Текст книги "Мамонт"

Автор книги: Александр Будников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

–А что дальши-та? – заворожённо спросил Николай.

–Дальше-то? Приплыли в Москву по осени, прогнали нас строем аж в самый центр, да и заперли в каменную казарму. Один раз в сутки, в обед, гоняли за километр в столовую. А уж холодать стало, а мы в летней своей рванине, некоторые чуть ли не босиком. Однажды напоролся на нас генерал какой-то: что за сброд на центральнойулице, гонять в столовую ночью! И длилось это до начала апреля. Днём в холодной казарме мёрзнем, политзанятия слушаем, затвор изучаем…стебень, гребень, рукоятка… Н-да… а ночью, по морозу – в столовую. И вот в начале апреля, дён за десять до приказа наркома о переходе на летнее обмундирование, нас наголо стригут, моют в бане, и одевают по-зимнему: бельё тёплое, брюки ватные, валенки, полушубки белые, шапки-ушанки… а весна ранняя случилась, жара на улице-то, ручьи да лужи… Прём в валенках по болотам грузиться в эшелон… Почти все солдаты полушубки эти белые сразу сплавили – всё равно убьют же! Я свой променял за полбуханки, да тут же её и съел… Пока ехали – переход на летнюю форму вышел. Дальше рассказывать не стану, война длинная… А золото не только наши татары на чёрный день берегут. Французские крестьяне, я слыхал, испокон веку сбережения в него вкладывают…

– Теперь к делу! – заявил тесть. – Ты, Николай, пришёл что-то узнать, излагай. Да! А яму-то под крыльцом мы так и не заровняли…

– Я сичас! – взметнулся было из-за стола Николай.

– Стоп! – заорал тесть. – Тебе что сказано было – не выпускать монеты из рук! А ты? Рюкзак на полу оставил и побежал. Где ум?

Заравнивать место клада досталось мне, я же запер наконец и уличные ворота. Отец позвал из окошка закусить. Щи греть не стали, обошлись холодными макаронами и мамонтовскими консервами. Со слов Николая мы узнали, что он сейчас в полнейшей растерянности. Надо бы сторговать подешевле ветхий домишко на окраине, а платить пока нечем. Избу в деревне он бабушке с тёткой оставляет. Завтра сюда придёт из Якутии вагон десятиметрового лиственничного бруса. И вот, надо бы пометаться: часть вагона сразу бы кому-то продать и этими деньгами и за дом расплатиться, и строиться на остатки начинать. Вагон леса он в зиму заработал, якуты деньгами не расплачиваются, всем известно. В тупике на станции есть мостовой кран, и с крановщиками Николай смог договориться. Остаётся машина-лесовоз. Ну, и автокран здесь, около дома нужен будет…

– И автокран, и лесовоз мы тебе найдём! – заверил отец. – И железа кровельного дадим, у нас девать его некуда… Насчёт цемента, вроде, договорились, в долю тебя возьмём…И полвагона бруса у тебя купим, нам перекрытия нужны, мы тоже строимся. Из-за этих перекрытий в пень стали – а тут ты, Коля, словно волшебник… Звони-ка татарину, сынок!

Позвонили Сяиту и слегка с ним поторговались, после чего Сяит сказал – он сходит в Москве к знакомому нотариусу, тоже татарину, тот созвонится с нашим нотариусом, и они перешлют друг другу бумаги с нужными подписями. Но деньги, пожалуйста, вперёд: и, желательно, телеграфом, и с доставкой на дом. Я запер рюкзак Николая в стол и мы, все четверо сходили на почту, где тщательно исполнили татарскую волю. Из денег, выплаченных нами Николаю за полвагона бруса, на покупку мусульманского домика ушла лишь треть. Остальные деньги Николай, очень довольный, занёс в сберкассу. А меня осенило наконец дать объявление в газете: «Куплю кирпич, рубероид и доски половые шестиметровые». Звонить по такому-то телефону в любое время. На труднодоступный рубероид я почти не надеялся, а вот кирпичи да доски в районе найтись могли.

