Текст книги "Очерки по русской семантике"

Автор книги: Александр Пеньковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Здесь есть смена, но нет развития. Движение – иллюзорно, ибо в мире с циклическим временем это движение по замкнутому кругу, вновь и вновь повторяющее то, что уже было. Тождество имен свидетельствует о тождестве их носителей. Таким образом, сын Батыги получает имя Батыга не как династическое имя, а потому, что такова его природная сущность: [175]175
  Ср.: «А барин стал спрашивать старика и старуху “Што же у вас сыну имя-то не такое, как в людях, найденыш?” – Оны ему и говорят “ мы его нашли в лисях под сосной,ну мы своим именем и назвали”» [Ончуков 1909, № 148]


[Закрыть]он не просто называется Батыга, но он и есть батыгаиз генеалогической линии и синхронного ряда и бесчисленного множества батыг, подобно тому, как мечесть меч, а щитесть щити т. п.

В то же время носитель такого таутонимического именования, с точки зрения сказителя, еще и нехристь, неверный, идол.Он же (или оно же) – Идолище поганое.Ср.: «Не прошла бы шьчобы весь скора-скорешенька. Шчо до тех ли до царей, царей поганыих, Ай до тех ли шьчобы идолов неверныих…»[Марков 1901: № 49]. Идол – это тоже сущность, заставляющая именовать его Идол Идоловичили – в более яркой антропонимической маске – Идойло Идойлович[БПЗБ 1961: № 83]. Ср. также явно вторичное: «младой Идол да сын Жидойлович»[Ончуков № 73].

То, что Батыга Батыгович, как и любой другой носитель таутонимического именования, актуально выделяемый из вражеской толпы, еще и царь (или король), составляет другую сторону его личности, и потому он может получить еще одно именование – царь-царевич (Царь-Царевич)или король-королевич (Король-Королевич),где царевичи королевич– не титульныепатронимы (как в случаях типа царевич Иван, королевич Елисейи под.), а патронимы в сдвинутом значении (функции) элемента усилительных таутонимических образований: «Много там сидит царей-царевичев,Много королей-королевичев…»[Былины 1916: 1, 17].

В этот ряд должны быть включены и такие общие для былины и волшебной сказки мифологические персонажи, как Ворон Вороновичи Орел Орлович, которые принадлежат надземному царству и входят в круг древнейшей славянской космогонии [Иванов, Топоров 1965: 136–137]. Ср.: «Увидал Казарин цёрна ворона, Цёрна ворона да вороновиця»[Григорьев 1904: I, № 26]; «Да тем были стрелы дороги, Перены были пером сиза орла,Не того орла сиза орловича,Да который летае по святой Руси, Да тово де орла сиза орловича,Да который летае по синю морю» [Гильфердинг 1951: III, № 225]. Сюда же – позднейшие Сокол Соколович(например, в сказке «Иван – княженецкий сын», где он выступает вместе с Вороном Вороновичеми Орлом Орловичем[Сказки Карелии 1951: 24]) и Клёкот Клёкотович(в сказке «Про Арапулку» [Сказки Терек. 1970: 56]). В кругу этих надземных мифологических персонажей находятся также Гром (Громушко-батюшкав рассказе А. Левитова «Дворянка», 1862), [176]176
  Ср «Во время грозы суеверные люди употребляют только слово громушка, слово гром в этих случаях находится под своеобразным запретом» [СРНГ 1972 7, 152]


[Закрыть] Гром Громович[Пеньковский 1949–1965]). Ветер-Вихорь(ср. в песне гребенских казаков: «Берегла мать сына от ветра, от вихоря»[Семенов 1914: 422]) или – с раздвоением – Ветер Ветрович (Ветры Ветровичи)и Вихорь Вих(о)ревич (Вихри Вих(о)ревичи). [177]177
  Ср обычное для фольклорных текстов преобразование конструкций типа сорок князей-князевичей, сорок царей-царевичейв конструкции с повтором числительного (сорок князей, сорок князевичейи т. п.) и затем с союзным разделением (сорок князей и сорок князевичей),приводящим к раздвоению денотата Ср «И тут я раб божий помолюсь им и поклонюсь о, вы 70 буйных ветрови 70 вихорови 70 ветровичи 70 вихорович,не ходите вы на святую Русь»[Ефименко 1879 139]
  Однако, «Quod licet Jovi, non licet bovi», и то, что позволено безымянному автору фольклорных текстов, не позволено их публикаторам и исследователям, которые, встречая в тексте последовательности типа цари царевичи, короли королевичии т. п., воспринимают их не как целостные образования, а как двучленные перечислительные ряды и осуществляют собственное, произвольное раздвоение стоящих за ними денотатов. То же имеет место и в отношении их дефисных вариантов (цари-царевичи, короли-королевичи).Так, цитируя приведенные выше строки «Много там сидит царей-царевичев, Много королей-королевичев»[Былины 1916: I, 17], Б. А. Рыбаков усматривает в них указание былины «на такую любопытную деталь, как наличие среди русского полона у Змея несколько неожиданных там иноземных королей, королевичейи королевских дочерей»[Рыбаков 1963: 70].
  Образование именований такого типа от других основ (ср.: «Сорок князей,Всё княжевичей»[Марков 1901: № 19]; «Выходило тут сорок попов поповицов,Выходило сорок дьяков дьяковицов»[Григорьев 1904: 1, № 21] и т. п.) следует рассматривать как вторичное, как выход за рамки первоначальной традиции.


