Текст книги "Однажды в Октябре"

Автор книги: Александр Михайловский

Соавторы: Александр Харников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

12 октября (29 сентября) 1917 года, 15:00 Петроград. Кавалергардская улица дом 40, типография газеты «Рабочий путь»

Александр Васильевич Тамбовцев.

Закончив рекогносцировку, мы на генеральской машине подъехали к месту службы генерала Потапова на Дворцовую площадь. Там мы со штабс-капитаном Якшичем, тепло попрощались с генералом, после чего вместе отправились в типографию газеты «Труд».

У входа в нее было самое настоящее столпотворение. Прочитав наш плакат-анонс о вечернем спецвыпуске, у типографии собралась невиданная толпа народу. Последний раз нечто подобное я видел, когда к нам в Питер заявилась Луиза Чикконе, с невероятной наглостью присвоившая себе псевдоним «Мадонна». Был бы я Папой Римским, то отправил бы на костер эту старую вешалку за святотатство. Но здесь до такого разврата было еще далеко, и большинство из собравшихся хотели всего-навсего первыми купить этот спецвыпуск и узнать все подробности великого сражения с флотом кайзера.

Было тут немало наших коллег-журналистов из газет самых разных политических взглядов и направлений. Они пытались всеми правдами и неправдам пробраться в типографию, чтобы урвать для своих газет хоть какие-то подробности эпохального события. Но сделать это было не так-то просто – вход в типографию был наглухо закрыт для посторонних. Сталин созвонился с солдатским комитетом ближайшего к редакции Волынского полка, который дислоцировался на Парадной улице, и оттуда прислали взвод солдат во главе с фельдфебелем. После того, как молодцы-волынцы оцепили здание типографии, войти в редакцию «Рабочий путь» стало можно лишь по разовому пропуску, который выписывал лично товарищ Сталин. Мы попросили мальчишку-посыльного, с которым уже утром имели дело, сбегать, и сообщить главному редактору о нашем приходе. Тот сбегал и вернулся с пропуском на два лица.

Хмурый пожилой солдат с подозрением покосился на штабс-капитана, потом на меня, но, не сказав ни слова, пропустил нас, привычным движением нанизав наш пропуск на штык своей «трехлинейки».

Мы вошли в типографию, где все бегали, как наскипидаренные. Я почувствовал хорошо мне знакомую обстановку сдачи номера, когда еще многое не готово, а срок сдачи уже близок.

Сталин, на ходу вычитывая гранки, сообщил мне, что утренний тираж ушел с допечаткой почти в 20 тысяч экземпляров, и все равно его не хватило. Можно было бы продать еще столько же, но надо было уже начинать печатать вечерний спецвыпуск. Ирина, вся в пене и мыле, кусая взмокший черный локон, рассказала, что особо долго пришлось возиться с цинковками присланных с места событий фотографий. В типографии цинкографы едва-едва успевали изготовлять клише, а отдавать на сторону уникальные снимки не хотелось.

Во многом помогло то, что рукописные материалы уже были выведены Ириной на принтере, и линотипистам проще было их набирать. Правда, наша орфография была для них непривычна, и корректорам пришлось потрудиться. Но дело шло, уже вычитывались гранки, типографский рабочий, носящий смешное название «тискальщик», делал оттиски уже сверстанных металлических полос. А было их, как гордо сказал Сталин, целых двенадцать. Своего рода, газета-«толстушка».

Я представил, как взвоет вечером город, когда прочтет подробности разгрома вражеского флота. Кстати, как рассказал мне Сталин, солдаты у входа в типографию уже отшили несколько хорошо одетых господ, которые размахивая дипломатическими паспортами, пытались прорваться в редакцию «Рабочего пути». Но солдатам было глубоко наплевать на всякие там дипломатические штучки-дрючки, и не имеющих пропуска импортных господ они отправили в пешее эротическое путешествие.

