему Елена. Кому хоть раз в жизни случалось любить молодую девушку, тот поймет положение Эдмона в церкви, физически отделенного от нее пространством в несколько вершков, тогда как нравственно разделяли их целые мили.

Сознавая любовь свою к Елене, Эдмон чувствовал, что и он не совершенно чужд ее сердцу. Казалось очень возможным сделаться ее мужем, получить законные права над нею. Теперь она стояла перед ним, она – сама к нему писавшая: ему стоит только слегка дотронуться рукою до ее платья, шепнуть ей на ухо одно слово, и она увидит его, узнает. Зачем же он медлит, зачем при одной мысли заговорить с нею дрожит, как ребенок, пойманный в шалости и ожидающий гнева учителя?

Через несколько времени, по совершении известных форм, этот корпус, согнувшийся для моления, эти белые руки, перебирающие страницы молитвенника, эти черные глаза, читающие слова, понятные сердцу Елены, – все это может принадлежать ему безраздельно, все это может быть ему отдано на всю жизнь с доверчивостью, с любовью. Отчего же, когда одно присутствие Елены возбуждает в нем страстные чувства, колеблется он заговорить с нею? Чего же ждет он?

Влюбленные ждут обыкновенно случая, своего бога-покровителя, и случай не замедлил представиться на выручку нашему герою.

Елена, с самого своего прихода в церковь, стояла на коленях, так что стул ее все время оставался свободным; встав, подобно всем, на колени, Эдмон облокотился на этот стул, задумчивость до того овладела им, что он не заметил, когда все встали, и продолжал один стоять на коленях.

Севши на стул, Елена почувствовала головою чьи-то руки, сложенные на спинке ее стула.

– Извините… – сказала она, оборачиваясь, но, обернувшись совершенно, узнала Эдмона и невольно вскрикнула.

– Что? Что такое? – спросила набожная Анжелика, отводя глаза от молитвенника.

– Ничего, – отвечала Елена, – я неловко села.

Успокоенная этим ответом, Анжелика снова принялась за свое дело.

Есть люди, молящиеся по убеждению, они молятся сердцем; есть другие, молящиеся по привычке, и они молятся языком.

Анжелика принадлежала к числу последних.

Легкий крик Елены вывел Эдмона из задумчивости.

«Она меня узнала, – сказал он. – Только бы не оскорбило ее, что я и здесь решился ее преследовать. Если бы мог я открыть ей свое сердце, рассказать все, о чем я мечтал этой ночью! Если б мог я объяснить ей, что моя мать любит уже ее, как дочь, и совершенно заменит ей ее мать, если бы смел я признаться ей, что вот уже два дня мысль о ней не покидает меня… Поверит ли она, что в два дня я уже успел так влюбиться? Как заговорить с нею? При гувернантке нельзя, а между тем мне это необходимо».

А Елена думала в то же время:

«Он здесь. Как же он узнал, что хожу сюда? Ведь не случай же привел его, он пришел именно для меня. Стало быть, он меня любит. Получил ли он письмо мое? Теперь, пойдет ли он за мной после обедни? Решится ли заговорить? Нет, верно покажет вид, что меня не знает. А ведь имеет право требовать, чтоб я объяснила письмо свое. Да еще знает ли он, что оно от меня?

Только бы не узнала Анжелика! Боже мой, он бледен».

Действительно, Эдмон был бледнее обыкновенного: он лег спать в четыре часа утра, а в восемь был уже на ногах.

Елене очень хотелось обернуться: она чувствовала пожиравший ее взгляд Эдмона, но обернуться не смела, потому что Эдмон следил за всеми ее движениями.

Оба они были исполнены одною мыслью, оба стремились к одной цели: оба жаждали откровенного, теплого разговора и между тем избегали друг друга: чувство уважения сдерживало Эдмона, Елену удерживало чувство стыдливости.

В любви много этих необъяснимых тонкостей, которые можно чувствовать как звук или запах, но нельзя ни осязать, ни анализировать.

