Текст книги "Алый флаг Аквилонии. Железные люди"

Автор книги: Александр Михайловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

10 июня 3-го года Миссии. Понедельник. Полдень. Ионическое море, фрегат «Медуза».

Простояв на якоре у острова Милос ночь с седьмого на восьмое июня, с первыми проблесками рассвета «Медуза» выбрала якоря и подняла паруса. Обогнув остров, вместо того, чтобы направиться старым путем к оконечности острова Крит, она взяла курс почти точно на запад, с небольшим склонением к югу. Раймондо Дамиано решил срезать угол, пройдя мимо южной оконечности Пелопоннеса и уже оттуда взять курс на Мальтийский пролив.

– Так мы сможем экономить почти сутки, – сказал он.

Возражений это не вызвало. Ветер был попутный, хоть и несильный, так что «Медуза», даже распустив все паруса (включая дополнительные лиселя), делала не более шести узлов. Во всем остальном это была чистейшая морская прогулка под летним небом с высокими перистыми облаками, при видимости миллион на миллион. Во все стороны, насколько хватало глаз, расстилалась бесконечная гладь синих вод. Впрочем, едва только фрегат обогнул остров Милос и лег на генеральный курс, с марса фок-мачты впередсмотрящие доложили, что видят в дымке чуть правее курса вершины каких-то гор. Раймондо Дамиано не утерпел, сам слазил в «воронье гнездо» посмотреть на цель путешествия через бинокль, и спустился обратно чрезвычайно довольный.

– Это хребет Парной, южный отрог который заканчивается мысом Малея, – сообщил он Сергею-младшему и каперангу Толбузину. – Мы идем правильно.

Впрочем, прошло совсем немного времени, и горную цепь впереди стало видно прямо со шканцев, а около полудня обозначились намного более низкие горы острова Китира. Во время этого перехода Сергей-младший, оценивший вкус «морской осетрины», разрешил боцману Демидову повторить акулью рыбалку – и вскоре еще одна морская хищница была извлечена из воды под восторженный писк медсестер-практиканток, наблюдавших за процессом со шканцев.

К проливу Элафонисос «Медуза» и «Малютка» вышли за час до заката, когда огромное багровое солнце уже изрядно опустилось к горизонту. Якорь бросили у небольшого скалистого островка, рядом с северной оконечности острова Китира. Пассажиры «Медузы» с удивлением наблюдали, как при приближении кораблей с береговых утесов живыми торпедами прыгают в море пингвины. Команда и прикомандированные такое чудо по пути к заливу Сувла уже видели, а вот для недавно прибывших из других времен оно было в новинку.

– Что это, Сергей Васильевич? – спросил каперанг Толбузин.

– Это морская нелетающая птица пингвин, – пояснил тот. – Тварь безобидная, доверчивая, на суше чрезвычайно неуклюжая, а потому для гнездования нуждающаяся в таких местах, где ее яйца и потомство не достанут морские и наземные хищники. Вы попробуйте выйти на брачное лежбище к моржам, и тогда узнаете, каковы их старые самцы в гневе; а вот пингвина, как и ребенка, обидеть может каждый. Кстати, наличие пингвинов на этом островке указывает на то, что его пока не посещает самый страшный хищник из всех сущих в мире.

– Вы имеете в виду человек? – спросил Раймондо Дамиано.

– Да, – подтвердил младший прогрессор. – Ведь как раз наши предки истребили пингвинов везде, кроме Антарктиды и отдельных островков у побережья Южной Африки.

Вскоре по веревочному трапу с ошвартовавшейся рядом «Малютки» на борт «Медузы» поднялся капитан-лейтенант Голованов. Он сообщил, что топливные танки подводной лодки почти сухи. Еще немного, и пришлось бы бросать ее в дрейфе прямо посреди моря.