Но были «звоночки» и более серьезные. Объявились некие представители премьера Керенского, причем, в немалых чинах, которые ссылаясь на личное распоряжение «самого», потребовали, чтобы редактор немедленно выдал им все имеющиеся материалы о сражении в Рижском заливе. Солдаты, давно уже испытывающие к «Главноуговаривающему» вполне определенные чувства, на чистом русском языке послали подальше как самого Керенского, так и его «представителей». И пошли они по указанному адресу, солнцем палимы…, но, впрочем, обещали вернуться.

Поэтому, от греха подальше, Сталин попросил подкрепления. И оно пришло. Точнее, приехало. К дому на Кавалергардской, отчаянно тарахтя и дымя, подъехали два броневика. Один «Гарфорд-Путиловский», был вооружен 76-мм противоштурмовой пушкой образца 1910 года, и тремя пулеметами «Максим». Второй был полегче – «Остин», вооруженный двумя «Максимами». Он был копией того «ленинского» броневика, который в наше время стоит в зале Артиллерийского музея.

Из броневиков вылезли их командиры, обряженные в отчаянно скрипящие кожаные куртки, и заявили, что направлены в распоряжение товарища Сталина, и готовы выполнить все его распоряжения. Заняв указанные им места, они развернули свои пулеметы, готовые отбить вторжение незваных гостей. Морские пехотинцы во главе с сержантом Кукушкиным, присланные адмиралом Ларионовым, установили свои стреляющие игрушки в ключевых точках обороны, и играли роль «засадного полка», спрятанного за Вороньем камнем. На всякий случай я спросил у Сталина – не вызвать ли нам для подкрепления наших бойцов с подходящих к Питеру кораблей. Сталин, немного подумав, сказал, что имеющихся у него в наличии сил пока вполне достаточно.

– Поймите, Александр Васильевич, – сказал он, потирая красные от бессонницы и усталости глаза, – «временные» в данный момент не решатся направить против нас крупные силы. А от взвода юнкеров мы уж всяко отобьемся.

– Ну, что ж, товарищ Сталин, вам виднее, – ответил я, – только ведь у нас говорят, что береженого и бог бережет…

– Уважаемый Александр Васильевич, – сказал Сталин, – большое вам спасибо за заботу, только мы не хотим, чтобы ваших людей «в полной красе» увидели здешние обыватели. Нужное время пока еще не подошло…

– Дело ваше, – я поднял глаза к потолку, кое-что прикидывая в уме, – но в случае внезапного обострения обстановки первое наше подкрепление в виде взвода спецназовцев ГРУ, вылетевшего на вертолетах с борта десантного соединения, сможет прибыть минут через сорок. Еще минут через тридцать с основной части эскадры прибудет два взвода таких же бойцов. За юнкеров я не беспокоюсь, а вот казачки могут учудить незнамо что. Что-то, знаете ли, на сердце у меня ноет, предчувствие какое-то нехорошее. Вы бы послали мальчишек проследить за казачьими частями. Если их начнут поить вином, то это не к добру…

– Предчувствие, говорите, – сказал Сталин, поднимаясь на ноги, – предчувствие дело хорошее. Чего-чего, а вина у Керенского целые подвалы, прямо под Зимним. И, если что, может вы и правы… Нет ничего хуже пьяных казаков. Пойду, распоряжусь…

– Товарищ Сталин, – остановил его я на пороге, – если что – не ищите меня. Командуйте сразу сержанту Кукушкину, он в полном вашем распоряжении, и у него есть способ вызвать сюда все силы ада.

– Хорошо, – сказал Сталин, усмехнувшись, – я учту это. Но постараюсь, избежать обвинений в связях с сатаной…

Мало-помалу наша работа над номером подходила к концу. Готовые и вычитанные полосы ложились на стол Сталину. Печатники готовили печатные формы для ротационного станка. Наготове была бригада фальцовщиц, которые должны были брошюровать отпечатанные полосы.

Наконец все было готово к выпуску номера. Мы со Сталиным зашли в его закуток, чтобы перевести дух, выпить чаю, и побеседовать.

– Александр Васильевич, – спросил он меня, – как там наши посланцы, благополучно ли добрались до места назначения?

