Текст книги "Очерки по русской семантике"

Автор книги: Александр Пеньковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Заметки о категории одушевленности в русских говорах

Несмотря на давнюю научную традицию и в целом обширную литературу предмета, многие из вопросов, составляющих проблему категории одушевленности – неодушевленности существительных (КОН) в русском языке, остаются недостаточно изученными. Это касается как некоторых общих ее аспектов (таковы, например, вопросы об отношении этой грамматической категории к соответствующим категориям мышления и сознания, особенно с учетом различий между научным и общим, так сказать, «бытовым» пониманием живого – неживого и одушевленного – неодушевленного; [19]19
  Ср. своеобразный «принцип круга» в определении соответствующих понятий, когда существительные, принадлежащие категории одушевленности, трактуются как обозначающие одушевленные предметы, а одушевленные предметы объясняются как «принадлежащие к грамматической категории живых существ» (см.: Толковый словарь русского языка / Под ред. Д. Н. Ушакова. Т. II. М., 1938. Стлб. 772).
  Если учесть также широкораспространенное поэтическое «одушевление» растительного мира, что не следует смешивать с поэтическим приемом олицетворения (ср.: «…сквозь тяжелый мрак миротворенья / Рвалась вперед бессмертная душа / Растительного мира» – Н. Заболоцкий. Лодейников, и др. под.), а также одушевление мира неорганической природы (ср.: «Верь мне, одна без различия жизнь и людей и природы. / Всюду единая царствует мысль и душа обитает / В глыбах камней бездыханных и в радужных листьях растений…» – Н. Щербина. Моя богиня, и др. под.), то станет понятным скептическое отношение ряда ученых к самим терминам «одушевленность», «неодушевленность», к стоящим за ними не вполне определенным понятиям и стремление найти им подходящую замену. Ср., например, предложение Б. А. Абрамова о разделении существительных на классы антропонимов и неантропонимов, что представляется ему «не только более удобным, чем их… рубрикация на одушевленные и неодушевленные, но с лингвистической точки зрения и более строгим», поскольку «избавляет от необходимости решать скорее биологический, чем лингвистический, и в сущности неразрешимый вопрос о том, где же проходит граница между одушевленностью и неодушевленностью в мире животных» [Абрамов 1969:9]


[Закрыть]об уровневой принадлежности КОН – в плане ее отнесения к морфологии или синтаксису, [20]20
  Ср. безоговорочное признание КОН синтаксической категорией в работах В. Курашкевича [Kuraszkiewicz 1954: 31]. Ср. также мнение И. А. Мельчука (высказанное им в выступлении на симпозиуме, посвященном обсуждению Грамматики-70) о необходимости исключения КОН из числа грамматических категорий имени, поскольку, с его точки зрения, она, как и категория рода, является «синтаксическим признаком основы», подобным глагольному управлению (см.: ВЯ. 1972. № 3. С. 163). Ср. также размышления о категории одушевленности – неодушевленности как о коммунникативно-синтаксической категории текста в работе [Пеньковский 1975-6: III, 366–369].


[Закрыть]вопрос о системных связях КОН с другими грамматическими категориями – например, с категорией залога, и некот. др.), так и целого ряда конкретных особенностей ее структуры, функционирования и развития в современном языке и на различных этапах его истории.

Таковы, например, вопросы об отношении к КОН существительных, обозначающих существа микромира, или существительных (преимущественно имен собственных), являющихся названиями машин, самодвижущихся устройств и особенно речных и морских судов; об употреблении одушевленных существительных в счетных оборотах с числительными два, три, четыре,в оборотах с приложениями и перифразами различных типов и др.; об употреблении некоторых местоимений и местоименных фразеологизмов при замене одушевленных и неодушевленных существительных в определенных синтаксических конструкциях; о выборе падежной формы обособленных определений, относящихся к личным местоимениям, и др. [21]21
  Всем этим и некоторым другим вопросам автор предполагает посвятить специальное монографическое исследование.


