Текст книги "Мамонт"

Автор книги: Александр Будников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

На свидание с другом времени много не ушло, я маленько передохнул за чаем и продолжил экскурсию. В кладовую, занимавшую небольшую часть нижнего этажа – её Мамонт подполом величал, я не полез, кроме ящиков со свечами да заваленных пустыми коробками дубовых полок там не имелось ничего.Кирпичный нижний этаж с узкими зарешёченными оконцами – когда-то магазин Януария – был пуст, если не считать мусора на таких же гладких дубовых полках и высоченной груды взломанных коробов и ящиков, почти заваливших изразцовую печь и стену. Да висящих в дальнем углу нескольких десятков веников хорошей фабричной выделки. Вероятно, это были остатки товара Януария. Мамонт хоть и много поорудовал тут – и ящики потрошил, и половицы он явно выворачивал, но вениками зачем-то пренебрёг и в комнатах обходился щёткой.Веники, нанизанные гроздьями на шпагат, красовались аж в три ряда, один над другим, и верхний ряд почти доставал до потолка. Я отвязал несколько штук: для комнат, кухни, прихожей, предбанника и сарая. Державший их шпагат оборвался, ширма из веников разъехалась и в углу обнаружились пять мешков, подвешенных на железных крючьях. Бросив взятые веники у крыльца, принёс из сарая складную дюралевую лесенку и скинул на пол мешки, оказавшиеся весьма тяжёлыми.В них я с удивлением нашёл деньги в банковских упаковках, отдельно в каждом – рубли, трёшницы, пятёрки, десятки, а в пятом, самом объёмистом мешке – пачки по двадцать пять рублей. Как видно, Януарий Нефёдович не успел или же не смог поменять их на любимые сотенные. На рубль можно было купить три литра молока и буханку белого хлеба. Или преотлично пообедать в столовой, плюс кружка пива. Хотел оставить мешки до времени, но передумал: стальная фасонистая дверь «сельмага» не запиралась, дужка висячего внушительного замка была перепилена. Пришлось заволочь мешки домой, в «пианинную». Запыхавшись, снова поставил чайник.Кухня – с новейшей газовой плитой и огромным холодильником – впечатляла. И удивляла несметным числом дорогой посуды, частью даже серебряной. Мамонт питался в ресторане и потому в холодильнике мёрзли одни консервы. Несколько банок закинуты были туда прямо в магазинном бумажном пакете. Я вытряхнул банки и нашёл в пакете немного денег и лотерейный тридцатикопеечный билет – как видно, сдача из магазина, билет в нагрузку. Комната, где стояли кровать, телевизор и диванчик штучной работы,лишилась постельных принадлежностей и пустых бутылок – всё это Мамонт и Керя выбросили. Кровать была хорошего дерева, красивая даже. Перетащил из «пианинной» и задвинул под кровать все мешки, не удосужившись и заглянуть под неё. Большой мешок во что-то упёрся и я приподнял панель из толстой ореховой фанеры:одна из перекладин, на которых покоилась панель, была сломана и панель держалась на стопе запылённых томов Брокгауза и Ефрона. Такой оригинальный способ ремонта своего ложа явно выдумал старик Януарий. Не имея особых сил, снял с полки над головой два десяткакниг – всего их было там около восьмидесяти, да и подсунул под кровать. В них, разумеется, тоже хранились деньги. Титульные листы томов украшал рельефный экслибрис, сделанный специальным штампом. Выпуклые буквы, стилизованные под готику, шли подковой в правом верхнем углу листа: «Владимiръ Александровичъ Фонъ-Гленъ». Не торопясь и не устав от занятия, я налистал где-то с полмиллиона. Считать не стал, прикинул в среднем число листов в книгах. Пожалуй, в Горький-то с платьями и не стоило мотаться. Дивился только: где и как дед Януарий наменял столько сторублёвок? Для таких дел надобно знать места. Ведь даже и десятирублёвая красная бумажка считалась значительными деньгами, а купюры в двадцать пять рублей встречались довольно редко, пятидесятирублёвки – ещё реже, сторублёвки же вообще мало кто видел. Януарий Нефёдович, скорей всего, получил свои сторублёвки – да и мелочь в мешках – одним махом, при реформе шестьдесят первого года. Ну, поделился с неким знакомцем в банке: быть может, даже и пополам. Над красивым антикварным диванчиком, стоявшим у противоположной стены, блестела лаком ещё одна книжная полка – с подшивками еженедельного журнала «Нива» царских времён. Я, конечно же, листнул две-три подшивки, взяв наобум, но ничего не отыскал. Чему как-то даже и обрадовался, и оставил эти журналы на долгие зимние вечера.