Служба уже кончилась, а Елена все еще стояла, будто пригвожденная к полу.

– Что ж вы стоите… идемте, – сказала почтенная гувернантка, закрыв свой молитвенник и не приписывая ничему особенному рассеянность своей воспитанницы.

Но Эдмон был проницательнее ее. В уме его промелькнула отрадная для молодого человека мысль:

«Она думает обо мне!»

Выходя из церкви, Елена бросила в сторону косвенный взгляд; Эдмона она не заметила, но ей чувствовалось его присутствие.

«Придет ли он сегодня к отцу?» – задала себе вопрос молодая девушка. Только при самом выходе, взглянув в сторону еще раз, увидела она де Пере; он выходил в противоположную дверь.

«Как деликатен, – подумала Елена. – Нисколько не пользуется и не употребляет во зло своего положения».

Сердце ее радо было случаю за что-нибудь благодарить Эдмона.

А Эдмон был счастлив вполне: в самом деле, вряд ли кому в два дня удавалось сделать так много.

Счастлив он был еще тем, что не знал истинной причины своих быстрых успехов.

На улице Елена заметила его в двадцати шагах перед нею, идущего по направлению к ее дому.

Анжелика шла медленною, степенною походкою, не говоря ни слова, будто боясь неуместным движением утратить полученную ею в церкви благостыню.

В ту самую минуту, когда Елена взялась за ручку своей двери, Эдмон быстро обернулся и безмолвно приложил к губам полученную им накануне записку.

Глаза Елены тотчас же опустились, а лицо загорелось ярким румянцем.

«Письмо от нее, – решил молодой человек, – во что бы то ни стало я буду благодарить ее – но как заговорить с нею?»

И Елена скрылась за дверью, а Эдмон все еще стоял, неподвижно устремив глаза на камни тротуара, которых касались ее маленькие ножки.

Войдя в свою комнату, Елена первым делом подошла к окну, намереваясь еще раз взглянуть на заинтересовавшего ее молодого человека, но несносное окно было отворено, шторы были подняты: не было никакой возможности посмотреть в окно и не быть замеченною с улицы.

Впрочем, Эдмон едва ли бы ее увидал. Мечты его и неподвижное созерцание тротуара были неожиданно прерваны знакомым ему голоском, раздавшимся над самым его ухом.

– Влюбленный уж здесь – и мечтает! Давно ли?

Эдмон обернулся: перед ним стояла Нишетта, в руках ее была дамская картонка.

– Это вы, Нишетта, – сказал он. – Что вы здесь делаете?

– Хорош вопрос, что делаю! Вы уж и забыли, что я обещалась помогать вам.

– И вы приступили уже к исполнению обещания?

– Как видите.

– Я ничего не вижу.

– Что у меня в руках?

– Право, не знаю, картонка какая-то.

– Ну…

– Ну…

– Какой недогадливый! В картонке шляпка и чепчики, и я иду к г-же Елене Дево. Поняли?

– Понял; ну а вдруг вас не примут?

– Вот мило! Иду, стало быть, примут.

– И вы ее увидите… завидую вам!

– А вы видели ее?

– Видел.

– В церкви?

– В церкви.

– И на целый день счастливы?

– Счастлив – что ж делать?

– А кому вы этим обязаны?

– Как кому? Ей – я думаю.

– Ей! Неблагодарный вы – вот что! А кто вам посоветовал идти в церковь – забыли?..

– Вам обязан, вам, моя добренькая. Только не сердитесь.

– Не сержусь, не сержусь; прощайте.

– Так вы… так вы точно идете к ней?

– Так шучу я, что ли?..

– И вы обо мне будете говорить с нею?

– Нет, об Густаве. Еще спрашивает!

– Только, Нишетта… знаете ли: осторожнее…

– Мне не учиться! Лучше вас знаю женское сердце. Хочу, чтобы вы были счастливы – и будете, и все-таки будете обязаны мне. Прощайте, прощайте… Заходите ко мне в два часа: много порасскажу вам.

