Текст книги "Однажды в Октябре"

Автор книги: Александр Михайловский

Соавторы: Александр Харников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

12 октября (29 сентября) 1917 года, 11:30. Петроград. Суворовский проспект, дом 48

Капитан Тамбовцев Александр Васильевич.

С этими разговорами мы дошли до дома на углу Кирочной и Кавалергардской. Здесь, на последнем этаже, в круглой мансарде, напоминающей крепостную башню, располагалась квартира, которая на время стала нашим пристанищем. У подъезда бородатый могучий дворник – похоже, из отставных унтеров, лихо козырнул генералу. Мы поднялись наверх и позвонили в медный звонок с фарфоровой пупочкой.

Тяжелая дубовая входная дверь открылась моментально. В дверях стоял один из бойцов спецназа с автоматом в руках. Я хотел сделать ему замечание – ведь нельзя открывать дверь, не убедившись, в том, что на лестнице нет нежелательных лиц, но боец, улыбнувшись, пальцем показал наверх. Я поднял голову, и увидел, что над дверью уже установлена видеокамера. Оперативно – ведь не прошло и часа, как наши орлы здесь обосновались. Наверху, на чердаке были слышны шаги. – Это наши ребята разворачивают на крыше антенну, – ответил спецназовец на мой немой вопрос. В общем, работа кипела.

Мы прошли с генералом в большую квадратную комнату, и там разделись. Как и обещал, я решил показать Потапову видеофильм о Великой Отечественной войне. По моей просьбе телеоператор «Звезды» Андрей Романов сделал, что называется «на коленке» документальный фильм, состоящий из нарезки фильма «Великая Отечественная» Романа Кармена и вставок из лучших художественных фильмов о войне.

Достав ноутбук, я включил его и, дождавшись, когда он загрузится, щелкнул «мышкой». Генерал Потапов, с любопытством наблюдавший за моими манипуляциями, вздрогнул, когда на экране появилось постаревшее лицо его недавнего собеседника, и чуть глуховатый знакомый голос с кавказским акцентом произнес: «Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!». Следом зазвучала бессмертная песня, ставшая гимном Великой Отечественной войны: «Вставая страна огромная…»

Замелькали кадры с немецкими солдатами, пересекающими границу СССР, самолетами люфтваффе, бомбящими наши города и расстреливающие колонны с беженцами. Потом пошел отрывок из фильма «Брестской крепости» и документальные кадры – огромная 60-см самоходная мортира «Карл», расстреливающая крепость. И надпись на ее стене: «Умираю, но не сдаюсь. Прощай Родина!».

Десятки тысяч людей записывались добровольцами в народное ополчение. На восток шли эшелоны с эвакуированными заводами и фабриками. И непрерывные сражения. Видеоряд: немецкие солдаты, молодые и довольные маршируют мимо горящих русских деревень. И аккуратные и ровные шеренги березовых крестов, с надетыми на них стальными шлемами.

Генерал Потапов бледный, едва дышащий от волнения, не отрывая глаз, смотрел на экран. Вот он снял запотевшее пенсне, протер его платочком, и снова надел.

Далее шли кадры сражения за Смоленск, бои на Лужском рубеже, оборона Одессы, редкие контрудары и горечь отступления. И нечеловеческое упорство красноармейцев. Цитата из дневника начальника штаба ОКВ генерала Гальдера: «Следует отметить упорство отдельных русских соединений в бою. Имели место случаи, когда гарнизоны дотов взрывали себя вместе с дотами, не желая сдаваться в плен…», «Сведения с фронта подтверждают, что русские всюду сражаются до последнего человека».

Далее шли кадры сражения осенью 1941 года на Бородинском поле 32-й стрелковой дивизии полковника Полосухина из фильма «Битва за Москву», подвиг панфиловцев, кадры военной Москвы и парад 7-го ноября 1941 года на Красной площади. Сталин, стоящий на трибуна Мавзолея и его слова, обращенные к войскам: «Война, которую вы ведете, есть война освободительная, война справедливая. Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков – Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!»…

Блокада Ленинграда, умирающие от голода женщины и дети, снаряды, рвущиеся на Невском, колонны автомашин с продовольствием идущие по льду Ладоги. Первые победы – под Тихвином, Ростовом, и наконец, наступление под Москвой. Забитые брошенной немецкой техники, трупы солдат вермахта, колонны пленных.