Затем опять пообедали, побаловались чайком, и вскорости Сяит сообщил – спасибо, деньги получены, с нотариусом всё улажено. Вспомнив, что две дочки Сяита работают в престижном универмаге, попросил об услуге: не помогут ли его дочки одеть поприличнее мою жену – как говорится, из-под прилавка, и жена, конечно же, дочек отблагодарит. Пусть приезжает, был ответ.

– А волков-та там, Сибире́-та, многа! – вещал тем временем Николай, покуривая с отцом и тестем. – Я ыднаво да-а-а смерти кнутом зыклястал! Житьё, вапше-т, ниплакоя была, ласятину в кашу клали. А мне всё блины мичтались. Приекыл – и сразу зы блины! Три дни баушка-та пякла! Гарячи! Бальшея! Ды сы смятанай-та! Сагнёшь яво пыпалам – будит двоя, да ищо пыпалам – будит четьвира, да ищо пыпалам – будит восимь раз, да как сунишь в рот – дависься, да глаташь!

Жена, примчавшаяся с сессии раньше времени, вдруг заявила мне, что больше в институт не поедет: то один доцент липнет, то другой… Зовут вечерком к себе зачёты сдавать. А я что, троечница, что ли!? Или мёдом намазана? Она возмущённо плакала, лёжа на простыне с гербом безвестного ныне барона Юнгъ-Упортова. Я успокоил её фельдшерскими курсами, а утром, набив её сумочку деньгами, отправил на поезде к Сяитовым дочкам.

К вечеру на лужайке перед отцовским домом, около кирпичей, и на лужайке у Николая высились штабеля лиственничного бруса. Он схвачен был прутками по девять штук и автокран снимал его с лесовоза на диво скоро. От брусьев далеко разносился приятный таёжный дух. Ожидание лесовоза утром, погрузка на него брусьев мостовым краном из вагона, да несколько рейсов к нам – всё это заняло много времени, и автокран простоял у наших домов почти весь день – хоть крановщик и работал быстро, но с долгими перерывами. Утром очнулся я с дикой мыслью: а не приснилось ли мне вчерашнее?! Но нет, штабеля чудесного бруса возвышались монументально над заборами.

Мать уплыла на «Альбатросе» в Маклаковку проведать внука, Николай осваивал мусульманский домик, отец с тестем размечали траншею под фундамент. Старинный стол красного дерева, несмотря на его массивность, казался мне излишне тяжёлым. Я заварил побольше чаю и созвал в «пианинную» всё своё мужичьё. Отдохнули, курнули, чайку хлебнули, а потом я освободил стол от его фасонных ящиков,убрал с него на подоконник пепельницу и чай и, перевернув стол, жестом призвал Николая к действию. Присмотревшись, он крутнул львиную лапу красного дерева с медным колёсиком в когтях: ножка стола оказалась не цельная, лапа сидела на клею – а тот уж в пыль обратился. Поднатужившись, Николай вывернул все лапы. Перевернули стол, вытряхнули добычу на пол и разделили. В одной ножке оказалось аж тридцать шесть золотых швейцарских часов – красивых, исправных и с цепями, в трёх других были перстни с различнейшими камнями, броши, серьги, кулоны и монеты – сплошь пятнадцатирублёвые «империалы». То, что не делилось на четверых, по обычаю отдавалось мне. Ящик с кошелями стоял в углу, и мы снова воспользовались ими. Я принёс казеиновый клей, которым проклеивал холсты перед грунтовкой, и мы засадили львиные лапы на их места. Опять уселись за стол, но вместо чаю треснули коньяку – а то мозги набекрень от этих кладов.

Не дав мужикам как следует отдышаться, подвёл их к лежбищу Мамонта и выволок из-под него мешки с деньгами:

– Вот, снял со сберкнижки на всякий случай – стройка же!

Мне даже Николай не поверил, таких деньжищ на сберкнижке у работяги просто не могло быть. Пришлось рассказать, откуда они на самом деле.

– Дели с Николаем на двоих, – велел тесть, – на четверых-то нечестно будет, мы с отцом свои доли всё равно тебе отдадим. Вот к золоту эта система не подходит, от нас с отцом ты его только в крайности получишь.