[Закрыть]Одним из таких ветров является Горун Горунович,брат бабы-Яги [СС 1939: 40], он же, вероятно, Горынычи Посвисты/а/ч[Фаминцын 1884: 18] и Змий Змиевич (Змей Змеевич)[Морозова 1977: 240]. В этот сложный мифологический комплекс (о связи всех его элементов см. [Иванов, Топоров 1965: 76–78; Иванов, Топоров 1974: 17–18]) входят также Баба-Яга, именуемая нередко таутонимами Яга Яговна (Ягивовна, Ягинишна, Яганишна, Ягонишна, Ягишна, Ягишняи т. п. – см. [Новиков 1974: 138]) и Кащей Бессмертный (Кащей Кащеевич).Особо должен быть указан общеизвестный Соловей-разбойник,он же – Соловей Соловьевич[Марков 1901: 335 ел. ]. [178]178
  Ср. вторичное (так сказать, эндогамное) обоснование этого именования в одной из поздних былин, где Соловей объясняет Илье Муромцу: «Я сына-то вырощу за него дочь отдам, дочь-то вырощу, отдам за сына, чтобы соловейкин род не переводился»[Былины 1916: I, 145].


[Закрыть]

За пределами указанного мифологического круга таутонимы в текстах русской волшебной сказки и некоторых других жанров представлены лишь единично. Таковы, например, царь Агар Агарович[СТ: 1970: 169], царь-змей Аркий Аркиевич[Ончуков 1909: 582], царь Верзаул Верзаулович[СС 1973: 57], царь Салтан Салтанович[Ровинский 1881 I, 79], царь морской Токман Токманович[Зеленин 1914: 324], чудище Идол Идолович( Идол Идолыц)[Зеленин 1915: № 100] (ср. также в позднейшем варианте с так называемым полуотчеством – идол идолов[Майков 1869: 145]); богатыри Тарх Тар/а/хович[Записки 1906: 13], Полкан Полканович[СН 1948: 4], Вод Водович[Черепанова 1983: 22] и Вол Волович[Новиков 1974: 163], Волом Волотович[Буслаев 1861: 462], Рославней Рославневич[Ефименко 1877: 34–35] и некоторые другие. В параллель к таутонимическим именованиям Бабы-Яги можно указать еще такие таутонимы-персонификации, как Воспа Восповна(ср. в заклинании, записанном на Енисее в 1897 г.: «Воспа Восповна,пожалуйте к нам, будем пряником кормить и вином поить» [СРНГ 1970: 5, 139]; ср. еще: Воспа Воспиновна[Черепанова 1983: 43] и Икота Икотишна(ср.: «Ты скажи-ка ей: Икота-Икотишна,сударыня-матушка, оставь меня!..» [Пеньковский 1960]).

Все эти персонажи «чужого» мира развенчиваются фольклорными текстами как « смешные страшилища», и их высокиеименования с «вичем» должны рассматриваться как одно из наиболее ярких средств фольклорного гротеска. [179]179
  Принцип «смешное не страшно» последовательно проводится и в других видах народного искусства. Так, по наблюдению Ф. И. Буслаева терратологический орнамент в книжных миниатюрах и инициалах носил в значительной степени гротескный характер. В нем «всякая естественная форма принимает вид чудовища, которое, однако, рассчитано не на то, чтобы пугать воображение, а на то, чтобы затейливостью группы производить игривое впечатление» [Буслаев 1930: III, 10]. См. об этом также в работе [Стасов 1884: 22].


[Закрыть]Ср. показательное превращение исторического Малюты Скуратова в «Скорлюткувора Скорлатого сына»[Григорьев 1904: I, № 115] или именование оставившей по себе недобрую память Марины Мнишек Маринкой Юрьюрьевной –с уникальным переносом таутонимического именования отца [180]180
  Ср.: «Он <Гришка> и брал себе невесту не у нас в Москве, Он брал невесту в проклятой Литве / Что у славного у пана Юрья Юрьевича / Распрекрасную Маринку дочь Юрьевну» [ПСЯ 1958: 260].


[Закрыть]в отчество дочери: «И восхотел вор Гришка, он женитися / Не в своей земле, а Сердопольскою / У тово ли пана у Юрью –пана Сердопольского / На ево доцери Маринке Юрьюрьевне»;«А он вор Гришка во мыльнюю / С той ли Маринкой Юрьюрьевной»[СПБК 1916: 312, 313]. Ср. в этом плане совершенно поразительное низложение княгини Апраксы,жены князя Владимира Красного солнышка (по былинной генеалогии – дочери князя Семена Ля(и)ховинского и, следовательно, – Семеновны!)в таутонимическую Апраксу Апраксовну –в тот момент, когда она, как «сука-волочайка», изменно сближается с Тугарином Змиевичем, запустившим ей свою лапу «ниже пупа, околчерева» [Данилов 1938: № 49]. Ср. также обнажение этого приема в случае дискредитирующего переименования наследственно похотливого Хотена Ивановича: «Уж ты гой еси, Хотенкоты Хотенович, сын Иванович! /У тебя отца-то звали Блудою, /А тебя мы станем звать дак Пустоломою…» [Григорьев 1904: I, 613].

Очевидно, что в таутонимических именованиях персонажей «чужого» мира русской былины, волшебной сказки и некоторых других жанров на передний план выдвинута именно персонифицирующая и мифологизующая функция, тогда как выражение собственно патронимических отношений либо затенено и отодвинуто на второй план [181]181
  Не случайно поэтому, что патронимическое имя в составе таких именований в фольклорных текстах почти никогда не сопровождается ключевым показателем сын,как это характерно для гетеронимических именований персонажей «своего» мира. Ср.: Илья Муромец Иванович// сын Иванович; Василий Казимирович// Василий Казимиров сын; Алешенька Попович// Поповский сыни т. п. Но Калин Калиновичили Калин царь Калинович,а не Калин сын Калинович; Ворон Воронович,а не Ворон сын Вороновичи т. п. Единичные исключения («Везвяк сын Везвякович»[Гильфердинг 1951: III, 294]), как всегда, лишь подтверждают общее правило. Более того, они могут рассматриваться в ряду свидетельств порчи первичного текста или его позднего происхождения. Ср. строки из явно вторичной «Гистории о киевском богатыре Михаиле сыне Даниловиче двенадцати лет» «идет из болшия орды царь Бахмет сын Тавруевич,а с ним идут богатыри три брата Братовича» [ЪЗП 1960140]