1942 год, успехов новые поражения. Окружение под Харьковом, взятый немцами Севастополь, колонны танков с белыми крестами на башнях, идущие по донским степям, поднимая пыль, горные стрелки с изображением цветка эдельвейса на кепи на перевалах Кавказа, флаг со свастикой над Эльбрусом.

И Сталинградская эпопея. Бои вокруг города, бой в городе, горящая нефть, стекающая в реку, разбитые, даже не дома, а целые кварталы, и слова: «За Волгой для нас земли нет». И страшный разгром армии Паулюса. Немецкий фельдмаршал, сдающийся в плен, и колонны оборванных и голодных «победителей Европы», уныло бредущих по заснеженной степи.

Прорыв Блокады Ленинграда, общее наступление. После контрудара неудача под Харьковом. Военный совет, на котором Сталин и его генералы и маршалы, уже в погонах, рассуждающие о планах летней компании 1943 года. Курск, сражение танковых армий, когда уральская броня выдержала натиск крупповской брони. Кадры из «Освобождения», на которых день превратился в ночь от дыма горящих танков, а чудом уцелевшие танкисты сошлись в рукопашной друг с другом на поле сражения.

А потом наши победы и освобождение захваченной врагом территории. И международная конференция в Тегеране. Потомок герцога Мальборо и холеный американский аристократ внимательно слушали сына грузинского сапожника, за которым стояла огромная страна, страна-победительница.

Освобождение Европы, бои в Польше, Венгрии, на Балканах. И как апофеоз – штурм Берлина. И красное знамя, поднятое на куполе Рейхстага. Капитуляция Германии. Вильгельм Кейтель, роняющий от волнения монокль, который раскачивается на шнурке, как висельник в петле. Фельдмаршал подписывает акт, признающий поражение Третьего рейха, и сдачу германских вооруженных сил на милость победителя.

И Парад Победы на Красной площади. Голос Андрея Романова, комментирующий происходящее.

– Командует парадом маршал Константин Рокоссовский, бывший младший унтер-офицер 5-го Каргопольского драгунского полка, награжденный за храбрость двумя Георгиевскими крестами. Принимает парад маршал Георгий Жуков, унтер-офицер 10-го Новгородского драгунского полка, награжденный за храбрость двумя Георгиевскими крестами.

Вот проходят перед трибуной командующие фронтами: Ленинградского – маршал Леонид Говоров, подпоручик, младший офицер мортирной батареи; 1-го Прибалтийского – генерал армии Иван Баграмян, прапорщик 2-го пограничного пехотного полка; 3-го Белорусского – маршал Александр Василевский, штабс-капитан, командир роты 409-го Новохоперского полка; 2-го Белорусского генерал-полковник Кузьма Трубников, поручик Семеновского полка, начальник команды пеших разведчиков, полный Георгиевский кавалер; 1-го Украинского – маршал Иван Конев, младший унтер-офицер 2-го отдельного тяжелого артиллерийского дивизиона; 4-го Украинского – генерал армии Андрей Еременко, ефрейтор 168-го Миргородского пехотного полка; 2-го Украинского – Маршал Родион Малиновский, ефрейтор пулеметной команды 1-й особой пехотной бригады Экспедиционного корпуса во Франции, награжденный двумя Георгиевскими крестами за храбрость. 3-го Украинского – генерал армии Федор Толбухин, штабс-капитан, командир роты 13-го пограничного Заамурском полка.

На трибуне Мавзолея стоит маршал Семен Буденный – старший унтер-офицер 18-го драгунского Северского полка, полный Георгиевский кавалер. И полтора месяца не дожил до Победы Маршал Борис Михайлович Шапошников – Генерального штаба полковник, командира Мингрельского гренадерского полка.

Апофеоз Парада Победы – знаменосцы, бросившие к подножью Мавзолея немецкие знамена вместе с личным штандартом Адольфа Гитлера.

А потом был разгром Японии, самураи, покорно складывающие к ногам русских солдат свое оружие, колонны пленных, красные флаги и советский военно-морской флаг над Порт-Артуром. И священник русской церкви, на кладбище русских воинов, павших во время обороны Порт-Артура, целующий стволы советских пушек, и со слезами повторяющий: «Я верил, что вы вернетесь. Дождался, теперь можно и умирать…»

Такие же слезы катились по щекам генерала Потапова. И он не стеснялся их. Это были слезы гордости за свою страну и свой народ. И за того человека, который только готовился взять власть в разрушенной и разваливающейся на куски России.