[Закрыть]

Почти совершенно не изучена проблема системных последствий развития КОН в истории русского языка, хотя эти последствия, как можно полагать, весьма значительны. К их числу есть основания относить такие, например, процессы, как все расширяющееся вытеснение форм род. над. формами вин. над. при глаголах с отрицанием, при глаголах известных семантических групп, а в прошлом – при супине (см. об этом в работе [Пеньковский 1975-а: 86–88]). Чрезвычайно слабо изучена КОН в русском диалектном языке и в других восточнославянских языках и их диалектах.

Общепризнано, что в отличие от украинских и белорусских говоров, которые в процессе дифференциации совпавших формально падежей подлежащего и прямого дополнения в ед. ч. развили КОН, а во мн. ч. остановились на ступени категории лица – не лица (или даже неполной категории лица – лица мужского пола), русские говоры выработали полную категорию одушевленности – неодушевленности [Kuraszkiewich 1954: 31; Horalek 1955: 194; Букатевич, Грицютенко 1958: 96] и характеризуются в этом отношении полным единством [РД 1964: 97], не отличаясь по указанному признаку также и от литературного языка. [22]22
  Иначе обстоит дело в украинском и белорусском, литературные варианты которых в отношении КОН сближаются с русским, усваивая новые формы вин. мн. = род. мн. и отходя, таким образом, от собственных говоров.


[Закрыть]

Лишь в некоторых говорах, как отмечает академический курс «Русской диалектологии», а именно в говорах Смоленской и Брянской областей – на территории, примыкающей к БССР, а спорадически и в других говорах как северного, так и южного наречия, а также в некоторых среднерусских обнаруживаются факты, как будто нарушающие это единство. Речь идет о случаях нерегулярного употребления в значении прямого объекта гиперформы им. – вин. над. мн. ч. существительных, являющихся названиями животных, и еще реже – лиц в оборотах типа: А домашние зайцы кроликами зовут; Надо кони поить; Старики жалеть надои т. п. [РД 1964: 181–182], которые являются, очевидно, пережитками предшествующего этапа развития КОН и которые могли бы рассматриваться как свидетельство того, что формирование КОН для мн. ч. существительных в этих говорах еще не закончено.

Авторы названного курса, однако, отвергают такого рода трактовку этих фактов и, усматривая в них особые синтаксические структуры, в которых прямой объект выражается формой не винительного, а именительногопадежа, считают, что они связаны с КОН лишь генетическии что форма имени в этих сочетаниях является формой винительного падежа только по происхождению. Предполагается, что категориальная трансформация падежной формы имени в таких сочетаниях (вин. мн. → им. мн.) произошла под воздействием других – исконных сочетаний типа нести (несу, нес) водаи надо нести вода –с именительным падежом в значении прямого объекта. Сюда же авторы относят также сочетания типа надо вода (конь, кони)[РД 1964: 131, сн. 12]. Помещенные в этот ряд синтаксических феноменов, сочетания типа пасти кони, домашние зайцы кроликами зовути т. п. оказываются вообще вне связи с КОН и, следовательно, не нарушают постулируемого единства этой категории в русских говорах. Важным аргументом в пользу этой точки зрения, по мнению авторов, оказывается то, что в этих говорах вне функции прямого дополнения употребляются словоформы вин. мн. = род. мн. (охотиться на зайцев, сесть на коней)[РД 1964: 182, сн. 13].

В свете сказанного особенно интересными и заслуживающими внимания представляются обнаруживаемые в некоторых среднерусских и западнорусских говорах факты, которые, по-видимому, не могут быть расценены иначе, как свидетельство неполноты КОН, и, следовательно, требуют смягчения категорической формулировки приведенного выше тезиса.

I

Одно из такого рода свидетельств неполноты КОН характеризует компактную группу говоров левобережья Клязьмы на территории Вязниковского р-на Владимирской обл. (Большие и Малые Удолы, Золотая Грива, Дегтярня, Козлово, Заборочье и некот. др.), где КОН обнаруживает отступления, связанные с формами мн. ч. существительных, имеющих уменьшительное (уменьшительно-ласкательное и уменьшительно-пренебрежительное) значение.