Испил на кухне чайку и, не разбирая вкуса, чего-то съел.Взглянув на дату в лотерейном билете, сунул паспорт в карман – а вдруг!? – и пачку денег для антуража, и не поленился сходить в киоск. И нашёл в купленной там газете выигрыш: грузовой мотороллер «Муравей», механизм чисто государственный, частным лицам он пока что не продавался.Оформил билет в сберкассе и по квитанции получил на загородной обширной базе «Муравья» зелёного цвета. Там же приобрёл электрическое точило, мощную дрель да дрель обычную, кувалду, наковальнюи большие слесарные тиски – малые у меня имелись, достались от Януария. Грузчики, поощрённые суммой на выпивон, уложили покупки в кузовок мотороллера. «Муравей» кряхтел, но терпел. Пока я застёгивал брезентовый тент, грузчики принесли ведро бензина, а бригадир неожиданно предложил приобресть электрорубанок и, самое главное, «электропилу бытовую циркулярную», она же и электрофуганок, и фреза – как пожелаете. Но за тройную цену. Я согласился, внутренне трепеща: а вдруг да здешнее начальство упрётся, а вдруг да не продадут?! Однако, бригадир вернулся из конторы довольный – видимо, и с ним поделились. Пока грузили станки, я набрал дисковых пил и фигурных фрез.

Загнал «Муравья» во двор отцовского дома и сходил в Мамонтов дворец-сарай за бензопилой. Отец с матерью были на работе, они и знать ничего не знали.Выпилил часть забора – метра три между садами отца и Мамонта. Сбегал на соседнюю улицу – там жил столяр, знакомый мне по заводу. Обычно он прирабатывал тем, что делал отличнейшие ульи. Спросил его, хватит ли сухой древесины на полста ульев. На сорок пять точно хватит, был ответ, а там посмотрим. И станем делать хорошо и не торопясь, к весне доспеем. Договорились, что я буду забирать и увозить по пять ульев. Я оставил ему аванс и даже не торговался, хотя цену мастер взвинтил не слабую. Но столь великолепных ульев никто, кроме него, не мастерил. До конца рабочего дня время оставалось ещё, и я по пути домой занёс в газету объявление о продаже мусульманского домика, а потом завернул в городской отдел культуры. Там мне железно пообещали дать полставки – аж тридцать рублей – за место художника-декоратора при нашем Народном театре. Режиссёр театра Гена Липатов, учившийся чуть ли не вместе с Шукшиным, общавшийся с Даниилом Граниным и ещё с кем-то, но по каким-то причинам осевший у нас в городе, дружился со мной и звал к себе, увы, на те же пресловутые тридцать рублей. Сам он сидел на восьмидесяти рублях, минус тринадцать процентов подоходного налога да рубль взноса на профсоюз. Тридцать рублей, разумеется, небольшие деньги, но по теперешним моим планам это было то, что нужно: и почти свободный художник – и под статью о тунеядстве не подхожу. Оформляться на работу в театр следовало лишь через месяц, режиссёр укатил в дом отдыха.Я быстро сообразил: он вернётся, а я как раз на летнюю сессию умотаю, и тоже на месяц, и тоже, в принципе, отдохну…Тут же, в коридоре исполкома столкнулся с собратом по рыбалке, терапевтом, он выскочил, бледно сияя, из здравотдела. Его назначили директором открывающегося в городе медтехникума. Мы с женой хоть и тосковали по сельской жизни, но возвращаться в Маклаковку как-то уже не думалось. И я сказал дружку-терапевту: в зачётке моей жены на агрофаке – одни пятёрки. Возьмёшь в техникум без экзаменов? Да с радостью! Пусть документы принесёт. Приплетясь, наконец, к родителям, я застал их совершенно ошалелыми. Они только что вернулись с завода, усталые и голодные, и смотрели то на «Муравья», то на проход в заборе. Мать держала в нервно трясущейся руке сумку с хлебом и макаронами. Я глянул, словно впервые, на древний родительский домишко – и у меня слёзы едва не хлынули.

