Текст книги "Репортаж о черном «мерседесе»"

Автор книги: Александр Прозоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Репортаж о черном «Мерседесе»
Александр Прозоров

Репортаж о черном «Мерседесе»

Пролог

Солнце, едва прикрытое перистыми облаками, ярко светило над крышами, липкими от размякшего на жаре рубероида. Хлопотливо метались по Московскому проспекту машины, скучали мороженщицы под своими разноцветными зонтиками, шаркали ногами по асфальту увешанные сумками прохожие, на вполне приличном английском толковали о чем-то туристы перед ларьком с фальшивой «хохломой», звонко и радостно пели птицы. Никогда в жизни он не видел в городе птиц – разве только ворон, голубей и воробьев. Курицы еще мороженные на прилавках попадались. Но ни один из этих пернатых петь не умел, а тут – на тебе! Заливается кто-то, как влюбленный жаворонок.

Главное, и жить-то птичкам певчим возле площади Победы негде. Раньше здесь, от Московского шоссе до Варшавской железной дороги, стояли яблоневые сады, но после начала жилищной застройки все сады вырубили в целях благоустройства, а вместо них посадили газонную траву и несколько чахлых кленов. Скворечника приткнуть некуда, не то что гнездо сплести.

И все-таки неизвестная пичуга пела свой громкий гимн теплому летнему дню, полностью отдаваясь хорошему настроению, словно и у нее лежал в кармане новенький загранпаспорт.

У Николая Ретнева этот чистенький, еще не потрепанный документ со штатовской въездной визой приятно оттягивал нагрудный карман рубашки. Последний день совковской жизни, последний раз он видит отъевшиеся морды ментов, сыплющиеся стены домов, гниющих в собственной блевотине алкашей, слушает ругань вечно недовольных баб. Завтра пузатый «Боинг» унесет его в свежую, сверкающую, ухоженную Америку. Унесет навсегда.

Николай прошел вдоль «Пулковского» универсама, повернул к двадцатидвухэтажному дому, одному из той парочки, что «…символизируют собой ворота города для въезжающих гостей» – как говорят экскурсоводы. На лифте не поехал, а зашел с черного входа на пахнущую мочой, скрытую в полумраке лестницу, начал неторопливо подниматься.

Вскоре стало светлее – солнечные лучи пробирались к пыльным ступенькам через распахнутые на каждом этаже двери. Преодолев почти два десятка пролетов, он начал задыхаться и вышел на балкон. Здесь, на высоте, воздух был свежее и прохладнее, а город казался всего лишь крупномасштабной картой: серые крыши, густые зеленые кроны; кое-где меж ними проглядывают плотные тропинки, а за зданием, похожим на школу, желтеет детская площадка, но малышни на ней нет – лето, все за городом.

Завтра и он навеки покинет эти каменные джунгли. Его ждет Майями, теплое море, золотые пляжи.

Николай перешагнул через перила и ступил на каменный карниз, идущий вдоль фасада. Карниз оказался довольно широким, почти со ступню, и двигаться по нему труда не представляло. Сейчас он обогнет дом вокруг, потом поедет домой, ляжет спать, а утром – в аэропорт, на белый «Боинг», к новой жизни!

До угла Ретнев дошел без труда, но здесь остановился, плотнее прижался к нагретому камню стены и попытался закинуть ногу за угол. С первой попытки у него ничего не получилось. Николай придвинулся ближе к краю, почти нависая за край фасада, закинул сперва руку, стараясь зацепиться кончиками пальцев за еле ощутимые шероховатости, потом забросил ногу и, почти теряя равновесие, попытался ступить на карниз.

Ступня скользнула вниз по гладкой стене, тело качнулось вперед, за пределы спасительного уступа, мгновенно вспотевшие ладони заскользили. В последней надежде он попытался впиться в бетон ногтями, но восстановить равновесие не могло уже ничего. Глазам открылся бесконечный простор, расстилающийся внизу, а в сознании с ужасающей ясностью вспыхнула вся необратимость происходящего.

– Нет! – захотел крикнуть он, но горло уже не подчинялось обезумевшему разуму.

– А-а-а-а-а!!!