– Все в порядке, – ответил я, – тут мне по рации сообщили, что Дзержинский и Бонч-Бруевич уже на флагманском корабле адмирала Ларионова. От адмирала Бахирева к ним присоединился контр-адмирал Пилкин, и сейчас там идет совещание. Думаю, что наш адмирал найдет общий язык с Феликсом Эдмундовичем и Михаилом Дмитриевичем. А я сегодня имел беседу с Николаем Михайловичем Потаповым. Он полностью поддерживает большевиков, и вас, Иосиф Виссарионович, в частности.

– Да, Александр Васильевич, – задумчиво сказал Сталин, – генерал Потапов честный человек, который хорошо понимает, что дальнейшее правление Керенского и его компании – это смертный приговор для России. Неплохо было бы, если и остальные генералы и офицеры русской армии это поймут. Ваша помощь в разгроме германского флота спасла не только Красный Петроград от опасности захвата. Когда люди, болеющие за судьбу страны и народа узнают, что именно произошло в Моонзунде, и что благодаря вашей победе появилась возможность закончить эту проклятую войну без аннексий и контрибуций, то власть перейдет Советам без кровопролития и вооруженной борьбы.

– Да, товарищ Сталин, так оно и было в нашей истории, – сказал я, – очень многие люди, которые поначалу не приняли Советскую власть, позднее стали служить ей не за страх, а на совесть. Среди них были и некоторые министры Временного правительства. В частности, Александр Васильевич Ливеровский, министр путей сообщения. Позднее он преподавал в питерском Институте инженеров путей сообщения, а во время войны участвовал в строительстве ледовой дороги через Ладогу, которую потом назвали «Дорогой жизни». Был награжден тремя советскими орденами. Чтобы уменьшить количество честных людей, которые не приняли революцию, нужно будет признать неактуальным тезис Энгельса о полном сломе старой государственной машины. Может тогда, еще и Гражданской войны сумеем избежать.

– У нас многие будут против, – задумчиво ответил Сталин. – Им бы лишь разломать все «до основания». А вот над тем, как будут строить «наш, новый мир», они не задумываются… Кстати, об этом Ливеровском. Интересный человек, надо с ним будет поговорить, – потом он осторожно спросил меня, – Александр Васильевич, простите, нам так и не удалось поговорить с вами спокойно, без помех. Вы не расскажите мне о том, что произошло с Россией в ХХ веке. Ведь я ничего не знаю ни о войне, которая была, как я понял, с германцами, и об этой «Дороге жизни», которую строили через Ладогу. Вот только закончим с этим номером…

В этот момент прибежала раскрасневшаяся Ирина с пачкой готовых полос. – Все, Иосиф Виссарионович, готово, – дрожащим от волнения голосом сказала она, – ставьте вашу визу, товарищ Сталин, и можно приступать к печати.

– Как говорят верующие – с Богом! – сказал, улыбнувшись Сталин, и красным карандашом написал на первой полосе, – «в печать», – после чего поставил свою подпись.

– Ой, что теперь будет, – пискнула от восторга Ирина, – Александр Васильевич, как здорово, что мы попали в это время, ведь это так интересно – делать историю!

Довольный Сталин с улыбкой посмотрел на Ирину, потом на меня, и сказал,

– Итак, товарищи, мы готовы сделать свой ход. Посмотрим, чем ответит нам господин Керенский…

12 октября (29 сентября) 1917 года, Петроград. Зимний дворец

Премьер-министр Российской республики Александр Федорович Керенский.

Дурные предчувствия мучили меня сегодня с самого утра. И дело даже не в том, что власть утекала из моих рук, словно вода сквозь пальцы. Внутренне я уже смирился с тем, что скоро придется передать бразды правления в другие руки, а самому пересесть в уютное кресло депутата Государственной думы (или, как там потом будет называться подобный орган?)… Даже возвращение к адвокатской практике не особенно пугали меня.

Я боялся другого. Мне уже довелось посидеть в тюрьме. В 1905 году, под самое Рождество, меня, тогда еще молодого адвоката и члена партии социалистов-революционеров арестовала охранка за хранение партийной литературы и оружия. На тюремной карете с зарешеченными окнами меня отвезли в «Кресты» – знаменитую петербургскую тюрьму.