– В таком случае, Николай Иванович, – ответил Сергей-младший, – переводите свою команду на «Медузу», ставьте «Малютку» на якорь вон в той бухточке и задраивайте люки. Как у нас появится возможность взять на борт четырнадцать тонн соляра из баков трофейной итальянской субмарины (а для этого нужно как минимум семьдесят стандартных двухсотлитровых бочек), так мы сразу и совершим сюда спасательный поход, а до той поры ваша М-34 пусть постоит себе тут, никого не беспокоя. Вечная слава, и такая же память, и ей, и вашей команде, которая сделала очень большое дело.

Когда командир «Малютки» удалился выполнять полученные указания, каперанг Толбузин вполголоса спросил:

– И что – Николай Иванович такой же Избранный, как и мы с Александром Яковлевичем?

– Нет, – покачал головой младший прогрессор, – он такой же, как я и синьор Дамиано – человек для Замысла полезный, но не обязательно необходимый. Впрочем, это ничуть не умаляет ни его достоинств, ни нашего к нему уважения. Скорее всего, некое критическое количество таких людей тоже является условием к успеху. Ну вы понимаете, что я имею в виду?

– Да, понимаю, – кивнул капитан первого ранга, – и считаю, что без подобных людей невозможно двести до успеха ни одно дело, а не только тот громадный Замысел, что с вашим участием задумал провернуть в этом мире Создатель.

Переночевав на якорной стоянке у северной оконечности острова Китира, «Медуза» рано утром девятого числа снялась с якоря и, распустив паруса, направилась дальше на запад. Мыс Тенарон, самая южная точка Пе-лопоннеского полуострова, остался позади около девяти часов дня; впереди были только бескрайние просторы Ионического моря – курсом на вест «Медуза» устремилась им навстречу. Ветер был попутным юго-западным, и за ночь заметно усилился, так что даже без постановки лиселей фрегат уверенно держал скорость в семь узлов.

Правда, в три часа дня с марса фок-мачты доложили, что видят впереди прямо по курсу плотные облака. Раймондо Дамиано опять поднялся на марс, и вернулся весьма встревоженным.

– Мы идем прямо на циклон, – вернувшись, сообщил он Сергею-младшему, каперангу Толбузину и практикантам из бывших летчиков.

Следующими на марс, демонстрируя неплохую физическую форму, поднялись майор Бояринцев и старший лейтенант Чемизов.

– Да, товарищи, – спустившись, подтвердил бывший замкомэска, – впереди творится полная задница. Если облачные шапки уходят в стратосферу, то это означает более чем серьезный шторм. Такой ужас, если есть запас топлива, положено обходить по большому кругу километров за пятьсот.

– Уклоняйтесь к северу, товарищ Дамиано, – добавил штурман «Антея». – Мессинский пролив ничуть не хуже Мальтийского, и в данном случае гораздо безопасней. Будем надеяться, что этот циклон идет своей тропой на восток вдоль Африканского побережья, а не шарахается по Средиземному морю из стороны в сторону, как пьяный матрос по таверне.

К вечеру небо затянуло кучевыми облаками, ветер усилился примерно до шести баллов по шкале Бофорта и стал порывистым, посеревшее море сердилось и морщилось волнами... Однако это были еще цветочки – настоящий кошмар творился юго-западнее, где уже отчетливо просматривалось нагромождение черных туч, исторгающих розово-фиолетовые многочисленные молнии. Впрочем, к тому моменту уже можно было быть уверенными, что «Медуза» сумела благополучно увернуться от самого страшного. Циклон и в самом деле шел от Мальтийского пролива почти строго на восток, в то время как фрегат успел уйти с его пути километров на семьдесят к северу.

В полночь, когда каперанг Толбузин с санкции Сергея-младшего сменил на командирской вахте Раймондо Дамиано, молниями полыхала уже вся южная часть горизонта, от края и до края, и в то же время ветер, близкий к штормовому, стремительно несет «Медузу» на северо-запад. Вахтенный лейтенант в это время находился на баке, прямо под «гнездом» впередсмотрящего, а место подвахтенного мичмана было у грот-мачты. И вот, когда каперанг Толбузин в гордом одиночестве стоял возле рулевой матроски по имени Илла, ведущей корабль твердой рукой по указанному курсу, к нему подошел поднявшийся в неурочный час из трюма мичман Нечаев с «Аскольда».