– Александр Васильевич, – наконец сказал он, – какое страшное и великое будущее прожила наша страна! Я клянусь вам, и обещаю, что приложу все свои силы к служению России, пусть даже и Советской. И сделаю все, чтобы русские офицеры, сохранившие любовь к своей Родине, были на вашей стороне…

– Не на «вашей» стороне, Николай Михайлович, – ответил я, – а на «нашей». Сторона у нас всех одна, и имя ей Россия. А теперь давайте сделаем так, чтобы нам потом, всю оставшуюся жизнь, не было мучительно больно за то, что мы делали, или, наоборот, не сделали в эти роковые часы.

Ночью в город прибудут наши части. Необходимо подготовить для них пункт постоянной дислокации, и определить перечень объектов, которые необходимо взять под контроль в первую очередь. Владимир Ильич Ульянов оставил нам хорошую методичку по захвату власти. Вокзалы, Телеграф, Телефон, Почта, Банк… Необходимо предотвратить, как это было в нашей истории, побег Керенского из Зимнего, и его истошные крики на всю страну, что: «Большевики погубили революцию!» Добровольная отставка с последующим домашним арестом – «во избежание самосуда со стороны отдельных несознательных личностей», – будет для него самым лучшим вариантом.

А еще, и это самое главное, именно мы должны обеспечить, чтобы после часа «Ч» власть оказалась в руках ответственных людей, болеющих душой за Россию, а не разных парламентских болтунов и политических позеров.

Генерал Потапов слушал меня, согласно кивая головой. Потом он встал, пожал мне руку, и пошел к телефону. Рабочий день начался.

12 октября (29 сентября) 1917 года, 14:00. Петроград. Суворовский проспект, дом 48

Капитан Тамбовцев Александр Васильевич.

Позвонив куда-то по телефону, генерал Потапов снова зашел в комнату, извинился, сказав, что он вынужден ненадолго покинуть нас, после чего уехал. Ну а я не спеша принялся изучать квартиру, в которой нас предстояло провести самое интересное, с точки зрения истории, время.

Это была большая пятикомнатная квартира в доходном доме. В ней было все, что нужно было человеку для длительного в ней проживания: кухня с большой дровяной плитой, огромная, похожая на калошу медная ванна, туалет с уже забытым в наше время верхним бачком и большая прихожая. Имелось электрическое освещение, телефон в коридоре. В общем, как в объявлении об обмене: «все удобства».

Мышки уже потихоньку обжили наше жилище. В одной из комнат был установлен монитор, на который выводилось изображение с установленных на лестнице и за окнами видеокамер. В углу на столе стояла радиостанция, за которой с наушниками сидел наш бессменный радист сержант Свиридов. Судя по его довольной физиономии, связь со штабом адмирала Ларионова была устойчивой.

На кухне двое «спецов» раскочегаривали плиту, чтобы приготовить на ней обед. С непривычки дело шло со скрипом, и наши «повара» вдоволь наглотались дыма, пока печь, наконец, разгорелась.

В ванной комнате Бесоев задумчиво рассматривал смеситель, силясь понять – почему открывая вентили для горячей и холодной воды, из носика крана течет лишь одна холодная вода. Я посмотрел на его мучения, и рассмеялся.

– Николай, здесь еще нет централизованной подачи горячей воды. Если ты хочешь помыться с комфортом, то надо протопить дровяную колонку. Вон, видишь здоровенный толстый цилиндр – это и есть та самая колонка.

– Надо же, а я думал, что это обычная печка, – сконфуженно сказал Бесоев.

А через часа полтора к нам заехал генерал Потапов. Он был с незнакомым нам офицером средних лет. Судя по внешности, штабс-капитан был родом откуда-то с юга Европы. Николай Михайлович представил его нам, как своего подчиненного, с которым ему пришлось повоевать в Черногории, когда генерал Потапов был там советником штаба королевской армии. Звали нашего нового знакомого Николой Якшичем. Я напряг извилины. Фамилию эту я вроде уже где-то слышал. Ба! Да ведь это фамилия матери Елены Глинской, а, следовательно, бабки Ивана Грозного.