[Закрыть](но может быть актуализовано в соответствующих текстовых условиях [182]182
  Ср сказки, в которых действуют Яга Ягишна и две ее сестры Яги Ягишны, или Ягишны,ее дочери [Новиков 1974 166] Ср также сказку «Мороз и его сын Морозко»[РФО 1951 122]


[Закрыть]) либо вообще погашено. При этом внешняя парадигматическая связь патронимического компонента с производящим именем, которое может быть интерпретировано как имя отца (resp. матери), выключается, уступая место выдвигающейся на передний план внутренней, синтагматической связи с именем в составе первого компонента, вследствие чего все образование работает как форма усилительного повтора с экспрессивным осложнением основной персонифицирующей функции. [183]183
  Лишь в единичных случаях персонифицирующая функция парализуется, и таутоним превращается в ярко экспрессивное усилительное оценочно-характеризующее образование Ср «Вот кака бедапришла! Прямо сказать – беда-бедовна!> [Пеньковский1960] Ср также свидетельствуемые различными источниками апеллятивные повторы беда-бедуха, беда ведущая, беда бедистая‘сущая беда’) Ср.: аналогичное образование в литературном отражении «– Вот какая канитель! – говорю я и жду ее слов – Канитель, канитель, канителевна– Это уже онаю Я вслушиваюсью Тон важеню Оттенки голоса…» (О. Пощов.Банальный сюжет//Октябрь 1982 № 1 С 92)


[Закрыть]Вот яркий пример, свидетельствующий об автоматизме действия этого механизма. Проговорив (пропев) цитируемые ниже строки былины (“Как приехал-то к тебе ведь нелюбимой гость, / Молодой-то жоны да старой-прежной друг, / Старой-прежной друг…»), сказительница А. М. Крюкова остановилась, задумалась и призналась: «Не помню – Светополк ли Светополковиць, Еруславь ли Еруславьевиць,но только не Пересмяка.…» [Марков 1901: 128]. Имя «старого – прежнего друга» она забыла, но таутонимическая модель его именования надежно сохранилась в ее памяти. [184]184
  Обнаруживающий себя здесь механизм припоминания забытого имени былинного персонажа при сохранении в памяти модели образования именования, в которое оно входит, действует и в ситуации творческого выбора имени героя вновь создаваемого художественного текста. Как писал В. В. Набоков, рассказывая о поисках имени для героя «Лолиты», которого после долгих колебаний он назвал Гумберт Гумберт.«Я закамуфлировал то, что могло бы уязвить кого-либо из живых И сам я перебрал немало псевдонимов , пока не придумал особенно подходящего мне В моих записях есть и “Отто Отто”, и “Месмер Месмер”, и “Герман Герман” но почему-то мне кажется, что мною выбранное имя всего лучше выражает требуемую гнусность» Интуитивное предпочтение, оказанное Набоковым имени Гумберт сего начальным заднеязычным [г], огубленным [у], комплексным губным [мг], конечным глухим [т] и оглушенным предшествующим [р] вполне подтверждается объективными закономерностями русской фонетической семантики. Это имя, действительно, наилучшим образом выражает «требуемую гнусность» Но «гнусность» имени, которую осознает и о которой говорит Набоков, подкрепляется и многократно усиливается « гнусностью» целостной модели, по которой строится включающее это имя именование, как и все другие опробованные и отвергнутые им варианты, о чем Набоков не только не говорит, но и, по-видимому, не догадывается Но ведь это та же самая, рассмотренная нами выше, таутонимическая модель именования «смешных страшилищ» русского былевого эпоса во главе с Батыгой Батыговичем –модель, всплывшая в сознании Набокова из глубин его русской культурной и языковой памяти, но только освобожденная от специфически русского словообразовательного – ович-элемента. Если бы «Лолиту» переводили на русский язык по переводческим нормам конца XVIII в. – со «склонением на русские нравы», то набоковский Гумберт Гумбертпревратился бы в Гумберта Гумбертовича.Здесь можно было предполагать и воздействие сходной европейской антропонимической модели, представленной образованиями типа итальянского Ринальдо Риналъдини,но они не обладали семантикой русских таутонимов.


[Закрыть]

Именно так, в двух указанных режимах (с пульсирующим переключением от одного к другому) функционируют многочисленные животные и предметные таутонимы в низших фольклорных жанрах и – с переносом – в соответствующих жанрах литературы, ориентированных на фольклорные образцы. Таковы, например, Ерш Ершовичи Рак Ракович[БС 1951:II, 663]; Кит Китовин(«Ай да Кит Китовин!Славно! / Долг свой выплатил исправно!..» – П. П. Ершов. Конек-горбунок) и Налим Налимыч(ср. с метатезой – Налим Малиныч –в одноименной сказке С. Писахова [Писахов 1959: 35]); Козел Козловичи Конь Коневич(в инсценировке сказки «Кошкин дом» по Центральному телевидению 17 февр. 1980 г.); Кот Котович[РФЛ 1972: 391] и Комар Комарович(в одноименной сказке Мамина-Сибиряка), Волк Волковичи Лис Лисович(в сказке В. Махонина «Лис Лисович и зайцы») и т. п. Ср. также шутливые именования таких персонажей детской литературы, как дятел Тук Тукыч (В.Архангельский.Тук Тукыч. М., 1976), скворец Чир Чирыч (Г. Скребицкий.Друзья моего детства. М., 1976), поросенок Хрум Хрумыч(в одноименном рассказе М. Колосова), будильник Кап Капыч (В. Цыбин.Кап Капыч // Наш современник. 1972. № 6) и т. п.