После ареста я попал в одиночную камеру. На всю жизнь она запомнилась мне: помещение пять с половиной шагов в длину и три с половиною в ширину, штукатуренные стены окрашенные темно-коричневой масляной краской. В середине двери было проделано квадратное отверстие, четверти в полторы – форточка, откидывавшаяся в сторону коридора и запиравшаяся на замок. В эту форточку подавали из коридора пищу.

Здесь я выучил тюремную азбуку, что позволило перестукиваться с соседями. В общем-то жизнь в «Крестах» была не настолько уж скверной. Я, как это ни покажется странным, почти наслаждался своим одиночным заключением, которое предоставляло время для размышлений, для анализа прожитой жизни, для чтения книг сколько душе угодно.

Правда, сидеть за решеткой мне пришлось недолго. 5 апреля 1906 года я был отпущен на свободу, так как в России была объявлена амнистия. Через двенадцать лет, когда открылись полицейские архивы, выяснилось, что за решетку я попал на основании донесений о том, что мою квартиру эсеровские террористы использовали для подготовки покушения на самого Николая II! А эти сведения жандармам предоставил ни кто иной, как Евно Азеф, самый знаменитый провокатор охранного отделения!

Вот только в этот раз тюремное заключением может оказаться не таким уж приятным. Народ озлобился, и меня могут просто не довести до тюрьмы, если к власти придут мои нынешние оппоненты – эсдеки-большевики во главе с этим Ульяновым.

– Эх, а ведь у нас с ним один день рождения, – вдруг с горечью подумал я, – только он старше меня на одиннадцать лет. А вот учились мы с ним в одной гимназии. Правда, заканчивал учебу я в Ташкенте, куда отправили моего отца в качестве главного инспектора народных училищ Туркестанского края. Там я даже заработал золотую медаль. Как и Ульянов Симбирске. Но что меня ждет здесь, в Петрограде? Этот Ульянов и его однопартийцы – люди далеко не сентиментальные. Им прикончить меня – проще пареной репы…

Мои грустные размышления прервал неожиданный визит послов Франции и Англии. Ничего приятного от подобного визита я давно не ждал, и сразу же насторожился.

После приветствия французский посол Жозеф Нуланс протянул мне свежий номер большевистской газеты «Рабочий путь», с огромным заголовком на первой странице: «Историческая победа Революционного Красного Балтийского флота! Вражеское нашествие на Петроград с целью удушения революции, завершилось полным разгромом неприятеля!».

– Уважаемый Александр Федорович, – спросил меня французский посол, – не могли бы вы пояснить нам, о чем собственно идет речь? О какой такой победе над флотом кайзера?

– Насколько нам известно, – вступил в разговор британский посол Джордж Бьюкенен, – германское командование планировало провести во второй декаде сентября крупную операцию по захвату островов Моонзундского архипелага. Наши разведчики заранее оповестили Адмиралтейство о замыслах противника, а мы, в свою очередь, сообщили о планах германцев вашему командованию.

Силы, которые они предполагали задействовать, во много раз превосходили силы Балтийского флота. И вдруг – такое тяжелое поражение… Причем, если верить этой газете, немецкий десантный корпус понес просто ошеломляющие потери. Проще сказать, что он просто уничтожен. Сейчас мы не в состоянии ничего понять, но рано или поздно мы все выясним… Может быть, уважаемый господин премьер-министр, вы нам поможете разобраться в том, что сейчас происходит в районе Рижского залива?

Я выслушал вопросы послов союзной нам Антанты, и уныло подумал, что ничего по существу сказать им не могу. Эти проклятые большевики подмяли под себя Центробалт, который – какая наглость! – десять дней назад заявил, что не признает Временное правительство и отказывается выполнять мои распоряжения. А командование Балтфлотом и офицеры, сидят тише воды, ниже травы, опасаясь сказать слово против. Они еще не забыли зверские расправы разнузданной матросни в феврале и в июне, когда офицеров убивали просто ради забавы.