Я напрямую спросил у штабс-капитана – не родственник ли он царю Иоанну Васильевичу, на что черногорец, усмехнувшись, сказал, что если и родственник, то дальний.

Генерал Потапов сказал мне, что Никола Якшич – человек, которому он полностью доверяет, и что он будет решать наши повседневные вопросы и обеспечивать связь между нами и российской военной разведкой.

Потом Потапов поинтересовался, не хочу ли я совершить ознакомительную прогулку по Петрограду. Мол, мне, как коренному питерцу, будет весьма интересно посмотреть на свой родной город, каким он был осенью 1917 года. А заодно присмотреть места, где можно будет разместить нашу боевую технику. Я согласился.

12 октября (29 сентября) 1917 года, Петроград

Капитан Тамбовцев Александр Васильевич.

С собой я решил взять, «на всякий пожарный», старшего лейтенанта Бесоева. Спустившись вниз по лестнице, мы вышли на улицу, и уселись в легковой автомобиль, оказавшийся нашим отечественным, марки «Руссо-Балт». По Суворовскому мы отправились в центр города, на Невский.

Удивительно было видеть знакомые и незнакомые дома, улицы, так похожие на дома XXI века, и в то же время непохожие.

На углу 8-й Рождественской и Суворовского мы увидели мальчишку-газетчика, который, размахивая над головой газетой «Рабочий путь», громко кричал: «Разгром флота кайзера у острова Эзель! Потоплены несколько германских линкоров и крейсеров! Красный революционный флот преследует противника!»

Прохожие, услышав выкрики продавца, брали газеты нарасхват. Через несколько минут сумка пацана была уже пуста, и он вприпрыжку помчался по Суворовскому в сторону Кавалергардской. Как я понял, в типографию «Труд», за новой пачкой газет.

А на углу 2-й Рождественской я увидел афишную тумбу, у которой толпилась куча народа. Отпихивая друг друга локтями, студенты и мастеровые, чиновники и купцы с ближайших складов на Мытнинской, с увлечением рассматривали красочную афишу-анонс нашего вечернего спецвыпуска.

Наши мастера от души постарались. На афише аршинными буквами было написано: «Читайте большевистскую газету „Рабочий путь!“ Только там вы узнаете все подробности блестящей победы красного Балтийского флота над грозной эскадрой кайзера Вильгельма!» А вокруг этого выкрика был размещен коллаж из цветных фото. Тут были и погрузившийся в воду по самую башню линейный крейсер «Мольтке», и пленный адмирал Шмидт, больше похожий на мокрую курицу, чем на блестящего германского флотоводца. Усеянный трупами немецких солдат и матросов берез Эзеля, толпы унылых пленных, окруженных довольными русскими матросами и солдатами. А самое главное – странного вида корабли под андреевским флагом, со стартующими с них ракетами, не менее удивительные летательные аппараты с красными звездами на хвостах и крыльях.

Мы с генералом Потаповым вышли из машины, и подошли к десятку людей, обсуждающих у афишной тумбы новость, которая взбудоражила весь город.

– Я говорю вам, что это американцы… Только у них может быть такая великолепная техника! – горячо жестикулируя доказывал своему оппоненту интеллигентного вида толстяк в котелке. – Они в апреле вступили в войну, и наконец-то показали кайзеру, где раки зимуют.

Собеседник толстяка, мужчина средних лет в форме «земгусара», с сомнением качал головой, не соглашаясь с аргументами поклонника заокеанской техники. – Ну, конечно, эти американцы ваши объявили себя «красными моряками Балтики», подняли андреевские флаги, и пошли бить германцев… Нет уж, во что во что, а уж в это я ни за что не поверю…

– Так эти кайзеровские наймиты, приехавшие из Женевы в пломбированном вагоне, за деньги могут все что угодно, – злобно прошипел человек в чиновничьем мундире и фуражке, с треснутым козырьком…

– Это кто кайзеровские наймиты! – неожиданно взревел мастеровой, до этого внимательно слушавший перепалку зевак у афишной тумбы, но в спор ни с кем не вступавший, – да я тебя за это, гнида!.. У меня брательник на «Славе» там сейчас воюет, а ты – наймиты!