– Мам, пап, пошли-ка со мной, я вам всё сейчас расскажу.

Возле высокого Мамонтова крыльца они испуганно остановились и не хотели подняться в дом. Я вынес им нотариальные документы. И лишь после этого ввёл в хоромы, усадил на кухне за стол и стал метать из холодильника деликатесы. Дверца холодильника набита была разнообразными бутылками. Я поставил на стол коньяк и шампанское. Принёс из чулана окорок. Мать всплеснула руками – такие яства да без гарнира!? А не больно ли вам богато будет? И поставила на огонь кастрюлю с посолённой водой – сварить макароны. Она освоилась тут быстрей отца, он до сих пор не сказал ни слова. Пока мать хлопотала у плиты, мы вскрыли коньяк, и отец, выпив едва ли не стакан, велел рассказывать. Тайно от матери я показал ему рюкзак и коротко изложил чудеса с платьями и лотерейным билетом. До этой минуты у отца не было никакой надежды на исполнение нашей с ним мечты – выстроить просторный и «вечный» дом. Жилище Мамонта его не устраивало, меня пока тоже: комнаты имелись лишь наверху, а кирпичный магазин Януария под жильё никак не годился. Загнав «Муравья» в мамонтовский крепчайший сарай, мы с отцом заварили чай и уселись в одной из комнат за столом красного дерева, около пианино. Закурили «Герцеговину-Флор» и прикрыли дверь – чтоб матери дым не достигал. И составили план немедленных действий. Впереди были выходные, и перво-наперво отец позвонил в сельсовет Маклаковки, попросил позвать своего свата – моего тестя, и когда тот явился, отец повелел ему приехать к нам как можно скорее, желательно – нынче же: беги на Суру, на пристань, «Альбатрос», скорее всего, уже на подходе! И часа через три, пока мы разгружали «Муравья» да осматривали Мамонтово наследство, к совещанию – в сумерках уже – подключился тесть. Рассказал новость: внучок Платони, озверев совершенно, разодрался на центральной усадьбе с председателем и был лишён власти над Маклаковкой. Загнал по дешёвке дом дачникам из Арзамаса и умотал куда-то. По слухам, в Горьком определился, да вот царём-то, чай, никто там не поставит его… А на его место прислали на село девчушку после сельхозтехникума. Человек ничего себе, ладить можно, не злая.

Вечером я разрисовал отцам свои действия, включая и такие мелочи, как определение жены на фельдшерскую учёбу и своё устройство на новую работу. Тесть, указав пальцем на рюкзак, вывел: более нарядной студентки, чем его дочь, в медтехникуме не будет. А чтоб никто из досужего начальства не любопытствовал, откуда у нас вдруг деньги, утром мы отправились к нотариусу и тесть, якобы, купил у меня дом за довольно большую сумму. Ульи я заказал тоже чисто пока что для вранья: тесть, мол, денег подкидывает, у него пасека в полсотни ульев. Несколько лет назад у него и на самом деле была небольшая пасека на усаде, но негодяй-бригадир, пивший его же самогонку, невесть зачем поджёг по зиме омшаник. Теперь тестю надо было припасти другой, большой – и до зимы, и складывать в него к весне новые ульи, а весной рыскать на мотоцикле по окрестностям и скупать у знакомых пасечников рои пчёл. Да, вроде бы, и рои, и тех же пчеломаток можно и по почте выписывать. Возле него как раз продавалась просторная изба соседей, село на глазах пустело. Мы выдали ему денег на покупку и переделку этой избы – и отец посоветовал свату не надрываться самому, а нанять плотников. А когда им всем четверым, вместе со свахами, под пятьдесят будет, и когда мы закончим, Бог даст, строительство нового кирпичного дома, сват может переселяться сюда, в оформленную на него хоромину – если захочет. Да он не больно пока хотел, увлёкся, видно, идеей пасеки.