– Осторожнее, Нишетта… ради Бога…

– Подите вы! Трус! В два часа, помните.

– В два часа.

И легко перейдя на другую сторону улицы, Нишетта скрылась за дверью, еще раз улыбнувшись влюбленному.

Часть вторая

XIII

Было еще слишком рано для того, чтобы Елена могла принять Нишетту, но модистка, сообразив, что дело было летом и в воскресенье и что, следовательно, доктор непременно утром же поедет с дочерью за город, решила безотлагательно покончить дело. В простоте сердца она веровала, по старинному преданию, что в воскресные летние дни весь город переселяется за город.

За решимостью исполнение последовало быстро. Нишетта надела легонькую соломенную шляпку, завернулась в маленькую шаль, наполнила картонку разнообразными модными изделиями и направилась на улицу Лилль, где, как известно читателю, встретила Эдмона.

Когда Нишетта вошла, Елена была в кабинете отца, по обыкновению работавшего утром.

– Вас какая-то женщина спрашивает, – сказала ей вошедшая Анжелика.

– Какая женщина? – спросила Елена.

– Говорит, что вы ее не знаете, у нее картонка в руках.

– Верно, из модного магазина, – заметил доктор. – Ступай, друг мой, купи себе обновочек к лету.

Дево поцеловал дочь и принялся опять за перо оканчивать давно начатое им сочинение, в котором ученый доктор предполагал объяснить человечеству вечное начало жизни.

– Где же? Кто меня спрашивал? – сказала Елена, вбегая в свою комнату.

– Ждет в передней, – отвечала Анжелика.

– Так просите сюда.

Когда Нишетта вошла, Елена невольно залюбовалась хорошенькою головкою гризетки: ее удивление не ускользнуло от бойкого взгляда нашей приятельницы, и нельзя сказать, чтобы не понравилось ей.

– Я имею честь видеть г-жу Елену Дево? – спросила Нишетта.

– Я Елена, – отвечала дочь ученого доктора.

Анжелика, считавшая исключительною обязанностью всюду соприсутствовать своей воспитаннице, слушала себе хладнокровно, стоя и пользуясь преимуществом толстых женщин складывать на животе руки.

Нишетте очень хотелось удалить эту непредвиденную ею свидетельницу: она понимала, что при гувернантке Елена не решится быть откровенною.

– Я пришла показать вам, – начала Нишетта, – последние фасоны чепчиков, воротничков, рукавчиков…

– Покажите, пожалуйста, покажите, – отвечала Елена, садясь и с любопытством заглядывая в картонку, поставленную Нишеттой на кресло.

– Это вот по только что вышедшему журналу…

– Вы не из магазина ли, что на улице Сен-Тома?

– Нет, – отвечала Нишетта, быстро смекнув, что пришел удобный случай удалить гувернантку, заговорив об Эдмоне, потому что гризетка не сомневалась, что Елена непременно захочет узнать кое-какие о нем подробности. – Я не работаю в магазине, я живу одна. К вам я прислана по рекомендации знакомой вам дамы, г-жи де Пере.

– Так вы от г-жи де Пере? Вы ее знаете? – с изумлением, почти с радостью, воскликнула Елена.

– Очень хорошо знаю, я на нее постоянно работаю уже несколько лет.

– И она именно дала вам мой адрес?

– Да, я прислана от нее.

– Это странно!

– Что странно?

– Послушайте, Анжелика, – сказала Елена, обращаясь вместо ответа к гувернантке, – будьте так добры… у меня есть до вас большая просьба…

– Что вам угодно?

– Потрудитесь сходить к портнихе… я заказала ей розовое платье, а теперь розовый цвет к этому не подходит, так пусть она, если еще это можно, делает мне не розовое, а голубое платье, слышите: голубое… сходите, пожалуйста.