Все дружно вскинули головы, но успели увидеть только промелькнувшую тень и услышать мокрый шлепок со стороны въезда на автостоянку.

Глава 1

Не знаю, что за паразит пролил масло прямо посреди проезжей части. Лично я хотел всего лишь объехать одну из колдобин, которыми так богаты наши питерские дороги. Может быть, чуть резче, чем следовало – но чего бояться на сухой и ровной дороге теплым летним днем?

Заднее колесо начало немного заносить, и я сделал то, отчего мотоцикл всегда мгновенно выравнивается: прибавил газу. Чертово масло! Колесо провернуло, мотоцикл свалился на бок, и мы с ним, громко скрежеща, вылетели на встречную полосу, прямо под колеса черного «сто девяностого» «мерседеса». Затрещали[1]1
  АБС сработало не у меня. А то бы не влип я в эту историю.


[Закрыть] тормоза. Я ощутил, что кувыркаюсь по асфальту отдельно от своего «ИЖа», еще несколько раз перекатился с боку на бок и остановился.

Буквально через пару секунд меня подняли сильные руки, сноровисто ощупали руки, ноги, ребра.

– Ну что, цел?

– Вроде цел, – ответил я.

Болело плечо, правый бок и нога, но это так, пустяки, дешево отделался. Несколько синяков на память, и все.

– Это хорошо, что цел, – кивнул высокий, коротко стриженный, плечистый парень в рубашке из мокрого шелка, просматривая мой бумажник, невесть как попавший к нему в руки. Деньги его не заинтересовали, права и техпаспорт тоже. Журналистское удостоверение он прочитал, и даже попытался сверить фотографию, но вряд ли мог рассмотреть под шлемом мое лицо. Одну из визиток, хмыкнув, сунул к себе в карман. Закончив обыск, оглянулся на машину: – Как там, Стас?

– Бампер раскололся, – ответил, вставая из-за капота другой парень, похожий на первого как брат-близнец. – На полторы тонны баксов попали.

– Слыхал?

Это относилось уже ко мне, но я предпочел промолчать.

– Опоздаем, Шура, – напомнил тот, которого звали Стасом.

– Иду. – Парень кинул мне бумажник и предупредил: – Мы тебе позвоним.

Дверцы «мерседеса» закрылись тихо, словно подушка на диван упала, звездочка на капоте подпрыгнула немного вверх и умчалась вместе с черным «купе» немецкого производства в сторону Обводного канала. Я поднял свой «ИЖ», откатил к обочине, поставил на подножку, присел рядом. На первый взгляд, все в порядке. Ну, дуга безопасности поцарапана, заднее крыло. Торец ручки «газа» продран до металла, зеркало свернуто. В общем, мелочи, на скорость не влияют. После первого же толчка кикстартера двигатель ровно зарычал.

Я оглянулся в сторону скрывшегося «мерседеса», пытаясь представить, чем кончится эта история, потом махнул рукой, оседлал своего «конягу» и поехал к дому.

Позвонили дня через три. Вежливо, без всякого намека на иронию, поинтересовались здоровьем, а потом попросили подъехать на Васильевский остров для разговора по поводу аварии. Я поехал. Какой смысл прятаться, если твои координаты и место работы все равно известны? Только на лишнее хамство нарвешься.

По указанному адресу, посреди небольшого скверика, стоял любовно ухоженный трехэтажный детский садик. Ярко раскрашенные скамейки, качели, высокие бордюры из врытых в землю старых автомобильных покрышек, ровные песчаные дорожки, площадки для игр с горками, лестницами и миниатюрными деревянными башнями. Поначалу я даже засомневался, туда ли попал, но вскоре разглядел на третьем этаже закрытые жалюзи, и начал понимать в чем дело.