Ср. также выступающие в качестве антропонимических масок (см. об этом [Пеньковский 1983], а также в наст. изд с. 395–406) шутливо-мистифицирующие именования животных и предметов типа Котонайло Котонайлович (Котофей Котофеевич), Петушайло Петушайлович, Лаптеван Лаптеванович(лапоть) и т. п. Ср. в загадке: «В Печерском, в Горшенском, под Крышенским сидит Курлип Курлипович(жареный петух)» [Садовников 1959: 83]. То же в сказке: «– А что, милый человек, всюду ты бывал, все видел, скажи-ка мне: ныне в Черепенском под Сковородным здравствует ли Курухан Куруханович? –Давно уж нет, хозяйка. – Да где же теперь Курухан Куруханович? –В село Торбу переехал. – А не слыхал ли ты, милый человек, кто на его месте живет? – Как не слыхать, слыхал – Липан Липанович…»[РФО 1951: 100]. Ср. варианты: Курухан Куруханович – Плетухан Плетуханович[ПСЯ 1958: 57]; Гаган Гаганыч – Поршень Поршенский[РСС 1955: 227] и т. п., которые принадлежат пародии и фарсу, как вывернутым наизнанку формам мифа и волшебной сказки.

Очевидно, что таутонимические именования в художественном тексте существуют и используются не сами по себе, не изолированно, а на фоне гетеронимических именований в том же тексте, с одной стороны, и естественных именований обоих типов, с другой. Этим создается необходимое для обретения художественного эффекта пульсирующее напряжение восприятия слушателя (читателя) между полюсами естественного и вымышленного, мифологического и логического. Отсюда прием намеренного столкновения таких полюсных именований, широко используемый в различных фольклорных жанрах: а) в былине: «– Иди, – говорит она Ивану-царевичу, – к еге егишне, Луке Лукишне.…» [185]185
  Ср.: Лука, Лукавый, Луканъка‘черт, нечистая сила’. Ср. более поздний и вторичный вариант с гетеронимическим соответствием: «Яга Ягинишна, Авдотья Кузьминишна» [Зттин1914: 9].


[Закрыть][Азадовский 1936: 138]; б) в загадке: «Дрен Дренович, Иван Иванович,Сквозь землю прошел, На голове огонь пронес» (маков цвет – [Садовников 1959: 42]); в) в детских песнях и считалках: «Вот идет Еж Ежович, Петр Петрович»[РФТ 1954: 25]: «Ти-та-ту, ти-та-та. Вышла кошка за кота, За Кота Котовича,За Петра Петровича»[РФЛ 1972: 391] и др. под. [186]186
  Ср. перенесение этого фольклорного приема в жизнь в стихотворном послании отставного кригс-комиссара И. Лузина Павлу I: «Уму Умовичу / Павлу Петровичу! / Твой кригс-комиссар, / Лузин Иван / Бьет в барабан – / Трам-там-там! / Не по правилам фортификации, / Ниже по ситуации, / Но по Божеской власти / Петербург разделен на части / <…> / Сие доносит тебе Лузин, / Яко муж неискусен, / Истощая ума своего крошки, / Просит от щедрот твоих трошки» (В П Степанов.Из времен императора Павла Петровича //Русский архив. 1873. Кн.1. Вып. 4. С. 645).


[Закрыть]

Отсюда, из устной художественно-поэтической традиции, из былины, песни, сказки, считалки, загадки таутонимические именования приходят в разговорную речь и получают там широкое распространение. Ср.: «Блиноеду барину, прекрасной Василисе и любезнейшему Котафею Котафеичунижайший поклон» (А. Чехов – М. В. Киселевой, 17 февр. 1889 г.). Ср. также в литературных отражениях: «– Кажется, метель по всей магистрали. Мой котофей-котофеичне зря нос под хвостом держал…» (А. Безуглов. Ю. Кларов. Покушение, XXIII); «В июне по-мартовски голосили коты-котовичи:затыкай уши ватой» (О. Смирнов. Скорый до Баку); «Сколько, бывало, нареканий услышишь от рыбаков в адрес ерша-ершовича.Порыбачить спокойно не дает» (С. Николаев. Где же ерш? // «Призыв». 16 июня 1973 г.); «…потом минут десять мы ползали по колючему малиннику… в надежде, что наткнемся на Ежа Ежовича»(Ф. Абрамов. Из рассказов Олены Даниловны) и др. под. [187]187
  Как вторичное явление должно быть отмечено использование таутонимических именований такого рода в переносном значении применительно к лицам, что естественно парализует их персонифицирующую функцию и, как и в случаях, рассмотренных выше, превращает их в оценочно характеризующие именования: Ерш Ершович→ ерш-ершович‘задира’ («– Дети мои, – сказал мягко отец Михаил, – вы, я вижу, друг с другом никогда не договоритесь. Ты помолчи, ерш ершович,а вы, Любовь Александровна, будьте добры, пройдите в столовую…» – А. Куприн. Юнкера. I, 1); Кот Котович→ кот-котович‘ бабник’ («– Тебе только бы за бабами ухлестывать, кот-котовичнесчастный… – В. Ситников. Приехали). Точно также Волк Волкович→ волк-волкович‘злой и жестокий человек’, Еж Ежович→ еж-ежович‘колючий человек’, Конь-Коневич→ конь-коневич‘ломовая лошадь’ (о человеке) и т. п. Отсюда многочисленные (по материалам картотеки автора их более 50), все шире распространяющиеся и получающие (с конца XIX в.) все более широкое отражение в литературе разговорные усилительные образования типа актер-актерыч‘бездарный актер’, брехун-брехунович, грамотей-грамотеевич‘невежда’, порох-порохович‘вспыльчивый человек’, лентяй-лентяевич, сухаръ-сухаревич, трус-тру-сыч, чудак-чудакович и т. п.
  Таким образом, необходимо разграничивать (в частности, и средствами орфографии) животные (Кот Котович),предметные (Колос Колосович –в названии сборника стихов В. Семакина. М., СП, 1979; Селигер Селигерович –в одноименном рассказе А. Приставкина) и понятийные (Компромисс Компромиссович –в одноименном стихотворении Е. Евтушенко) таутонимы-персонификации, с одной стороны, и таутонимы – усилительные оценочно-характеризующие повторы, с другой. Ср. тонкую игру на совмещении этих двух смыслов в пьесе А. Н. Островского «Иван царевич»: «[Карга] Здравствуй, Кащей… как по батюшке, позволь тебя спросить? [Кащей] Мой отец был такой же Кащей, как и я[Карга] Так вот что, Кащей Кащеич…» (д. 1, к. 4, я. 5). Комический эффект создается здесь тем, что и конструкция, и имя балансируют между onoma и apellativa, склоняясь ко второму через «такой же… как я».Ср.: «мой отец был тоже Василий»и «мой отец был такой же лентяй».