Мать не переставала изумляться отменности и числу посуды на кухне и в сервантах, и высоким стопам постельного белья в шкафах – с вышитыми гладью дворянскими гербами и вензелями. А мы втроём бегло обследовали дом: были места, куда и я ещё не заглядывал – да и Мамонт, видимо, тоже. На тёмном чердаке бани, включив мой рыбацкий фонарь, мы нашли великие залежи скобяных товаров – в ящиках и коробках, как и всё у старины Януария. Дверные и оконные петли, ручки, задвижки – и всё это вычурное, бронзовое, литое. Хватало и, пожалуй, с запасом на новый дом. В других ящиках обнаружились молотки, зубила, топоры, стамески, плоскогубцы, клещи, ножницы по металлу, но главное, чего было нигде не укупить, это несколько ящиков гвоздей. Да и доски, и цемент, и кирпич, и рубероид под железо на крышу – всё это предстояло «доставать». Как, где и через кого – этого мы пока не знали. А при мысли о межэтажных перекрытиях и о железе на крышу – тут вообще ум за разум заходил. Со слов дачников-арзамасцев, людей не очень с виду простых, тесть передал: страна давно держит первое место в мире по выпуску стройматериалов, и этот вражеский мир, видимо, за валюту и снабжает, ничего нам не оставляя. Иосиф Виссарионович эту лавочку прикрыл – и за восемь лет восстановил и разрушенную войной страну, и всю социалистическую Европу. И товарищ Маленков стройматериалы тоже буржуям не продавал. А Никита Сергеевич, едва до власти дорвавшись, обеими руками подписал и угон стройматериалов за бугор, и изготовление водки из «сучка». Сталин же древесную водку воспрещал.

Зачин для стройки, однако, был: ручки-петли-задвижки для окон и дверей, гвозди, столярные-слесарные инструменты, бензопила, механизмы, привезённые мной на «Муравье», да и сам «Муравей». Надо было с чего-то начинать. Утром, когда позавтракали, я кинул в кузовок мотороллера три ломика и лопату, отец распахнул широкую дверь сарая, а тесть в это время всматривался в штабеля ящиков у стены. Сбросил несколько штук – и обнажилась верхушка здоровенной стопы листового кровельного железа. Мы с отцом тоже приступили к штабелю. Коробками и ящиками оказались завалены четыре стопы металла – не то что на дом, на фабричную крышу хватит. Железа было когда-то тут больше – на дубовых плахах лежал фанерный поддон. Эту часть дед Януарий когда-то расторговал. Премного довольные, мы разместились на «Муравье» – я сел за руль – и двинулись в город на добычу. На днях, бегая по делам, я мимоходом отмечал кучи брошенного кирпича вперемешку с мусором возле строек и в развалинах сносимых под пятиэтажки частных домов. По улицам, канавам и пустырям кирпич тоже валялся в изобилии. Он стоил четыре копейки штука и редко кто обращал на него внимание. Тысяча штук стоила сорок два рубля, но купить кирпича на дом практически было невозможно. Но люди, всё же, где-то находили концы и строились, и мы со временем тоже надеялись навести мосты. Город на нашу окраину не двигался, шёл к границе водораздела, в гору, в сторону от Суры. Снос кутка под спальный район не предвиделся, и многие из «магнатов» давно возвели тут особняки, да и сейчас продолжали строиться. На этом ландшафте и наша стройка была бы не особо заметна. Позади наших усадов протекала к Суре речушка Рада слегка разливавшаяся и даже бурлившая весной. Ещё в прошлом году, по осени я натаскал из леса разной поросли: лозняка, лип, берёзок, рябинок, клёнов и осокорей, да насовал в землю кедровых орехов и сосновых семян. Нынешней весной перебрался на другой берег и учинил то же самое и там, и дал зарок проделывать это каждой весной и осенью. Пусть даже часть моих посадок не приживётся иль не взойдёт, а сколько-то обгрызёт скотина, всё равно когда-нибудь роща вырастет.