И мастеровой, весьма не по-парламентски, с размаху врезал своим кулаком в ухо чиновнику. Тот вскрикнул, как испуганный заяц и, подхватив слетевшую с головы фуражку, пустился наутек…

– А вот кум сегодня мне рассказывал, что поутру в Таврическом саду приземлился чудной аппарат, – сказал молодой парень, с виду, приказчик. – Дескать, еще и не рассвело, как что-то в небе страшно зашумело – загремело, а потом сверху в сад спустилась машина, ни на что не похожая. Сама, как вагон конки, а наверху крылья крутятся, как у мельницы. А из нее люди вылезли. Лица у них черными масками закрыты…

– Ахти ты! – воскликнула с испугом бабулька с кошелкой, прислушивавшаяся с любопытством к разговору мужчин. – Матерь Божья, Царица Небесная, это что ж такое на свете происходит?!

В это время с Невского на Суворовский завернул молодой морской офицер. Погон на флоте сейчас не носили, поэтому в каком он чине, сказать было затруднительно. Он подошел к афишной тумбе, и стал с изумлением рассматривать плакат-анонс. Глаза его полезли на лоб от удивление, а лицо осветила глуповато-радостная улыбка.

– Братцы! – воскликнул он, – да что ж это?! Это ж победа, братцы! Ура! Столпившиеся у тумбы с удовольствием трижды прокричали ура, а потом, от избытка чувств, бросились к мичману и стали его качать. Не привыкший к такому выражению восторга, юный офицер, взлетал над головами людей, испуганно прижимая к груди фуражку…

Вдоволь налюбовавшись на проявление народных чувств, мы снова сели в автомобиль, и поехали дальше. Свернув на Невский, мы добрались до Караванной улице, свернули на нее и выехали к Михайловскому манежу. Я знал, что во время 1-й мировой войны в нем располагался запасной бронедивизион. Впрочем, часть броневиков сейчас была в ремонте, часть охраняла Смольный. Личный состав бронедивизиона большей частью сочувствовал большевикам, поэтому Сталин предложил расположить нашу технику в Манеже, благо размеры здания это позволяли сделать. Да и место было выбрано удачно – центр города, рукой подать до важнейших государственных объектов.

Сделав соответствующие пометки на карте города, мы поехали дальше. К вечеру надо все закончить, чтобы прибывшие ночью части знали куда и каким путем им выдвигаться на исходную. Времени у нас было не так уж и много…

12 октября (29 сентября) 1917 года, 15:35. Финский залив, на траверзе Гельсингфорса.

Германский разведывательный дирижабль L-30 совершал свой обычный полет над акваторией Финского залива. Шесть ДВС фирмы «Maybach», каждый по 250 лошадиных сил, тянули вперед жесткую 198-ми метровую сигару с черными тевтонскими крестами на боках. Пройдя над якорными стоянками Гельсингфорса, фрегаттен-капитан Ганс Венд убедился, что в главной военно-морской базе русского Балтийского флота все спокойно. Русские линкоры и крейсера не разводят пары, и не собираются сниматься с якорей. Презрительно усмехнувшись фрегаттен-капитан приказал передать результаты разведки на базу. Радиостанция, произведенная компанией «Telefunken», и состоящая из трех частей 120 метровая антенна обеспечивали связь на дальности 1500 км. Как ни странно, но Либава молчала. Не добившись ответа от своей базы, фрегаттен-капитан приказал выйти на связь с Главным морским штабом.

Сообщение, полученное из Вильгельмсхафена в ответ на радиограмму о ситуации в Гельсингфорсе, повергло фрегаттен-капитана в ужас.

– База в Либаве полностью уничтожена аэропланами противника. Немедленно возвращайтесь в Путциг, а если хватит запасов топлива, то и прямо в Вильгельмсхафен. Смертельная опасность в центральной части Балтики, прокладывайте маршрут избегая района к западу от Моонзундских островов.

На вопрос командира нет ли тут какой ошибки в расшифровке, радист побледнел и пожал плечами, – Герр, фрегаттен-капитан я два раза все перепроверил. Да и база в Либаве не отвечает уже больше трех часов…

– Хорошо, обер-маат, – кивнул командир L-30, – с этим мы разберемся, когда прибудем в Вильгельмсгафен. Но на всякий случай проложим курс через Либаву, посмотрим, что и как там уничтожено.