[Закрыть]Свидетельствуемый этими примерами разнобой в написаниях таких именований говорит об отсутствии для них хотя бы стихийной – некодифицированной – нормы и, следовательно, об устном источнике их цитации.

За этими фактами стоит, однако, нечто большее, чем фольклорная традиция использования нескольких ставших общенародными таутонимических именований. За ними стоит национальная традиция персонифицирующего именования животных как частного вида персонифицирующего именования, являющегося одним из важных элементов русской национальной культуры. Здесь следует различать две типичных жизненных ситуации.

Одна характеризуется тем, что животное сразу получает двухкомпонентное именование тауто– или гетеронимического типа. Так, собаки в доме А. С. Суворина были названы именами персонажей «Каштанки» – гуся Ивана Ивановичаи кота Федора Тимофеевича(Вопросы литературы, 1977. № 2. С. 186), причем последнее является воспроизведением имени кота, жившего в доме Чеховых (Вопросы литературы, 1980. № 1. С. 139). Так, гусь, подаренный В. А. Гиляровским В. М. Лаврову, был назван в честь дарителя Василием Алексеевичем(В. А. Гиляровский. Москва газетная), а попугай Иван Демьянович(А. Чехов. Драма на охоте) получил это имя по сходству его носа с носом деревенского лавочника Ивана Демьяновича. Во всех таких случаях имеет место «перенесение готового именования», аналогичное известному в антропонимической практике «наречению имени в чью-либо честь». Внешний наблюдатель, от которого скрыты мотивы выбора именования, может воспринять общую картину как проявление неограниченной свободы выбора патронимического компонента, тогда как с позиции нарекающих этот компонент в каждом данном случае жестко предопределен избранным целым.

Другая ситуация отличается тем, что однословное имя животного – для выражения шутливого или серьезного обращения, уважения, иронии и т. п. – включается в двухкомпонентную модель «имя + отчество». При этом возникнет задача выбора патронимического компонента, получающая у открытого множества именующих одно и то же решение – в виде именования, построенного по таутонимическому типу: «Васькемоему большая честь: на днях я прозвал его Василием ВасильевичемКацеусом…» (В. К. Кюхельбекер – Н. Г. Глинке, 19 октября 1834); «Кланяюсь Вашему дому с чадами, домочадцами, кончая Апелеми Рогулькой»(А. П. Чехов – Н. А. Лейкину, 3 февраля 1886) и «Прощайте и будьте здоровы. Апель Апеличунаше нижайше» (А. П. Чехов – Н. А. Лейкину. 30 июля 1886). Таким же образом собачка Мосявкашутливо-уважительно именуется Мосявой Мосявовной(В. А. Гиляровский. Москва газетная), а медведь Фомка – Фомой Фомичом(Е. Прокофьева. Фомка). Примеры такого рода могут быть неограниченно умножены. [188]188
  Следует заметить, что фольклорная традиция, определяющая национальную форму таких шутливо-уважительных именований, опирается на вполне серьезный и не ограниченный национальными рамками обычай называть представителей сменяющих друг друга поколений домашних животных одним и тем же именем, что служит выражением и опорой пережиточно сохраняющихся элементов мифологического восприятия мира животных и природы в целом (с представлениями о цикличности времени, тождестве особей в бесконечном генеалогическом ряду и т. п.). Ср.: «Я, Сапсан Тридцать Шестой –большой и сильный пес редкой породы…» (А. Куприн. Сапсан); «Мальчику – будущему естествоиспытателю Карлу Фришу – подарили попугая. Его назвали Чаш.Много лет спустя уже у сына Карла – Отто – все попугаи получали это, ставшее традиционным, имя»(И. Халифман. Восхождение вглубь); «Старая, с совершенно седым лицом… борзая Милка, дочь первой Милки,лежала на кресле подле него…» (Л. Н. Толстой. Война и мир, 4, Эпилог, XIII);«– Ой, да на селе у нас часто собакам людские имена дают… Это у меня уже третий, и все Франеки»(И. Сабило. Показательный бой, 3); «Вам посылают поклон господин Томаси г Томас, четырехмесячный его сынок….» (Екатерина II – В. Гримму, 3 декабря 1774 г.; в письме от 29 апр. 1775 г. – Том Томсон).Ср. редкий в русском материале тип таутонима модели «имя + фамилия»: «– Долбанет цыпленок разок клювом – и нет тебя. Э-эх ты, Муравей Муравейкин»(В. Бочарников. Муравей из Егоршинской сечи).


[Закрыть]

Имеется, однако, и реально используется и другая возможность – образование окказионального двухкомпонентного персонифицирующего именования присоединением к имени патронимического компонента Иванович (Ивановна):«…почтеннейшему Апель Иванычунижайший поклон» (А. С. Суворин – Н. А. Лейкину, 22 июня 1886). Образуемые окказиональными вариантами типа Апель Апелич-Апель Иванычпары шутливых разговорно-бытовых персонификаций являются точными соответствиями фольклорных пар типа Котофей Котофеевич – Котофей Иванович(ср. параллельное использование обоих вариантов в одном тексте [ПСП 1979: 157–158]), Михаил Михайлович – Михаил Иванович(о медведе), [189]189
  Ср. отражение членов этой пары в литературе (в образах «медвежеватых» носителей этих именований) и перенос их в жизнь. Ср. указ Св. Синода от 13 июля 1756 г. «о сыску Московского уезда села Богородского поповича, разбойного есаула Михаила Михайлова, прозванием Медведя»(Русский Архив. 1869. № 5. С. 1087).