Все они, независимо оттого, каково значение производящей основы (значение лица, живого существа или неодушевленного предмета), используют во множественном числе форму винительного падежа, совпадающую с именительным. Таковы: [23]23
  Все примеры приводятся в упрощенной транскрипции.


[Закрыть]

Напротив, некоторые из существительных, для которых нормой является форма вин. мн. = им. мн., могут использовать параллельно и форму вин. мн. = род. мн. Ср.: намыла парнищёнкоф своих(М. Удолы); дефченёнок тоже надо обуть-одеть(Б. Удолы); станет вот холоднё – тогда, учнут телятишек этих резать(там же). Как показывают примеры, форма вин. мн. = род. мн. возможна у существительных с личным значением, а из неличных – у существительных мужского рода.

Таким образом, противопоставленность неуменьшительных и уменьшительных образований оказывается различной в различных семантических или, точнее, семантико-грамматических группах существительных. Обозначив арабскими цифрами выделенные семантико-грамматические группы (к ним следует прибавить еще одну – группу неодушевленных существительных), буквами А и Б – соответственно неуменьшительные и уменьшительные образования и символами ВР, ВИ – противопоставленные формы винительного падежа, можно будет представить структуру КОН в указанной группе говоров следующей схемой:

Учитывая, что здесь полностью отсутствуют конструкции с именительным падежом прямого объекта, а конструкции с надоимеют неоспоримые признаки субъектно-предикатной структуры (ср.: ему не жона – ему работница была надо; а теперь мы никому не стали надо; шабёр наш Трдшынат тоже один дожываэ: корьмйл, учил – хорош был, а стар стал – не надо стали т. п., – М. Удолы), [24]24
  О глаголах-связках в прошедшем времени как формальном показателе грамматического значения предложений типа надо вода см. в работе [Кузьмина, Немченко 1964: 173–175].


[Закрыть]необходимо признать, что приведенная схема отражает действительно диалектную специфику КОН.

Колебания в выборе формы вин. мн. в некоторых группах существительных типа А могут быть истолкованы как свидетельство того, что процесс формирования КОН для множественного числа в этих говорах еще не завершен и что мы присутствуем при последнем акте перехода от категории лица – нелица (КЛН) к категории одушевленности – неодушевленности. [25]25
  Естественно возникающий вопрос о закономерностях перехода от КЛН к КОН и о том, какую роль в этом процессе играет влияние литературного языка – индуцирующую или только поддерживающую, – должен быть предметом специального изучения. О незавершенности формирования КОН в этих владимирских говорах свидетельствует и тот факт, что в счетных оборотах с числительными два, три, четыре здесь последовательно используется форма вин. = им. Ср.: внук у мя держит две птички; двамнучёнка вынянчала; два сына и три дочери вырастила(М. Удолы).


[Закрыть]

Колебания в выборе формы вин. мн. для большинства существительных типа Б (в группах 1–8) свидетельствуют, очевидно, о специфике этой словообразовательной и семантико-грамматической категории, сохраняющей здесь некоторые архаические черты той эпохи, когда уменьшительно-ласкательные и уменьшительно-пренебрежительные образования определенных типов относились еще к среднему роду. [26]26
  Важно отметить, что в южновеликорусской области изменение грамматического рода таких существительных и вовлечение их в КОН завершилось до XVII в. См. об этом: [Хабургаев 1969: 291].


[Закрыть]Именно этим можно было бы объяснить задержку и отставание в их развитии сравнительно с существительными типа А. Ибо если для этих последних, как было показано выше, завершается переход из КЛН в КОН, то для существительных типа Б не закончен еще и процесс дифференциации по признакам, релевантным для КЛН. [27]27
  Есть основание считать, что в сознании носителей местных говоров до сих пор сохраняется внеличное и внеполовое представление о только что родившемся существе. Во всяком случае при указании на него, непосредственном или анафорическом, используется местоимение среднего рода. Ср: свинья по многу приносит, так онородйцца тако маненъко; иди давай скорё, твоя словно телйцца хочет, ну я прибегла, а ондуш стоит, качац-ца; манъка ноне дёушку свою приносила, пъсмотрёла я – такое слабое, такое хилое(М. Удолы). Факты такого рода отмечены и в некоторых других владимирских говорах. Известны они также многим севернорусским говорам (см.: [Чернышев 1970: 204–205]), а также украинским, белорусским и западнорусским говорам.