Ганс Венд не знал, что в рамках операции «по принуждению Германии к миру» по базе разведывательных дирижаблей в окрестностях Либавы был нанесен бомбовый удар. Три истребителя-бомбардировщика Су-33 в один заход равномерно засеяли летное поле и ангары мелкими осколочными бомбами из разовых бомбовых кассет РБК-250. И с ужасом и недоумением взирали на картину рукотворного апокалипсиса те из немногих немецких пилотов цеппелинов и техников, кто не был убит еще в первые секунды налета, не сгорел заживо, когда взорвались склады ГСМ и газгольдеры, кого не погребло под пылающими руинами казарм, штаба и ангаров. Сдетонировавшие бомбы, в том числе и с химической начинкой, добавляли к дымам пожарища непередаваемое амбре сгоревшего тротила, хлорциана и иприта. Всего три похожих на наконечник копья, стремительных как молния, аэроплана с красными звездами на крыльях поставили точку в существовании базы. Видимые отсюда дымы, сплошной пеленой поднимающиеся над Либавой, говорили понимающим людям о том, что и там эти «пришельцы из ада» не оставили камня на камне.

«Сушки» нанесли свой удар в том момент, когда персонал базы лихорадочно готовил все имеющиеся в наличие дирижабли к массированному ночному налету на Петербург, спланированному по образу и подобию ночных налетов на Лондон. Более того, по русской столице было приказано применить даже химические боеприпасы, которые немцы никогда не использовали при налетах на Лондон и Париж. Это необдуманное и, скорее, истеричное решение было вызвано тем, что Германский генеральный штаб был разъярен крахом «Альбиона» и жаждал крови.

Всего этого не знал фрегаттен-капитан Венд, когда командовал штурману корветтен-капитану Клаусу Функу, – Курс зюйд, скорость крейсерская. Если папа Тирпиц запрещает нам соваться в центр Балтики, то пойдем через Ригу-Либаву-Данциг. Как у нас с топливом?

– Хватит до Вильгельмсхафена даже если вы прикажете лететь туда через Новгород и Киев, – ответил штурман.

– Не прикажу, – засмеялся Венд, – пройдем над Либавой, посмотрим сверху на свою базу. А то всякое может быть, помнишь, было нечто похожее, когда старина Питер пролил пиво на свой аппарат?

Но до предела изношенной старушке L-30 (в нашей истории этот дирижабль был списан по износу 17 ноября 1917 года) не суждено было не только пролететь над Либавой, но даже над Ригой. Более того, даже на эстонский берег Финского залива германским аэронавтам не удалось полюбоваться хотя бы издали.

Со скоростью характерной скорее для городского такси конца XX века L-30 направился на юг. В разрывах облаков изредка мелькала морская гладь. Вдруг впереди, прямо по курсу дирижабля показались военные корабли под андреевским флагом, много кораблей. Это пересеклись пути германского дирижабля L-30 и десантного соединения, возглавляемым БПК «Североморск».

Там внизу, на борту «Североморска», да и других военных кораблей, радары ПВО давно обнаружили приближающийся с левого траверза германский дирижабль. Какое-то время было сомнение в его государственной принадлежности, но потом в разрывах облаков мелькнул серый корпус с тевтонским крестом на борту, и все стало ясно. До самого последнего момента цель сопровождали две одноствольных 100-мм установки АК-100 на Североморске, четыре двухствольных 76-мм установки АК-726 на учебных кораблях, и семь двухствольных 57-мм установок АК-725 на БДК.

Капитан 1-го ранга Перов принял решение, и в небо ударила стена огня. Для интегрированная системы ПВО, предназначенной для отражения массированных атак низколетящих ПКР и истребителей-бомбардировщиков со штурмовиками, цеппелин стал просто летающей мишенью. Огромная сигара буквально утонула в цветах разрывов снарядов с радиовзрывателями.