[Закрыть] Воспа Восповна – Воспа Ивановнаи др. под. [190]190
  Ср. аналогичное варьирование оценочно-характеризующих таутонимов (см. [Пеньковский1976: 87]).


[Закрыть]

Вторые члены таких пар вводят нас в обширный круг фольклорных персонификаций природных объектов ( Дунай Иванович ж Дон Иванович),стихийных сил природы ( Гром Ивановичи Мороз Иванович),домашних и диких животных ( Хавронья Ивановнаи Лисавета Ивановна),болезней и целебных средств ( Воспа Ивановнаи роса Соломония Ивановна),защитников и покровителей (Петр Иванович –св. Петр и день св. Петра) и мн. др. (см. подробнее [Пеньковский 1976: 86–89], а также в наст. изд. с. 319–320). В своей изначальной совокупности такие именования пунктирно очерчивают границы «своего» мира в составе русского фольклорного универсума, противопоставляясь гетеронимическим именованиям иных типов, называющим «своих» героев (ср.: Иван Водович, Иван Быкович, Иван Царевич, Белая Лебедь Захарьевна, Марья Красаи мн. др. под.), и таутонимическим именованиям как ономастическим знакам «чужого» мира.

Неся все функции, свойственные второму компоненту персонифицирующих именований модели «имя + отчество» (см. выше, и [Пеньковский 1976: 88], а также в наст. изд. с. 320), патронимы Иванович, Ивановнав составе именований рассматриваемой группы оказываются еще и символическими этнонимизирующими знаками – знаками принадлежности объекта культурному миру русского этноса. Использование их в этой функции должно быть признано одной из важнейших русских культурно-ономастических норм. У истоков ее находятся именования типа Дунай Иванович(ср. [Мачинский 1981]). Одно из последних ее порождений – именование Мамонт Иванович(для чучела мамонта, экспонированного СССР на международной выставке «Экспо-73» в Японии).

Замещение второго компонента таких именований другими патронимическими образованиями единично и всегда обусловлено теми или иными специальными связями между стоящими за ними образами (в мифе), реалиями (в обряде и/или в жизни) и словами (в языке и тексте). Ср., например, имя Горыни/ы/чв исторически вторичных персонификациях таких связанных с горамирек, как Яик Горынычи Терек Горынычв песнях яицких (см.: [Витевский 1879: 299; Коротин 1981: 32]: ср. здесь же вторичное Добрыня Горынович[Коротин 1981: 34]) и гребенских [Мендельсон 1914: 194; Андроников 1968: 399] казаков. Таким же образом имя Васильевичв смоленском закликании мороза в Васильев вечерпод Новый год (ср.: «Мороз, Мороз Васильевич,ходи кутьи есть!» [Добровольский 1903: 69]) обусловлено связью с именем св. Василия Кесарейского, память которого отмечалась 1 января (ст. ст.), [191]191
  Обязательный по ритуалу этого праздника («жирная кутья», или «щедруха») поросенок, другие свиные блюда и печенье в форме свинки объясняют иные – «свиные» – приложения этого имени. Ср. Вася, Васька, Василий Ивановичкак традиционные имена поросенка, подзывные васъ-васъ-васъ! васюк«свиной желудок, начиняемый кашей» и др.


[Закрыть]а Власьевнав составе серьезно или шутливо почтительных именований коров [РФВ 1965: 208; Соколова 1979: 163] – связью с именем покровителя рогатого скота св. Власия (ср. в олонецком заговоре перед выгоном скотины: «коровье стадо Власьегорода»[Иванов, Топоров 1974: 58]. Нередкое в русских сказках именование медведя Михаилом Потапычеманаграмматически связано с его фамильным прозвищем – Топтыгин(ср. в «Сказании о Ерше»: «притон Потап,почал ерша топтать»[Адрианова-Перетц 1977: 15] [192]192
  Ср. обнажение этого приема у Чехова: «[Анфиса] Из земской управы, от Протопопова Михаила Иваныча…Пирог. [Маша] Не люблю я Протопопова,этого Михаила Потапычаили Иваныча….» (Три сестры, д. 1).


[Закрыть]), подобно тому, как народное именование сохи – Соха Андреевна –объясняется, по догадке В. И. Чернышева, связью с именем а/о/ндрец (одрец)‘телега, на которой перевозят соху в поле’ (при дополнительной связи соха – Соха,диал. уменын. к Софья, –[Чернышев 1948: 15–17]), а вариантное именование оспы Воспа Осиповна[Черепанова 1983: 43] – основанной на фонетической аттракции связью оспа – Осип. [193]193
  Ср. открытое провозглашение анаграмматического принципа именования в загадках: «Что же носит куроптево имя? – Крупник. – Что тако: у нас в избушке палагеино имя? – Полати. –Что же носит вороново имя? – Воронецв избе» [Ефименко 1879: 242]. Ср. в связи с этим народное именование самки тетерева – Терентьевна(Е. Пермитин. Поэма о лесах, III).


[Закрыть]Ср. также кулебяка мисаиловна(«– У меня водочка из Киева пешком пришла, а повар в Париже бывал. Такого фенезерфу подаст, такую кулебяку мисаиловнусочинит, что только пальчики оближешь…» – Ф. М. Достоевский. Село Степанчиково. I, II), где обыграна фонетическая близость слов мясо – Мисаил.

Одновременно этот последний случай представляет широко используемый прием образования персонифицирующих именований из определительных словосочетаний различных типов. Ср. былин. Бурушка Косматый→ Бурушка Косматьевич[Гильфердинг 1951: II, 616]; арханг. Лампияда Керосиновна ← керосиновая лампа(Б. Шергин. Гандвик – студеное море); литературные Тайга-свет-Енисеевна(Е. Городецкий. Кто бывал в экспедиции…), Океан Ледовитыч(Л. Шинкарев. «Микешкин» идет в Арктику) и мн. др. под.