[Закрыть]

II

Иного рода особенности характеризуют КОН в говорах западной Брянщины, которые, как показало специальное исследование, имеют в системе диалектного членения восточнославянских язы-ков статут говоров с развивающейся переходностью от ср. – б-р. к ю-в-р [Пеньковский 1967-а].

Здесь, как и в соседних белорусских говорах, завершено формирование КОН для ед. ч. существительных, [28]28
  Следует отметить, что в современных западнобрянских говорах почти совершенно изжиты известные в прошлом и совпадающие с аналогичными фактами украинского и белорусского языков случаи употребления формы род. ед. при прямо переходных глаголах типа срезать гриба, накрутить хвоста, смолить неводаи т. п., нарушающие внутреннюю цельность КОН.


[Закрыть]тогда как для мн. ч. характерна КЛН, которая в условиях усиливающегося воздействия ю-в-р говоров и русского литературного языка обнаруживает сейчас явные сдвиги в сторону КОН. Отсюда обычные для современных западнобрянских говоров колебания типа пасвить кони// коней, ловить щуки// щуки т. п.

Поскольку здесь, как и во владимирских говорах, отсутствуют какие бы то ни было признаки конструкций с им. п. прямого объекта, а конструкции с надо,а также с виднои видатьимеют бесспорную субъектно-предикатную природу (ср.: кислъта была нада; я им тяпёритьки ни нада стала; яны вам боли ни нады; у их зъ травою и капуста была ни видатьи т. п.), колебания в выборе формы вин. мн. в указанных случаях не могут не быть связаны с развитием категории одушевленности – неодушевленности с переходом от КЛН к КОН.

Не останавливаясь сейчас на закономерностях этого перехода, обратимся непосредственно к тому, что составляет специфическую и, по-видимому, уникальную особенность западнобрянских говоров, – к структуре категории лица – нелица.

Особенность эта состоит в том, что помимо личных существительных и личных субстантивированных местоимений, прилагательных и причастий мужского рода категория лица здесь охватывает и личные субстантивированные местоимения, прилагательные и причастия женского рода. В соответствие общевосточнославянским формам вин. ед. на – ую(ср.: русск. молодая‘невеста’ – молодую,б-р. маладая – маладую,укр. молода – молодуи т. п.) здесь используются формы вин. = род. с флексией – ыя. [29]29
  Формы на – ыяв род. ед. ж. р., непосредственно продолжающие исконные восточнославянский образования на – ые(-не), не только не подверглись здесь воздействию соответствующих форм неличных местоимений на – ое(ср. др. – рус. тое),но, напротив, подчинили себе эти последние. Ср. местные формы типа тыя, самыя, одныяи т. п.


[Закрыть]

Очевидно, таким образом, что в западнобрянских говорах мы обнаруживаем две формы вин. ед. личных субстантиватов женского рода, выбор и использование которых осуществляется на основе принципа позиционной прикрепленности. Одна из этих форм – с флексией – ую –употребляется преимущественно вне сочетаний с формой вин. ед. личных субстантиватов мужского рода, хотя единично может использоваться и в составе таких сочетаний. Другая – с флексией – ыя –употребляется преимущественно в составе сочетаний с формой вин. ед. личных субстантиватов мужского рода, обнаруживая явную зависимость от этих последних. Эту позицию можно было бы считать слабой, если бы не возможность единичного использования в ней и форм с флексией – ую(о принципе позиционной прикрепленности см. в работах [Пеньковский 1965: 16; 1967-6: 203; 1971: 193–198]).

Зависимость форм на – ыяот позиции настолько очевидна, что есть все основания рассматривать ее как явление морфологической ассимиляции в самом полном и точном значении этого термина, ассимиляции, совершившейся в условиях синтагматизации парадигматических единиц. [30]30
  Роль и значение этого фактора в процессах языкового развития до сих пор не оценена по достоинству, а между тем он многое мог бы объяснить и в истории разнообразных процессов, объединяемых под общей рубрикой «изменений по аналогии», и в истории слово– и формообразования, и в истории отдельных слов и форм. См. об этом в работе [Пеньковский 1984: 375–376].