Этот молодой человек, потомственный дворянин в ...надцатом поколении, был до краев души наполнен возмущением по отношению к местным порядкам, ставящим на одну доску благородных образованных людей, дикарей и разное рабоче-крестьянское быдло. Он-то надеялся, что из Аквилонии пришлют серьезного образованного господина, который поставит на место капитан-лейтенанта Голованова и младших офицеров морской пехоты с их неумеренной любовью к нижним чинам и местным дикарям... Но вместо этого прибыл невероятно наглый и решительный молодой человек плебейского происхождения, имеющий странное звание «младший профессор».

Господин Петров, против всех надежд мичмана Нечаева, полностью одобрил все действия капитан-лейтенанта Голованова, не наложив на того ни малейшего взыскания, а самого неприятного человека, лейтенанта Гаврилова, даже произвел в капитаны с назначением постоянным командиром сводной роты морской пехоты. С самим мичманом Нечаевым посланец аквилонских властей едва перебросился парой слов, но зато довольно долго разговаривал как с самим капитан-лейтенантом Головановым, так и с татарским выскочкой вольноопределяющимся Кариметовым, а также с прекраснодушным прогрессивным идиотом лейб-гусарским корнетом Румянцевым.

Но больше всего молодого человека возмутили сопровождавшие господина Петрова дерзкие солдатки и матроски с фрегата. Эти до зубов вооруженные дикарки, возомнившие, что они равны цивилизованным белым людям, вызывали в мичмане Нечаеве зубовный скрежет и желание поставить на место, запороть на конюшне, втоптать в грязь. Он подозревал, что по прибытии фрегата в Аквилонию его сословное чувство будет ущемлено еще больше, но ничего не мог с этим поделать. Поток событий подхватил его как щепку и тащил туда, откуда уже не удастся вырваться на свободу.

Проживи мичман в своем родном мире хотя бы еще три года, как и многие ему подобные, он сначала стал бы поклонником генерала Корнилова, потом пробирался бы «на Дон» к генералу Каледину, воевал бы в Гражданскую войну в составе Дроздовского полка, отметившись множеством преступлений против собственного народа. Ну а потом, бежав из Крыма вместе с генералом Врангелем, последовательно служил бы французам, британцам, германцам, японцам, американцам – то есть всем тем, кто в данное время враждовал с Советской Россией. «Освободительный поход против большевизма» в сознании этих людей на самом деле означал войну против всего русского народа, который, по их мнению, следовало выпороть и поставить в стойло. Таково было кредо этих людей, ненавидевших даже не советскую власть как таковую, а взбунтовавшееся простонародье, которое посмело иметь свое мнение.

Присоединение к аквилонцам остатков команды линейного корабля из второй половины восемнадцатого века вместе с командиром вселило в господина Нечаева определенные надежды. По его мнению, этих людей из восемнадцатого века, привыкших к «правильному» общественному устройству, при котором общество разделено на «белую кость» и быдло, легко можно будет подбить на насильственный захват власти – сначала на фрегате, а потом и в самой Аквилонии. Он считал, что для этого надо внезапно поднять на корабле мятеж, захватить в плен Сергея-младшего и других офицеров корабля, чтобы потом, прибыв в главное поселение, угрожать центральным властям их убийством, с целью заставить их капитулировать, раз уж они там все так держатся друг за друга. Один он ничего не сделает, а больше сотни человек с решительным командиром вполне справятся с этой задачей.

И вот, не обращая внимания на рулевую матроску (ибо эта дикарка все равно ничего не поймет), Нечаев начал многословно и довольно путано объяснять капитану первого ранга Толбузину свое кредо. Бывший командир линейного корабля «Азия» слушал молодого идиота минут пять, а потом, не понижая голоса, прямо спросил:

– Скажите, Лев, вы меня что, на измену подбиваете?

Мичман Нечаев, который на Тиносе на берег не сходил, и не ведал, что команда «Азии» присягнула Аквилонии на верность, премного удивился этому вопросу.