– Спокойно, Коля! – внушил отец растерявшемуся Николаю, и вытряхнул на пол из мешка груду рублёвых банковских упаковок. – У свата полсотни ульев на селе! По деньгам ходим! Не знаем, куда девать! А тебе и семью переселять, и обустраиваться тут надо, да потом и плотников нанимать, и каменщиков…

Я принёс с подловки охапку новых крепких мешков, мы по-быстрому поделили деньги, Николай улицей ушёл к себе, а мы перебросили ему в огород его мешки.

Вернувшись из Москвы с кучей зимних шапок из чернобурки и песца, охапкой немецких, из ГДР пальто и платьев, тремя парами итальянских сапогов и двумя большущими сумками с бельём, юбками-блузками и брючными костюмами, да с рюкзаком даров для всех нас – с бабки-попадьи начиная, жена, между прочим, рассказала: видела в Москве Керю, уже с капитанскими погонами, и он упаковывался в такси вместе с супругой Мамонта и горой вещей – сопровождал, видимо, даму в поездке за барахлом. Жену они не заметили, а она услышала только, как Керя скомандовал таксисту: на Курский! Из любопытства я навёл справки – на «горячей точке», в доме Кери проживал теперь его племянник, погоняло Дроля, такой же здоровущий и красномордый и, естественно, нигде не работающий. И, вроде бы, нарохчающийся к дяде Кере «на в юга». «То место свято, где тихвинца нет» – привёл бы на это дед Кузьма. Не пожалев пузырь вискаря, зашёл к Дроле – чтоб привет дяде передал: мы же с Керей-то оба под Мамонтом ходили! На третьем полустакане Дроля нарисовал картину. Был у дяди в гостях, вчерась приехал: дом надо продавать. У Мамонта – но сейчас он вовсе не Мамонт – всё начальство на побережье в корефанах, и особняки во всех городах, и в каждом девка: и блондинистые, и цыганистые, и всякие. Чувихи с виду приятные, но на деньги уж больно злые. Да денег у Мамонта, как грязи, никогда не кончаются. Жена ни о чём не знает, для неё муж человек деловой и вынужден часто отлучаться. А с этих девок Мамонт дико помолодел. Он и дяде особнячок купил, и Ваньке Плахе, а замужним дочкам жены – аж мраморные дворцы. Ну, не такие шикарные, конечно, как у самого с супругой, но тоже полный отпад. И машины, само собой, тоже у всех, включая девок… И на каждой из девок – по фунту золота и камней, на маме с дочками – соответственно… И ты секи – Мамонт всё это за месяц за какой-то уладил! Правда, он Ваньку и дядю зато́го туда услал. И отсюда по телефону он их натыривал…

Мамонт был в своём амплуа, и я ет-та, напрасно переживал. Мне вряд ли когда понадобится от нищеты или от зоны его спасать, но я готов – и за свои слова отвечаю.

Николай – видный, высоченный мужчина – имел нрав наивного и весёлого подростка. Дай-то Бог каждому такого соседа! Я крепко с ним подружился и помог ему устроиться на завод, в кузнечный цех, на очень приличную зарплату. Бегство из своей маленькой и глухой деревни Николай оправдывал так:

– Ни вынисла душа паета! Бабы наши больна привратна рыссуждают, жану зытутыкыли савсем. Нету збиркнижки – ни мужик! Ни ездит с артелью кажну зиму в Якутию лес валить – тожа ни мужик! А я съездил туды разок– и мне кватит… Ни ныкалол дров ны пятнадцать лет ныпирёд – опять ни мужик! Вот и дай им инмансинпацию… Убёг! Ныдаела! И надеюсь, ни прыпаду. Как шутют у нас, любой марьдьвин – чилавек всистаронни развитый – кыть пилить, кыть калоть…

Спутешествовав в свою глушь, Николай привёз жену и сынишку, ровесника нашего мальчишки, но выше его на голову – удался в папу. Дети мгновенно подружились, а я взял, да и записал обоих в подготовительный класс художественной школы, к очень талантливому художнику Сергею Пыринову, и в такой же класс музыкальной школы, к красотке Любаше Ковалёвой – она играла в театре у Липатова, а Серёга служил там когда-то декоратором, и через него я хорошо с ней сошёлся. Цели были благие: чтоб малыши поменьше общались со шпанятами из местных, да чтоб антикварное пианино не простаивало. А бумаги и красок имелось у меня в преизбытке. Жена Николая оказалась миниатюрной блондиночкой, и моя мать, всплеснув руками, удивлённо спросила у него:

– Что ж ты махонькую такую взял?!