[Закрыть]

Можно предполагать, что в первоначальных сочетаниях типа молодогои молодую, старогои старуюи т. п., т. е. в сочетаниях, построенных по модели «вин. ед. м. р. личн.» – вин. = род. – и – «вин. ед. ж. р.» – вин. ≠род., формы на – уюбыли вытеснены формами на – ыя,которые обеспечивали не только содержательное, категориальное, но и системно-парадигматическое тождество сочетающихся единиц. Тенденция к установлению единства плана выражения при единстве плана содержания («вин. ед. личн.») привела к перестройке указанной выше модели, которая получила новый вид: «вин. ед. личн. м. р.» – вин. = род. – и – «вин. ед. личн. ж. р.» – вин. = род. При этом сохранялось материальное различие флексий как средство выражения родовых различий и, что особенно важно, значение «личн.» у второго члена из интегрального превращалось в дифференциальное.

Хронология этого новообразования неизвестна, поскольку и само оно до сих пор оставалось неизвестным диалектологии и не было обнаружено в памятниках письменности. Единственный пример такого рода был отмечен П. С. Кузнецовым в Лаврентьевской летописи («видиши мя болное сущю», л. 20 об.) [Борковский, Кузнецов 1963: 229], но уникальность его не давала и не дает оснований для каких-либо выводов хронологического порядка. Остаются неизвестными также и причины и условия возникновения этого явления.

Очевидно, однако, что рассматриваемое изменение не является неким имманентным, само собой разумеющимся и обязательным для тех сочетаний, в которых оно обнаруживается (об этом свидетельствует сохранение их в подавляющем большинстве восточнославянских говоров), и, следовательно, для его осуществления был необходим определенный импульс, который заставил говорящих преодолеть инерцию покоя и отступить от традиции.

Поскольку в современных условиях, в условиях перехода от КЛН к КОН, действие подобного импульса представляется маловероятным, можно предполагать, что обсуждаемое новообразование появилось в западнобрянских говорах не в самое недавнее время и что вызвавший его к жизни импульс исходил от грамматической категории лица в период наиболее активного ее развития.

Известно, что категория лица – нелица, а затем категория одушевленности – неодушевленности развивались постепенно, охватывая последовательно все новые и новые семантические и грамматические группы существительных и субстантиватов.

Как свидетельствуют многочисленные данные, в КОН были вовлечены в ряде говоров даже существительные среднего рода. Ср. отражение этого в языке северно-русских былин: «Хватила она дитятказа белые волоса, Ушибла она дитяткао сырую о землю» (А. Ф. Гильфердинг.Онежские былины. Т. III. M., 1951. С. 522); «А очищу я ведь Царь-то град Да убью поганого Идолища»(Там же. С. 13); «Походочкой в Чурила Пленковича, Кудрями в царища Кудреянища»(Там же. С. 219); «Заколи чада милого»(Там же. С. 274); «Он и згрел змеишшапо буйной главы» (А. Д. Григорьев.Архангельские былины. Т. I. Ч. 2. М., 1904. С. 349); «Шып как калика переежжая В цюдишша поганого, некрещеного»(Там же. С. 401); «Мала детишшавалили во середочку» (Там же. С. 235); «Как наскакивал Илеюшка на Соловьюшка»(Былины Севера. Т. I. М.; Л., 1938. С. 287); «Увидали СолнышкаВладымира» (Там же. С. 538)и др. под.

В тех же говорах по общему образцу КОН были перестроены и счетные обороты с количественными числительными. Ср.: «Потравила-то Маринка девяти ли молодцов» (А. Ф. Гильфердинг.Онежские былины. Т. III. M., 1951. С. 397); «Она справила-срядила семи сыновьев»(Там же. С. 449); «Как убил-то Фадеюшко пяти братов»(Там же. С. 434) и др. под. [31]31
  Ср.: «– Чертушка-то опять рыбы давает… Скольких-то вынул?  – Девять щук. – Завтра этого не давает. Шестипринесешь» (А. Онегов. Яживу в Заонежской тайге). Из истории этих конструкций см.: [Булаховский 1953: 185; Дровникова 1962: 206–209].