Так создаются персонификации гетеронимического типа, состав которых пополняется также за счет специального преобразования таутонимических именований. Эти последние, представляя фигуру усилительного повтора, обладают общей для всех ее видов трансформацией, заключающейся в замене одного из членов в синонимическом ряду, в лексико-семантическом поле или в поле паронимической аттракции. Ср. давным-давно, белым-белаи «Далеко давним,годов за двести…» (В. Маяковский. Владимир Ильич Ленин); «Черным-темнаего душа» (В. Кун. «Вот друга мне дала судьба…», 1968).

Таким же образом Курихан Куриханыч(он же – Петухан Петуханыч)становится Петуханом Куриханычем[Смирнов 1917: 277], а Мороз(он же Мороз Васильевичи Мороз Иванович)ока-зывается Морозом Снеговичем(ср.: «Не удивляйтесь этим кривым строкам: сердце пишет прямо, а Мороз-Снеговичберет свое…» – В. И. Даль. Письма к друзьям из похода в Хиву, 25 ноября 1839). Ср. также: Волк Злодеич(в названии книги Е. Венского, М.; Л., 1925), Камень Кремневич(в названии книги А. Ф. Погосского. СПб., 1876), Мур Котович(в названии книги А. Можаровского. Вольск, 1899) и др.

От Батыги Батыговичарусской былины до Гумберта Гумбертав романе В. В. Набокова «Лолита» и Иванов Ивановичей, Романов Романовичейи Султанов Султановичейсоветской начальственной верхушки, от Лисаветы Патрикеевнырусской сказки до Бюрократии Волокитьевныв романе В. Белова «Кануны», от мифологического Дуная Ивановичадо оценочно-характеризующего Шута Иванычаразговорной речи, от Петухана Курихановичасатирической сказки до Тигрия Львовича(Лютова) в комедии А. Н. Островского – вот путь, пройденный русскими персонификациями модели «имя + отчество». Рожденные в фольклорной речи на позднем этапе мифологического мышления, прошедшие школу народной смеховой культуры, они, обнаружив универсальность формы при почти неограниченной широте содержательных возможностей, оказались необходимыми всем типам речи, кроме официально-деловых и научных стилей. Им оказалось доступным все: сакральное и профанное, высокое и низкое, серьезное и смешное. Смешное в конце концов и стало основным их содержанием во всех его жанрах и во всех его видах – от мягкой улыбки до раблезианского площадного хохота.

Учитывая, что украинский фольклор этого средства вообще не знает, а в белорусском оно используется крайне ограниченно и, по-видимому, обязано русскому влиянию, можно думать, что мы имеем здесь дело с региональной особенностью в рамках восточнославянской языковой общности, которая, несмотря на частный ее характер, может оказаться весьма существенной для решения целого ряда значительно более общих филологических и историко-культурных проблем.

Литература

Адрианова-Перетц 1977 – Адрианова-Перетц В. П.Русская демокра-тическая сатира XVII в. М., 1977.

Азадовский 1938 – Азадовский М. К.Верхнеленские сказки. Иркутск, 1938.

Андроников 1968 – Андроников И.Лермонтов. М., 1968.

Афанасьев 1957 – Афанасьев А. П.Народные русские сказки. Т. I. M., 1957.

Афанасьев 1982 – Народные русские сказки: Из сборника А. Н. Афанасьева. М.: Худож. лит., 1982.

БЗП 1960 – Былины в записях и пересказахXVII–XVIII вв. М; Л, 1960.

БПЗБ 1961 – Былины Печоры и Зимнего Берега: Новые записи. М.; Л, 1961.

ВПК 1916 – Былины Пудожского края. М., 1916.

БС 1951 – Былины Севера. М., 1951.

Буслаев 1861 – Русская народная поэзия. СПб., 1861.

Буслаев 1930 – Буслаев Ф. И.Сочинения. Л, 1930.

Былины 1916 – Былины. М., 1916.

Виноградов 1907 – Виноградов П.Заговоры, обереги, спасительные молитвы и проч. //Живая старина. 1907. Вып. 3.

Витевский 1879 – Витевский В. П.Яицкое войско // Русский архив. 1879.Кн. 1.Вып3.

Гильфердинг 1951 – Гильфердинг А. Ф.Онежские былины. В 3 т. М., 1951.

Гілевіч1975 – Гілевіч Н С.Паэтыка беларускай народнай шрыи. Мн.: Выш. шк., 1975.

Григорьев 1904 – Григорьев А. Д.Архангельские былины и исторические песни. Т. I. M., 1904.

Гуревич 1972 – Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1972.

Данилов 1938 – Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. М, 1938.

Демич 1912 – Демич В. Ф.О змее в русской народной медицине //Живая старина. 1912. Вып. 1.

Добровольский 1903 – Добровольский В. Я. Смоленский этнографический сборник. Ч. 4. М., 1903.

Ефименко 1877 – Ефименко П. С. Материалы по этнографии русского населения Архангельской губ. Вып. 1. М., 1877.

Записки 1906 – Записки Красноярского подотдела Восточно-Сибирского отд. Русского географического общества. Вып. II. Томск, 1906.

Зеленин 1914 – Зеленин Д. К. Великорусские сказки Пермской губернии, 1914.

Зеленин 1915 – Великорусские сказки Вятской губернии. Сборник Д. К. Зеленина. Пг, 1915.

Золотова 1982 – Золотова Г. А.Коммуникативные аспекты русского синтаксисам.: Наука, 1982.

Ефименко 1879 – Ефименко Я. С.Материалы для этнографии русского населения Архангельской губ. Ч. 2. М., 1879.

Иванов, Топоров 1965 – Иванов Вяч. Bс, Tonopoв B. Я.Славянские языковые моделирующие семиотические системы. М.: Наука, 1965.

Иванов, Топоров 1974 – Иванов Вяч. Bс, Tonopoв B. Я.Исследования в области славянских древностей. М.: Наука, 1974.