Остановились, едва отъехав: у забора, ограждавшего пустырь будущей стройки, валялся, а вернее, врос уже в землю и оплёлся травой промышленный слиток цинка толщиною с кирпич и длиною более полуметра. Посредине бруска значилось, что это именно цинк: «Zn». Я не видел смысла в находке и хотел ехать дальше, но отцы упрятали тяжеленную плаху в кузов под брезент: мало ли что! Дед Януарий, царство небесное ему, тоже, небось бы, подобрал… Опять же, заземленье для громоотвода не придётся где-то искать… Отцы тронулись дальше, а я сбегал в киоск, купил газетку со своим объявлением и конверт, написал адрес Сяита, запечатал и вручил почтальонке, удачно попавшейся навстречу. Отцы двигались по обочинам, поминутно останавливаясь и подбирая кирпичи, выковыривая их ломиками из засохшей грязи. Когда «Муравей» стал покряхтывать, я оставил отцов с ломиками у некой, торчащей из крапивы стенки красного хорошего кирпича. Отдал им сумку с едой и бутылкой коньяка, и потихоньку, боясь колдобин, увёз добычу к родительскому дому. Тщательно завёл на лужайке под окошками первый кирпичный столбик. Оказалось, привёз я девяносто семь штук. За день мы набрали тысячу кирпичей, на другой день, освоившись, полторы. Полгорода, конечно же, не очистили, но вдоль двух новых семиэтажек и на нескольких улицах некоторый порядок навели. Белых кирпичей попадалось особо много, и мы этому радовались, решили пустить их на обрамление окон и дверей, купить-то белого кирпича негде было. Возле одной из строек, ведущейся на месте порушенной старой трёхэтажки, бульдозер сгрёб останки в невысокий и длинный холм. Экскаватор не пригнали ещё, самосвалы под этот мусор тоже не подавали, и мы развернулись тут вовсю. Был понедельник, и отец с матерью ушли на завод. Два солдата из стройбата заменяют экскаватор, припомнил тесть, и раз уж такое дело, задумал остаться на недельку. В этом холме я даже нашёл три тульских, слегка помятых самовара с наштампованными медалями. Труба одного из них была заткнута старой хрусткой газетой, да и самоварчик, маленький и фигурный, оказался потяжелей собратьев: из его трубы мы высыпали в кузов «Муравья» сотни полторы серебряных рублей с профилем Николая Второго. Два тульских вычурных самоварчика хранил я на отцовском чердаке, ещё два остались от Януария, и вот теперь стало семь – мечталось украсить ими когда-нибудь свою студию. Я быстро отвёз богатства домой и вернулся копать кирпич. В холм мы внедрялись не торопясь, то и дело мешали расщеплённые доски, обломки брусьев, покорёженные оконные рамы и прочий хлам. Но уж если попадался красный кирпич старинной выделки, то шёл сразу десятками и сотнями. Часто находились дубовые паркетины из богатой чьей-то квартиры, и мы не поленились, насбирали их на целую комнату. Много было и отлично сохранившейся половой рейки, и её мы тоже не обошли вниманием.