[Закрыть]

На этом фоне является особенно показательным то, что ни па-мятники письменности, ни диалектные материалы не дают никаких сколько-нибудь надежных свидетельств о вовлечении в КОН или в КЛН существительных женского рода в единственном числе. Во всей восточнославянской области эти последние, как и в литературном русском языке, находятся вне указанных грамматических категорий.

Все отмеченные в наличном материале примеры, где приглагольная падежная форма может быть понята как форма вин. ед. = род. ед. ж. р., в действительности представляют исконные формы родительного падежа, пережиточно сохраняющиеся как элемент супинной конструкции [Пеньковский 1975-а: 86–88] (ср.: «А поехали они к Царюграду Отымать царицы Соломанихи» – А. В. Марков.Беломорские былины. М, 1901. С. 453), как члены глагольных словосочетаний с особыми типами управления (ср.: «Да женился князь да во двенадцать лет, Уж он брал княгинидевяти годов» – А. Д. Григорьев.Архангельские былины. Т. I. Ч. I. M., 1904. С. 30) и в ряде других случаев. Все они заслуживают специального изучения. [32]32
  Особо следует выделить единичные факты использования форм вин. ед. = род. ед. существительных женского морфологического рода, обозначающих лицо мужского пола. Ср.: «Дазазбуривало чудищо поганое; Шып он калики перехожое и переежджое» (А. Д. Григорьев.Архангельские былины. Т. I. Ч. 2. М., 1904. С. 495) и др. под.


[Закрыть]

Таким образом, рассматриваемые западнобрянские формы вин. ед. личных субстантиватов женского рода оказываются во всем восточнославянском материале совершенно одинокими, [33]33
  Единственную аналогию им представляют диалектные западно-южновеликорусские формы вин. ед. = род. ед. существительных матьи дочь(реже – лошадь),широко отражаемые памятниками местной южно-великорусской письменности XVI–XVII вв. (см.: [Котков 1963: 182–185; Хабургаев 1969: 297]). Происхождение этих форм остается пока во многом неясным, но, по-видимому, может объясняться вне связи с развитием категории одушевленности – неодушевленности или категория лица – нелица. Неясно, прежде всего, каково их отношение к аналогичным формам старославянского языка: являются ли те и другие прямым праславянским наследием, как думал С. П. Обнорский [Обнорский 1927: 268], или в южно-великорусских формах – тшматере (матеря)следует видеть позднюю диалектную инновацию, как предполагает Г. А. Хабургаев [Хабургаев 1969: 298]. Важно отметить, что в старославянском формы. вин. ед. = род. ед. ж. р. имели и неодушевленные существительные типа цръкы[Ван-Вейк 1957: 262].


[Закрыть]но тем более важны и значительны свидетельствуемые ими отношения и тем большую силу должны приписывать мы тем процессам, которые привели к их развитию, преодолев непоколебимую устойчивость исконных форм вин. ед. ж. р.

Не располагая пока данными, необходимыми для полного разрешения проблемы генезиса этих форм, следует подчеркнуть следующие принципиально важные положения:

1. Западнобрянские формы вин. ед. субстантиватов ж. р. принадлежат категории лица, а не категории одушевленности.

2. Уникальное на восточнославянской языковой территории совпадение вин. ед. ж. р. с родительным как средство выражения категории лица обнаруживается здесь не у существительных, а исключительно у субстантиватов, т. е. у слов, которые благодаря своей адъективной природе обладают изначальной способностью к согласовательным изменениям флексий.