– Из выгыды! – отшутился он. – Мытирьялу на юбки ей мала нады!

Я уж знал: жена Николая, отучившись вместе с ним в деревенской восьмилетке, в отличие от него, дубины, доучивалась в райцентре, и десятый класс окончила с серебряной медалью. Никакой работы в деревне для неё не нашлось, и она пробавлялась рукоделием – вместе с бабкой Николая и его тёткой ткала половики на древнем кленовом стане, да и продавала их за копейки в райцентре на базаре. В здешний новый медтехникум она могла бы поступить и сама, да «блатных» абитуриенток ожидалось порядком, и я на всякий случай решил её обезопасить. Но мои страхи оказались напрасными.

– Пойдёт вне конкурса! – пообещал терапевт, рассматривая документы пигалицы Николая. – Совершенно законно! И двое ребят после армии. Да три наших санитарочки. А незаконно – жучки-внучки да дочки-сёстры-племянницы больших начальников, аж восемь штук, называть фамилии опасаюсь… На экзаменах придётся оценки завышать…Фельдшерами служить они не станут, это им для трамплина, их потом в медицинские институты рассуют…Ты зачем сюда документы-то припёр, я тебе и на́ слово бы поверил…

Разговор шёл под чай-коньяк на рыбалке у костра, на одном из лесных озёр, сурской старице. Терапевт явился ко мне домой чем свет и слёзно упросил составить ему компанию: ублажив великих мира сего, теперь спасался от наездов шустрого мелкого начальства, техникум-то не резиновый.

– Родственников восьми тех барышень я всё-таки поимел, – откровенно делился он, – никаких денег с них не взял, и они радостно, за казённый счёт мне техникум обустроили – здание-то под него страшно запущенное дали. Телефон игорячую воду провели, сантехнику и проводку заменили, стены-полы покрасили. На втором этаже у нас – общежитие для деревенских ииногородних, и в каждой комнате сейчас – и зеркало, и утюг, и чайник электрический. И душевая на этаже, и фойе с телевизором… За проходной внизу – столовка с буфетом…

Мы ушли с озера лишь в сумерки, и нелегал заночевал у меня. На другой день он весело умотал в Горький на какие-то курсы и руководил техникумом по телефону. Мои родители были в отпуске, отец и тесть возились в Маклаковке с омшаником, помогали плотникам. Мать, взяв обоих мальчишек, неразлучных уже, снова отправилась туда же. А я, несколько поразмыслив, решился обогатить Николая – чтобы он ни при каких обстоятельствах не вздумал менять драгоценности на деньги. При его простоте легко было бы влететь в неприятность. Сокровища он сдал бабке, и сейчас, образно выражаясь, спал на мешках с деньгами, но и расходы на стройку у него ожидались сногсшибательные. И доски, и рубероид, не загадывая о кирпиче, всё это предстояло ему как-то где-то раздобывать, переплачивая втридорога. Даже гвоздей и оконного стекла в свободной продаже не мелькало. Гвоздями, инструментами, дверными ручками и, главное, кровельным железом поделиться мы с ним могли, была у нас надежда и на цемент. Смолой и сами-то маловато запаслись, её много уйдёт на гидроизоляцию фундамента, да на крышу – рубероид под кровельное железо просмолить. Следовало снабдить Николая деньгами так, чтобы и после долгой стройки он не испытывал в них нужды.

Заказал междугородный разговор с Сяитом, и когда нас соединили, спросил, не нужны ли ему кое-какие запчасти к машинке «Зингер»? Килограммов тридцать! Сяита, мне показалось, слегка заклинило. Канишна, ответил он, невесть зачем маскируясь под деревенского татарина, но тотчас по-деловому вопросил: а мой посреднический процент? Пополам, Сяит! Но при условии, если за один день управишься. Сделаю, но с чего бы такая щедрость-то? Да у тестя полсотни ульев! Деньги-то не особо мне нужны. А запчасти давно валяются, надоели уже… Жди завтра утром с дочками на вокзале, встретишь мою жену с подругой. Примешь запчасти, а жена с подругой – в универмаг. Вечером на поезд посадишь их… В конце разговора Сяит передал просьбу своей мамы – привезти стёкла с изречениями из Корана. Заодно уж… Она их в комнате у себя развесит… И её новое зимнее пальто, всё другое из её сундука и шкафа я на «Победе» своей давно увёз… И ещё. Никаких твоих «пополам». Возьму десять процентов, это будет по-честному.