– Ну почему на измену, господин капитан первого ранга?! – воскликнул он. – Я предлагаю вам насильственным образом изменить неправильное устройство местного общества на самое верное – то есть такое, при котором знатные и образованные люди, то есть мы с вами, занимали бы господствующее положение, а дикари и прочее быдло знали бы свое место и не смели иметь никакого личного мнения.

– Это и есть измена, а еще лютая, жестокая неблагодарность по отношению к людям, спасшим наши жизни -следовательно, полная утрата личной чести! – рявкнул каперанг Толбузин. – И я лично, и мои офицеры, и вся наша команда в первый же день поклялись перед лицом всемогущего Господа, что мы будем верой и правдой служить законным аквилонским властям, в чем целовали крест у отца Макария!

– Присяга, принесенная людям низкого происхождения, не имеет никакой юридической силы! – с апломбом произнес мичман Нечаев. – Ведь этот младший прогрессор господин Петров – типичный плебей, и все его окружение состоит исключительно из дикарок и плебеев!

Капитан первого ранга Толбузин почти никогда не поганил свои кулаки рукоприкладством (ведь, если надо кого-то на корабле наказать по закону, то на это есть профос¹¹11
  В Морском Уставе Русского Флота от 1720 года, с изменениями и дополнениями действовавшего до 1796 года, обязанности профоса расписаны следующим образом: «На корабле любого ранга имеет-ся один профос. Основное его занятие – следить, чтобы нигде не было мусора, нечистот, чтобы все люди оправлялись только в специально отведенных местах (гальюнах), а при обнаружении испражнений немедленно их убирать. Особо профосу требовалось обращать внимание на то. чтобы веревки и канаты не подвергались воздействию нечистот. Второе занятие профоса – исполнение обязанностей палача (заковывать в кандалы, приводить в исполнение телесные наказания, казни).»


[Закрыть]), но тут душа требовала ответить именно таким образом. Удар правой прямо мичманский сглаз с непривычки вышел, надо сказать, на «четверочку». А может быть, дело было в том, что бывшему командиру «Азии» при размахе требовалось сохранять равновесие на раскачивающейся палубе... Так или иначе, но господин Нечаев не отлетел ни на пять метров, ни на три, ни даже на два, а лишь пошатнулся.

– За что... за что вы меня ударили, господин капитан первого ранга? – придушенно спросил он, прикрывая подбитый глаз левой ладонью. Второй его глаз удивленно моргал.

– За то, – ответил разозленный Толбузин, – что ты, мелочь пузатая, ничего не знающая о том, что такое честь, вздумал учить меня, урожденного Рюриковича, тому, какой человек благороден, а какой низок! Во времена моего пращура любой человек, взявший в руки оружие, мог встать в ряды княжьей дружины, и никто не задавал ему вопросов о происхождении. Илья Муромец был крестьянский сын, и к тому же иудей, потому что при жизни прозывался Илья Жидовин, а Алеша Попович был внебрачным сыном священника. Светлейший князь Александр Данилович Меншиков, правая рука Петра Великого, был сыном конюха, а основатель дворянского рода Ганнибалов был эфиопским мальчиком-рабом, подаренным первому русскому императору персидским купцом. Неважно, какое происхождение имеют Сергей Васильевич Петров и его старшие начальники – важно то, что в своих поступках и исповедуемых принципах они вельми благородны, насколько это возможно для смертных людей. При этом бывшие дикарки, с оружием в руках добровольно вставшие в ряды аквилонского войска, тако же должны быть признаны благородными девицами дворянского достоинства, ибо Христос на Тайной Вечере сказал: «Больши сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя...». Но самое тяжкое твое прегрешение – в утверждении, что клятва, произнесенная перед лицом Всемогущего Господа и скрепленная крестным целованием, может быть признана недействительной по каким-то формальным обстоятельствам. Мерзость это, которой нет равных, ибо когда начинают брать обратно крестоцеловальные клятвы, то в государстве рушится все сразу. Иди отсюда, фря поганая, и помни, что я немедленно доложу об этом разговоре Сергею Васильевичу, если хоть намеком услышу, что ты еще хоть к кому-нибудь обращался со своими бредовыми идеями!