Помнится, пришлось мне разбираться с жалобой нескольких пенсионеров из дома на Карповке, как раз напротив недавно открывшегося монастыря. Несчастных ветеранов труда злобные работники ЖЭКа в угоду взяточникам-буржуям пытались выгнать на улицу из красного уголка, в котором они коротали свой скромный досуг. Осмотрев в подвале изрядно зачуханную каморку, огороженную большими фанерными щитами с набившими оскомину плакатами по технике безопасности я, еле сдерживая выплескивающееся наружу негодование, направился в местную домовую контору. И там полная усталая женщина довольно быстро остудила мой праведный гнев несколькими фразами:

– Пока ваши престарелые коммунисты под текущими трубами свой интернационал перед обедом поют, у меня три кровли уже рассыпались. Причем те же самые пенсионеры жалобами уже всю плешь проели. Я от двух торговцев, за право магазин открыть, потребовала ремонт крыши сделать, это раз, подвал они сами отремонтируют – не в гадюшнике же им бизнес свой разворачивать! – это два. Так что, если ваши старички перейдут со своими песнями в квартирки, то взамен получат полностью отремонтированный дом. Что для них важнее?

Материал мой тогда не взяли, сказали, что наше дело неимущих защищать, а не бездельников из ЖЭКов поддерживать. Зато я прекрасно понял, каким образом среди развалин старого фонда появляются чистые и опрятные дома. Просто кое-где берут не на «лапу», а на «хозяйство».

Въезжать через калитку в увитой душистым горошком оградке я не стал и обогнул садик кругом. Возле черного входа стояло несколько сверкающих иномарок, среди которых, возле двух замызганных «девяток», отдыхал запомнившийся мне «мерс». Я поставил мотоцикл рядом, пристегнул шлем к рулю велосипедным замком, немного пригладил волосы перед зеркалом заднего вида и направился к подъезду.

Искать ничего не пришлось: в трех шагах передо мной дверь парадной отворилась, невысокий, но широкоплечий – как раз по габаритам проема – мужчина быстро прощупал меня с ног до головы цепким профессиональным взглядом и посторонился:

– Вам на третий этаж, в приемную.

На груди охранника, облаченного в пятнистый комбинезон и кирзовые, с высокой шнуровкой, ботинки, белел не лишенный остроумия значок: «Служба безопасности детского сада N32».

В приемной, вопреки ожиданию, сидела не длинноногая острогрудая красавица за стеклянным столом, а слегка косоглазая, уже в возрасте, женщина, быстро стучавшая по клавиатуре компьютера. Справа от нее тихонько шуршал принтер, слева – сухо трещал факс, на столе за спиной высился большой ксерокс. Правда, ничего не делал. Не прекращая работы, женщина успевала зыркнуть то в одну сторону, то в другую: там распечатку с сообщением оторвет, здесь лист из принтера подхватит. Кроме того, она умудрялась время от времени снимать по очереди трубки трех телефонов, что-то там выслушивать, прижимая их к уху плечом, и молча кивать.

Не решившись сбивать ее с ритма, я просто вытянул из кармана визитку и положил ей на стол.

– Подождите минуточку, Валерий Алексеевич сейчас освободится, – указала она на диван меж двумя фикусами.

Садиться я не стал, подошел к окну. Даже отсюда был виден наискось оторванный край бампера, отчего машина напоминала скукожившегося щенка с отвисшей челюстью. А так – вроде больше никаких повреждений. Может, обойдется?

– Проходите, пожалуйста, – пригласила секретарша, и я решительно вошел в кабинет.

Кабинет тоже не блистал роскошью: стены закрыты «жидкими» обоями, пол застелен линолеумом, потолок просто побелен, без всяких «фальш» или «натяжных». Пара книжных полок, обычный полированный стол с лампой дневного света. Если бы я не знал, сколько стоит «Био-самсунг» в углу и двадцатидюймовый монитор на столе, то подумал бы, что попал в нищую фирму, еле сводящую концы с концами. К тому же в кабинете отсутствовал сейф, а значит, эта обязательная для любого офиса бандура сделана потайной, причем очень качественно, что тоже немалых денег стоит. В общем – богатая контора, проповедующая аскетизм.

Хозяин кабинета сидел за столом – лет пятидесяти, солидный, румяный, одет в темный, с зеленым оттенком костюм. Простенькие часы, похожие на «командирские», никаких колец или перстней на пальцах. Правда, заколка на строгом галстуке блеснула чем-то зеленым, и скорее всего, это было не бутылочное стекло.