При великом переселении в дом Мамонта я унёс и бабушкино зелёное пальто – чтоб не оставлять его будущим безвестным домовладельцам. Повесил в Януарьевплатяной шкаф и благополучно забыл о нём. Взяв это пальто, древний Януарьев безмен и свою брезентовую сумку, с которой ездил на сессии, пошёл в сарай за металлом. Тридцать килограммов – для платины не объём, в одном из сундуков убавилось её не на много. Завернул металл в бабушкино пальто, да ещё и втиснул в мешок. Сумка, хоть и удобная, с дополнительным наплечным ремнём, была для наших с Николаем бабёнок, конечно, тяжеловата. Да вдвоём, чай, через вагон-то проволокут, а в тамбуре Сяит схватит…

Абитуриентки, не ведая о предстоящей интересной экскурсии, смылись от нас с утра пораньше: накормив меня завтраком, моя несостоявшаяся агрономша увлекла пигалицу на Суру, на пляж. Свистнул Николая через изгородь и объявил, что хочу сделать его по-настоящему богатым человеком. Каким образом – не сказал, носомнения у него в глазах не увидел. Николай мне полностью пока доверял и во всём меня слушался. Передал ему прихваченное из своего кошеля дамское обручальное колечко:

– Скажешь – купил! Чтоб все видели – мужняя жена! Меньше приставать будут. Своей студентке тоже надену… Вечером провожаю их в Москву, дело к Сяиту есть, передать надо ему кой-чё… Дай своей-то денег побольше, пусть перед учёбой-то приоденется…

Завод работал в три смены, эту неделю Николай ходил во вторую, с четырёх до полуночи.Сидеть без дела не мог и сейчас расчищал площадку под дом, пятнадцать метров на десять, тоже хотел успеть до осени с кирпичным полуподвалом. Позвал его немного вздохнуть за чаем. Едва уселись – зазвонил телефон, молчавший все эти дни: как видно, ни кирпича, ни половых досок, ни, тем более, рубероида никто в районе продать не мог. Звонивший представился директором совхоза «Присурский» и сразу предложил и кирпич, и доски. Сейчас приеду, заорал я, как вас найти-то? Да никак, ответил, вздохнув, директор, я сейчас в санатории лечусь… Сходил вот в магазин за селёдкой, да завернул её в нашу газетёнку – она в кармане была… В палате у себя развернул, нарезал, принял сто пятьдесят… Ну и, как вы догадались уже, случайно прочёл ваш вопль. Теперь по делу. У нас своя лесопилка. Но доски – прямо из-под пилы, из сырого леса, сухие не продаём, самим нужны. Липа и дуб – очень дорого, ель-сосна – гораздо дешевле. Доставка – отдельная статья. А вот кирпич – другой коленкор…Ферма брошенная, в тридцать пятом году построенная, и далеко на отшибе – когда-то было там отделение совхоза, но теперь не живёт никто. Строение пребольшое, кирпича на китайскую стену хватит. Крыша тесовая была, да вдруг обвалилась внутрь, а лет десять назад пожар возник… Мы золу на удобренье выгребли, сейчас там стены одни стоят… На дороге канавка небольшая – чтоб кирпич не воровали, не ездили… Если согласны на кирпич, мосток там брошу… Но одно «но»: кирпич-то хоть и отличный, ручной формовки, но не теперешних стандартов, несколько меньшего размера… Ну как? Мне в бухгалтерию звонить? Денежки предоплатой, разумеется…

Я ответил громким согласием. Николай, слышавший разговор, пришёл в восторг. Едва я заварил чай, директор позвонил снова: можете хоть сегодня начинать. Я оставил Николая за чаем и отправился на вокзал за билетами для наших дам. Отстояв очередь и насладившись прохладой зала, с неохотой выбрел на солнцепёк. На привокзальной площади остановился запылённый грузовик с ватагой молодых людей в кузове, по виду и манерам – студентов. Они тотчас начали выгружаться, сваливать в кучу рюкзаки и упакованные палатки. Сверху положили гитару. Двенадцать парней и три девчушки. Одна из них торопливо собирала деньги с друзей, явно намереваясь метнуться в очередь за билетами.