Мичман, бочком-бочком, ушел. И казалось, что эта история останется для него без последствий, за исключением бланша под глазом... Но вот синьорита-маринайо Илла все слышала, поняла и запомнила. Запоминать жители этого времени умеют отлично, ибо до тех пор, пока прогрессоры не начали учить их читать и писать, запоминание произнесенного вслух было единственным возможным способом хранения информации. Всем «волчицам» была памятна история годовалой давности, когда кучка волчат-подростков собиралась поднять в племени бунт, чтобы убить вождей и править самим. И тут, поняла Илла, было то же самое. Безумный волчонок-чужак решил, что он лучше вождей знает, как надо управлять их народом.

Сменившись с вахты через три часа, она тихонько зашла в отгороженный парусиной закуток трюма, где слал Сергей-младший со своими женами, и разбудила Бьёрг, рассказав той все, что слышала. Когда случается страшное, утра не ждут, и на то, что все рассосется само, не рассчитывают. Бьёрг разбудила супруга, и Илла, прикрыв глаза, слово в слово повторила ему диалог двух мужчин. У того тоже сон как рукой сняло. Через пять минут Сергей-младший сам разбудил капитана Гаврилова, лейтенанта Сердюка, поручика Авдеева и подпоручика Акимова, и Илла повторила свой рассказ в третий раз. Больше никого решили не будить, и очень скоро потенциальный мятежник был схвачен, скручен, обыскан, связан и с заткнутым ртом заперт в ту собачью конуру, где коротал свои последние дни перед изгнанием господин Мергенов. Судить преступника решили уже утром, после завтрака, открытым судом, по всем правилам – так, чтобы команда и пассажиры «Медузы» всё видели и слышали.

Когда рассвело, стало видно, что ветер переменился на северо-восточный, и теперь фрегат, под облачным небом тяжело переваливаясь на серой волне, шел правым крутым бакштагом куда-то в западном направлении, предположительно к Мессинскому проливу. Временами по взлохмаченному морю пробегали полосы ряби от дождевых зарядов – словом ничего общего с позавчерашней курортной погодой. Впрочем, на гимнастику морская пехота выскочила как обычно, имея голый торс и превосходное настроение, которое не испортил даже порывистый ветер, хлеставший по обнаженной коже мелкими холодными каплями. После гимнастики и завтрака капитан Раймондо Дамиано, посоветовавшись со своей командой штурманских стажеров¹²12
  На «Медузе» стажируются сразу пять штурманов: Степан Карпов с Ту-154, Джино Молинари с «Боинга», майор Владимир Муратов и старший лейтенант Геннадий Чемизов с «Антея» и Глеб Никифоров с «Азии»


[Закрыть], доложил, что определить точное местоположение корабля в ближайшее время невозможно, в связи с отсутствием солнца на небосклоне из-за облачности. Предположительное положение «Медузы» по курсу и счислению скорости – тридцать семь градусов северной широты, девятнадцать градусов восточной долготы. Ближайший объект, пригодный для визуальной ориентации на местности, это вершина вулкана Этна высотой три тысячи триста метров, которую, если позволит погода, можно будет наблюдать уже ближе к вечеру. В любом случае, следуя таким курсом мимо пары Сицилия -Апулия, «Медуза» не промахнется.

Поблагодарив командира фрегата за информацию, Сергей-младший огорошил того новостью, что в самое ближайшее время состоится суд по делу о подготовке вооруженного мятежа. Обвиняемый, по счастью, только один, так что веревку с петлей через нок-рею грот-мачты желательно перекинуть уже сейчас. Приговор будет окончательный, не подлежащий обжалованию, и приводить его в исполнение потребуется немедленно. В судьи Сергей-младший записал себя, капитан-лейтенанта Голованова и... корнета Румянцева. Прокурором был назначен вольноопределяющийся Кариметов, а вот роль общественного адвоката брать на себя никто не захотел. Уж больно мерзким было задуманное мичманом Нечаевым преступление.