– Значит, любишь кататься на мотоцикле? – спросил Валерий Алексеевич, оглядев меня с головы до ног.

– Самый лучший транспорт для города, – пожал я плечами. – Никаких пробок, в любую щель пролезет, бензина уходит мало, милицейский «радар» не берет – отражающая поверхность маленькая. И доставка: от дверей до дверей. Рекомендую.

– А если дождь?

– Ну, должен же быть у него хоть какой-то недостаток? К тому же, что плохо в дождь, то хорошо в жару: встречный ветерок обдувает, чем быстрее едешь, тем прохладнее, как бы солнце ни пекло.

– Интересная мысль, – усмехнулся хозяин. – Небось и стоит дешевле кондиционера?

Только теперь я обратил внимание, что в кабинете прохладно, а источника свежести опять же не видно. Это вам не совдеповский ящик в пол-окна, за такой кондиционер можно десять моих «ИЖей» купить.

Я выглянул в окно. Стоит мой двухколесный, никуда не делся.

– Да, да, – кивнул Валерий Алексеевич, – перейдем к делу. Значит, новый бампер стоит тысячу двести долларов, плюс работа, потеря внешнего вида и моральный ущерб. Итого, примерно шесть тысяч. Согласен?

– Да он целиком больше пяти тысяч не стоит, – фыркнул я.

– Может быть, – согласился хозяин. – Может быть, больше пяти тысяч он и не стоит… Но в Дрездене. А еще его нужно перегнать, растаможить, зарегистрировать. И получается уже не пять, а пятнадцать, правда?

Валерий Алексеевич широко улыбнулся. Я в уме прикинул свои финансы: гараж в Авиагородке, даже вкупе с мотоциклом, на бампер к «Мерсу» не тянул. А больше у меня ничего не было. Разве только компьютер, да еще более старая дубленка, но они по нынешним временам больше трех бутылок пива не стоили.

– Да ты не беспокойся, – угадал мои мысли хозяин, – у меня есть хорошие специалисты. Они в любом случае эти деньги с тебя получить сумеют.

Меня его утешение почему-то не приободрило.

Валерий Алексеевич немного подождал, потом открыл верхний ящик стола, вытянул газету и бросил ее на стол:

– Твоя?

Это была статья под громкой рубрикой «Расследование ЧП».

Куда пропали отечественные лекарства? Не знаете? А я их нашел. Вот только расследовать оказалось нечего. Об этом кричали во все горло и питерский «Фармакон», и НИИ Онкологии, и Военно-Медицинская Академия, и все больницы. Кричали о том, что родная фармацевтическая промышленность дохнет, а лекарства, которые она может выпускать, за дикие деньги покупают за границей, о том, что уникальные препараты, которые заграница освоить не может, перестали производить вообще. Полный бред – наши больные вынуждены ехать на запад, искать там наши просроченные лекарства, в свое время поставленные на экспорт, и везти сюда. Препараты проверяют в лаборатории, продлевают им срок годности и используют. Думаете, это злобные происки иностранных конкурентов? Все намного проще. Просто, чтобы заказать наши препараты, нужно ехать в командировку в Санкт-Петербург, а чтобы французские… правильно. И никакие государственные интересы, никакие человеческие жизни этот маленький интерес маленького чиновника перевесить не могут.

Статья вышла, статью прочитали, про статью забыли. Не изменилось ничего. Единственный повод для гордости – некоторые из читателей пошарили по своим аптечкам, нашли названные в материале лекарства и привезли в НИИ Онкологии. Хоть нескольких больных из тысяч удалось спасти. Так что за статью эту я не стыжусь.

– Моя.

– Мне понравилось, – он убрал газету в стол.

– Спасибо, – пожал я плечами.

– Пожалуйста. – Он немного подумал, потом кивнул: – Ладно, обойдемся без морального ущерба и потери внешнего вида. Поступим проще. Этот несчастный «мерседес» ты заберешь себе, и делай с ним что хочешь. Хочешь, ремонтируй, хочешь, продай, хочешь, так езди. Твои проблемы. А мне ты купишь точно такой же, чтобы я тоже ничего не потерял. Договорились?