– Сейчас, – отвечала достойная гувернантка, нисколько не подозревая, почему розовый цвет вдруг сделался цветом неподходящим.

– Это не так близко, – продолжала Елена, – но мы не сядем обедать без вас.

Последнее замечание пришлось Анжелике очень по вкусу, и она немедленно стала надевать шляпку.

– Я бы вас не беспокоила, послала бы человека, – шепнула ей Елена, – да боюсь, что-нибудь перепутает.

– Как можно человека!

– Вы ведь любите чепчики? – тихо и вкрадчиво напевала ей Елена.

– А вам что?

– Нет, любите?

– Да, люблю, а что?

– Так, я только спросила.

«Купит мне чепчик! – подумала Анжелика. – Только бы догадалась – с пунцовыми лентами!»

И напутствуемая надеждой, почтенная гувернантка понеслась на всех парусах к портнихе.

«Дела идут хорошо, – подумала Нишетта. – Девочка влюблена, заметалась…»

И гризетка открыла картонку.

– Садитесь, – сказала Елена, – так будет удобнее.

С этими словами она придвинулась к Нишетте и взяла картонку.

– Вот ночные чепчики с розовыми лентами, – сказала Нишетта. – Розовый цвет вам, кажется, нравится?

– Так вы работаете на г-жу де Пере? – начала допрашивать Елена.

– Да, – отвечала Нишетта и в то же время подумала: «Вот оно!»

– Сколько ей, вы думаете, лет?

– Она еще очень молода; ей всего тридцать девять лет, но никто этого не скажет, – отвечала Нишетта, делая ловкий поворот разговора, – хотя ее сыну уже двадцать три года.

– Так у нее сын есть? – спросила Елена, устремив, по-видимому, все внимание на ночной с розовыми лентами чепчик.

– Как же! – отвечала гризетка. – И какой добрый! Какой прекрасный, умный молодой человек! Мать им не надышится!

– Вы его тоже знаете? – сказала Елена несколько уже дрожащим голосом.

– Знаю; я так часто вижу его у г-жи де Пере…

– Очень миленький чепчик, – перебила Елена, стараясь показать, что предшествовавший разговор интересовал ее очень мало.

– Угодно вам будет примерить? – сказала Нишетта, вставая.

– Позвольте.

– Как он вам, к лицу? – заметила Нишетта, посмотрев в зеркало на Елену.

– Что это стоит?

– Самая безделица. Сойдемся в цене, когда вы выберете все, что вам понравится.

Елена сняла чепчик, отложила его в сторону и села.

– Что у вас еще есть?

За этим вопросом последовал новый осмотр картонки.

Нишетта остерегалась первая заговорить об Эдмоне, притом же она была уверена, что Елена спросит, не утерпит; так оно и случилось.

– Чуть ли отец мой не знает Эдмона де Пере, – сказала Елена.

– Ну да, Эдмон! Его Эдмоном зовут! – подхватила Нишетта. – Разве я называла вам его по имени?

– Нет, я видела у отца его карточку, – отвечала, покраснев, Елена, – теперь я вспомнила.

– Ну да! Он ходил к вашему батюшке; был не совсем здоров и хотел успокоить мать; она так всегда о нем беспокоится.

– Ну, и успокоил ее?

– Успокоил совершенно, – отвечала Нишетта, чтобы только отвечать что-нибудь, не обнаружив настоящую причину его визита.

«Бедная женщина! – думала Елена. – Она и не подозревает опасности его положения!»

– Он вчера был здесь, – сказала она вслух.

– А сегодня утром не приходил? – спросила Нишетта.

– Нет.

– Вы это наверное знаете?

– Наверное, – отвечала Елена, покраснев еще раз. – А разве он хотел быть?

– Я его сейчас встретила на этой улице.

На это Елена не отвечала ничего и потупилась.

Гризетка ловко вела атаку: неприятель был ею оттиснут в самые дальние ретраншементы.