– Обождите с билетами, ребята! – воззвал я к ним – кажется, даже с мольбою в голосе. – Есть занятие на несколько дней, но никак не больше недели. Надо разобрать кирпичное здание без крыши, а потом дня два грузить кирпичи на самосвал – сколько будет рейсов, пока не знаю. Плачу каждому сто рублей, питание и билеты за мой счёт. Равно и инструменты, и обмундирование – то есть, ломы и рукавицы. Палатки у вас, я вижу, есть.

Публика мне внимала и молчала, слушал даже шофёр, стоявший в тени кабины. Выходило так, что мы обо всём договорились. Дальше узналось: они студенты политехнического и возвращаются из заповедника, где по найму месяц вязали берёзовые банные веники. И заработали аж по семьдесят пять рублей. Минус пятнадцать на еду, да десять с каждого улетели бы сейчас на билеты – если бы не вы. «Вы» – это обо мне. Шофёр временем располагал и за пять рублей согласился доставить братию к месту службы: где находится ферма, он знал. Да и я тоже, бродили вдоль Суры с терапевтом, налимов прошлой осенью добывали. Это несколько ниже по реке, километрах в пяти от города. Спросил, кто староста. Мне указали на девчушку, которая торопилась брать билеты. Протянул ей двадцать рублей, молча показал пальцем на столовую на привокзальной площади, а сам остался караулить имущество: шофёра взяли с собой студенты.Когда вернулись и стали весело собираться в путь, я побеседовал с шофёром – и за дополнительные двадцать пять рублей залучил его в своё распоряжение до вечера. Помчались к моему дому, я сидел в кабине и показывал шофёру дорогу. В воротах встретил меня весьма удивлённый Николай. На ходу ему объясняя, что да как, повлёк его к бане, и там с чердака мы сняли похожий на ломик гвоздодёр, плоскогубцы, лопату, двуручную пилу и ножовку, несколько молотков и зубил, и Николай отнёс всё это на грузовик студентам. А я завернул в сарай за складной лестницей и тремя ломиками, и передал это железо вернувшемуся Николаю. Всё делалось очень быстро. Залетев в дом, набрал в картонку чаю и папирос – некоторые из мальчишек курили, да захватил несколько пустых мешков. В подвернувшуюся авоську всунул штоф с керосином, лампу и десятка два больших восковых свечей. Кинул Николаю ключи – дом запереть, уселся в кабину и машина понеслась в хозяйственный магазин. Там взяли один здоровенный лом, полсотни пар холщовых рукавиц, две ведёрные эмалированные кастрюли – для чая и для еды, половник, пятнадцать ложек и по пятнадцать же мисок и кружек эмалированных. Сложив бренчащий товар в мешок, закинули его в кузов и всей толпой пошли в продовольственный магазин. Мешок чёрного хлеба, мешок булок и хлеба белого, полмешка консервов из скумбрии и хека, полмешка шпрот, пять кило сахара, несколько больших пачек макарон, соль, перец, лавровый лист. К счастью, давали ещё и сыр, и я купил три тяжеленных круга. Ничего дельного тут больше не было. Рядом, на зелёном базарчике сторговали мешок молодой картошки. В поисках пищи посерьёзнее завёл народ в наш знаменитый комиссионный магазин: здесь было то, что давно не продавалось нигде, но по ценам для рабочего человека недоступным. Скучающая продавщица не скрыла изумленья при виде нас – люди заходили сюда лишь изредка. Взял полмешка тушёнки, пятнадцать банок растворимого бразильского кофе, тридцать килограммов копчёной колбасы и десять – говяжьей вырезки. И строго наказал старосте, чтоб мясо не берегли и съели сразу, пока оно свежее. У меня аж в башку вступило – не так-то просто прокормить неделю пятнадцать человек! Люди-то молодые, и есть-то станут четыре, а то и пять раз на дню, ведь работа будет отнюдь не лёгкая. Подумалось вдруг: а как же они с водой-то? Послал девушек опять в хозяйственный магазин – купить несколько кусков мыла, уличный умывальник и штук шесть эмалированных вёдер с крышками, чтоб вода всегда в запасе имелась, и за ней на село в колодец ходить придётся. Когда проезжали мимо бумажной фабрики, один из ребят стуком ладони по кабине остановил машину, спрыгнул и выволок из кучи макулатуры кипу старых газет – туалетной бумаги в продаже не было, и зорко нашёл аж две годовых подшивки журнала «Наука и жизнь» многолетней давности: для чтения ночью при свечах. Журналы попортило дождём, но это лишь добавляло бумаге древности. Для себя я по дороге решил: если что и забыл купить, представлю завтра с утра, само дело покажет.