Я промолчал. Не знаю, какого года выпуска битая машина, но за относительно новую на рынке до пятнадцати тысяч долларов просят. Чуть старше – десять. При моих гонорарах, это все равно, что миллион. Жизней пять работать надо.

– Соглашайся, – почти ласково посоветовал Валерий Алексеевич, – вдруг и вправду за шесть купить сможешь? Расходы получатся те же, зато с машиной останешься.

– На «девяносто пятом» ездит? – как бы раздумывая, спросил я.

– На «девяносто восьмом».

– Дорого.

– Зато какая машина!

Машина, конечно, хорошая. Только вот если «специалисты» доброжелательного хозяина и смогут вытрясти из меня шесть тысяч долларов, то оставят без последних штанов на много, много лет вперед. Какие уж тут «мерседесы» с их «девяносто восьмым» бензином?

Валерий Алексеевич наблюдал за мной с откровенным интересом, и ждал. Вот уж не знаю, чего. Наверное, того, что я раскушу потайную ампулу с цианистым калием и отброшу копыта у него на глазах, оставив без единого цента на память.

– Есть, правда, еще один вариант.

Воистину, телепат – второй раз мысли угадывает.

А хозяин кабинета тем временем встал из-за стола и подошел к окну, заложив руки за спину.

– Значит, так… – Некоторое время он колебался, потом с неожиданной щедростью предложил: – Давай, я тебе сразу доверенность на него выпишу, чтобы не сомневался?

– Нотариальную или от руки? – как-то само собой выскочило у меня.

– Можно и нотариально заверенную, – согласился он. – Только это будет чуть дольше.

Я промолчал, спохватившись, что «оформляю» шкуру неубитого медведя.

– Вызвать нотариуса? – спросил Валерий Алексеевич.

– В другой раз, – пошел я на попятный. – Успеем еще.

– Успеем… – Он опять надолго задумался, а потом резко перешел к делу: – Четыре дня назад один человек свел счеты с жизнью. Ретнев, Николай Викторович. Спрыгнул с двадцатидвухэтажного дома на площади Победы. Странно спрыгнул. И не с крыши – она закрыта, и не с лестничного балкона – лежал он рядом с углом дома. Дело это ведет следователь Соловьев, с Расстанной. Больше мне пока ничего не известно. А я хочу знать все.

– Ну, так нужно обратиться к этому самому следователю Соловьеву и спросить у него.

– Спроси. Только есть такое подозрение, что и он мало что знает…

– Как-то все это не очень понятно, – закрутил я головой. – Можно обратиться в милицию, можно – к частному сыщику. Причем здесь я?

– Как причем? – Хозяин вернулся за стол. – Тебе нужен «мерседес» или нет? А то ведь можно вернуться и к предыдущим вариантам…

– Нет, так дело не пойдет, – рискнул возразить я. – Можно, конечно, использовать меня «втемную», но только тогда весьма мала вероятность получить нужный ответ, не говоря уж о том, что вполне может всплыть именно то, о чем вы тут так старательно недоговариваете.

Минуты три Валерий Алексеевич задумчиво барабанил пальцами по столу, потом решился:

– Скажем так, – начал он. – Гражданин Ретнев, погибший четыре дня назад, три дня назад должен был отправиться в Соединенные Штаты. Мало того, он уже успел приобрести билет и имел загранпаспорт. Согласись, не такое уж трагическое положение, чтобы выбрасываться из окна? А еще этот человек должен был вывезти некоторое, скажем так, имущество. Имущество, которое ему не принадлежит. Что еще хуже, оно принадлежит не только мне… А ведь самоубийцы обычно не забирают с собой накопленные капиталы, не правда ли?

– А вы не пытались найти это самое «имущество»? Ну, там, на квартире, или…

– Во всех «или», – перебил меня Валерий Алексеевич. – Не надо считать меня дураком. То, что можно было сделать без лишних глаз, мы сделали. «Имущество» отсутствует. Я хочу знать, где оно. Сложность в том, что, начни я поиски по обычным каналам, моя заинтересованность в гражданине Ретневе вполне может всплыть наружу, а вместе с ней и факт пропажи «имущества». Тогда мои «неприятности» рискуют стать «большими неприятностями». Ты меня понял?..