3. То, что эти формы выступают исключительно в сочетаниях с соответствующими формами вин. ед. = род. ед. субстантиватов мужского рода и, таким образом, обнаруживают позиционную зависимость от контекста, говорит о том, что их возникновение обязано не парадигматическим, относительно слабым связям, а более сильным связям синтагматического сцепления. [34]34
  Важно отметить, что возникновение указанных выше диалектных форм типа матере (матеря)исследователи объясняют воздействием форм вин. ед. =род. ед. существительных мужского рода в сочинительных словосочетаниях типа отьцаи матерь, сынаи дъштерь (дъчерь).См.: [Ван-Вейк 1957: 262; Селищев 1952: 108; Хабургаев 1969: 298].
  О том, насколько значительна роль синтагматического фактора, можно судить хотя бы еще по одному яркому явлению, которое широко представлено в русском литературном языке и также имеет непосредственное отношение к КОН, хотя не только не укрепляет, а, напротив, разрушает ее. Здесь имеются в виду случаи, когда при прямом дополнении, выраженном формой вин. пад. личного местоимения 3-го лица в неличном значении, имеется согласованное определение (обычно обособленное), которое должно и может выражаться формой вин. = им. (ср.: «Я не знаю имени скульптора, создавшего памятник. Но видел такие у многих дорог. Видел их, исхлестанныедождями и ветрами» – Комсомольская правда, 22 декабря 1965, и т. п.), но в результате морфологической ассимиляции получает обычно форму вин. = род. Ср. факты такого рода в текстах XIX в.: «Наши народные песни не успели срастись <в эпопею>, не успели свиться вместе – как ихразрозненных, неспелыхсхватила могила типографского станка» (В. Ф. Одоевский. Опыт безымянной поэмы, 1840-е гг); «Запечатлей же в сердце сии слова: ты узнаешь и молодость, и крепкое, разумное мужество, и мудрую старость, постепенно, торжественно-спокойно, как непостижимой божьей властью я чувствую отныне всех ихразом в моем сердце…» (Н. В. Гоголь – Н. Я.Прокоповичу, 15 мая 1842); «Вот реестр изданий, обративших здесь особое внимание. Из поверхностного моего отчета вы увидите, что можно всех ихпрочесть и остаться в первобытной простоте…» (П. В. Анненков. Парижские письма, III, 1846); «Всё это социальные книги, фамильные собрания работников и др.> огоньки, которые предшествовали знаменитой революции 48 года, никем, впрочем, еще тогда не предчувствуемой, и которая, сказать между прочим, их всехи потушила» (П. В. Анненков. Замечательное десятилетие, XXXI, 1870) и др. То же в современном языке: «– Ну ладно, мол, овес обозвали беспартийной культурой. Но ты-то ведь партийный… Значит и действуй как коммунист, по-ленински, исходя из конкретных условий… Сманеврировали; весной на самых дальних землях посеяли его, беспартийного….» (Н. Почивалин. Среди долины); «Тоска смертная, а тут еще ноет и ноет большой палец правой ноги, так бы и оторвал его, окаянного»(А. Васильев. В час дня, Ваше превосходительство, кн. II); «Мы уравниваем только через бульдозер, чтобы после, через несколько десятков лет, нам нечего было оплакать – нет и того бульдозера, который снимал старую жизнь и прежние вольности. Даже его, железного и бесчувственного,переплавили в лом…» (Век XX и мир. 1990. № 4. С. 45 – Г. Павловский) и т. п. Особо должны быть отмечены многочисленные случаи «согласовательного» преобразования беспредложных и предложных форм винительного падежа местоименных оборотов сам, – о себя, сам, – а, -о на себя→ самого себя, самого на себя; сами себя, сами на себя→ самих себя, самих на себя.Ср: «Положения проповеди Бакунина слишком много узаконяли в существующих порядках – это правда, но они узаконяли их так, что порядки эти переставали походить на самих себя»(П. В. Анненков. Замечательное десятилетие, I V, 1870).


[Закрыть]

* * *

Диалектный материал, положенный в основу этой статьи, невелик и относится всего лишь к двум сравнительно небольшим диалектным группам. Тем не менее он представляет значительный интерес и имеет важное научное значение. И не только и не столько потому, что вводит в оборот новые, до сих пор мало известные факты, сколько потому, что показывает, как много неизвестного сохраняют еще русские говоры и сколь многого мы еще можем в них ожидать. Трудно сомневаться в том, что дальнейшее изучение КОН в русских говорах (а они, как уже говорилось, с этой точки зрения по существу никогда серьезно не рассматривались) даст науке новый богатый материал и приведет к новым существенным выводам. Привлечь внимание исследователей к этой проблематике и составляет основную цель настоящей работы.