– Мне нужен чепчик, – сказала Елена, несколько оправившись, – вот для этой дамы, что здесь была и пошла к портнихе.

– Угодно вам в этом роде? – сказала Нишетта, вынимая еще чепчик из картонки.

– Да, хоть такой…

– Я совершенно такой делала г-же де Пере.

Елена решилась не отвечать; ей и то уж казалось, что об Эдмоне было говорено слишком много, хотя она и не подозревала, как интересует Нишетту все ею сказанное о молодом человеке.

Гризетка угадала ее решимость и дала себе слово заставить говорить ребенка.

– Точно такой, – продолжала она, – и именно это вкус ее сына. У него так много вкуса! Вообразите, он занимается матерью, как брат сестрою или как муж молодой женой. Ведь вот, кажется, кто достоин-то счастия… а между тем…

– Что между тем? – быстро спросила Елена.

– Не знаю, что с ним сделалось последние два, три дня: грустен, задумчив… Что-то его сильно занимает. Г-жа де Пере заметила это и сказала мне: она очень добра со мною, знает меня с самого детства и любит, как дочь; она мне всегда все рассказывает.

– А не знает она, отчего он сделался задумчив? – спросила Елена, с невероятным вниманием рассматривая подвернувшиеся ей под руку кружева.

– Как же не знать! Он ведь ничего от нее не скрывает.

– Что же с ним?

– Жениться думает.

– Отчего же не женится?

Нет надобности говорить, как сильно билось сердце Елены с самого начала этого разговора; как она против воли увлеклась им неодолимо, сознавая вполне, что говорить таким образом с незнакомою женщиною странно и что гризетка каждую секунду может вырвать у нее ее тайну.

Она успокаивала себя только тем, что сама не понимала хорошо, что происходит в ее сердце: как же могли об этом догадаться другие? Ей и в голову не приходило, что Нишетта была подослана Эдмоном; невинный ребенок, она бы усомнилась, если бы ей даже это сказали.

– Не женится потому, что еще не знает, любит ли его девушка, в которую он влюблен, – продолжала Нишетта.

– Так он никогда не говорил с нею?

– Никогда; он ее только видел.

– И, никогда не говоривши, полюбил?

– Да, это вам кажется странным, но заметьте: эта девица так хороша, столько в ней чувства и души, что, взглянув на нее раз, можно за нее отдать жизнь.

«Не слишком ли я далеко зашла?» – подумала Нишетта и тотчас же, вынув из картонки воротнички, показала их Елене.

– Это очень миленькие воротнички, – сказала она, – кружева самые простенькие, для молодых особ очень хорошо.

– Да… точно… – бормотала Елена, – с большим вкусом… я возьму…

– Так два чепчика и воротнички? – сказала Нишетта, давая ей время оправиться от смущения.

– Да, – отвечала Елена, не слыхавшая даже вопроса.

Нишетта встала.

«Что ж вы мне не говорите об Эдмоне?» – едва не спросило влюбленное дитя.

Гризетка, не спускавшая глаз с Елены, поняла, что происходит в ее сердце, но, боясь изменить себе, твердо решилась ждать, пока г-жа Дево сама не спросит о нем.

– Больше ничего не возьмете? – сказала она, закрывая картонку.

– Нет, благодарю вас, – отвечала Елена.

Нишетта долго завязывала картонку, потом тихо подошла к камину, взяла перчатки и медленно стала надевать их, не говоря во все это время ни слова и предоставляя Елене сыскать удобный предлог для возобновления обеих интересовавшего разговора.

Елена тщетно искала этот предлог.

Не было для нее никакого сомнения, что де Пере влюблен именно в нее; ей отрадно было слышать слова, подтверждавшие ее уверенность, но заговорить о нем она не решалась. И чем более проходило времени, тем затруднительнее ей казалось возвратиться к прежнему разговору и не обратить на этот возврат внимания Нишетты, не удивить ее, или, что хуже всего, не поселить в ней кое-каких подозрений.