Ему явно хотелось добавить «кретин», но он сдержался.

– Этот вопрос должен разрешить человек, достаточно далекий от круга моих, скажем так, знакомых… Человек, далекий даже от меня. Вопросы и любопытство которого никак на меня не проецируются…

– Маленькое уточнение, – перебил я его, почуяв, что, чем дольше он объясняет мне очевидную вещь, тем больше сомневается в моих умственных способностях. – Вас больше интересует вопрос «имущества» или гражданина Ретнева?

– Колю мне тоже жалко, – искренне вздохнул он. – Пяти дней тебе хватит?

– Я попробую.

Выйдя из дома, я запихал визитную карточку Якушина Валерия Алексеевича поглубже во внутренний карман, напялил шлем, снял мотоцикл с подножки, сел сверху и только после этого попытался понять, в какую историю ввязался.

В наличии имелся джентльмен, утерявший некое имущество. Происхождение «имущества» явно не менее сомнительно, нежели происхождение капиталов всех членов нашего правительства[2]2
  В период написания повести премьер-министрами были В. Черномырдин и С. Кириенко.


[Закрыть], поэтому обращаться в милицию пострадавший не хотел. Попытка джентльмена найти пропажу самостоятельно могла привлечь внимание истинных владельцев, и тогда мой гостеприимный хозяин рискавал оказаться в столь же неприятном положении, в каком я сегодня оказался перед ним, а потому Валерий Алексеевич хотел сделать вид, что у него все чудесненько, все спокойненько и сидеть на попе ровно, – для вынюхивания требовался кто-то другой, совершенно посторонний, внимания к себе не привлекающий и, лучше всего, вообще незнакомый со всей этой кухней – а то ведь продаст тайну моего работодателя как раз тем, от кого он ее так старательно пытался скрыть. С этой точки зрения предложенный гонорар – я покосился на отливающий глянцем «мерседес» – казался вполне разумным. Сыскное агентство меньше не возьмет. К тому же, агентство за деньги в лучшем случае отчитается, но уж назад точно не отдаст, а на мне в случае неудачи зло всегда сорвать можно, да еще и должок вытрясти.

С другой стороны, мне терять тоже нечего. В худшем случае, с меня опять начнут вежливо выжимать компенсацию за аварию – с мясом и кровью. В лучшем… Когда еще такой случай представится?

Вот только, как узнать, что случилось с гражданином Ретневым? Хотя, может, следователь уже успел все раскопать? Как там его… Соловьев, что ли?

С органами расследования мне приходилось иметь дело только раз, когда я своими собственными глазами увидел, как недалеко от проспекта Славы строго одетая дама средних лет уложила на землю и повязала взрослого мужика. Оказалось, это был вор, застигнутый ею в прихожей родной квартиры. Звали женщину, помнится, Тамара Юсуповна. Вот нас троих и загребли в обшарпанное здание на Расстанной улице. Меня – для дачи свидетельских показаний.

То, что представительница слабого пола «замела» матерого рецидивиста, удивления не вызывает, – женщины наши, как известно, скаковых лошадей останавливают и по горящим избам постоянно бродят, – а вот две украденные, и потом отбитые в честном поединке шубы у пострадавшей изъяли в качестве вещественного доказательства, и она их потом полгода назад получить не могла. Вот и сдавай после этого преступников в милицию. Хлопот больше, убытки те же.

К моему счастью, следователь Соловьев оказался на месте – если, конечно, сонный ефрейтор в каморке у дверей его ни с кем не перепутал. Я быстро поднялся на второй этаж, нашел двести двенадцатый кабинет, постучал, и сразу заглянул, чтобы разведать обстановку. Внутри комнаты стояли шкаф и два стола, на одном из которых громоздилась допотопная печатная машинка, очень напоминающая «Украину». На этом чуде отечественной механики пытался работать мужчина лет тридцати, в светлой рубашке с коротким рукавом. К своим годам мужчина успел обзавестись обширной лысиной, которая блестела от крупных капель пота – то ли голова перегревалась от напряженной умственной деятельности, то ли просто человек от жары мучился. В открытое окно веяло не свежестью, а зноем, обильно сдобренным выхлопными газами, и крепко жарило полуденное солнце.