На центральной усадьбе сверзились с грузовика всемером. Мне следовало отыскать бухгалтерию совхоза, а шестеро мальчишек отправились за водой. Остальные уехали устраивать лагерь. Когда мы притащились туда, палатки уже стояли и даже печка с трубой изкирпичей была сложена, и ямки под туалеты выкопаны – в разных концах лужайки и на приличном удалении. Дрова для печки имелись в изобилии, часть крыши упала наружу, обломки, хоть и трухлявые, горели жарко. Обе ведёрные кастрюли тотчас наполнили мясом и водой и водрузили на квадратные проёмы печи, прямо на пламя – и в несколько рук взялись за чистку картошки, складные ножики были почти у всех.Я отвёл старосту в сторонку, дал ей рублёвую банковскую упаковку и добавил несколько трёшниц, пятёрок и десяток – на мелкие непредвиденные расходы. И они сразу обозначились: не купили зелёный лук, растительное масло и сковородку.А ещё – несколько метров марли, сказала староста, чтоб мухи на пищу не садились. И дверные ручки-петли-задвижки для туалетов.И хотя бы два ведра куриных яиц, присовокупил к этому я, пусть парни по улицам побегают да поищут… Мостик ещё не сделали и машина стояла у канавки. Мимо этой канавки проезда не было: дорога к ферме шла сквозь полосу непролазного кустарника.Шофёр терпеливо ждал, вкушая колбасу с хлебом. Староста воткнула в землю две палочки и натянула между ними шпагат, оставшийся от вязанья веников: обозначила пятиметровую зону опасности вдоль стены. Я с удовольствием отметил: свергаемые мальчишками кирпичи, падая в кучу, не кололись. Усадивстаросту в кабину и кликнув трёх добровольцев, погнал шофёра на лесопилку.Сотрудничество с лесопилкой я тоже выправил и там обо мне уж знали. Староста поспешно наладилась в сельмаг, а один из мальчишек побежал с вёдрами и с мешком в село – на поиски зелёного лука и яиц. А мы втроём, не привлекая усталого шофёра, уложили на грузовик кубометр осиновых широких досок– для возведения стола, скамеек, да и тех самых туалетов. Взяли и несколько жердей – сколотить приличные лестницы на штурм стены. Договорился на будущее о половых досках – и себе, и Николаю, и о более тонких, на обрешётку крыш под рубероид. Посожалел о гвоздях, забытых на банном чердаке, да объёмистая коробка ржавых, гнутых гвоздей нашлась под верстаком механика лесопилки.Решилось и насчёт мостика: вечером соорудят непременно.

– Вам, наверно, и поддоны нужны? – несмело спросил механик. – Под кирпич-то? Погрузка да выгрузка вручную – дело долгое… А у нас и поддоны есть, полсотни штук, и автокран. И тракторная тележка. Прицепим к автокрану её – и лады…

– Отлично! – промолвил я, скрывая нервную дрожь восторга. – Кому платить-то?