Отдельно, без свидетелей, младший прогрессор побеседовал с каперангом Толбузиным, поблагодарил за верное понимание присяги и дворянской чести и попенял за недонесение.

– Понимаете, Никифор Васильевич, – сказал Сергей-младший, – на то, чтобы пырнуть ножом спящего человека, много ума и храбрости не требуется. Для этого нужна только подлость натуры и заряд злобы, которыми наш пациент обладает в избытке. При этом первой жертвой господина Нечаева могли стать как раз вы сами, ибо превратились в злейшего врага этого властолюбивого недоумка, сначала отоварив этот персонаж в бубен, а потом на пальцах разъяснив всю низость и подлость его натуры.

– Сергей Васильевич, я признаю справедливость ваших упреков, – вздохнул бывший командир «Азии», -но мне так не хотелось быть замешанным в доносительство. И потом, про возможность удара ножом я даже не подумал, предполагая, что господин Нечаев продолжит искать себе возможных сообщников, каковых на этом корабле попросту не имеется. Мои офицеры в вопросах чести и верности присяге не менее щепетильны, чем я сам, а матросы и прочие рядовые служители с моего бывшего корабля, оказавшись под вашим командованием, почитают себя очутившимися прямо в раю. И опять же присяга, скрепленная крестоцеловальной клятвой, для них не пустой звук.

– Ну хорошо, Никифор Васильевич, – кивнул младший прогрессор, – можете считать, что я вам наедине, без свидетелей, сделал устное замечание, не ради того, чтобы как-то наказать вас или умалить ваш авторитет, а лишь затем, чтобы вы не совершали больше похожих ошибок. Мало ли кого нам пришлют в следующем забросе, а ведь там могут оказаться персонажи гнуснее и властолюбивее господина Нечаева.

– У вас в Аквилонии уже были подобные случаи? – спросил Толбузин.

– В том-то и дело, что были, – вздохнув, ответил Сергей-младший. – Для некоторых людей наше общество всеобщей справедливости неприемлемо категорически, и от таких людей нам приходится избавляться без малейших колебаний. Чаще всего все заканчивалось изгнанием в окружающую среду, но однажды дело оказалось настолько серьезным, что нам пришлось начать рубить мятежникам головы. Первые двенадцать монахов отца Бонифация образовались из бывших заговорщиков, искренне раскаявшихся после казни главарей, и помилованных по просьбе нашего доброго священника. Именно поэтому «волчица» Илла, слышавшая ваш разговор, восприняла его с такой серьезностью и подняла тревогу, не дожидаясь утра.

Немного подумав, каперанг Толбузин сказал:

– Я хотел бы просить вас, Сергей Васильевич, сделать так, чтобы в виду молодости преступника и невозможности осуществления его намерений ваш приговор ограничился изгнанием, без доведения дела до смертной казни.

– Я посмотрю, что тут можно сделать, хотя ничего не обещаю, – ответил тот, – все зависит от поведения подсудимого. Кстати, развейте мое незнание – скажите, у вас там были крепостные?

– Какие уж там крепостные у младшего сына младшего сына... – вздохнул урожденный Рюрикович. – Был один слуга, да и тот помер пару лет назад. Гол я был как сокол, и жил исключительно на офицерское жалование. А других среди господ офицеров нашего корабля и нет. А деревеньку-другую государыня могла мне пожаловать либо при выходе в отставку в дополнение к инвалидному пенсиону, либо на радостях после большой победы, вместе с орденом...

– Я вас понял, Никифор Васильевич, – кивнул Сергей-младший, – и могу обещать, что, хоть деревенек у нас не жалуют, бедствовать вы на старости лет не будете. А сейчас идемте, дело ждет.

Подсудимого со связанными за спиной руками вывели на палубу, когда к процессу все уже было готово. Свисала с нок-рея веревка с петлей, под ней стоял пустой бочонок из-под пороха, у входа в кормовую надстройку стояли судьи и прокурор, а площадку на шканцах, галереи вдоль бортов, а также ванты грот-мачты усеивали многочисленные зрители и зрительницы. Увидев все это собрание, и, самое главное, петлю, мичман Нечаев побледнел и едва не потерял сознание. Полубесчувственного, его довели до бочонка и усадили на него (пока что задом).