– Прощайте, – сказала Нишетта, натянув, наконец, перчатки. – Позвольте надеяться, что вы и вперед не оставите меня своими заказами.

– Вы где живете?

Нишетта дала ей адрес.

– Сколько же вам следует заплатить? – спросила Елена.

– Сочтемся, когда будете что-нибудь заказывать, – отвечала Нишетта, направляясь к дверям.

Видя, что Нишетта уже уходит, Елена, чтобы только произносить и слышать любимое имя, решилась сказать то, о чем прежде никак не думала говорить.

Колеблющимся, исполненным внутренней борьбы голосом выговорила она, когда Нишетта взялась за ручку замка:

– Послушайте.

Сказав это, она вся покраснела, опустила глаза и не могла, не решалась продолжать далее.

– Вы меня изволили звать? – спросила Нишетта.

– Да, потрудитесь затворить двери.

Нишетта повиновалась.

– Вам покажутся странными мои слова; но признаюсь вам – г-н де Пере сильно меня занимает.

Нишетта хотела было отвечать, но Елена тотчас же продолжала:

– Я интересуюсь им так потому, что знаю про него одну вещь, которую, кроме моего отца и меня, не знает никто.

– Что же это такое?

– Г-н де Пере болен и не подозревает опасности своего положения. Вы так хорошо знакомы с его матушкой, скажите ему, когда увидите, чтобы он лечился серьезно… чтобы уехал отсюда… или нет, пусть остается здесь, только чтоб лечился непременно, чаще навещал моего отца, а уж отец будет наблюдать за ним, как за сыном. Теперь вы поймете, почему я много думаю об этом молодом человеке. Как же мне не думать о нем, когда я знаю, что его здоровье и самая жизнь в опасности?

Нишетта, никак не ожидавшая такого открытия и любившая Эдмона, как брата, побледнела.

– Уверены ли вы в том, что говорите? – сказала она.

– Уверена.

– Г-н де Пере точно болен?

– Болен и болен опасно.

– Стало быть, Густав не ошибался… – тихо сказала Нишетта.

– Что вы сказали?

– Я сказала, – дурно скрывая волнение, отвечала гризетка, – что вы – ангел доброты и что теперь мне неудивительно, почему Эдмон любит вас так сильно.

– Как? Что вы сказали? – вскрикнула Елена.

– Теперь нечего притворяться и скрывать от вас истину, – сказала Нишетта. – Г-н де Пере влюблен в вас, и вы… вы его сами любите, может быть, не замечая этого. Пусть покуда это остается между нами: будьте уверены, я не выдам никому вашу тайну. Когда-нибудь я вам расскажу все, и вы, может быть, будете даже мне благодарны. Теперь помните одно: Эдмон болен; малейшее огорчение может убить его. В ваших руках жизнь и счастье человека.

Слова эти, высказанные с увлечением, смутили Елену; без объяснений и будто непроизвольно поняла она, что сердце гризетки способно сочувствовать ее сердцу.

– Ради Бога, чтобы его мать не знала настоящее его положение! Его можно спасти, не говоря ей ни слова, – воскликнула она с наивной душевностью.

– Для его спасения довольно вашей любви; он уже будет счастлив сознанием, что вы его любите.

– Но… разве я сказала…

– Тсс!.. Сюда идут…

В комнату вошла Анжелика.

– У вас мой адрес, – говорила гризетка при ее входе, – что вам понадобится, потрудитесь прислать записку, и я явлюсь тотчас же.

Елена молча кивнула головою; отвечать она была не в состоянии.

– Платье ваше будет на днях готово, розовое, – сказала Анжелика по уходе модистки.

– Благодарю вас; вот вам чепчик, милая Анжелика; нравится вам?

– С пунцовыми лентами! Милое дитя, как вы добры, что обо мне вспомнили!

И, выражая признательность, почтенная гувернантка стиснула Елену в объятиях.