Нередко возле нас останавливались прохожие мужики – и знакомые, и чужие. Все смотрели на наши забавы одобрительно и завидовали на «Муравья». Один мужик рассказал – сложил хорошую печь, а кирпич на велосипеде тягал, другой – садовый домик из такого же материала возвёл, но ему легше было, у него мотоцикл с коляской. С обеда к нам присоединился отец, на заводе за ним числились три отгула, и он решил их использовать. За неделю неспешного труда мы прошли лопатами и ломами почти весь холм. Освобождая от мусора и земли очередную кирпичную гряду, вывернули большой ком засохшей глины. На его поверхности я не увидел ни одной трещины, такую глину используют и скульпторы, и народные мастера. Но приподнять ком и завалить его в кузов мотороллера мне оказалось тяжеловато. Тесть предложил разбить ком на части – и врезал по нему ломиком. Глина расселась – и обнаружился чугунок литра на четыре, покрытый чугунной же сковородкой. Подошёл отец и сбил молотком приржавевшую сковородку. В глаза сверкнуло, чугунок доверху был наполнен николаевскими пятёрками и монетами размера чуть большего, достоинством в семь с половиною рублей – «полуимпериалами». Не червонцами, а именно почему-то вот такими. Мы поставили его в кузов, погрузили остатнюю сотню кирпичей, и я тихим ходом подался к дому. Отец и тесть шли сзади с лопатами и ломами. А навстречу нам ехали два самосвала и экскаватор. Тут дорогу нам – стой, рабяты! – преградил мужик в спецовке и кирзачах, изрядно заляпанных смолой: с крыши новостройки летели картонные бочки со смолой, я насчитал пять штук. Рубероид на горячую смолу клали, объяснил работяга, а эти вот, со смолой, лишние остались, хоть закапывай! Прораб лается – чтоб духу их не было, они уж списаны! Из подъезда вышли ещё четверо работяг, таща на арматуринах печь для плавки смолы – как видно, ещёгорячую.А эту куда? Да тоже закапывать, тоскливо молвил мужик. Ба, спохватился я, нам же на фундамент смола нужна – для гидроизоляции! За печку литр, и за смолу литр – ия назвал адрес. Через часок, в две ходки мужики всё исполнили. И предложили с большим сомнением: а корыто железное, раствор мешать, и четыре скобы к нему приварены – для удобства перемещения… тоже литр? Ответ мой был положительный, четверо отправились за корытом, а пятый уселся на скамейке – и ему я сразу вынес просимое в матерчатой сумке, приложив хлеба, консервов и кусок копчёной свинины. Мужики припёрли корыто, весьма массивное, толстого железа. Не украли, чай? Не, так валялось, там бетономешалка щас…А на цемент, вот, мужики, выходы есть у вас? Имеютца! Тот же прораб, сука, списал цементу тонн пятьдесят –для начальников, и они пользуются бесплатно. Цементу немерено лежит, кладовщик деньгам-то рад будет…

Слишком далеко вперёд заглядывать мы не стали, пока что нам, кроме цемента, требовались строительный песок, рубероид и какая-никакая арматура в фундамент – траншею под который надо было ещё и выкопать. Кирпича на фундамент и даже на часть стены полуподвального этажа хватало. До зимы этот полуэтаж хотелось бы возвести и перекрыть. Часть его, под будущей кухней, я отводил матери под кладовку, остальное пространство – под свою мастерскую. О бетонных плитах для перекрытий невозможно было даже мечтать, оставалось класть дерево. Раздобывание дерева, да и какого именно, и где, заботу эту мы оставили «на потом».

Мы сидели втроём у распахнутых Мамонтовых ворот и поглядывали на кирпич, ровно сложенный на лужайке перед отцовским домиком и почти закрывавший его фасад.

– Первая мировая, революция, – говорил задумчиво тесть, – гражданская война…Януарий Нефёдович, конечно, много людей от смерти спас… Ну, они ему – кто кольцо обручальное за буханку хлеба, кто картинную галерею из личного поместья за пятнадцать пудов муки… А после – загон в колхозы, озеро Хасан, Халхин-Гол, война КВЖД, испанская, финская, Отечественная, японская, корейская… А сорок шестой и сорок седьмой – страшно голодные годы у нас были…

– Насчёт картин дело известное, – сказал я, – они в потолочном перекрытии все сложены, над холодной прихожей – её Мамонт сенями называл. Потолок-то там ниже, чем везде. А бумажные репродукции в богатых рамах, которые по всем комнатам развешаны, это фальша: под бумажками-то живопись девятнадцатого века. А железяки в сарае видели? Два неподъёмных короба – в углу, около верстака?Втулки, валики… С виду, вроде бы, нержавейка, но это платина, магнит её не берёт, я проверял. Было время, платину не знали, куда девать – и лет десяток использовали в швейных машинках «Зингер». А дед Януарий, как известно, после нэпа механиком трудился – на швейной фабрике, и ему ничего не стоило платину на сталь заменить: дал заказ от фабрики на завод, в токарный цех – и все дела. Только вот мне теперь забота:и в банк не сдашь, и ювелир, сокурсник по институту – всего лишь бедный художник…А деньжищи огромные…Закопать на огороде, что ли, до времени…

– И правильно! – заметил мне тесть. – Деньги – это бумага, и умные люди всегда меняли её на драгметалл.