– Господа, – я попытался сохранить хорошую мину при плохой игре, – я пренепременно наведу справки, и постараюсь дать вам исчерпывающий ответ на все ваши вопросы. Сейчас же я отправлю запрос морскому министру адмиралу Вердеревскому, чтобы он сообщил мне все, что ему известно о положении в районе Моонзунда.

Я позвонил в колокольчик, и в кабинет вошел мой адъютант. Дав ему поручение связаться с Вердеревским, я продолжил беседу с послами.

– Господа, как бы то ни было, но я все же полагаю, что известие о победе над флотом нашего общего противника можно считать хорошей новостью. Я не совсем понял – что вас так встревожило?

– Господин премьер-министр, – ответил Бьюкенен, – нас тревожит все непонятное, по городу ходит слух, что так проявила себя некая «третья сила», которая не принадлежит ни флоту Антанты, ни флоту какой-либо другой страны… Поверьте, иной раз даже известный враг лучше неизвестного союзника. Никто не знает, что у него на уме…

– Позвольте, господин посол, – удивился я, – о какой такой третьей силе может идти речь? Разве не моряки нашего Балтийского флота нанесли поражение эскадре кайзера?

– Если бы это было так, – ответил Бьюкенен, – но наша разведка перехватила переговоры командиров немецких судов по радиотелеграфу. Очень любопытные переговоры. Так вот, речь в них шла о внезапной атаке в полной темноте каким-то сверхъестественным оружием, способным в один-два удара повредить и даже утопить новейший дредноут. Говорилось и о летательных аппаратах, неизвестного типа не похожих ни на дирижабли, ни на аэропланы, и оснащенных воистину смертоносным оружием. Такого ужасного оружия и таких летательных аппаратов нет ни у нас, ни, тем более, не может быть у вас…

В этот момент в кабинет вошел мой адъютант, и сообщил мне, что адмирал Вердеревский прибыл, и хочет сообщить мне нечто очень важное. Я попросил адъютанта немедленно пригласить адмирала войти.

Дмитрий Николаевич был возбужден и очень встревожен. В левой руке у него был свернутый в тугую трубку большой бумажный лист. Тогда я подумал, что это карта. Поздоровавшись с послами, он сразу перешел к делу.

– Александр Федорович, вы просили прояснить ситуацию, сложившуюся в районе Моонзунда. Я связался с вице-адмиралом Бахиревым, но Михаил Коронатович не смог мне сообщить ничего вразумительного. По его сведениям, едва начавшуюся германскую операцию неожиданно пресекла эскадра боевых кораблей, над которыми подняты андреевские флаги. По его данным этой эскадрой командует некий контр-адмирал Ларионов. Насколько мне известно, в русском флоте не было и нет адмирала с такой фамилией, но тем не менее существование и данной эскадры и самого Виктора Сергеевича Ларионова подтверждает контр-адмирал Пилкин, посланный туда офицером связи. По его сообщению именно эти корабли полностью уничтожили десантный корпус немцев, а так же потопили линейный крейсер «Мольтке», несколько легких крейсеров и неустановленное количество мелких кораблей, от эскадренных миноносцев до баркасов и плашкоутов. По сообщениям с береговых батарей, командиры которых своими глазами наблюдали всю картину, в ходе сражения корабли адмирала Ларионова применяли доселе неизвестные виды оружия. Более подробный отчет о произошедшем в Рижском заливе сражении вице-адмирал Бахирев обещал составить и прислать позднее.

Вередеевский неожиданно усмехнулся, – И еще, Александр Федорович. Вот, посмотрите, что сейчас расклеивают и уже читают на улицах города, – с этими словами Вердеревский протянул мне свернутую в трубку бумагу, которая оказалась не картой, а большим плакатом. Я положил его на стол и развернул. Послы, внимательно слушавшие мой разговор с морским министром, подошли поближе, заглядывая мне через плечо. Действительно, посмотреть было на что. На прекрасного качества листе гладкой бумаги была напечатана подборка фотографий, на которых запечатлены картины морского сражения.

На первой был виден огромный полузатопленный корабль. – Это линейный крейсер «Мольтке», однотипный «Гебену», – пояснил мне адмирал Вердеревский.