– Вы не подскажете, где найти следователя Соловьева?

– Я Соловьев, – буркнул он, не отрываясь от машинки.

– Газета «Час Пик», Стайкин Сергей Александрович. Это вы ведете дело Николая Ретнева?

– Ретнев, Ретнев… – зажмурился он. – А, помню. Не веду, а вел. Дело закрыто.

– Как закрыто? – опешил я.

– Обычно. За отсутствием состава преступления. Самоубийство.

– Но, подождите… – забеспокоился я. – Он же лежал на углу дома, туда невозможно допрыгнуть с лестницы, а крыша была закрыта.

– Мог дойти по карнизу. Был там такой. На шестнадцатом этаже, кажется.

– Зачем самоубийце ходить по карнизу?

– А хрен их разберет. Следов насилия на теле нет, предсмертная записка есть: «Не могу расстаться с родиной». В Америку он собирался линять. Барахло все продал, квартиру. По его адресу только паркет да предсмертная записка осталась. Так что все чисто.

– Постойте, – попытался я взять разговор в свои руки. – Если человек собирался лететь за границу, у него должны были быть собраны вещи, деньги, документы. Где все это?

– Слушайте, – наконец заинтересовался он. – А откуда у вас такое внимание к этому делу?

– Согласитесь, – достал я журналистское удостоверение, – не каждый день прохожим на головы люди падают. Вот читатели и любопытствуют, что и как.

– Его вещами тоже читатели интересуются?

– Вы же сами сказали, что нашли его квартиру пустой, – напомнил я. – Концы с концами не сходятся.

– Это уже не его квартира. – Вспыхнувший было в глазах следователя огонек погас так же быстро, как и появился, и он опять сосредоточился на печатной машинке. – Барахло он вполне мог сдать в камеру хранения, или еще где оставить. Всплывет потом, как невостребованное имущество.

– И вы не пытались узнать, где оно, почему он по карнизу гулять отправился?

– Слушай, парень, – не выдержал следователь. – На мне двадцать девять дел висит. Если буду обсасывать каждое, как леденец, на них десяти лет не хватит. Передай своим читателям, что у одного из эмигрантов от радости крыша съехала, и он к светлому будущему своим ходом полетел. Есть еще вопросы? Нет? Тогда иди отсюда. Без тебя головной боли хватает.

На улице удалось найти немножко прохлады только в тени деревьев Волковского кладбища. Я сел на скамейку перед входом, откинулся на спинку и закрыл глаза.

Итак, узнать все «на халяву» не удалось. Теперь нужно придумать, что делать дальше.

Про журналистские расследования мне самому не раз приходилось читать романы и смотреть фильмы. Вот только там никогда не объяснялось, каким образом эти лихие рыцари пера ухитряются не опухнуть с голоду, по месяцу гоняясь за каждой строчкой, если за машинописную страницу в газете платят два доллара. И то только после опубликования. На всякий случай уточню, что материалы размером больше двух-трех страниц не принимаются, и даже знаменитое «расследование», так понравившееся Валерию Алексеевичу, пришлось втискивать в пять листиков формата А-4 – да и такую исключительную роскошь позволили лишь ради убойного содержания. Итого: десять баксов. А данные я собирал почти четыре дня.

Впрочем, в книжках как-то не встречаются и следователи, ведущие двадцать девять дел одновременно.

Я достал блокнот, открыл последнюю страницу и записал все, что удалось узнать:

1) Ретнев Николай Викторович.

2) «Не могу расстаться с родиной».

Вот, кажется, и все. То, что «имущество» исчезло, и так ясно. Маловато для выводов. Я почесал ручкой за ухом и добавил:

3) Странно прыгает.

Однако озарения все равно не настало.

Интересно, а слово «Родина» в своей записке Ретнев с большой буквы написал, или с маленькой? Если сам прыгал, то наверное с большой. Однако исправлять в блокноте я ничего не стал. Никогда не поверю, что для эмигрантов родина с большой буквы начинается.