Коротин 1981 – Коротин Е. И.Фольклор Яицких казаков. Алма-Ата, 1981.

Лотман, Успенский 1973 – Лотман Ю М., Успенский Б А.Миф – имя – культура // Труды по знакомым системам. Т. VI. Тарту, 1973.

ЛРС 1969 – Лирика русской свадьбы. М., 1969.

Майков 1869 – Майков Л. Я. Великорусские заклинания. СПб., 1869.

Марков 1901 – Марков А. В. Беломорские былины. М., 1901.

Мачинский 1981 – Мачинский Д. А.«Дунай» русского фольклора // Русский север: Проблемы этнографии и фольклора. Л.: Наука, 1981.

Мендельсон 1914 – МендельсонЯ. Народные мотивы в поэзии Лермонтова//Венок М. Ю. Лермонтову. М., 1914.

Морозова 1977 – Морозова М. Я. Антропонимия русских народных сказок//Фольклор: Поэтическая система. М.: Наука, 1977.

Новиков 1974 – Новиков Н. В.Образы восточнославянской волшебной сказки. Л.: Наука, 1974.

Ончуков 1904 – Ончуков Н. ЕПечорские былины. СПб., 1904.

Ончуков 1909 – Ончуков Н. ЕСеверные сказки. СПб., 1909.

Пеньковский 1949–1965 – Фольклорно-диалектологические записи автора на территории говоров Западной Брянщины (1949–1965 гг.).

Пеньковский 1960 – Фольклорно-диалектологические записи автора в Вязниковском районе Владимирской обл.

Пеньковский 1976 – Пеньковский А БРусские личные именования, построенные по двухкомпонентной модели «имя + отчество» // Ономастика и норма. М.: Наука, 1976.

Пеньковский 1983 – Пеньковский А Б.Полежаев, Сопиков, Храповицкий//Русская речь. 1983. № 4.

Пеньковский 1988 – Пеньковский А БОномастическое пространство русского былевого эпоса как модель его художественного мира // Язык русского фольклора: Межвуз. сб. / Отв. ред. З. К. Тарланов. Петрозаводск, 1988.

Пеньковский 1989 – Пеньковский А БО семантической категории «чуждости» в русском языке//Проблемы структурной лингвистики 1985–1987 / Отв. ред. В. П. Григорьев. М.: Наука, 1989.

Писахов 1959 – Писахов С.Сказки. Архангельск, 1959.

Попов 1903 – Попов Г.Русская народно-бытовая медицина. СПб., 1903.

Потебня 1958 – Потебня А. А. Из записок по русской грамматике. Т. I–II. М: Учпедгиз, 1958.

ПСП 1979 – Песни и сказки Пушкинских мест. Л.: Наука, 1979.

ПСЯ 1958 – Песни и сказки Ярославской области. Ярославль, 1958.

Пулькин 1973 – Пулькин В.Кижские рассказы. М.: Сов. писатель, 1973.

Ровинский 1881 – Ровинский Д. А. Русские народные картинки. Т. I. СПб., 1881.

Роднянская 1968 – Роднянская И. Б.Олицетворение//Краткая литературная энциклопедия. Т. 5. М.: Сов. энцикл., 1968.

Романов 1894 – Романов Е. Р. Белорусский сборник. Вып. V. Витебск, 1894.

РСК 1947 – Русские сказки в Карелии. Петрозаводск, 1947.

РСС – Русская сатирическая сказка. М.; Л., 1955.

РФВ 1965 – Народное устно-поэтическое творчество Вологодского края. Вологда, 1965.

РФЛ – Русский фольклор в Латвии. Рига, 1972.

РФН 1948 – Русский фольклор Нарыма. Новосибирск, 1948.

РФО 1951 – Заветное кольцо. Омск, 1951.

РФТ 1958 – Русское устно-поэтическое творчество в ТатССР. Казань, 1958.

Рыбников 1909–1910 – Песни, собранные П. Н. Рыбниковым. М., 1909–1910.

Садовников 1959 – Садовников Д. П.Загадки русского народа. М., 1959.

СБ1916 – Сказки и песни Белозерского края. М., 1916.

СВС 1939 – Русские сказки Восточной Сибири. Иркутск, 1939.

Семенов 1914 – Семенов Л.Лермонтов и Лев Толстой. М., 1914.

Смирнов 1917 – Смирнов А. М.Сборник великорусских сказок архива Русского географического общества. Вып. 1–2. Пг, 1917.

Соколова 1979 – Соколова В. К.Весенне-летние календарные обряды русских, украинцев и белорусов. М.: Наука, 1979.

СК1951 – Перстенек – двенадцать ставешков: Избранные сказки Карелии. Петрозаводск, 1951.

СПБК1916 – Сказки и песни Беломорского края. М, 1916.

СРНГ 1970–1972 – Словарь русских народных говоров. Вып. 5, 7, 8. Л.: Наука, 1970–1972.

СС 1973 – Сибирские сказки. Новосибирск, 1973.

СТ 1970 – Сказки Терского берега Белого моря. Л.: Наука, 1970.

Стасов 1884 – Стасов В. В. Картины и композиции, скрытые в заглавных буквах древних русских рукописей. СПб., 1884.

Фаминцын1884 – Фаминцын А. СБожества древних славян. Вып. I. СПб., 1884.

Черепанова 1983 – Черепанова О. А.Мифологическая лексика русского Севера. Л., 1983.

Чернышев 1948 – Чернышев В. Ж Разыскания и замечания о некоторых русских выражениях // Доклады и сообщения Института русского языка. Вып. 1.М.;Л., 1948.

Чичеров 1957 – Чичеров В. И.Зимний период русского народного земледельческого календаря XVI–XIX веков. М., 1957.

Чубинский 1876 – Чубинский П. П.Труды этнографическо-статистической экспедиции в западно-русский край. Т. V. СПб., 1876.

Шуб 1956 – Шуб Т.А. Былины русских старожилов низовьев реки Индигирки//Русский фольклор. Т. I. М.;Л., 1956.