– Ну, насобирал Януарий в голодные годы этого драгметалла, – заговорил и отец, обычно молчавший, – да при нэпе напокупал изрядно, да ведь Мамонт Нефёдович всё выгреб, чай. Платину за металлолом принял, во вторчермет поленился сдать – куда, мол, мне копейки-то эти… Подсвечники, вон, из «пианинной», и те не взял – навар-то с серебра не ахти.

– Иди-ка, щи разогрей пока, – попросил его тесть: матери дома не было, – а мы тут инструмент изготовим.

С кружкой «слона» и папироской я поплёлся вслед за тестем к сараю. Подымаясь со скамейки, он мимоходом выдернул из бунта натасканной нами арматуры шестимиллиметровый стальной пруток. Купленная мной наковальня уже засажена была в большущий чурбан и готова к употреблению. Тесть молотком оттянул на ней, заострил кончик прутка, а другой конец закрутил в тисках в удобную рукоять.

Приняв по рюмке и отобедав щами, мы разделили на троих золотые и серебряные монеты – отчасти по пословице: сырые яйца в одной корзине хранить нельзя, можно все сразу расколоть. Причём, неделимые остатки, один рубль и два «полуимпериала» достались, как хозяину, мне. Снова вышли на улицу и устроились на скамейке. Закурили «Герцеговину-Флор», я пил чаёк, отец потягивал «Жигуля», тесть поигрывал заострённым прутом.

– Скажем так, – заговорил тесть, – где-то двадцатый год, Януарий в отъезде и деньги у него кончились, а здесь чекистами на него арест объявлен…Дом обыскан, оружие не найдено, дверь опечатана, барахло не тронуто – чекисты люди честные тогда были…допустим. И вот, приезжает Януарий недели через две, ему говорят: в доме, кажись, засада. И он что? Он тёмной дождливой ночкой подлазит под скамейку: его не заметишь, хоть ты сядь на неё! И вытаскивает из-под земли чемоданчик с золотыми обручальными кольцами. Отчего не с монетами? Да проще на базаре-то сними: развёлся с бабой, вот – кольцо продаю… Неси-ка, зятёк, лопату!

Ворота по-прежнему были настежь. Я сгонял за своей сапёрной лопаткой, с которой на рыбалку ходил. Тесть-фронтовик, не удосужившись даже ткнуть в землю щупом, снял лопаткой пласт дёрна под серединой скамейки, ближе к забору. Опустился на колени, прошёл в глубину на четверть, разгрёб землю руками и с усилием выдернул завёрнутый в брезент увесистый чемоданчик. Занёс в сад, за створку ворот – от дурных глаз, и тщательно заровнял ямку, притоптав пластом дёрна. Заперлись в «пианинной» и вывалили содержимое чемоданчика на гладкий стол: чтоб матерьял скользил, чтоб удобнее делить было. Конечно же, тесть оказался гениально прав насчёт колец. Разделили, отцу и тестю вышло по четыреста одному кольцу, мне четыреста три. В мою же долю вошли и все перстни с разнообразнейшими камнями и замысловатыми печатками.

– А я весной под ульем их прикопаю, – сообщил тесть, – а под которым – только вы будете знать.

– Я тоже в земле упрячу, – сказал отец, – под кустом, под жимолостью – может, и ягоды слаще станут… Домишко-то деревянный, вдруг пожар… Или залезет кто… Народ-то не больно смирный тут…

Я спутешествовал на подловку и принёс коробку, замеченную там раньше. Мамонт, видимо, отнёсся к этому товару с пренебрежением – вскрыл, взглянул и отбросил в сторону. В коробке были небольшие сумки тонкой хорошей кожи с медными крепкими застёжками, эдакие купеческие кошели. Мы взяли три штуки, сгребли в них кольца, ссыпали разделённые золотые и серебряные монеты – и я хотел было закинуть коробку на чердак, но тесть велел пока воздержаться. Спрятав сумки в ящики стола, мы с отцом вышли вслед за тестем в сад и остановились под высоким мамонтовским крыльцом.