– Шайзе! – только и успел выкрикнуть Курт Венд, когда идущие снизу корабли вдруг заполыхали частыми-частыми зенитными очередями. Про пулеметы трех-четырехдюймового калибра фрегаттен-капитан никогда не слышал. Вокруг дирижабля во множестве стали вспыхивать разрывы зенитных снарядов, по обшивке гондолы забарабанили осколки. В памяти командира L-30 на всю жизнь отпечаталась яркая бело-голубая вспышка прямо перед носовым остеклением, ледяное крошево битого стекла, брызнувшее в рубку, и окровавленное тело рулевого, повисшее на штурвале. Пол гондолы под ногами подозрительно перекосился, а стрелка альтиметра стремительно раскручивалась, показывая, что дирижабль падает. Это стало причиной того, что гондолу до сих пор не была охвачена пламенем. Корветтен-капитан Клаус Функ, зажимая окровавленную рану на предплечье, обернулся к своему командиру, – Уходи отсюда, Курт, немедленно уходи! Иначе ты сгоришь вместе с нами…

– Только вместе с тобой, дружище, – Курт потянул раненого боевого товарища к помещению за рубкой в котором на специальной привязи висели парашюты системы Хейнике. Быстро застегнув на штурмане ремни подвески, Курт Венд резким движением вытолкнул его из гондолы. Парашют Хейнике раскрывался принудительно, при выдергивании привязанного к корпусу летательного аппарата специального фала. Правда и раскрывался он далеко не всегда, но об этом у фрегаттен-капитана уже не было времени подумать.

Дирижабль падал, заваливаясь на левый борт, и кренясь на нос, где были разорвано большинство ячеек с водородом. Кроме того, к фрегаттен-капитану со страшным гулом приближался самый страшный враг любого дирижабля с водородной начинкой – Его Величество Пожар…

Курт Венд быстро влез в привязную систему, которой надеялся никогда не воспользоваться и, застегнув ремни, бросился за борт. И вовремя – вслед за ним из распахнутой двери на свободу вырвалась, сначала струя дыма, а потом ревущее ярко-желтое пламя. Но этого он уже не видел, потому что в этот самый момент он ощутил рывок раскрывшегося парашюта, как ему казалось, чуть не вытряхнувший его из подвесной системы.

Но все обошлось, парашют раскрылся, и сам он остался жив, ниже был виден еще один белый купол, а значит с камрадом Клаусом тоже все в порядке. Не успел Курт поднять глаза вверх, как мимо него, оставляя за собой жирный черный след, буквально рядом, пронесся потерявший форму, пылающий комок того, что еще несколько минут назад было дирижаблем L-30. Кроме них с Клаусом больше никто наружу не выбрался. Теперь двум германским аэронавтам предстояла не самая приятная процедура приводнения в ледяные осенние воды Финского залива. Пробковый жилет, конечно, вещь хорошая, но он не защитит от холода. И, кроме того, важно было еще постараться не утонуть, пытаясь освободиться из не самой удобной подвесной системы. Намокший купол утянет парашютиста на дно так же надежно, как чугунная гиря.

Волны стремительно приближались, русские корабли становились все ближе и ближе. Кроме того, морскую гладь рассекали несколько быстроходных лодок, только и ждущих того момента, когда немецкие парашютисты коснутся воды. Клаус «приводнился» первым, и к накрывшему его белому куполу сразу же устремились две лодки. Плен?! Курт лапнул рукой кобуру на животе и похолодел. Она оказалась расстегнутой и пустой, его «морской» парабеллум, вылетел из нее во время раскрытия парашюта, и уже покоился на дне Финского залива.

Дальше все произошло быстро. Не успел фрегаттен-капитан, окунувшись в холодные воды, расстегнуть ремни, как возле него тут же оказались две русские лодки. Его не накрыло куполом, как беднягу Функа, и поэтому он видел своих спасителей во всех подробностях. Крепкие парни в зеленых пятнистых комбинезонах и черных пробковых жилетах безо всяких церемоний втащили его в одну из лодок. Связав Курту руки за спиной, они быстро освободили его от остатков подвесной системы. При этом кожаные ремни не расстегивались, а просто разрезались. Для ножа такой остроты человеческое тело – не более чем мягкая глина.

Последнее что запомнил фрегаттен-капитан Венд, было действие, которое он воспринял как жестокую пытку и, одновременно, изощренное издевательство. Один из русских, поболтав над ухом отстегнутой с пояса фляжкой, резким движением запрокинул Курту голову, и зажав ему пальцами нос, влил в его глотку не менее полстакана настоящего жидкого огня, ничуть не похожего по вкусу на германский шнапс. Конечно, что русскому здорово (разведенный спирт, настоянный на горьком стручковом перце), то немцу не совсем. Через три минуты алкогольная «анестезия» подействовала, и немец захрапел, свернувшись калачиком на дне лодки.