– Итак, – сказал младший прогрессор, – слушается дело о приготовлении к мятежу с целью насильственного захвата власти путем вооруженных нападений, убийств, захвата заложников, шантажа и обмана. Подсудимый -некто мичман Лев Эдуардович Нечаев, присоединившийся к нам с артиллерийской командой с крейсера «Аскольд». Склонности к какой-либо разумной деятельности этот господин не показал, руководящими способностями не обладает, был скрытен и нелюдим, бывшими товарищами по команде характеризуется отрицательно, заглазная кличка – «Тютя». Вопросы по личности подсудимого будут? Нет. Вызывается первый свидетель, матрос первой статьи Илла.

Вышла Илла и во всех подробностях пересказала ночной разговор между мичманом Нечаевым и капитаном первого ранга Толбузиным, даже воспроизвела звук «бац» в момент мануального внушения кулаком старшего офицера о мичманский фейс.

– Подсудимый, что вы можете сказать в свою защиту? – спросил Сергей-младший.

Один из морпехов, исполнявших обязанности приставов, вытащил изо рта мичмана тряпичный кляп, и тот воскликнул:

– Это неправда, не было такого!

– Вы лжете, господин мичман, – парировал младший прогрессор, – все знают, что местные жительницы обладают идеальной памятью и категорически не способны врать. То есть, иногда они это пытаются делать, но получается у них так неумело, что ничего не стоит разгадать обман. Не то что у некоторых наших бывших соотечественников. Вызывается второй свидетель капитан первого ранга Никифор Васильевич Толбузин.

Пока второй свидетель готовился говорить, морпехи снова затолкали кляп в мичманский рот, дабы тот не стал перебивать свидетеля воплями о своей невиновности. Но речь каперанга Толбузина оказалась образцом лаконизма.

– Все, что сказала госпожа Илла – чистая правда, и вот вам в этом святой истинный крест, – сказал бывший командир «Азии», широко перекрестившись. – Я сразу отверг притязания этого господина, потому что имя честного человека для меня дороже самой жизни. Все!

– Действительно, все, – подтвердил Сергей-младший. – Считаю, виновность подсудимого в инкриминируемых деяниях полностью доказанной. Иные мнения будут? Нет. Тогда переходим к обсуждению меры наказания. Александр Талгатович, ваше слово?

– Как говорил русский царь Иван Четвертый по прозванию Грозный – заплативший презлейшим за предобрейшее смерти повинен, – сурово насупив брови, сказал вольноопределяющийся Кариметов. – Насколько мне известно, в Аквилонии тоже практикуется этот принцип. Повесить этого человека за шею, и пусть он висит так, пока не умрет. А потом надо сделать так, будто не было среди нас никогда такого мичмана Нечаева.

Изо рта Нечаева снова вытащили кляп, и тот под взглядами сотен ненавидящих глаз смог сказать только одно слово: «Пощадите!».

– Ну что же, пощадить так пощадить, – сказал Сергей-младший. – Однако, в связи с тем, что этот молодой человек выказал вопиющее нежелание жить в нашем обществе и выполнять его законы, я предлагаю приговорить его к пожизненному изгнанию. Он будет высажен на берег одного из островов, имея при себе нож, кремень и огниво, после чего о нем забудут и не станут вспоминать. Правильно сказал Александр Талгатович: не было среди нас такого, и точка. Другие мнения будут? Нет. Судебный процесс окончен. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. А сейчас уведите осужденного. Где и когда мы его высадим на берег, решать будем позже.

11 июня 3-го года Миссии. Вторник. Мессинский пролив, фрегат «Медуза».