– Вот, опять предположим, – начал тесть, – Януарий Нефёдович в отъезде, а тут пожар. Нижняя лавка с кирпичным сводчатым потолком тоже, конечно, пострадала бы, что-то бы там обуглилось и прочее такое… Основное золото у него было, разумеется, там, под полом… Я так думаю, он с почты позвонил брату в Сибирь и намекнул об этом, и вызвал его сюда – но не дождался. Мамонт явно всё выгреб. Но нам кое-какая мелочьгде-нибудь всё же осталась. Возможно, что-то мы и найдём – не торопяся… Особо-то в зиму делать нечего, металлоискатель соберу – электрик всё-таки, а войну-то сапёром пропахал… А вот запасы Януария на случай пожара должны быть тут, под крыльцом. Представьте себе: является Януарий из деловой поездки, а тут головни дымятся и пожарные последние вспышки заливают. Ну, дарит он пожарным на водку и они освобождают ему вот это место от упавших горелых брёвен. Он, конечно же, со слезами ходит вокруг пожарища, а вечерком спокойно выкапывает червонцыи вскоре заново отстраивает свой дом. Но мы видим: никакого пожара не случалось, следовательно, монеты здесь, под крыльцом.

Я взял у тестя щуп и с первого же тычка на небольшой глубине наткнулся, вроде бы, на кирпич. Принёс лопатку, мы опустились на колени, и тесть снял слой дёрна. Докопался до трёх кирпичей, рядком лежащих – под ними, в небольшом кирпичном колодце сверкнули золотые десятки. Я принёс три пустых ведра – чтоб легче было нести монеты. Не успели наполнить и треть ведра – и враз подняли головы на приветствие. Ворота мы позабыли нараспашку, любая собака забегай. Перед нами стоял одетый по-дорожному молодой гигант, явно по виду деревенский. Мы вышли из-под крыльца, поздоровались с пришельцем за руку и назвали себя. Пришелец назвался Николаем и пояснил: явился по объявлению в газете, а дом-то назаперти.

–Ты удачно сюда забрёл, – весело сказал ему тесть, – раз уж такое дело – делим на четверых.

При входе в «пианинную» Николай вежливо стянул кирзачи. Мы высыпали монеты горой на стол, я достал из коробки и раздал всем кожаные кошели. Когда добыча была поделена, я принёс свой рыболовецкий рюкзак – и мы свалили в него кошель Николая, завернув предварительно в матерчатый Николаев плащ. Маскировка получилась отличная. Свои кошели мы распихали по вычурным ящикам стола, заперли «пианинную» и пригласили Николая на кухню. Тесть строго приказал ему не выпускать золото из рук – до тех пор, пока не найдётся место понадёжнее.

–Баушке ытвязу, – Николай говорил с сильным мордовским акцентом, – ана спрячит и скажит место мне ыднаму.

– Советую, Николай, – внёс своё слово молчаливый отец, – не трогай золото, не расходуй, не продавай. Мало ли какие времена-то случатся! Вот помню, в сорок первом, в июне, посадил нас военкомат на три самоходные баржи. Проплыли по Суре, человек десять схоронили – то ли дизентерия началась, то ли холера… Кормили пшённой похлёбкой. На Волге тоже останавливались на каждой пристани, грузили мертвецов на телеги. На нашей барже механик руку зашиб, затребовал двоих себе в помощь. У меня в мешке были сухари, да один-то ведь грызть не станешь, нашёл товарища, татарина – он, видя, что у меня носки вдрызг изорвались, молча подарил свои, запасные. И вот, к тому времени, как механику заболеть, сухари у нас кончились. Мой друг говорит – пошли к начальству, к механику проситься будем – и показывает мне золотое кольцо. А все начальники в большой каюте сидели, и не хворали, разумеется. И те из нас, у кого были деньги, покупали у них консервы и хлеб. Друг постучал к ним, поговорил, отдал кольцо – и мы в трюм, в машинное отделение. И каждый день тот начальник приносил нам буханку хлеба и две консервы – во всё плавание, до самой Москвы. Я и сейчас не могу понять, какому дураку впёрло нас водой гнать… Пешком гораздо быстрее бы дочапали. Неразбериха жуткая – да на то она и война. Хочу сказать, кабы не то кольцо – померли бы, наверно…