– Бухгалтеру. Да только вот какая история… Поддоны эти нам кирпичный завод заказывал, по весне, из соседнего района. Они и раньше заказывали, а на этот раз и поддоны не увезли, и за матерьял, и за работу платить не стали – уж не знаем, что у них там случилось-то… А поддоны пильщики наши собирали: сверхурочно да в выходные, целый месяц втроём пахали – по договору с тем же заводом, за сто двадцать рублей на брата…

Механик повёл меня взглянуть на поддоны, сложенные у задней стенки лесопильного цеха. Товар выглядел основательно, сработан он был на совесть. Я отпустил свою команду в лагерь, наказав шофёру тотчас вернуться. Сам же сбегал к бухгалтеру, после чего механик познакомил меня с парнями, делавшими поддоны, и с шофёром-крановщиком Арсением. Парням вручил я по сто пятьдесят рублей – и условился, с дозволения механика, что они будут грузить поддоны на наш грузовик. Крановщик Сеня, уяснив у механика задачу, затребовал с меня пятёрку за рейс. Я пообещал десять – и договорились встретиться завтра с утра у лагеря.Забросили дюжину поддонов на наш вернувшийся грузовик – и в минуту домчали до канавки. С грохотом сбросили их наземь, и шофёр снова помчал на лесопилку. На заметно снизившейся, длинной ярко-красной стене сидели верхом семь человек – и выламывали кирпич руками, без всяких инструментов и даже без рукавиц. Раствор, видимо, изрядно ослаб от жара. На врытой в землю доске уже висел умывальник и рядом с ним стояло ведро с водой. Стол и скамьи тоже оказались воздвигнуты, и на покрытом марлей столе высилась гора бутербродов: для желающих перекуса мимоходом. Одно из мест, куда и царь пешком ходит, уже скрипело дверью на ветерке, другое было в стадии завершения, слышались визг ножовки и резвый перестук молотков. Спустившись по лестницам со стены и надев-таки по моему приказу рукавицы, ребята быстро уволокли поддоны и уложили их вдоль шпагата, поближе к «опасной зоне». Выстроившись цепочкой, сразу начали укладывать на них кирпичи. Вопрос с мостом решился неожиданно просто: пришёл бульдозер, и бульдозерист, попив чайку с бутербродами и скромно взяв у старосты рубль, в пять минут заровнял канавку. Наш шофёр сделал ещё три рейса, студенты распределили поддоны вокруг всей фермы, и я в полнейшем спокойствии уехал наконец в город.

Расплатившись с шофёром и отпустив его, я сразу понёсся через сад к бане, имея цель истопить её и наконец отмыться от пыли. Однако не тут-то было! В бане звучно хлестались вениками, визжали, смеялись и стрекотали – обе враз – наши с Николаем красавицы. Пришлось ополоснуться дома, под краном. Одевшись и обувшись поприличнее, заварил чаю и собрал стол. Наши жёнки явились наконец – с алеющими щеками, в резиновых пляжных шлёпках, в махровых длинных халатах и с полотенцами на головах. Показав на часы, велел им быстро сушиться, чаёвничать и собираться в путь. Перед уходом на завод Николай их явно проинструктировал: об этом я догадался, увидев на крыльце переложенные картонками и обмотанные крепкой бечёвкой изречения из Корана. Молча надел своей обручальное кольцо: чтоб разные там доценты не особенно прилипали в поезде. И затем наврал – как, наверно, и Николай: купили по случаю два кольца – с рук, возле универмага. Напихал ей в сумочку денег и, кроме прочего, попросил добыть через Сяитовых дочек средство от комаров, которых на ферме роилось множество. И косметику здесь, на базаре у цыганок больше не покупать! Выкину! Набери на Москве французской, сколько бы она ни стоила! И духов самых дорогих! Тут пигалица осторожно спросила: откуда деньги-то у вас с Колей?Тот же вопрос увидел в глазах жены, в мои дела обычно мало вникавшей. А! Мы старую ферму разбираем, почти бесплатно досталась, и половину кирпича загнали по высокой цене. Остальной кирпич сюда привезут… Да! Три набора косметики на ферму, по числу девушек, у нас там студенты вкалывают, пятнадцать аж человек…

На улице послышался гул мотора, затем прозвучал сигнал. Я вышел на эти звуки: прибыл автокран с первой тысячей кирпичей в тракторном прицепе. Открыв ворота на широкий двор Николая, указал крановщику расчищенную под строительство площадку и сразу выдал обещанный червонец. К ночи ещё два рейса сделаю, сказал мужик, чего до утра тянуть-то? Я повелел ему на будущее – действовать самостоятельно и распределить вокруг площадки двадцать поддонов. Затем вон на тот огород – я показал на дом отца, и тоже двадцать поддонов. А там увидим…