Вулкан Этна впередсмотрящие «Медузы» увидели глубокой ночью: извергавшаяся лава создавала над горизонтом багровое свечение, хорошо заметное в чернильной тьме. Однако никого по этому поводу будить не стали, просто каперанг Толбузин, сверившись с картой, распорядился чуть подправить курс. Когда же рассвело, то выяснилось, что берег уже близко, примерно в шести часах хода на шестиузловой скорости. Небо за ночь развиднелось, над редкими кучевыми облаками просвечивало солнце, а ветер вновь переменился из северо-восточного став юго-восточным, и чем ближе «Медуза» подходила к берегу Сицилии, тем сильнее он склонялся к югу.

– Нас гонит прямо в Мессинский пролив, – задумчиво произнес заступивший на вахту Раймондо Дамиано. -Очевидно, следом за первым циклоном торопится второй, а в таких случаях надо не упрямиться, а стоит быстрее уйти с его пути. Было бы очень нежелательно делать в проливе якорный стоянка, лучше пройти его без остановки, засветло обогнуть вулкан Стромболи и взять курс примерно на Неаполь. Тирренское море – очень глубокий, и там не может быть никакой неизвестный остров, а на расстояние прямой видимости берега мы выйдем уже к полудню двенадцатый число...

– Так... – сказал Сергей-младший, – это шу-шу-шу явно неспроста. Сначала нас проходящим циклоном перенацелили с Мальтийского пролива на Мессинский, а теперь гонят дальше на север в сторону Неаполя и, возможно, Марселя. Так в плошку с молоком тыкают мордой несмышленых котят.

– Сергей, вы думаете, это опять проделки Посредника? – спросил майор Бояринцев.

– Не знаю, Александр Яковлевич, – пожал тот плечами. – Однако надо заметить, что я все же предполагаю, а Он располагает. Не исключено, что где-то в районе Марселя нас ждет приятный сюрприз. Или относительно неприятный, но это без разницы. Все, что неспособно убить, делает нас сильнее. В общих чертах я согласен с синьором Дамиано в том, что в подобных случаях упрямиться не следует, тем более что запас пресной воды на «Медузе» имеется, без свежего мяса мы перебьемся, а рыбу на еду можно ловить и на ходу. Одно маленькое дополнение: в Мессинском проливе мы все же сделаем короткую остановку, чтобы высадить на берег нашего нежелательного пассажира. При этом можно даже не становиться на якорь, достаточно просто лечь в дрейф.

– Хорошо, синьор Серджо, – сказал Раймондо Дамиано. – Так мы и делать.

В Мессинский пролив фрегат вошел в пять часов вечера, и уже к шести часам под одними кливерами осторожно подошел к самому узкому месту между городками Вилла Сан Джованни на калабрийском берегу и Сант-Агата на сицилийской стороне пролива. Вместо трех с половиной километров в цивилизованные времена сейчас ширина пролива в этом месте была метров девятьсот при глубине около тридцати-сорока метров, но проблему составляло не это. Выход из пролива перегораживала широкая песчаная отмель, выступающая на поверхность в виде небольшого плоского островка. Именно ее вид заставил впередсмотрящих на марсе издать предупреждающий крик, после чего синьор Дамиано отдал приказ убирать все паруса и отдать якорь, что удалось сделать только в самом горле пролива. Потом капитане ди фрегато лично вскарабкался на марс, откуда разразился потоком непереводимых итальянских ругательств.

С высоты марса фок-мачты было хорошо видно, что судоходные каналы шириной метров двести-триста в обход отмели имеются, но уж больно они заковыристой формы. Правый канал, метров двести шириной, с километр шел поперек пролива, и только потом, после небольшого зигзага, поворачивал на девяносто градусов, после чего открывался в сторону Тирренского моря. Левый, примерно такой же ширины, был попроще: без резких поворотов фарватера, дугообразной формы, и всего метров триста длиной.

– Если поставить блинд, – сказал командир «Медузы», – левый канал пройти можно, но нужно сперва бросать лот и ставить вешка, иначе я не уверен. Не хотел бы сесть тут на мель.

– Хорошо, – сказал Сергей-младший, – спускаем обе шлюпки. На одной вы начинаете промеры фарватера, на другой я свезу господина Нечаева на берег. Загостился он у нас чрезмерно.