Выглядел «Мольтке» весьма непрезентабельно. Похоже, что он был потоплен после попадания в него снарядов чудовищного калибра. Во всяком случае, разрушения на нем были заметны невооруженным глазом.

На второй фотографии мы увидели берег моря, сплошь усеянный трупами немецких солдат и матросов. На третьей – несколько десятков пленных, испуганных и жалких. На четвертой был изображен немецкий адмирал с кучкой испуганных и каких-то помятых офицеров, как следовало из подписи, это был адмирал Шмидт со своим штабом, взятый в плен большевистскими морскими пехотинцами.

Похоже, что германский адмирал перед фотографированием какое-то время плавал в море. Во всяком случае, было видно, что одежда на нем была еще мокрая, а сам он был хмур и зол на всех на свете.

А вот следующие фотографии вызвали возглас изумления у господ послов. И было чему удивляться. На ярком цветном фото был изображен боевой корабль с развевающимся на его мачте андреевским флагом. Корабль стрелял из… Тут я затрудняюсь сказать – из чего. Я вопросительно посмотрел на Дмитрия Николаевича, который в ответ лишь пожал плечами. Было лишь понятно, что это оружие. Пламя вырывалось из какой-то трубы, множество которых были наклонно установлены вдоль борта этого корабля. Сам же корабль выглядел необычно. Я еще раз посмотрел на Вердеревского.

– Александр Федорович, – сказал он, – таких кораблей нет ни в одном из флотов мира. Это я вам могу сказать точно. Это что-то совершенно новое, совершенно неизвестное, я затрудняюсь даже точно определить класс этого корабля…

Рядом была напечатана еще одна фотография, на которой мы увидели странный летательный аппарат с андреевским флагом на борту и красными звездами на высоких килях. Эти аппараты не имели крыльев, и держались в воздухе с помощью огромных винтов, которые вращались над ними. Судя по всему, винтокрылые аппараты были боевыми машинами. Во всяком случае, под одним из них были подвешены предметы, напоминающие бомбы или снаряды.

– Что вы теперь скажете, господа? – спросил я у послов.

Те в ответ лишь развели руками. Я же обратил их внимание на огромных размеров заголовок плаката: «Читайте большевистскую газету „Рабочий путь!“ Только там вы узнаете все подробности блестящей победы революционного Балтийского флота над грозной эскадрой кайзера Вильгельма!»

– Получается, что эта таинственная эскадра действительно союзна большевикам? – растерянно спросил у меня французский посол Нуланс.

В ответ я лишь пожал плечами, ибо сам знал не больше чем они. В глазах Нуланса и Бьюкенена недоумение сменилось тревогой. Они неожиданно стали прощаться, и заторопились к выходу. – Понятно, побегут сейчас в свои посольства, писать спешные донесения своим правительствам.

Послы ушли, и я посмотрел на Вердеревского, он – на меня… Почему-то мне вдруг вспомнилась «немая сцена» из «Ревизора», и поза судьи Ляпкина-Тяпкина, который, «с растопыренными руками, присевший почти до земли и сделавший движенье губами, как бы хотел посвистать или произнесть: „Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!“…»

Откланявшись, и морской министр тоже покинул меня, обещав держать в курсе всех событий. Ага, сейчас! Побежит к победителям по известному адресу в Смольный…

А вот что мне делать то? Кому писать донесение? На деревню дедушке? Государю-императору Николаю Александровичу? Или вон, стоит телефон, снять трубку и сказать, – Барышня, дайте Кавалергардскую улицу, дом 40, типографию газеты «Труд», – и попросить к аппарату товарища Сталина.

Эх, была не была… Сталин – не Ульянов, он всегда придерживался спокойной, взвешенной и разумной позиции… Ноги сами привели меня к столику с телефоном, рука сама взяла трубку и поднесла к уху. Словно кидаясь в бурную горную речку с обжигающей кожу водой, я произнес, – Алло, барышня, дайте пожалуйста Кавалергардскую улицу, дом 40, типографию газеты «Труд», – и после короткой паузы, – Позовите пожалуйста к аппарату товарища Сталина. Кто говорит? – Керенский Александр Федорович, премьер-министр Российской Республики…