Литература

Абрамов 1969 – Абрамов Б. А.О понятии семантической избирательности слов // Инвариантное синтаксическое значение и структура предложения. М., 1969.

Борковский, Кузнецов 1963 – Борковский В. К, Кузнецов П. С.Историческая грамматика русского языка. М., 1963.

Букатевич, Грицютенко 1958 – Букатевич П. П., Грицютенко И. Е. идр. Очерки по сравнительной грамматике восточнославянских языков. Одесса, 1958.

Булаховский 1953 – Булаховский Л. А.Курс русского литературного языка. Т. II. Киев, 1953.

Ван-Вейк 1957 – Ван-Вейк П.История старославянского языка. М., 1957.

Дровникова 1962 – Дровникова Л. П.Конструкции типа стретил пяти человекв XVII в. (К истории склонения числительных) // Филологические науки. 1962. № 1.

Котков 1963 – Котков С. И.Южновеликорусское наречие в XVII столетии. М., 1963.

Кузьмина, Немченко 1964 – Кузьмина И. Б., Немченко Е. В.К вопросу о конструкциях с формой именительного падежа имени при переходных глаголах и при предикативных наречиях в русских говорах // Вопросы диалектологии восточнославянских языков. М., 1964.

Обнорский 1927 – Обнорский С. П.Именное склонение в современном русском языке. Вып. 1. Л., 1927.

Пеньковский 1965 – Пеньковский А. Б.Об изучении процессов развития в живой диалектной речи // Тезисы докладов на X диалектологическом совещании <в Институте русского языка АН ССР> 11–14 мая 1965 г. М., 1965.

Пеньковский 1967-а – Пеньковский А. Б.Фонетика говоров Западной Брянщины. Дисс… канд. филол. наук. Владимир, 1966.

Пеньковский 1967-б – Пеньковский А. Б.О некоторых закономерностях звуковых замен при взаимодействии диалектов // Очерки по фонетике севернорусских говоров. М., 1967.

Пеньковский 1971 – Пеньковский А. Б.О несвободе свободного варьирования аллофонов // Вопросы фонетики и фонологии: Тезисы докладов советских лингвистов на VII Международном конгрессе фонетических наук (Монреаль, 1971) /Гл. ред. Р. И. Аванесов. Москва, 1971.

Пеньковский 1975-а – Пеньковский А. Б.О диалектных явлениях, генетически связанных с супином // Совещание по общеславянскому лингвистическому атласу Тезисы докладов М Наука, 1975

Пеньковский 1975-6 – Пеньковский А. Б.Категория одушевленности – неодушевленности существительных как коммуникативно-синтаксическая категория текста // Материалы семинара по теоретическим проблемам синтаксиса (2–5 марта 1975 г) / Отв ред И А Печеркин, Ю А Левицкий Пермь, 1975

Пеньковский 1984 – Пеньковский А. Б. Омеханизме «матричного» преобразования единиц языка и речи-текста // Совещание по вопросам диалектологии и истории языка (лингвогеография на современном этапе и проблемы межуровневого взаимодействия в истории языка (Ужгород, 18–20 сентября 1984 г) Тезисы докладов и сообщений Т III. M Наука, 1984

РД – Русская диалектология М, 1964

Селищев 1952 – Селищев А. М.Старославянский язык, II. М, 1952 С 108

Хабургаев 1969 – Хабургаев Г. А.Заметки по исторической морфологии южновеликорусского наречия//Уч зап МОПИ, 1969 Т 228 Вып 15

Чернышев 1970 – Чернышев В. И.О нарушении согласования в русском языке // В И ЧернышевИзбранные труды Т I M, 1970

Horalek 1955 – Horalek K.Uvod do studia slovanskie эch jazyku Praha, 1955

Kuraszkiewich 1954 – Kuraszki ewicz W.Zarys dialektologii wschod-nioslowianskiej Warszawa, 1954